Напряженность в деревне
Яростный штурм первой пятилетки сочетался с коллективиза цией сельского хозяйства. После революции страна не знала подоб ного ужасающе бурного внутреннего процесса. Нельзя, однако, представлять себе этот новый этап аграрных преобразований чем-то вроде урагана, налетевшего на страну, где жизнь протекала с буко лической безмятежностью. Это правда, что крестьянские массы воспринимали их как катаклизм. Но, с другой стороны, кризис, который советская деревня переживала в 20-е гг., был реальным кризисом.
С революцией крестьяне получили землю, и все же десять с лиш ним лет спустя они жили еще под гнетом нищеты и бескуль турья. Индустриализация вызвала массовый уход с земли. На селе начиналась вербовка рабочей силы. На новые стройки приходили порой целые деревни во главе со своими «старостами», с собствен ными тачками и лопатами. Как ни билось большинство земледельцев, жили они плохо. «Дети ходят раздетые... Лошадь меня объеда ет...», — говорил один из них 1. Хотя влияние коммунистов в деревне было невелико, а неграмотность — повсеместной, среди крестьян бродили новые идеи. Патриархальные устои так и не возродились.
В убедительном, хотя, пожалуй, излишне оптимистичном выступ лении Баумана на XV съезде ВКП(б) описывались те резкие кон трасты, к которым все это приводило: появление групп комсомольцев и «звериная ненависть» к коммунистам; первое пробуждение интереса к мировой политике и «одновременно антисемитизм»; радиоантенны над соломенными крышами избенок и беспросветный алкоголизм; незавершенность «дела буржуазно-демократической революции» и замыслы социалистической революции. Кто в прежней русской деревне знал о событиях в Китае? Теперь же новости доходили и до села, и кое-кто радостно восклицал: «В Китае побили всех коммунистов, скоро и у нас будут бить» 2.
Путь к повышению низкого уровня производительности сельского хозяйства лежал через крупное хозяйство, объединение усилий и материальных средств, широкое внедрение механизации — кто-кто, а большевики всегда исходили из этого убеждения. Идея была разумной. Однако, даже прозябая в далеко не блестящих условиях, крестьянин — ив особенности пресловутый середняк — сохранял недоверчивость к такого рода проектам. Помимо привязанности к недавно обретенному земельному наделу в его психологии была заложена еще глубинная враждебность к -крупному хозяйству. Из-за многовекового опыта угнетения оно ассоциировалось у
крестьянина с невозможностью трудиться на себя, с обязанностью работать на других, чуть ли не с возвратом крепостного права. Мотив этот, кстати, не случайно был широко использован противни ками коллективизации. В теории классиков марксизма — Маркса и Энгельса, а затем Ленина — необходимое преодоление подобного крестьянского мышления неизменно связывалось с медленным процессом, в ходе которого возрастающее давление экономических потребностей сопровождается возникновением технико-агрономи ческих предпосылок, способных намного повысить производитель ность земледельческого труда. XV съезд ВКП(б) подтвердил вер ность этой линии.
Да и в те месяцы 1928—1929 гг., на протяжении которых споры о коллективизации становились все более напряженными, не было никаких резких отходов в сторону от этого ориентира. Бухаринцы предчувствовали, что дело придет к этому, но сталинское течение отрицало такую возможность. В существе своем курс не был изменен и на XVI партконференции в апреле 1929 г., хотя на ней и ощущался куда более сильный нажим в пользу сокращения сроков процесса. Конференция постановила, что за годы пятилетки 5—6 млн. дворов, то есть примерно 20 % крестьянских семей, должны быть объеди нены в предприятия социалистического типа 3. Задуманы они были как крупные хозяйства с обширными угодьями. Что касается зерно вой проблемы, то главная роль в ее решении отводилась совхозам: предполагалось, что эти государственные хозяйства смогут с по мощью техники освоить огромные пространства залежных земель.
Стимулы, призванные побудить крестьян к вступлению на новый путь, должны были быть разными. Развитие кооперации, в том числе и в самых простых ее формах, еще отнюдь не сбрасывалось со счета; да к тому же она приобрела к этому времени уже большое распространение. Немалые надежды возлагались на так называемую контрактацию — систему договоров, заключаемых государствен ными закупочными органами с сельскими кооперативами или со обществами; получая кредиты или определенные услуги, эти послед ние гарантировали сдачу государству зерна или других продуктов. Однако в роли самого важного рычага неизменно выступала механизация, распространение современной агротехники. Речь шла и о химических удобрениях, но прежде всего о машинах, обобщающим символом которых служили первые «тракторные колонны». Выезд таких колонн — обычно из совхозов, и в первую очередь для обработки полей тех крестьян, которые объединили свои наделы, — обставлялся с большой торжественностью. Дебаты на XVI парт конференции были весьма жаркими: доклад Калинина, носивший еще сравнительно осторожный характер, вызвал многочисленные критические возражения с более крайних позиций. Как бы то ни было, почти все ораторы исходили из незыблемости сочетания «коллективизация — трактор». Два знаменитых ученых — Вавилов и Тулайков — были специально приглашены на трибуну, чтобы
рассказать делегатам о научных предпосылках современного сельского хозяйства 4.
Тем временем напряженность в деревне, вызванная вторым подряд кризисным годом в области хлебных заготовок, продолжала нарастать. Государственные хлебозаготовительные меры и порождае мое ими сопротивление представляли собой лишь один из аспектов кризиса, правда, такой, в котором концентрировались и все осталь ные. Борьба окрашивалась в зловещие тона: убийства и другие эпизоды насилия множились от месяца к месяцу.
Споры на XVI партконференции в первую очередь велись по вопросу о том, можно ли разрешить кулакам вступать в коллектив ные хозяйства. В самом деле, наступление на кулачество было не только экономическим, но и политическим. Намерение поэтому — как признается теперь в исторических работах — состояло в том, чтобы продемонстрировать середняку, что индивидуальный путь к достатку (ради чего он и стремился выбиться в кулаки) для него закрыт 5. Перед ним как бы ставилась глобальная альтернатива, и состояла она, если обозначить ее обобщенно, в выборе двух путей, которые так или иначе вели к крупному хозяйству: один, стихийный путь, был капиталистическим, другой — социалисти ческим 6. Первый путь блокировался во имя идеалов революции на том основании, что капиталистическое развитие деревни не смогло бы долго сосуществовать с социалистической индустрией, не угрожая поглотить ее. Но у русского крестьянина — в силу самой отсталости деревни — сохранялся еще третий путь, его собственный путь отступления: возврат почти что к натуральному хозяйству, лишь бы оно было в состоянии прокормить его. Под нажимом власти кулак или крестьянин, у которого только-только начинал появляться достаток, стремились отделаться от своего инвентаря и имущества, например продать их, в надежде сохранить деньги в кубышке до лучших времен 7. Посевные площади сокращались. Городской рынок получал все меньше продуктов. Советское правительство лицом к лицу сталкивалось с серьезной, быть может, непоправимой опасностью упадка производительных сил деревни в таких же масштабах, в каких это произошло во время гражданской войны.
«Перелом» 1929 года
Первое ускорение хода коллективизации произошло летом 1929 г. К 1 июня в колхозах было около 1 млн. дворбв, 3,9 %. К первым числам ноября процент повысился до 7,6. Это было много. Начались все более настойчивые разговоры о деревнях, районах и даже об ластях «сплошной» коллективизации. Но большинство вступивших продолжало оставаться бедняками, то есть теми, кто меньше риско вал. Середняки в колхозах по-прежнему составляли явное мень шинство.
Впрочем, слово «колхоз» далеко не имело тогда того точного
смысла, который оно приобрело позже. Оно означало пока по край ней мере три типа производственной ассоциации. Самым старым из них, ведущим начало непосредственно от революции, была коммуна, в которой коллективным было все: земля, скот, инвентарь, даже жилые постройки. Потом шла артель, в которой в общественном пользовании находились только земля и часть инвентаря, а следо вательно, и урожай. Наиболее же распространенным типом — около двух третей общего числа — были простые товарищества по совмест ной обработке земли (тозы), в которых собственность оставалась в основном раздельной. По отношению к этому типу колхоза крестьянин испытывал меньшее недоверие, чем к другим 8.
Как бы то ни было, прогресс был: трудный, но реальный. Этим же летом, однако, прозвучали и первые сигналы тревоги. Шла новая, третья по счету, хлебозаготовительная кампания. До июня колхозное движение было скромным, но действенным. Потом началось форсирование, а с ним и более серьезные конфликты. «Здесь действительно не на шутку идет сейчас классовая борьба. Просто как на фрон те», — говорилось в сообщении из одного района, где коллективизация шла ускоренным темпом. По деревням ходили апокалипсические слухи: на землю пришел Антихрист, скоро будет конец света, готовится «Варфоломеевская ночь» и все вступившие в колхоз будут вырезаны, крестьяне останутся без хлеба. Партийным активистам, которых посылали в села, рекомендовали не выходить по ночам, не садиться вечером у освещенного окна, чтобы не вырисовывался профиль на стекле, и т. п. 9
Одним словом, уже первые попытки показывали, что там, где стремятся достичь сплошной коллективизации, вступление крестьян в колхозы не может быть добровольным. Напряженность приобретала поэтому грозный оттенок, расстановка сил становилась неясной. Решения, принятые меньшинством, навязывались и всем остальным. Когда убеждений оказывалось недостаточно, уговоры сменялись запугиванием: «Ты за что: за кулака или за советскую власть?», что означало: если не вступишь в колхоз, значит, ты враг и соответственно с тобой следует обращаться. Случалось, однако, слышать в ответ и такое: «Я не за кулака и не за власть, а за трактор». Тогда некоторые руководители не скупились на обещания: «Все дадут — идите в колхоз!» Но государство могло дать весьма мало, и первые коллективные хозяйства уже страдали от нехватки инвентаря, ощущали на себе бремя общей отсталости русской деревни и неохотно сдавали зерно.
Сверху не последовало указаний действовать с большей осмотрительностью. Совсем наоборот. Начал Сталин статьей «Год вели кого перелома», написанной в годовщину революции. В статье утверждалось, что «в колхозы пошел середняк», а «коренной перелом» в отношении крестьянства к коллективизации сельского хозяйства изображался как нечто уже достигнутое". Через несколько дней (10—17 ноября) собрался Пленум Центрального Комитета и Цент-
ральной контрольной комиссии. Об этом решающем заседании мы по сей день знаем лишь то немногое, что поведали миру советские историки, получившие доступ к его стенограммам, все еще хранящимся в тайне. Никогда не публиковалась даже речь Сталина, произнесенная на пленуме. Между тем были обсуждены целых три доклада о сельском хозяйстве. Кроме того, пленум вновь занялся правыми и Бухариным; этот последний был выведен из Политбюро после того, как на него и остальных обрушивались массированные нападки и потоки критики в течение нескольких дней подряд. В по добной атмосфере даже видимость умеренности по вопросу о колхо зах выглядела бы как уступка правым.
По мнению Молотова, который был одним из докладчиков, нужно было полностью коллективизировать главные сельскохозяй ственные области или даже целые республики, и не за пятилетие, как он сам говорил несколькими месяцами раньше, на XVI парт конференции, а в ближайшем году. Сталин заявил: «Теперь даже слепые видят, что колхозы и совхозы растут ускоренным темпом». Оратора, обращавшего внимание на первые опасные перегибы, Сталин прервал репликой: «Что же вы хотите, все предварительно организовать?» 12. Тем не менее неверно было бы на этом основании представлять себе дело так, будто Центральный Комитет сопротив лялся форсированию, а Сталин с Молотовым заставляли его идти против собственной воли. Если судить по известным нам фактам, коллективизаторская лихорадка была присуща большинству орато ров. Впечатление было такое, что руководящие круги были сплошь охвачены надеждой одним махом разрешить проклятые проблемы села путем лихой атаки на старый крестьянский мир, с которым следовало расправиться самыми решительными методами. Уже в 1921 г. Ленин отмечал, что в партии есть немало «фантазеров», которые мечтают, что «в три года можно переделать экономи ческую базу, экономические корни мелкого земледелия». В резолю ции пленума говорилось как раз о «гигантском ускорении темпов развития... которое предвидел Ленин» 13.
Подобное стремление было свойственно не одному только Стали ну, но в лице Сталина оно получило самого авторитетного сторон ника, которому немногие теперь осмеливались перечить. В декабре он заявил даже, полемизируя с Энгельсом, что привязанность крестьянина к своему клочку земли в СССР не так уж и сильна, потому что земля уже была национализирована. Сталин говорил поэтому о «сравнительной легкости и быстроте» развития колхоз ного движения. Как «гнилую теорию» он отвергал идею возможности развития этого процесса «самотеком»: колхозы и совхозы следовало «насаждать» в деревне извне, со стороны «социалистического города», по отношению к которому крестьянин уже не будет испытывать прежнего «зверского недоверия». В этом же выступлении Сталин выдвинул новый лозунг: «ликвидировать кулачество как класс» 14.
Так в ноябре — декабре 1929 г. произошел подлинный «перелом»
в аграрной политике советских коммунистов. Он радикально изменил постановления как XV съезда, так и XVI партконференции. По зна чению своему это было нечто сравнимое с переходом к нэпу, хотя и нацеленное в противоположную сторону. Скудость документации пока затрудняет понимание всех мотивов, которые продиктовали такую перемену курса. Причем это трудно понять не только нам: такой поворот не могли объяснить себе и современники, которым приходилось проводить эту политику. Именно советский историк (Трапезников) первым обратил внимание на то, что каждый из предыдущих «крутых поворотов» в политике партии становился предметом обсуждений и, следовательно, коллективной выра ботки решений на специально созывавшихся съездах или конфе ренциях. На этот раз ничего подобного не было. Поворот к но вой политике, собственно, не был провозглашен и Пленумом ЦК, ибо ноябрьский Пленум, с одной стороны, остался тайным, а с дру гой — завершился поинятием резолюций, которые отнюдь не вносили ясности в происходящее 15. Роковые решения тех месяцев вырабаты вались специальными комиссиями Политбюро ЦК, статус которых никак не оговаривался Уставом партии и в которых решающая роль впервые принадлежала секретарям обкомов, то есть тем людям, чье влияние оказалось столь значительным при разгроме бухаринского крыла в 1928 г. Что же касается оперативного осуществления реше ний, то оно проводилось в соответствии с излюбленным сталинским методом. Вслед за провозглашением лозунгов принимались директи вы. В некоторых случаях они носили форму постановлений узких правительственных и партийных органов. В других в этой роли высту пали просто передовые статьи «Правды». Чаще же всего это были секретные циркуляры или телеграммы из центра на периферию. Подобные инструкции нередко, как мы увидим, противоречили друг другу. Не удивительно поэтому, что партия была плохо подготовлена к встрече с выраставшей перед нею грандиозной задачей, к тому, чтобы предвидеть ее коварные последствия и заранее рассчитать эффект.
Самой известной среди комиссий, вырабатывавших директивы по коллективизации, была комиссия под председательством Яков лева, главы нового объединенного Наркомата земледелия СССР, созданного по решению ноябрьского Пленума. Помимо представителей центральных сельскохозяйственных ведомств в ее состав входили секретари партийных комитетов главных хлебных областей: Косиор (Украина), Андреев (Северный Кавказ), Шеболдаев (Нижняя Волга), Хатаевич (Средняя Волга), Варейкис (Центральночерноземный район), Голощекин (Казахстан), Бауман (Москва). Подразделенная на восемь подкомиссий, она изыскивала решения для основных проблем: сроки операции, тип коллективных хозяйств, распределение кадров и технических ресурсов, отношение к кулачеству. В целом комиссия делала упор на максимальное ускорение процесса. В рам-
ках этой общей установки вырисовались тем не менее две тенденции. В одной, представленной главным образом Яковлевым, проявлялась известная осмотрительность; в другой — ее решительными сторон никами были Шеболдаев и Рыскулов, занимавший тогда пост заместителя предсовнаркома РСФСР, — отбрасывались всякие сом нения, и она во имя не столько «добровольного», сколько «револю ционного» характера всего предприятия тяготела к самым радикаль ным решениям. Любые попытки тормозить движение она рассматри вала как оппозицию 16.
Как бы то ни было, право принятия окончательных решений принадлежало не комиссии, а Политбюро. Но прежде чем оно произ несло свое слово, Сталин распорядился внести в подготовленный проект решения такие поправки, которые фактически утверждали наиболее радикальные предложения или, во всяком случае, оставляли открытой дверь для их применения на практике. Так появилось на свет постановление ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г., которому суждено было стать основополагающим документом всей коллекти визации: краткий, скорее административный, нежели политический текст. Им устанавливалось, что к концу первой пятилетки должно быть коллективизировано уже не 20 %, а «огромное большинство» возделываемых земель. Основные зерновые районы (Нижняя и Средняя Волга, Северный Кавказ) должны были завершить процесс к осени 1930 г. или, самое позднее, к весне 1931 г.; другие хлебные районы — к осени 1931 г. или, в самом крайнем случае, к весне 1932 г. Преобладающим типом колхоза должна была стать «артель как переходная к коммуне форма». В колхозы ни под каким видом не разрешалось принимать кулаков 17.
Ликвидация кулачества
Когда документ был опубликован, было уже поздно: по меньшей мере уже два месяца, как в стране шла яростная битва — не было почти ни одного села, где бы «колхоз» не стал причиной конфликта.
Какие же силы столкнулись в этой борьбе? За коллективизацию (с оговоркой, что политический смысл «за» и «против» весьма усло вен, когда речь идет о процессе, вынуждающем миллионы людей к драматическому личному выбору) выступали в основном беднейшие крестьяне и батраки, которых коммунисты с 1928 г. пытались объединить в особые бедняцко-батрацкие группы. Однако органи зованность и престиж этих слоев в деревне были невелики, что, впрочем, нисколько не оправдывает тех, кто, претендуя на истори ческий анализ, огульно именует их «бездельниками» или, хуже того, «проходимцами» 18. Помощь им оказывал рабочий класс, особенно там, где он был меньше связан с селом: с коллективизацией рабочие связывали, как минимум, надежды на выход из затруднений с про довольствием. Партия потребовала, чтобы рабочий класс дал селу не меньше 25 тыс. организаторов колхозов. В действительности
на село поехало 35 тыс. человек, из них 70 % — коммунисты. Вооруженные решимостью, но со скудными средствами, они встрети лись там со столь же трудной, сколь неблагодарной работой, проте кавшей зачастую в таких обстоятельствах, от которых у них не могли не опускаться руки 19. Основной силой в любом случае была государственная власть, причем не только в виде средств принужде ния, которые были широко пущены в ход, но главным образом в виде той системы аппаратов — «приводных ремней», — которая сложилась при Сталине. Например, в ходе создания колхозов в массовом порядке использовалась комсомольская молодежь, отли чавшаяся наибольшей готовностью следовать новаторскими путями.
Немалыми были и силы сопротивления. Одних лишь кулаков, как их классифицировала налоговая статистика, было миллион семей, то есть 4—5 млн. человек. Трехлетняя битва в ходе хлебозаготовок продемонстрировала, помимо всего прочего, как трудно было изоли ровать их от остального сельского населения: родственные связи, хозяйственный опыт, общественный престиж — все это обеспечивало кулакам влияние не только среди середняков, но и самих бедняков 20. Не случайно с лета 1929 г. тех, кто не хотел ввязываться в борьбу с кулаками на селе — а таких было немало, — в печати широко именовали «подкулачниками». Против коллективизации были все церкви: от православной до мусульманской. Наконец, притихшие и раздробленные противники советского строя обрели в новом конфликте выгодное для себя поле действий.
Оставалась огромная середняцкая масса: ее переход на ту или другую сторону мог решить исход борьбы. Но в силу тех обстоя тельств, при которых началось наступление, именно для убеждения середняка как раз и не нашлось главного, решающего довода.
Еще в августе 1929 г. «Правда» открыла свою полосу огромным заголовком: «Вперед, за крупное колхозное хозяйство! Советским комбайном и трактором подрежем корни капиталистической эксплуатации, выкорчуем капиталистические элементы в деревне» 21. Но в 1929 г. в СССР было выпущено всего 3300 тракторов, а производство комбайнов еще только предстояло наладить. Оставалось обратиться к импорту, но мы уже знаем, насколько напряженным было положение с ним из-за индустриализации. Решено было ускорить строитель ство двух новых, помимо Сталинградского, тракторных заводов; однако их продукция начала бы поступать лишь позднее. Уже в середине 1929 г., когда колхозы были редкими и небольшими, лишь один из четырех имел трактор; с увеличением их числа техническая оснащенность отставала все больше. До самого последнего мгновения партийные руководители среднего звена, вплоть до обкомов, надея лись и просили — в том числе и в самой комиссии Яковлева — оказать финансовую и техническую помощь 23. Вместо этого коллективизацию пришлось проводить на нищенской производственной базе русской деревни: нищенской не только в техническом, но и куль турном отношении.
Колхозы, иначе говоря, пришлось создавать и развивать не на базе машин, полученных от государства, а используя крестьянские орудия труда. Вместо трактора середняка встречало в колхозе требование отдать в общее пользование свою драгоценную лошадь, ради которой он привык жертвовать всем. Мало того, у него требовали также корову и инвентарь плюс денежный аванс для закупки машин, которые должны были поступить лишь значительно позже. Убеждать его в подобных условиях было безнадежно.
Здесь-то и вводилась «ликвидация» кулачества. Это означало две вещи. Зажиточный крестьянин подлежал, во-первых, экспроприа ции — его земля и имущество, иначе говоря, переходили в собственность колхоза, а во-вторых, депортации. Кулаков с этой целью подразделяли на три категории. Тех, кто оказывал активное и организованное сопротивление, надлежало отправлять в концентрацион ные лагеря. Вторую группу «наиболее богатых кулаков» следовало высылать в отдаленные и малопригодные для проживания местности. Все остальные должны были изгоняться из деревень и переселяться на новые участки за пределами колхозных массивов, на малонаселенные и невозделанные земли. Выработанные специальной комиссией, вроде комиссии Яковлева, эти инструкции, однако, не публико вались. Официальное постановление от 1 февраля 1930 г. в общем виде предоставило областным властям право применять «все необхо димые меры борьбы с кулачеством» 24. Да и поступили эти инструкции с опозданием, когда раскулачивание проводилось уже во многих райо нах местными властями по собственной инициативе или, как выразился один из секретарей обкома, Варейкис, «на свой страх и риск» 25. С января 1930 г. оно стало лишь более систематическим: в каждом районе были образованы «тройки», включавшие секретаря райкома, председателя райсовета и местного руководителя ГПУ, задачей которых было составление списков лиц, подлежащих экспроприации и депортации 26.
Коллективизаторское неистовство
Среди областей развернулось состязание — кто наколлективизи- рует больше. В этом всеобщем вихре ускорения, еще более услож нившем ситуацию, свою роль сыграла и боязнь оказаться обвиненным в причастности к бухаринской оппозиции, как признавался позже Калинин 27. Даже при ударных темпах коллективизации в соответ ствии с замыслом Сталина и при повсеместно неблагоприятных для нее объективных условиях обстановка, в которой она проводи лась, довольно значительно отличалась от района к району. Одна обстановка складывалась в районах с преобладанием технических культур или в южных степях с экстенсивным производством зерно вых, где были крепче связи с рынком, сильнее укоренился мелкий сельский капитализм, легче было использовать машинную технику; и совершенно другая — в северных областях, где крестьяне жили
в небольших селениях, разбросанных на большом расстоянии друг от друга, либо в зонах кочевого скотоводства, где население, ко всему прочему, было нерусским. Если обобщить, то можно сказать, что в районах первого типа предпосылки для коллективизации были менее враждебными, нежели в районах второго типа.
Первым о своем намерении закончить «сплошную» коллективизацию в считанные месяцы, до весны 1930 г., заявил Северный Кавказ. И это было сделано несмотря на то, что руководитель местной партийной организации Андреев признавал, что даже на Кубани, то есть в той части области, которая по идее должна была представлять собой один из наиболее подготовленных в этом отноше нии районов СССР, «хлеборобская масса, в том числе близкие нам слои населения, не уясняет сущности коллективизации» 28. За Северным Кавказом последовали Нижняя Волга, Московская областная организация, Центральночерноземный и северные районы, Бурятская и Калмыцкая автономные области и, наконец, все остальные. Республикой сплошной коллективизации среди прочих, например, объявила себя Белоруссия, хотя при ее разбросанных мелких хуторах она весьма мало была подготовлена к такому меро приятию и вряд ли могла бы его осуществить даже в куда менее неблагоприятных условиях.
Такая гонка объяснялась не только спешкой местных руководителей. Инструкции, изданные в декабре такими центральными органами, как Всесоюзный Наркомат земледелия и Колхозцентр (ведомство, основанное специально для руководства созданием коллективных хозяйств), устанавливали в свою очередь головокружительно высокие задания по коллективизации в кратчайшие сроки. Указания эти были мало скоординированы с другими решениями, в том числе и с решениями Политбюро, но по значению своему не могли не утверждаться высшим партийным руководством, начиная с самого Сталина. Они поощряли вторую тенденцию, которой суждено было оказаться не менее пагубной, чем спешка: коллективизировать все, то есть не только землю и рабочий скот, но также коров, овец, свиней, даже кур. Если на «тозах» был окончательно поставлен крест, то теперь и артель казалась недостаточно высокой целью: при любой возможности ставилась задача сделать скачок прямо к «коммуне». К тому же в сталинских речах, а следовательно, и в официальной пропаганде того периода часто говорилось о хо зяйствах-гигантах, с десятками тысяч гектаров пашни; именно это и попытались сделать — с весьма отрицательными результатами -на Урале и в Сибири 24.
Поскольку в деревне база колхозов была слабой, их организация поручалась большей частью активистам или кадровым работникам со стороны, присланным из районного центра или более отдаленного города. Зачастую эти люди плохо знали деревенскую жизнь и сельскохозяйственное производство. Их задачей было организовать бед няков и середняков. Но крестьяне продолжали относиться к ним
недоверчиво. Тогда всякая забота о соблюдении законности отодвигалась в сторону. Руководитель Колхозцентра Каминский, который в это время стал заведующим агитпропом ЦК, говорил: «Если в некотором деле вы перегнете и вас арестуют, то помните, что вас аресто вали за революционное дело». Не удивительно поэтому, что мог получить хождение лозунг «Лучше перегнуть, чем недогнуть». Или что районная партийная организация могла дойти до того, чтобы постановить: «Коллективизировать все население во что бы то ни стало... Все это выполнить к 15 февраля без минуты отсрочки!» 30. В ход широко шли угрозы и насилие: тому, кто не вступал в колхоз, говорили, что с ним поступят как с кулаком, то есть экспроприируют и вышлют. Хотя изданная в конце января инструкция устанавливала, что доля ликвидированных кулаков не должна превышать 3—5 % от массы крестьянства (всегда считалось, что именно таков, и не боль ше, их социальный удельный вес), имелись области, где раскула ченные составляли 10—15 %, а в некоторых местах до 20—25 % 31.
Противодействие, в свою очередь, приобрело формы отчаянного сопротивления. В крестьянской среде стали говорить: «В колхозы, но с пустыми руками». Раз его заставляли вступать, крестьянин подчинялся, но в коллективное хозяйство он собирался принести возможно меньше. Тайный забой скота начался летом 1929 г. В последующие месяцы он приобрел немыслимый размах, достигая порой катастрофических размеров. Да, впрочем, у молодых колхозов даже и не было еще коллективных коровников и конюшен. Крестья нин стал набивать утробу мясом. Он резал коров, телят, свиней, лошадей — все. Несмотря на то что январское постановление 1931 г. угрожало высылкой и конфискацией имущества за хищнический убой скота 2, он продолжался в течение всей коллективизации и был одним из самых тяжелых ее последствий.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |