Нельзя сказать, какое впечатление произвела эта речь на Ивана Софроныча: он ничего не сказал, даже не махнул рукой, как обыкновенно делывал, когда супруга его пускалась в длинные разглагольствия. Молча подошел он к дочери, занятой также укладкой чепцов и кофточек, взял ее за руку и сказал:
-- Пойдем!
Это слово было сказано таким голосом, что Федосья Васильевна невольно подняла голову и посмотрела на Ивана Софроныча.
-- Господи! какое у него лицо! -- воскликнула она.-- Что это ты, батюшка, никак совсем рехнулся! Сам пропадаешь бог знает где да еще и ее тащишь от матери!
-- Пойдем! -- повторил Иван Софроныч тем же голосом и пошел с Настей к двери.
Настя молча повиновалась, испуганная его странным голосом и лицом.
-- Постой! скажи хоть куда? Что, она мне не дочь, что ли? Вот до чего дожила: даже и в родной дочери власти не имею... Настя!
Но Настя была уже за порогом, увлеченная Иваном Софронычем, который повторял ей:
-- Скорее, скорее!
-- Сумасшедшие! -- воскликнула Федосья Васильевна, выбегая за ними.-- Да куда же вы? к нему, что ли? Так хоть платье другое надела бы да волосы причесала. Настя! Настя!
Сердитый голос Федосьи Васильевны звонко раздавался в чистом вечернем воздухе; но еще звонче раздавались в ответ ему шаги отца и дочери, которые, взявшись за руки, быстро бежали к дому.
Луна освещала бегущих по тропинке и падала искоса на изумленное лицо Федосьи Васильевны, стоящей на крылечке своего флигеля.
-- Сумасшедшие! -- повторила Федосья Васильевна, глядя за бегущими.-- И старик-то мой -- что это с ним сделалось? Бежит, словно мальчишка какой. Откуда прыть берется!
-- Да вы так устанете, батюшка,-- сказала Настя, едва поспевая за Иваном Софронычем.-- Что случилось?
-- Узнаешь, узнаешь! -- отвечал Иван Софроныч.-- Только ты будь умница. Не обеспокой чем его высокоблагородия!
Добежав до крыльца, Иван Софроныч остановился, перевел дух и опять подтвердил Насте, чтоб она не обеспокоила чем-нибудь больного.
Они вошли в дом, и первое, что поразило Ивана Софроныча, было довольно сильное храпенье, раздававшееся в комнате, смежной со спальней больного.
Иван Софроныч быстро, но осторожно подкрался к спящему, тихонько разбудил его и сказал плачущим голосом:
-- Бога ты не боишься, Савелий: барин так болен, а ты не только что заснул, да еще беспокоишь его -- храпишь, словно год не сыпал.
-- Виноват,-- четвертую ночь глаз не смыкал! и самому невдомек, как вдруг склонило; я и не думал, что сплю! -- отвечал Савелий, любимый камердинер Алексея Алексеича.
Затем Иван Софроныч, ведя за собой Настю, осторожно вошел в комнату больного. В ней царствовала глубокая тишина.
Иван Софроныч остановился, Настя тоже; Иван Софроныч пристально смотрел в лицо больного, тускло освещеное нагорелой свечой, готовый при малейшем его движении подойти и доложить, что он исполнил его приказание.
Прошло, однако же, несколько минут, а больной не подавал голоса, даже не шевелился.
-- Надо подождать,-- шепнул Иван Софроныч дочери,-- когда сам очнется да спросит. Он и всё со мной сам заговаривал.
И они ждали с полчаса.
-- Что ж он не говорит? -- тихо спросила Настя.
-- Ну, не говорит! известно: слаб,-- забылся, так и не говорит; может, к лучшему,-- сурово отвечал Иван Софроныч.
Прошло еще полчаса. При каждом движении Насти Иван Софроныч тихо произносил "тсс!..", и Настя не смела пошевелиться. Но, держась всё в одном положении, она страшно устала.
-- Да он даже не шевелится, батюшка! -- тихо заметила она.
-- Ах дура ты, дура! -- с досадой сказал Иван Софроныч.-- Да кабы ты видела, как болел его высокоблагородие. Ведь ему, голубчику, и пошевельнуться в труд...
И он замолчал, сделав снова дочери знак, чтоб она не говорила и не шевелилась.
Сам же он с той самой минуты, как она пришла, стоял всё в одном положении -- неподвижно. Правая нога его стояла на полу, левая, несколько выдвинутая вперед,-- на ковре, лежавшем у постели; он был в подержанном вицмундире своего полка, без эполет, застегнутом наглухо; бледное лицо его, вставленное в рамку седых всклокоченных бакенбард, выражало чуткое, сосредоточенное внимание; глаза были постоянно устремлены на больного. Настя стояла подле него, несколько сзади, и тоже внимательно и грустно смотрела на больного.
Прошло еще несколько времени тихого ожидания. Из соседней комнаты снова послышалось громкое храпенье Савелья. В лице Ивана Софроныча мелькнуло выражение досады и упрека. Он, однако ж, не пошевелился.
-- Слышите, как храпит Савелий,-- тихо сказала Настя.
-- Тс!.. слышу! Эх, Савелий, Савелий! не ожидал я от него этого! -- прошептал Иван Софроныч.
И опять оба они хранили глубокое молчание, которое можно было сравнить только с спокойствием и неподвижностью больного, лежавшего всё в том же положении.
Настя с трепетом прислушивалась к жужжанью мухи, которая билась об стекло с какой-то безумной суетливостью; смотрела на свечу и на черное пятно, окруженное светом, отражавшимся на низком потолке, и поминутно мелькавшее. Тоскливость овладевала ею более и более.
-- Долго ли мы будем так ждать? -- спросила она, чувствуя смертельную ломоту во всем теле.
-- А вот когда очнутся его высокоблагородие да спросят,-- отвечал Иван Софроныч,-- тогда и перестанем.
-- Да спросят ли они? -- простодушно возразила Настя.
Смущение, гнев, ужас выразились в лице Ивана Софроныча. Он с таким негодованием посмотрел на свою дочь, что Настя вся задрожала и, будто уличенная в преступлении, пугливо прошептала:
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |