Existential Psychotherapy 21 страница

Что привносит этот взгляд на мир в индивидуальную психологию? Хайдеггер, а вслед за ним Сартр исследовали значение ответственно­сти для индивидуального существа. Хайдеггер обозначал индивида как dasein (не "я", не "некто", не Эго" и не "человеческое существо") по конкретной причине: он всегда стремился подчеркнуть двойствен­ную природу человеческого существования. Индивид — это "здесь" (da), но он или она также конституирует, что есть здесь. Эго — это два-в-одном: это эмпирическое Эго (объективное: нечто, находящее­

ся "здесь", объект в мире) и трансцендентное (конституирующее) Эго, которое конституирует (то есть "ответственно") за себя и мир. С этой точки зрения ответственность неразрывно связана со свободой. Если индивид не свободен конституировать мир любым из множества способов, то концепция ответственности не имеет смысла. Вселен­ная условна: все, что есть, могло быть создано иным. Взгляд Сартра на свободу чреват серьезными последствиями: человеческое существо не только свободно, но и обречено на свободу. Более того, свобода простирается дальше ответственности за мир (то есть насыщения мира значением): мы полностью ответственны за свою жизнь, не только за свои действия, но и за свою неспособность действовать.

В то время, когда я пишу эти строки, в другой части мира сви­репствует голод. Сартр утверждал бы, что я несу ответственность за этот голод. Я, разумеется, протестовал бы: я мало что знаю о про­исходящем там и считаю, что мало чем могу содействовать измене­нию этой трагической ситуации. Но Сартр указал бы, что я сам пред­почитаю оставаться неосведомленным, и в данный момент прини­маю решение писать эти слова, вместо того чтобы включиться в тра­гическую ситуацию голода⁴. В конце концов, я мог бы организо­вать митинг для сбора средств или, воспользовавшись своими кон­тактами в издательской среде, информировать общественность о со­бытиях в другой части мира. Но я предпочитаю оставаться в неведе­нии. Я несу ответственность за то, что я делаю, и за то, что я пред­почитаю игнорировать. Точка зрения Сартра здесь не касается мора­ли: он говорит не то, что я должен делать нечто иное, а что я отве­чаю за то, что делаю. Оба эти уровня ответственности — установле­ние значимости и ответственность за жизненное поведение — име­ют, как мы увидим, огромное значение для психотерапии.

Осознание и того, и другого — и факта собственного конституи- рования себя и мира, и собственной ответственности — серьезно пу­гает. Рассмотрим следствия. Ничто в мире не имеет иного значения, кроме порожденного нами. Нет ни правил, ни этических систем, ни ценностей, никакого внешнего референта, никакого грандиозного вселенского плана. Согласно Сартру, индивид — единственный тво­рец (именно об этом его фраза "человек — это существо с перспекти­вой быть богом")⁵.

Голова кружится, если ощутить существование таким образом. Ничто не воспринимается как раньше. Словно разверзлась сама по­чва под ногами. Действительно, в описаниях субъективного опыта сознавания ответственности часто используется понятие пустота, или беспочвенность, или отсутствие почвы (groundlessness). Многие эк­зистенциальные философы описали тревогу отсутствия почвы как

"пра-тревогу" — самую фундаментальную из всех, проникающую еще более глубоко, чем тревога, ассоциированная со смертью. По сути, многие рассматривают тревогу смерти как символ тревоги отсутствия почвы. Философы нередко проводят различие между "моей смертью" и просто смертью — смертью другого. В "моей смерти" по-настоя­щему ужасно то, что она подразумевает распад моего мира. С "моей смертью" умирает и воистину встречается с пустотой даритель значе­ний, зритель мира⁶.

Проблемы "пустоты" и самопорождения имеют еще один глубокий и неприятный аспект: одиночество, экзистенциальное одиночество, которое, как я буду обсуждать в главе 8, распространяется много даль­ше, чем обыкновенное социальное одиночество. Это одиночество, связанное с отделенностью не только от людей, но также и от мира, такого, каким мы обычно его воспринимаем. "Ответственность 'са­мости' (то есть индивидуального сознания) подавляюще огромна, поскольку именно благодаря самости случилось так, что мир есть"⁷.

Мы реагируем на тревогу отсутствия почвы так же, как вообще на тревогу — ищем облегчения. Есть много способов заслониться. Во- первых, тревога отсутствия почвы, в отличие от тревоги смерти, не очевидна в повседневном опыте. Ее нелегко постичь интуицией взрос­лого и, возможно, она вовсе не испытывается ребенком. У некото­рых индивидов, подобно сартровскому Рокентину из "Тошноты", несколько раз в жизни бывают вспышки сознания их конституирую­щей активности, но обычно это остается далеко от осознания. Мы избегаем ситуаций (например, принятия решений, изоляции, ав­тономного действия), которые, по глубоком размышлении, могли бы привести нас к сознанию этого фундаментального отсутствия по­чвы. Мы ищем структуру, авторитет, грандиозные проекты, ма­гию — нечто большее, чем мы сами. Как напоминает нам Фромм в "Бегстве от свободы", даже тиран лучше, чем полное отсутствие лидера⁸. Поэтому дети плохо переносят свободу и требуют установ­ления границ, и такую же потребность в структуре и границах испы­тывают находящиеся в состоянии паники психотические пациенты. Та же динамика лежит в основе развития переноса в ходе терапии. Среди других защит от тревоги отсутствия почвы — общие с теми, что используются против полного осознания "моей смерти", потому что отрицание смерти является союзником отрицания пустоты.

Однако самая мощная защита — это, вероятно, переживание ре­альности как таковой, то есть видимости вещей. Видеть себя первич­ным конституирующим агентом значит бросить вызов реальности, как мы обычно ее воспринимаем. Наши сенсорные данные говорят нам,

что мир находится "здесь", а мы входим в него и покидаем его. Но, как полагают Хайдеггер и Сартр, видимости поступают на службу к отрицанию: мы конституируем мир таким образом, что он видится нам независимым от нас. Конституировать мир как эмпирический мир значит конституировать его как нечто независимое от себя.

Когда нами овладевает один из психологических механизмов, по­зволяющих бежать от нашей свободы, мы живем "неаутентично" (Хайдеггер), или в "нечестности" (bad faith) (Сартр). Сартр считал своей задачей освободить людей от нечестности и помочь им принять ответственность. Это совпадает с задачей психотерапевта; значитель­ная часть данной главы будет посвящена клиническим проявлениям избегания ответственности и техникам, с помощью которых терапевт может способствовать процессу принятия ответственности.

Избегание ответственности: клинические проявления

Даже самый поверхностный исторический обзор в области психо­терапии показывает радикальные изменения в методах помощи тера­певтов своим пациентам. Бурный рост количества новых конкури­рующих между собой терапевтических подходов не позволяет увидеть в них какой-либо целостный паттерн и временами подрывает дове­рие широкой публики к предмету в целом. Но внимательный взгляд на эти новые формы терапии — так же, как на новое развитие тра­диционных форм терапии — обнаруживает, что у них есть одна об­щая выдающаяся характеристика: акцент на принятии персональной ответственности.

То, что в современных подходах большое значение придается от­ветственности, отнюдь не случайно. Терапии являются отражением патологии, которую они должны лечить, и формируются ею. Вена конца века, инкубатор и колыбель фрейдовской психологии, обла­дала всеми характеристиками поздневикторианской культуры: выте­снение инстинктов (особенно сексуальных), жестко структурирован­ные и четко определенные правила поведения и манер, отдельные сферы активности для мужчин и женщин, акцент на моральной силе и силе воли и заразительный оптимизм, порожденный научным позитивизмом, сулившим объяснить все аспекты естественного по­рядка, в том числе человеческое поведение. Фрейд понимал и был совершенно прав, что такое жесткое подавление естественных на­клонностей наносит ущерб психике; либидинозная энергия, которой запрещен открытый выход вовне, порождает ограничительные защи­

ты и находит косвенные пути выражения. Защиты и непрямой путь либидинозной экспрессии в совокупности составили клиническую картину классического психоневроза.

Но на чем бы поставил акцент Фрейд, исследуя современную аме­риканскую культуру, — особенно в Калифорнии, где зародились столь многие новейшие терапевтические подходы? Естественным инстин­ктивным устремлениям дано значительное свободное выражение; сек­суальная терпимость, начиная с раннеподросткового возраста, по свидетельствам многих отчетов, стала реальностью. Поколение мо­лодых взрослых вскормлено и воспитано в соответствии с системой компульсивной терпимости. Структура, ритуал, границы любого рода — все это безжалостно ликвидировано. В религиозных орденах католические сестры открыто не повинуются Папе, священники от­казываются соблюдать целибат*, женщины и гомосексуальные муж­чины вызывают разногласия в англиканской церкви, требуя права быть рукоположенными; во многих синагогах службу ведут женщи­ны-раввины. Студенты называют профессоров по именам. Где бы­лые запреты на непристойные слова, где профессиональные звания, учебники хороших манер, нормы, связанные с одеждой? Мой друг, художественный критик, охарактеризовал новую калифорнийскую культуру описанием инцидента, произошедшего во время его перво­го визита в Южную Калифорнию. Он заехал в кафе для автомоби­листов, где вместе с гамбургером получил маленький пластиковый контейнер с кетчупом. Повсюду эти контейнеры имеют пунктирную линию с пометкой "разрывать здесь"; на калифорнийском контейне­ре не было никаких пунктиров, только незамысловатое предписание "разрывать где угодно"⁹.

Соответственно изменилась картина психопатологии. Классичес­кие психоневротические симптомы стали раритетом. Уже десятиле­тие назад индивид с истинной психоневротической клинической кар­тиной был призом, за который рьяно бились и молодые стажеры, и старший персонал. У сегодняшнего пациента больше проблем со сво­бодой, чем с подавленными влечениями. Больше не преследуемый изнутри представлениями о том, что ему "следует" делать, и не по­нуждаемый извне "обязанностями" или "долженствованиями", па­циент имеет дело с задачей выбора того, что он хочет делать. Все чаще клиенты обращаются за терапевтической помощью, предъяв­ляя смутные, плохо определенные жалобы. Честно говоря, я неред­ко заканчиваю первую консультативную сессию, не имея ясной кар­тины проблем пациента. Тот факт, что пациент не может опреде­

*Безбрачие. — Прим. ред.

лить проблему, я рассматриваю как проблему. Пациент жалуется, что в его жизни "чего-то недостает"; что он изолирован от чувств; сетует на пустоту, бесцветность жизни; на то, что он плывет по течению. Ход терапии таких пациентов отличается соответственной диффуз- ностью. Слово "излечение" изгнано из лексикона психотерапии: те­перь терапевт говорит о "росте" или "прогрессе". Поскольку цели нео­пределенны, окончание терапии столь же туманно и терапевтичес­кий процесс зачастую бесцельно тянется год за годом.

Атрофия структурирующих социальных (и психологических) инсти­тутов привела нас к конфронтации с нашей свободой. Если нет пра­вил, нет грандиозного проекта, ничего, что мы должны делать, — мы свободны делать то, что предпочитаем. Наша базовая природа не из­менилась; можно сказать, что сегодня, с ликвидацией маскировав­ших свободу атрибутов, с упразднением налагаемых извне структур, мы стали ближе, чем когда-либо, к переживанию экзистенциальных фактов жизни. Но мы не подготовлены; нагрузка оказывается слиш­ком велика; тревога мощно требует разрядки, и мы, индивидуально и социально, вовлекаемся в неистовый поиск защиты от свободы.

Позвольте мне теперь обратиться к исследованию конкретных пси­хических защит, ограждающих индивида от сознавания ответственно­сти. В течение рабочего дня любой терапевт встречает несколько примеров защит, направленных на избегание ответственности. Я со­бираюсь обсудить некоторые из наиболее распространенных: компуль- сивность, перенос ответственности на другого, отрицание ответ­ственности ("невинная жертва", "потеря контроля"), избегание ав­тономного поведения и патология принятия решений.

Компульсивность

Одна из наиболее распространенных динамических защит от со- знавания ответственности — создание психического мира, в котором нет переживания свободы, а есть существование под властью некой непреодолимой, чуждой для Эго ("не я") силы. Мы называем эту защиту " компульсивностью ".

Клинической иллюстрацией может служить случай Бернарда, двад­цатипятилетнего коммивояжера, основные проблемы которого кон­центрировались вокруг вины и "одержимости". Он был одержим в своем сексуальном поведении, в работе и даже в проведении свобод­ного времени. Это тот самый мужчина, о котором шла речь в при­мере, приведенном во введении к части II: когда ему не удалось орга­низовать интимную встречу (он намеренно позвонил слишком по­

здно), он вздохнул с облегчением: "Теперь я смогу сегодня ночью почитать и выспаться — чего я на самом деле и хотел". Эта примеча­тельная фраза — "чего я на самом деле и хотел" — заключает в себе загадку проблем Бернарда. Возникает очевидный вопрос: "Бернард, если именно этого ты на самом деле хочешь, почему бы тебе не де­лать это прямо?"

Бернард отвечал на этот вопрос по-разному: "Я не знал, что по- настоящему хотел именно этого, пока не почувствовал волну облег­чения, прошедшую по моему телу, когда последняя женщина мне отказала". В другой раз его ответ сводился к тому, что он не созна­вал наличие выбора: "Снять женщину — вот и все, о чем шла речь". Влечение было столь властным, что он и подумать не мог о том, что­бы не лечь в постель с доступной женщиной, хотя было совершенно ясно: краткое сексуальное возбуждение не стоит связанных с ним неприятных переживаний — опережающей тревоги, чувств неудов­летворенности собой (постоянные размышления на сексуальные темы снижали его потенцию), чувства вины и страха, что жена узнает о его сексуальном промискуитете, презрения к себе, обусловленного сознанием, что он поступал нечестно, используя женщин как нео­душевленные предметы.

Бернард, таким образом, избегал проблемы ответственности и выбора с помощью компульсивности, устранявшей выбор; в его субъективном переживании это было так, как если бы он, борясь за свою жизнь, пытался удержаться верхом на обезумевшем, неуправ­ляемом диком коне. Он обратился за терапевтической помощью, ища облегчения от дисфории, но не желал видеть того, что на опреде­ленном уровне он несет ответственность за возникновение своей дис­фории, своей компульсивности — короче говоря, за создание каж­дого аспекта своей затруднительной жизненной ситуации.

Перенос ответственности

Многие люди избегают личной ответственности, перенося ее на другого. Особенно распространен этот маневр в психотерапевтической ситуации. Одной из основных тем моей работы с Бернардом было его стремление переложить ответственность с себя на меня. Между сес­сиями он не думал о своей проблеме; вместо этого он просто собирал материал и "вываливал" его мне на колени. (Он хитроумно париро­вал мой комментарий по этому поводу: заявил, что если бы "обра­батывал" материал заранее, на сессиях не было бы спонтанности.) Он редко приносил сны, потому что не мог заставить себя записать их во

время кратких ночных пробуждений, а к утру забывал. В тех редких случаях, когда Бернард записывал сон, он ни разу не просматривал запись между временем написания и сессией и зачастую в конце кон­цов не в состоянии был разобрать собственный почерк.

В течение летнего перерыва, когда я уехал в отпуск, он "считал часы" до моего возвращения, и в ночь перед нашей условленной встречей ему приснился сон, что он играет в футбол и видит себя усев­шимся мне на плечи и принимающим мяч за линией поля противни­ка. На первой сессии он символически отыгрывал этот сон: завалил меня детальными отчетами о своих летних тревогах, чувстве вины, сексуальном поведении и самоуничижении. В течение четырех не­дель он уступал своей компульсивности и тревоге, ожидая моего воз­вращения, чтобы я показал ему, как им противостоять. Часто ис­пользуя в своей работе технику мозгового штурма, он тем не менее, казалось, был растерян, когда я предложил ему выполнять простое упражнение (поразмышлять о себе в течение двадцати минут и затем записать свои наблюдения). После нескольких (плодотворных) по­пыток он "не смог найти время" для упражнения. После сессии, на которой я настойчиво продолжал показывать ему, как он переклады­вает на меня свои проблемы, ему приснился сон:

"Мужчина Х (индивид, напоминавший Бернарда, — оче­видно, двойник) позвонил мне, желая со мной встретить­ся. Он сказал, что я знал его мать и теперь он хочет увидеть­ся со мной. Я чувствовал, что не хочу с ним встречаться. Потом я решил, что, поскольку он работает в области об­щественных связей, может быть, мне стоит подумать, что я могу от него получить. Но потом мы не смогли выделить время для встречи: наши планы были несовместимы. Я ска­зал ему: 'Может быть, нам следует запланировать встречу, чтобы поговорить о вашем плане!' Я проснулся смеясь".

Чтобы встретиться со мной, Бернард проезжал пятьдесят миль, и никогда не ощущал, чтобы его тяготила долгая дорога. Однако, как ясно показывает сон, он не мог и не стремился найти время для сес­сии с самим собой. Несомненно, для Бернарда, как и для любого другого пациента, не работающего в отсутствие терапевта, это не воп­рос времени или удобства. Речь идет о том, чтобы взглянуть в лицо своей личной ответственности за собственную жизнь и процесс изме­нений. И сознанию ответственности неизменно сопутствует страх от­сутствия почвы.

Принятие ответственности — необходимая предпосылка терапев­тического изменения. Пока человек верит, что его ситуация и его дис­фория порождаются кем-то другим или некоторой внешней силой, — какой смысл стремиться к личностному изменению? Люди обнаружи­вают неистощимую изобретательность в нахождении путей избегания сознания ответственности. Один пациент, например, жаловался на тяжелые, давние сексуальные проблемы в своем браке. Я убежден, что, прими он ответственность за свою ситуацию, его ожидала бы пугающая конфронтация с собственной свободой, обнаружение того факта, что он заключен в сотворенную им самим тюрьму. Действи­тельно, он был свободен: если секс для него достаточно важен — уйти от своей жены, или найти другую женщину, или подумать об уходе от жены (одной мысли о том, чтобы разойтись с ней, хватало, что­бы вызвать пароксизм тревоги). Он был свободен изменить любой ас­пект своей сексуальной жизни, и этот факт также был существенным, поскольку означал, что этот человек должен принять ответственность за пожизненное подавление своих сексуальных чувств, так же как и многих других аспектов его аффективной жизни. В результате он упорно избегал встречи с ответственностью и объяснял свои сексуаль­ные проблемы рядом внешних по отношению к себе факторов: отсут­ствием у жены сексуального интереса и склонности к изменению; скрипучими пружинами кровати (настолько громкими, что дети могли услышать звуки коитуса; по многим абсурдным причинам, кровать нельзя было сменить); своим возрастом (ему было сорок пять) и врож­денным либидинозным дефицитом; своими неразрешенными пробле­мами отношений с матерью (как часто бывает с генетическими объяс­нениями, это больше служило оправданием избегания ответственно­сти, чем катализатором изменений).

Существуют и другие способы переноса ответственности, часто встречающиеся в терапевтической практике. Параноидные пациен­ты очевидным образом делегируют ответственность другим индиви­дам и силам. Они отрекаются от собственных чувств и желаний, не­изменно объясняя свою дисфорию и свои неудачи внешними влия­ниями. Главная и часто неосуществимая терапевтическая задача в работе с параноидными пациентами состоит в том, чтобы помочь им принять собственное авторство спроецированных ими чувств.

Избегание ответственности является также фундаментальным пре­пятствием в психотерапии пациентов с психосоматическими заболе­ваниями. У таких пациентов ответственность исключена дважды: они переживают соматический дистресс вместо психологического; даже признавая психологический субстрат своего соматического расстрой­ства, они склонны прибегать к защитам путем экстернализации —

объяснять свою психологическую дисфорию "плохими нервами" или неблагоприятными условиями среды.

Отрицание ответственности: невинная жертва

Отдельным типом избегания ответственности является склонность некоторых индивидов (обычно относимых к категории истерических личностей) отрицать ответственность путем ощущения себя невинной жертвой событий, которые они сами (не желая того) инициировали.

Например, Кларисса, сорокалетняя женщина, практикующий психотерапевт, пришла в терапевтическую группу для работы над свои­ми давними трудностями развития интимных отношений. У нее были крайне тяжелые проблемы отношений с мужчинами — начиная с гру­бого, обвиняющего отца, привычно отвергавшего и наказывавшего ее. Во время нашей первой встречи, предшествующей приему в груп­пу, она сказала мне, что несколько месяцев назад прекратила длитель­ную психоаналитическую терапию и сейчас считает, что ее проблема­ми лучше заниматься в групповой ситуации. После нескольких меся­цев посещения группы она сообщила нам, что вскоре после вступле­ния в группу возобновила свой анализ, но не сочла это обстоятель­ство достаточно важным, чтобы информировать группу. Однако сейчас ее терапевт, резко не одобряющий групповую терапию, интерпрети­рует ее участие в терапевтической группе как "отреагирование".

Очевидно, что пациент не может работать в терапевтической груп­пе, если его индивидуальный терапевт возражает против этой рабо­ты и подрывает ее. По предложению Клариссы я попытался войти в контакт с ее терапевтом, но тот предпочел остаться на психоанали­тической позиции полной конфиденциальности и — на мой взгляд, с некоторым высокомерием — отказался даже говорить со мной на эту тему. Я чувствовал, что Кларисса меня "подставила", был раздра­жен на ее терапевта и ошеломлен поворотом событий. Кларисса все это время сохраняла вид полного простодушия и легкой озадаченно­сти запутанными событиями, происходящими с ней. Члены груп­пы считали, что она "прикидывается дурочкой" и, пытаясь помочь ей увидеть собственную роль в этих событиях, стали более категорич­ными, почти обвиняющими в своих комментариях. Кларисса вновь почувствовала себя преследуемой, особенно мужчинами, и "в силу обстоятельств, находящихся вне ее контроля" была вынуждена по­кинуть группу.

Этот инцидент воспроизводил в миниатюре центральную проблему Клариссы — избегание ответственности, которого она достигала, иг­

рая роль невинной жертвы. Хотя она еще не была готова увидеть это, данная ситуация содержала в себе разгадку ее трудностей в интимных отношениях. Двое значимых в ее жизни мужчин, ее аналитик и ее груп­повой терапевт, почувствовали, что ими манипулируют, и — если го­ворить обо мне — рассердились на нее. Другие участники группы также чувствовали себя используемыми. Ее отношения с ними не были ис­кренними; напротив, они ощущали себя лишь марионетками в драме, которую она разыгрывала со своими терапевтами.

Вспомним, что Кларисса обратилась за терапевтической помощью из- за своих трудностей установления интимных отношений. Ее ответствен­ность за эти трудности была предельно ясна группе. Она никогда не была по-настоящему с кем-либо. Находясь рядом с членами группы, она в это время было со мной; находясь рядом со мной, она была со своим терапевтом; и несомненно, находясь рядом с ним, она в действитель­ности была со своим отцом. Ее психическая динамика невинной жерт­вы была тем очевиднее, что она сама являлась опытным психотерапев­том, вела терапевтические группы и хорошо знала о важности контакта между индивидуальным и групповым терапевтом.

Отрицание ответственности: потеря контроля

Еще один способ сбросить с себя ответственность — временно ока­заться "не в своем уме". Некоторые пациенты имеют обыкновение временно входить в иррациональное состояние, в котором они как бы получают право действовать безответственно, поскольку не в состоя­нии отдать отчет в своем поведении даже себе. Именно эту проблему затронул терапевт в одном из примеров, приведенных в начале части II, когда спросил пациентку (сетовавшую, что ее поведение не было преднамеренным): "Чье это бессознательное?" Важно отметить, что, внимательно изучив такого пациента, терапевт обнаружит: "по­теря контроля" происходит отнюдь не случайно, она целенаправлен­на и позволяет пациенту как получать вторичную выгоду ("вознаграж­дения"), так и испытывать самообман избегания ответственности.

Пациентка, подвергавшаяся грубому и жестокому обращению со стороны бесчувственного, садистического любовника и затем отвер­гнутая им, "потеряла контроль" и, "сойдя с ума", радикально из­менила баланс сил в отношениях. Она непрерывно преследовала его в течение нескольких недель; неоднократно вламывалась в его квар­тиру, производя там бессмысленные разрушения; устраивала сцены с пронзительными воплями и швырянием посуды в ресторанах, когда он обедал там с друзьями. Благодаря своему безумному, непредска­

зуемому поведению она одержала полную победу. Бывший возлюб­ленный запаниковал, стал искать защиты в полиции и в конце кон­цов вызвал срочную психиатрическую помощь. В этот момент, до­стигнув своей цели, она — как ни странно — вновь обрела контроль над собой и стала вести себя совершенно рационально. Более мяг­кий вариант этой динамики встречается отнюдь не редко. Для мно­гих людей собственная потенциальная иррациональность служит сред­ством тирании по отношению к партнеру.

Потеря контроля несет с собой еще одно распространенное вознаг­раждение: интимную заботу. Некоторые пациенты так сильно жаждут, чтобы терапевт с ними нянчился, кормил "с ложечки" и вообще забо­тился о них самым интимным образом, что ради этого "теряют конт­роль" вплоть до глубокой регрессии, требующей госпитализации.

Избегание автономного поведения

Терапевтов часто приводят в недоумение пациенты, которые очень хорошо знают, что им делать, чтобы помочь самим себе, но необъяс­нимым образом отказываются совершить нужный шаг. Пол, депрес­сивный пациент, находившийся в процессе поиска работы, приехал в Нью-Йорк для интервью с работодателями. Он чувствовал себя ужасно одиноко: интервью заполняли лишь шесть часов из трехднев­ного периода, а остаток времени проходил в одиноком, лихорадоч­ном ожидании. В прошлом Пол долго жил в Нью-Йорке, и у него там было много друзей, чье присутствие, несомненно, подбодрило бы его. Он провел два одиноких вечера, глядя на телефон и желая, чтобы они позвонили, — что было невозможно, поскольку они ни­как не могли узнать о его пребывании в городе. Однако он не мог поднять телефонную трубку и позвонить им.

Почему? Мы подробно анализировали эту ситуацию, начиная с объяснений типа "нет энергии", "слишком приниженно себя чув­ствую, чтобы искать компании", "они бы решили, что я звоню им только тогда, когда они мне нужны". Лишь постепенно мы поняли, что его поведение отражало отсутствие готовности признать, что его благополучие и комфорт находятся в его собственных руках и что по­мощь не придет, пока он не предпримет действия, приближающие эту помощь. В какой-то момент я сказал, что его пугает перспекти­ва быть собственным отцом; эта фраза оказала мощное воздействие на Пола, и в процессе дальнейшей терапии он неоднократно к ней возвращался. Парадокс его ситуации (так же, как ситуации Сэма, о котором рассказывалось в четвертой главе и который после ухода

жены не решался выйти и отправиться на поиски друзей, боясь про­пустить телефонный звонок) заключался в том, что для преодоле­ния своего социального одиночества он должен был испытать свое эк­зистенциальное одиночество. На этих примерах мы видим слияние референтных структур: принятие ответственности приводит к отказу от веры в существование конечного спасителя — чрезвычайно труд­ная задача для индивида, построившего свое мировоззрение на фун­даменте этой веры. Эти две референтные структуры в совокупности определяют базовые динамики зависимости, а также обеспечивают терапевта цельной и мощной объяснительной системой, позволяю­щей понять патологически зависимый характер.

Расстройства в сфере желаний и принятия решений

В следующей главе будет подробно обсуждаться отношение меж­ду принятием ответственности и волей; здесь я хочу лишь кратко от­метить, что тот, кто, полностью сознавая, испытывает желание и принимает решение, неизменно сталкивается с ответственностью. Центральный тезис этой главы состоит в том, что каждый сам тво­рит себя; центральная тема следующей — испытывание желаний и при­нятие решений есть составляющие элементы творения. Как часто го­ворил Сартр, жизнь индивида конституируется его выборами. Ин­дивид собственной волей приходит к существованию в виде того, что он есть. Если человек испытывает ужас перед сознанием самокон- ституирования (и перед сопутствующим сознанием отсутствия по­чвы), то он может избегать проявления воли — например, делая себя нечувствительным к своим желаниям или чувствам, отказываясь от выбора или перекладывая выбор на других людей, институты или внешние события. Эти механизмы избегания ответственности путем отрицания воли будут обсуждаться в главе 7.

Дата добавления: 2015-08-27