Кирсанов добродушно смеялся; сверху вторил ему такой же добродушный хохот.
-- Дешево досталась,-- сказал Иван Софроныч,-- а правду сказать: отними он тогда ее -- всё лучше бы...
-- Лучше? да чем же лучше? Одно жаль -- Ферапонтов сын, как подрос, пристал: отдай да отдай его в сапожники! Ну, разумеется, и лежит. А всё же вещь хорошая,-- понеси ее теперь продавать -- кому не надо -- дороже даст! Вот ты мастер упрекать, а кто купил лошадку?-- заключил Кирсанов, покатив огромного деревянного коня.-- Вот уж тут понеси продавать -- барыши плохи!
-- Кто купил? Я! да зато я знал, что делал: вот у меня дочь.
-- Ха-ха-ха! Еще бы сын... А то дочери в лошадку играть... Ну а пушку, а пушку?
-- Пушку? -- отвечал Иван Софроныч немного смущенным голосом.-- Ну, насчет пушки проштыкнулся! Да и то еще, может, и не совсем проштыкнулся: вот если сын будет...
-- Знаю, я знаю, чего тебе хочется! Ты, и лошадку-то покупал, небось об дочери думал? как же! да не будет сына!
-- Ну, а как будет!
-- Давай бог, давай бог,-- посмеиваясь, заметил Кирсанов.-- Были бы дети, а игрушки будут. Ну-ка, Иван Софроныч! пора, право, пора приступить к чижику! А! откуда, красавица? -- воскликнул Алексей Алексеич, завидев бежавшую к нему хорошенькую девушку лет тринадцати.
Девушка остановилась, раскрасневшаяся как маков цвет, и не могла ничего сказать: грудь у ней высоко подымалась, стянутая узким платьицем, и маленькие розовые ноздри часто и широко раскрывались.
-- Что, много у нас доброго? -- самодовольно спросил Алексей Алексеич, заметив любопытство, с которым живые черные глаза девушки перебегали по предметам.
-- Много,-- отвечала она.
-- Много, Настенька,-- порешил Алексей Алексеич, скрутив рукав своей рубашки так, что руке, помещенной в нем, оставалось очень мало простора.-- Не только ты, посторонние люди заглядываются... кто ни едет, каждый смотрит и, верно, думает, что мы миллионщики. А пускай думает!
-- А папенька здесь? -- спросила девушка.
-- А что?
-- Маменька велела звать его.
-- Сердится?
-- Да, сердится! с самого утра сердится.
-- Ого! -- сказал Кирсанов и улыбнулся. -- Иван Софроныч!
-- Чего изволите?
-- Радость, радость!
-- А что такое?
-- Поди сюда. Настя пришла, она скажет.
-- Сейчас.
-- Да ну же! что ты там копаешься! -- нетерпеливо воскликнул Алексей Алексеич через минуту.-- Скорее!
-- Сейчас, сейчас! Ну, какая радость?
И в слуховом окне во весь рост показалась фигура еще бодрого, но совершенно лысого старика, одетого в старую женскую кацавейку из заячьего меху с кошачьими лапками, очевидно игравшую в свое время роль горностаевой.
Кирсанов расхохотался. Девушка сначала крепилась, но не выдержала и тоже звонко смеялась.
-- Ну чему смеяться, дурочка? -- заметил ей Иван Софроныч.-- Что ты думаешь, я там сложа руки, что ли, сидел?., умаялся! И в одной рубашке да не знал, куда деваться, почище твоей бани! Ну не показаться же было так!
-- Да ты бы, Иван Софроныч, уж лучше юбку надел, а то меховую телогрейку.
-- Да уж нет там юбок,-- серьезно отвечал Иван Софроныч.-- Все покидал. А чем не одеяние? -- прибавил он, встряхивая полы кацавейки и радуясь, что неожиданно доставил удовольствие своему благодетелю.-- Ну, что же ты скажешь, Настя?
-- А вот жди: скажет она тебе радость,-- воскликнул Алексей Алексеич и как ни крепился, а снова расхохотался.
-- Полагаю, изволили пошутить. Видно, нет никакой радости,-- догадливо заметил Иван Софроныч.
-- Ну,-- сказал Кирсанов девушке,-- ну, красавица!
-- Маменька приказала вас домой позвать,-- сказала Настя, обращаясь к отцу.
-- Говорит: я больна,-- подхватил Кирсанов,-- каждую минуту может что-нибудь со мной случиться: пусть сидит безотлучно у постели... безотлучно, слышишь ли: безотлучно!
Лицо у Ивана Софроныча вытянулось. Вместо радости он услыхал в самом деле весть, хуже которой не мог и ожидать.
Кирсанов заметил его отчаяние, и вмиг стало ему не до шуток.
-- Знаешь что, Настя! -- сказал он, продолжая крутить свой рукав с такою силою, что локоть его готов был прорвать полотно и выскочить.-- Побеги, скажи ей, что нет, мол, Ивана Софроныча,-- ушел в поле, что ли? куда-нибудь. И не знают, мол, скоро ли придет. А мы вот кончим дело да пройдемся по чижику!
-- Осмелюсь доложить, хорошо придумано,-- сказал печально Иван Софроныч.-- Да ведь коли она догадается, так бедной девчонке придется плохо.
-- Ничего,-- сказала Настя.-- Уж я как-нибудь.
-- Ни-ни! не смей,-- я сейчас приду! -- строго и печально возразил отец.
-- Не надо, не надо! -- проговорила Настя и, прыгая, побежала, повторяя:-- Не надо!
-- Славная девочка! -- сказал вслед ей Алексей Алексеич, раскручивая наконец рукав и освобождая свою руку, которая страшно покраснела и покрылась синими жилами.
Иван Софроныч ничего не сказал, но провожал ее глазами с своего возвышения до тех пор, пока она не скрылась в дверях небольшого отдаленного здания, стоявшего у самой большой дороги,-- и в глазах его много было любви и отеческой гордости.
Не прошло, однако ж, получаса, как Настя снова возвратилась и объявила, что Федосья Васильевна настоятельно зовет мужа, что она боится обморока и говорит, будто не проживет больше суток.
-- Ну а по правде как? -- спросил Кирсанов.-- Ничего?
-- Ничего,-- отвечала Настя.-- Только опять выступили на лице желтые пятна, как третьего дня. Пила она чай, уронила нечаянно чашку -- рассердилась, да и чайник хлопнула о пол.
-- Желтые пятна! -- воскликнул Кирсанов.-- Плохо! Бедный Иван Софроныч! попадись он ей теперь, да она его добром не выпустит. Нет, мы не выдадим. Так ли?
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |