|
-- Не говори, Софроныч... не ты, я твой должник... Не живи ты со мной... Сам знаешь, человек я хворый, раненый, одинокий...
--Нет, ваше высокоблагородие, вы меня и не обижайте -- ничего не возьму! и так много доволен... кто дал пристанище Понизовкину? кто кормил его? кто, словно брата родного, уважал и чествовал его?..
-- Ну, Понизовкин, полно! Господь разберет, кто из нас у кого в долгу,-- сказал Алексей Алексеич торжественным голосом.
Оба они старались подавить слезы, блиставшие в их глазах, и несколько минут молчали.
-- А я так думаю,-- сказал больной,-- что нечего нам с тобой считаться. Пожили -- и конец! Ведь пожили, Софроныч?
-- Пожили, ваше высокоблагородие, пожили... дай бог всякому так пожить! да и поживем еще,-- отвечал Понизовкин.-- Не знаю только, что вам пришло в голову...
-- А и в самом деле! -- сказал с неожиданной веселостью Алексей Алексеич.-- И сам не придумаю, с чего мне пришли в голову такие черные мысли? бог даст и поживем еще. Знаешь, Софроныч, какая до тебя просьба?
-- Извольте приказать, ваше высокоблагородие.
-- Поезжай ты в город и купи там тарантас... новый, а лучше подержанный, только немного... мы его здесь обделаем... да такой, чтобы, знаешь, если зимой придется ехать, так чтоб полозья можно было пригнать...
-- Осмелюсь спросить, что изволили придумать?
-- А может, надумаю ехать в Петербург либо в Москву полечиться... всё лучше, как будет готов...
Через день в Овинищи привезли тарантас, подержанный, но удобный и поместительный. Больной приказал подвезти себя к нему, осмотрел каждый винтик, просил Ивана Софроныча сесть и покачаться. Затем пошли переделки и поправки. Алексей Алексеич оживился; тарантас, по-видимому, сильно занимал его: он чрезвычайно хлопотал о красоте, поместительности и -- главное -- о прочности его. Когда всё было готово, он приказал запрячь в него тройку и нарочно ехать по самой дурной дороге, чтоб увериться, выдержит ли дрога, оси, колеса. Проба повторялась несколько дней. Кучер Вавило каждый раз докладывал, что "прочнее тарантаса свет не производил".
-- А лошади смирно идут? -- спросил Алексей Алексеич.
-- Смирно, только коренная, лысая, немного пошаливает.
-- А что?
-- Да задом раза два ударила.
-- Ай-ай! не годится! попробуй в корень чубарую, а лысую с левой руки.
Попробовали: оказалось, что чубарая отлично идет в корню, а лысая не бьет с левой руки. Но Алексей Алексеич не успокоился, пока не уверился собственными глазами, приказав кучеру ездить мимо своего дома и наблюдая.
-- А не мало ли карманов у тарантаса? -- спросил он.-- Ведь в дороге чем укладистее, тем лучше.
Сочли. Алексей Алексеич нашел, что карманов мало. И тотчас под его личным надзором нашито было еще множество кожаных карманов, баульчиков, кобур, и всё пригнали к тарантасу.
-- Ну, теперь хоть на тысячу верст! -- весело говорил Алексей Алексеич, когда наконец тарантас совершенно покончили,-- Игрушка, просто игрушка!
"Хорошо-то хорошо, да кто поедет на нем? -- думал про себя кучер Вавило.-- Вишь, у барина щеки словно гороховая скорлупа вылущенная!"
-- А что, Иван Софроныч, я давно не видал моего вицмундира,-- сказал однажды Алексей Алексеич.-- Вели-ка его принести... кажется, еще хорош? А всё осмотреть да почистить не мешает. Да и портного вели позвать.
-- А надень-ка, Иван Софроныч,-- сказал Алексей Алексеич, осмотрев вицмундир.-- На человеке виднее.
Иван Софроныч надел.
-- Широк,-- сказал Алексей Алексеич.
-- На меня широк, да ваше высокоблагородие пополнее...
-- Был,-- прервал его Алексей Алексеич,-- а теперь как раз по твоей мерке надо переделать.
-- Помилуйте! -- возразил Иван Софроныч.-- Да неужто уж ваше высокоблагородие так и остаться думаете? Вот начните только ходить, увидите, как раздобреете!
Но больной требовал, чтоб вицмундир был непременно переделан по мерке Ивана Софроныча. И каждый день требовал он какую-нибудь вещь: то шапку зимнюю, а потом летнюю, то сапоги меховые, осматривал всё и приказывал чинить. Сам же, когда боль несколько утихала, принимался писать. Но рука его не могла держать перо долее пяти минут, и последнее его письмо дорого ему стоило.
-- А вот-с мундир не прикажете ли подать? -- сказал ему однажды портной.-- Вы его давно не изволили надевать: может, тоже понадобится переделать.
Алексей Алексеич печально улыбнулся.
-- Мундир? -- сказал он.-- Мундир оставить так; не стоит с ним возиться... время терять. Мундиру немного носки придется, да и носка нетрудная... лежал и будет лежать... да и не беда, широк ли, узенек ли будет,-- все равно! -- тихо промолвил больной и задумался.
-- А что шуба медвежья? -- спросил он через несколько минут.-- Лежит?
-- Лежит.
-- Полно ей лежать. Переделать ее, перекроить... По Ивану Софронычу: мне тяжело будет примеривать.
Переделали и шубу.
Прошло несколько дней. Алексей Алексеич так ослаб, что уже не мог сидеть в кресле; его переложили на кровать. Жизнь видимо гасла в старике. Доктор, приезжавший почти ежедневно, объявил, что ему недолго жить.
"Шутишь, брат!" -- подумал Иван Софроныч; но сердце в нем мучительно дрогнуло. Он начинал верить очевидному несчастию.
Вечером Иван Софроныч сидел у постели больного; больной находился в забытьи и только по временам стонал.
-- Иван Софроныч! -- прошептал он вдруг.
-- Что угодно вашему высокоблагородию?
-- Дай руку.
Иван Софроныч подал.
-- Что тебе, нехорошо?
-- Нет, ничего, Алексей Алексеич,-- бодро отвечал Понизовкин.-- Полагаю, вот вашему высокоблагородию так не совсем хорошо; да бог милостив...
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |