Кеннит ответил на ее улыбку самодовольной усмешкой.
– Ну, госпожа моя? – спросил он. – Готова принять на борт еще немножко сокровищ? Я договорился, что после полудня нам еще кое-что привезут…
– А что именно? – поинтересовалась она, хорошо зная, как любит он перечислять новые приобретения.
– Ну… – протянул он, смакуя. – Немножко великолепнейшего вина в таких, знаешь, маленьких бочонках. Пачки чая. Серебро в слитках. Немножко шерстяных ковров совершенно невиданных расцветок и узоров. Подборочку книг в самых изысканных переплетах. Поэзия, знаешь ли, а также иллюстрированная естественная история и несколько журналов путевых заметок. Я их, пожалуй, оставлю себе, хотя и Этта с Уинтроу их, конечно, прочтут. А еще будет съестное: мешки с мукой, кадки масла, бочки рома… Ну и деньги, немалое, доложу тебе, количество, причем самой разной чеканки. Рафо на «Счастливчике» очень неплохо поработал! И я очень доволен тем, как приободрился Кривохожий…
Внимание Проказницы привлекло упоминание о книгах. Она заметила, погрустнев:
– Это значит, что Уинтроу по-прежнему будет проводить все свое свободное время взаперти с Эттой?…
Кеннит улыбнулся. Перегнувшись через поручни, он дотянулся и погладил ее волосы. И сказал, перебирая пальцами густые, тяжелые пряди:
– Верно. Он по-прежнему будет отвлекать Этту, а она – занимать его. Представляешь, сколько времени будет у нас с тобой, чтобы обсуждать наши интересы и планы на будущее?
От его прикосновения по ее плечам пробежала легкая дрожь. Она испытала смятение, но это было восхитительное смятение.
– Так значит, ты нарочно их свел, чтобы мы могли побольше быть наедине?
– А зачем бы еще? – Он взял в руку еще одну прядь, изваянную из диводрева, но такую живую. Она покосилась на него через плечо. Его бледно-голубые глаза были сожмурены в щелки. «Необычайно красивый мужчина, – подумалось ей. – Такая жестокая красота…» А он продолжал: – Ты ведь не возражаешь, надеюсь? Этта, бедняжка, совершенно неграмотна. В публичном доме ведь получают не слишком широкое образование… Уинтроу же – терпеливый наставник, гораздо терпеливее, чем мог бы быть я. И он, в некотором смысле, вручит ей орудия самоусовершенствования, дабы, когда она оставит корабль, ей более не пришлось возвращаться к своему низкому ремеслу…
– Так Этта… покинет нас? – задохнулась Проказница.
– Конечно. Я же в свое время взял ее с собой на «Мариетту» только для того, чтобы уберечь от опасности. У нас с ней слишком мало общего. Она была добра и очень помогла мне, пока я выздоравливал после ранения. Но мне трудно закрыть глаза на то, что она, по сути, и явилась причиной моего увечья. – И он одарил Проказницу кривоватой улыбкой. – Уинтроу даст ей начатки образования, и, вернувшись на берег, она будет годиться на большее, чем только ложиться и раздвигать ноги. – Тут его лоб прорезала задумчивая морщина. – Мне представляется, мой долг – прежде чем расставаться с людьми, делать их чуть лучше, чем они были до нашего знакомства… Как тебе кажется?
– А когда Этта с нами расстанется? – спросила Проказница, еле-еле удержавшись, чтобы не показать охватившего ее нетерпения.
– Ну… Наша следующая стоянка будет в Делипае. Там раньше был ее дом. – И Кеннит улыбнулся собственным мыслям. – Никто, правда, не может загодя сказать, как пойдет дело. Я, конечно, силой выставлять ее не буду…
– Конечно, – отозвалась Проказница. Он гладил и свивал толстую прядь ее черных волос, и их кончики щекотали ее нагое плечо.
Кеннит держал под мышкой пакет, нечто завернутое в грубую, толстую мешковину.
– Какие дивные у тебя волосы, – проговорил он негромко. – Когда я увидел это, то сразу подумал о тебе… – Он развернул с одного конца свой пакет, запустил туда руку и потащил наружу нечто красное. Встряхнул – и это оказалась алая ткань, большой отрез алой ткани, невероятно тонкой и легкой. Он протянул ее Проказнице: – Я подумал, ты могла бы повязать этим волосы!
Она ужасно разволновалась:
– Какой подарок! Мне никто ничего подобного не дарил! Ты вправду уверен, что хочешь мне это отдать? Тут же ветер, морская сырость… они могут испортить…
Между тем, говоря так, она уже встряхивала и разглаживала прекрасную ткань. Потом свернула ее и приладила себе на лоб. Кеннит взял концы и связал их у нее на затылке. Он сказал:
– Испортится – значит, придется новую тебе подарить! – Склонил голову к плечу и восхищенно улыбнулся, негромко добавив: – Какая же ты красавица! Моя пиратская королева…
Уинтроу осторожно расстегнул замочек, скреплявший створки деревянного книжного переплета. Осторожно раскрыл… и почти сразу благоговейно ахнул:
– Невероятно!… – Вскочил и отнес раскрытый том поближе к иллюминатору, подставив свету богато декорированную страницу. – Какие детали! Какая изысканность!
Этта медленно подошла и заглянула в книгу поверх его плеча.
– Что это? – спросила она.
– Это травник… то есть книга о травах и всяких растениях. С рисунками, описаниями и указаниями, что как применять. Только такого роскошного я до сих пор еще не видал! – И Уинтроу бережно перевернул страницу, явив свету еще бездну красоты. – Даже у нас в монастырской библиотеке ничего подобного нет! Это, должно быть, неправдоподобно ценная книга! – Он чуть коснулся пальцем бумаги, обводя контур нарисованного листка. – Это перечная мята. Видишь? Все морщинки обозначены, все крохотные волоски на листке! Вот это, я понимаю, художник!
Они находились в маленькой каюте, которую когда-то – давным-давно – Уинтроу делил со своим отцом. Все приметы тех недобрых времен давно исчезли отсюда, да не сами собой, а были тщательно искоренены. Теперь здесь была лишь опрятно застланная койка, маленький складной письменный стол да ящик с манускриптами, свитками, книгами. Уинтроу начал было давать Этте уроки в капитанской каюте, но Кеннит вскорости заявил, что они слишком шумно возятся со своими книжками, перьями и бумагой. И выгнал их заниматься в каюту Уинтроу. Уинтроу не возражал. Никогда прежде у него не было столь обширного и свободного доступа к письменному слову.
Уж во всяком случае, он точно никогда даже издали не видел столь великолепной книги, как та, что была теперь у него в руках!
– Ну и что тут написано? – поинтересовалась Этта неохотно.
– Теперь ты можешь прочесть сама, – воодушевил ученицу Уинтроу. – Попробуй!
– Все буквы какие-то… почерк непонятный, – пожаловалась она. Но все же приняла книгу, которую Уинтроу осторожно положил ей на ладони. Этта нахмурила брови, всматриваясь.
– Ну и что, что почерк, – сказал Уинтроу. – Тот, кто писал, просто старался украсить каждую буковку, вот некоторые и состоят почти из одних завитушек. А ты старайся выделить основное и не обращай внимания на украшения. Ну? Попробуй.
Ее палец медленно пополз по странице, нанизывая слово за словом. Ее губы задвигались: она решала головоломку. Уинтроу прикусил язык, не позволяя себе помочь ей. Спустя некоторое время Этта решительно набрала полную грудь воздуха и начала:
– «Трава сия есть поистине королева среди всех известных нам благодетельных трав. Напиток, заваренный из свежих листьев ее, есть наилучшее средство при простуженной голове…»
Она вдруг умолкла и осторожно закрыла книгу. Уинтроу в растерянности вскинул на нее глаза… и увидел, что Этта крепко зажмурилась. А из-под ресниц у нее текут слезы!
– Теперь ты умеешь читать, – заверил он ее тихо. Он стоял буквально не дыша, боясь говорить что-то еще. Путь к нынешнему свершению был долог и весьма тернист. Этта оказалась непростой ученицей. Ума у нее, скажем прямо, хватало. Однако его усилия научить ее чтению почему-то пробуждали в ней некий глубинный гнев. Поначалу он был совершенно уверен, что сердится она на него, а то на кого же?… Она без конца дулась, отказывалась от помощи, а потом заявляла, что он не хочет ей помочь, потому что желает выставить ее дурой. А нрав у нее был такой, что в сердцах могла и ценную книгу через всю каюту швырнуть, и дорогую бумагу в мелкие клочки изорвать. Сколько раз она просто отшвыривала его, когда он наклонялся поправить ее ошибку! Однажды он повысил на нее голос, в пятый раз объясняя, что она пишет такую-то букву шиворот-навыворот. В ответ она ударила его. И не просто пощечину залепила, а хорошенько вмазала кулаком по скуле, едва не сбив с ног. А потом вышла вон из каюты. Извиняться за это она впоследствии даже не подумала.
И лишь после многих дней занятий до Уинтроу постепенно дошло, что причиной гнева Этты был вовсе не он, а ее собственное зубодробительное невежество. Ей было стыдно, что она столь многого не знает. Ее унижало, что приходилось к нему обращаться за помощью. А если он предлагал ей попробовать что-либо самостоятельно, она это понимала как дразнящий намек на свою глупость. Если же учесть ее склонность вымещать свой гнев на наставнике, это делало ее не только трудной ученицей, но и опасной. Причем хвалить ее было едва ли не опасней, чем порицать!
В какой-то момент Уинтроу даже попытался отделаться от нее. Он пришел к Кенниту со слезной просьбой освободить его от учительства. Он ждал, что Кеннит в приказном порядке велит ему вернуться к занятиям. Однако пиратский капитан лишь склонил голову набок и кротко поинтересовался, действительно ли он верит, что именно такова воля Са -отказать Этте в помощи. А пока Уинтроу стоял и молчал, переваривая неожиданный вопрос, выражение лица Кеннита вдруг изменилось.
«Это потому, что она была шлюхой? – спросил он угрюмо. – Ты полагаешь, она недостаточно хороша, чтобы извлечь из учения пользу? Она тебе отвратительна, не так ли?
Его лицо при этом дышало таким пониманием и добротой, но было полно такого горя, что палуба прямо-таки закачалась под ногами Уинтроу. Неужели он в самом деле взирал на Этту с этаким превосходством?… Неужели у него вправду таилось в душе гнусное ощущение собственного превосходства – чувство, которое в любом другом человеке он бы решительно порицал?…
«Нет, нет! – поспешно выдавил он. И воскликнул: – Я ни в коем случае не считаю Этту ниже себя! Она – потрясающая женщина!… Я просто боюсь, что…»
Кеннит снисходительно улыбнулся.
«Кажется, я догадываюсь, чего ты боишься. Тебе не по себе оттого, что она так привлекательна. Ну и что ж тут скверного, Уинтроу? Любому здоровому молодому мужчине вовсе не грех пасть к ногам такой чувственной женщины, как Этта. Не то чтобы она старалась всех кругом заарканить… Просто ее, бедняжку, с самого детства приучали вести себя именно так. Совращение мужчин настолько же в ее природе, как у рыбы – плавание. Заранее хочу предупредить тебя: прежде чем отвергать ее, хорошенько подумай, как это сделать помягче. Иначе, сам того не желая, ты можешь очень ранить ее…»
«Да я совсем не о том! Я бы никогда не…» – кое-как промямлил Уинтроу… и замолчал, разом утратив способность подбирать правильные слова. Ситуация была тем более унизительной, что по крайней мере отчасти Кеннит попал в точку. Этта действительно в немалой степени занимала его мысли. Прежде ему никогда не случалось проводить время в обществе зрелой женщины, не говоря уж о том, чтобы находиться с нею наедине. Можно без преувеличения сказать, что он воспринимал Этту сразу всеми органами чувств. Когда она уходила из каюты, там оставался запах ее духов. Когда она говорила, он слышал не только ее хрипловатый голос, но и шуршание роскошных тканей, в которые она одевалась. Когда она поворачивала голову, свет вдруг принимался играть на ее блестящих гладких волосах. Конечно, она волновала его! Даже снилась ему иногда. Он собирался принимать это как должное.
А вот снисходительная улыбка Кеннита застала его врасплох.
«Все в порядке, парень, – сказал ему капитан. – Говоришь, никогда? А вот у меня бы никогда язык не повернулся тебя осудить, если бы ты ею увлекся. Правда, ты сильно упадешь в моих глазах, если позволишь своему увлечению помешать тому, что, как мы оба понимаем, необходимо. Ей не пробиться к лучшей жизни без грамотности, Уинтроу. Ты знаешь это. И я знаю. Так что приложи все усилия и ни в коем случае не отчаивайся. Я нипочем не позволю ни одному из вас сдаться, особенно теперь, когда вы так близки к успеху!»
Последующие дни уроков превратились для Уинтроу в форменную пытку. Сказанное капитаном привело к тому, что он стал думать об Этте как о женщине не меньше прежнего, а, наоборот, больше. Соприкосновение рук над разбираемой книгой, которое раньше он воспринимал как случайное, теперь стало ему казаться умышленным. А почему она использовала именно такие духи? Конечно, потому, что старалась обольстить его! А эти прямые взгляды в глаза? Тоже орудие совращения?
И настал момент, когда Уинтроу сам понял, что увлекся. Если раньше он с ужасом думал, что вот она опять придет и надо будет сидеть с нею наедине, – то теперь он только и жил ожиданием этих часов. Он был уверен, что его не осуждают за это. Ну… почти уверен. На самом деле ничто не имело значения – она принадлежала Кенниту, и точка.
Зато все трагично-романтические баллады, которые он когда-либо слышал, все сказания о злополучных любовниках, прежде казавшиеся ему такими безвкусными в их сопливой чувствительности, – о, теперь-то он понимал, какую великую правду они в себе содержали…
И вот сейчас, созерцая ее лицо в миг наслаждения долгожданной победой, Уинтроу вдруг понял: Кеннит был прав. Пыточное искушение, через которое ему пришлось пройти, полностью искупалось этой минутой. Теперь она умела читать!… А он и помыслить не мог, что ему, оказывается, дана была способность кому-то доставить подобную радость!… Поэтому его восторг поистине превосходил все, что могла дать империя плотских чувств. Ибо тот дар, что он ей вручил, некоторым образом приближал его самого к совершенству.
А она все стояла, прижимая изысканный том к груди, как ребенка. Лицо с плотно зажмуренными глазами было обращено к маленькому иллюминатору, освещавшему его каюту. Луч света падал как раз на нее, золотя бронзовую кожу, сверкая в каплях слез и играя на волосах. Она показалась Уинтроу цветком подсолнуха, что вечно тянется к солнцу. Ему доводилось видеть, как она веселится – смеется с Кеннитом или шутит в кругу пиратов. Но теперь она испытывала радость поистине преображающую. Сравнивать одно с другим было попросту непристойно.
И вот долгий вздох всколыхнул ее грудь. Она открыла глаза и улыбнулась ему.
– Уинтроу, —тихо сказала она. И покачала головой, между тем как ее улыбка делалась все шире. – Какая же умница Кеннит, верно? Я ведь сперва тебя в грош не ставила. Потом с ума сходила от ревности, видя, как он с тобой носится. Я же тебя ненавидела… да ты сам знаешь. А теперь я тебя… я тебя…-Она помедлила. И наконец негромко созналась: – Я думала, только Кеннит может заставить мое сердце биться так, как смог ты.
Эти простые слова буквально пригвоздили Уинтроу к месту. Юноше пришлось сурово сказать себе: она ведь не заявила, что любит меня, просто я заставил биться ее сердце. И все! «Мои собственные учителя тоже пробуждали во мне чувства, да какие! Только это она и имеет в виду. Но даже если и нечто большее… я был бы полным дураком, если позволил себе отозваться. Полным дураком!…»
– Пожалуйста, – тихо попросила она и протянула ему руку. – Помоги мне подобрать книгу… Может быть, ту из числа новых, ты еще говорил, там стихи. И… можно я попрактикуюсь с тобой? Я хотела бы почитать Кенниту сегодня вечером…-И она покачала головой, радуясь и ужасаясь. – Даже представить не могу, что я… в самом деле умею. А все он, мой… Да, я понимаю, это ты научил меня читать. Но ведь именно он сделал это возможным! Воображаешь, что я сейчас испытываю?… И что такого видит во мне Кеннит, Уинтроу? Что он вообще нашел во мне? Как мне быть достойной подобного мужчины? Когда он впервые увидел меня, я была тощей маленькой шлюшкой из заведения Беттель… Я сама в себе никогда ничего большего не подозревала… А он каким образом разглядел?
Ее темные глаза всматривались в самую душу Уинтроу, ища ответа. И юноша не смог не ответить.
– Ты сияешь, – сказал он негромко. – Ты лучишься. Светишься. Даже для меня. Даже когда я сам тебя впервые увидел. Даже когда я отлично знал, что ты меня ненавидишь. Есть в тебе что-то такое, Этта… Нечто… неугасимое. Что-то, чего не изведешь ни мерзостями жизни, ни жестоким обращением. Твоя душа светится, как серебро из-под грязи. Это только справедливо, что Кеннит тебя полюбил. Всякий мужчина на его месте полюбил бы тебя.
От таких слов у нее округлились глаза. Она отвернулась, и – не чудо ли? – обветренные щеки тронула краска.
– Я принадлежу Кенниту, – напомнила она ему. Прозвучало это гордо.
– Я знаю, – ответил Уинтроу. И тихо, очень тихо, почти про себя, добавил: – Как же я ему завидую…
Нынче у Кеннита выдался длинный и утомительный день, хотя утомление было очень даже приятным. Кривохожий был последним портом перед возвращением в Делипай. Они с Соркором посетили пристанища всех пиратских кораблей, которые они создали из бывших работорговых, снабдив их командами из освобожденных невольников. Не у всех вновь назначенных капитанов дела шли одинаково хорошо, но в каждом городишке Кеннита встречали бурным восторгом. И даже Соркор наконец-то поверил в осуществимость его плана. Это было видно даже по походке грубого головореза, а мясистое лицо так и светилось гордостью, когда, стоя за плечом Кеннита, он выслушивал очередной перечень добытых богатств.
И «Проказница», и «Мариетта» были тяжело нагружены драгоценным добром. Особенно порадовало Кеннита последнее приобретение. Молодой Рафо – если правдой было то, что о нем рассказывали, – гонял своего «Счастливчика» в хвост и в гриву, умудряясь взять едва ли не каждый корабль, за которым пускался в погоню. Пиратские удачи принесли Кривохожему и уйму денег, и массу спасенных рабов, увеличивших его население. Смекалистая женщина, возглавлявшая городок, помогала молодому капитану вести учет доходов и расходов. Они предъявили Кенниту свои счетные палочки с гордостью, которая сделала бы честь иному домоправителю. Он терпеливо выслушал полный, до гроша, отчет о затратах на строительную древесину, на фруктовые саженцы, на стадо коз. Они даже разыскали и наняли несколько художников, согласившихся жить в Кривохожем!… Рафо, в свою очередь, отложил в долю Кеннита ту часть добычи, что показалась ему самой ценной, редкостной и удивительной. Они не просто выделили ему его долю – они всерьез позаботились, чтобы доставить ему удовольствие. Он понял это и всячески подчеркнул свой восторг, тем самым внушив им большое желание порадовать его снова. Кеннит пообещал им еще корабль – следующий, который ему достанется. А почему бы, собственно, и нет?… Они вполне этого заслужили. Может, он предоставит им «Заплатку», если ее владельцы промедлят со сбором денег на выкуп…
Но, оказывается, и от сплошных удовольствий можно устать. Да и с грузом, что был теперь у них на борту, обращаться следовало не как с селедочными бочками. Кеннит самолично и очень тщательно следил за тем, как все упаковывалось. Самые сливки сокровищ – маленькие, особо ценные предметы – по его приказу были отправлены непосредственно к нему в каюту. И вот теперь, открывая дверь, он не без трепета думал о восхитительной возне с расстановкой новых сокровищ, чтобы они не мешали работе. Может, сначала лечь поспать, а этим заняться с утра, когда оба корабля будут уже на пути в Делипай?
Он шагнул внутрь… и оказался в золотом сиянии светильников. Его каюта благоухала ароматическими курениями. «О нет, только не это, – застонал он про себя. – Неужели ее страсть впрямь не имеет границ?…» Кеннит огляделся, уверенный, что увидит Этту как-нибудь особенно изысканно изготовившейся для любовной битвы в постели. Отнюдь, отнюдь… Она сидела в одном из двух кресел, приставленных близко друг к дружке. Круг яркого света заливал ее и раскрытую книгу у нее на коленях. Этта была облачена в ночную рубашку, но скорее очень скромную, нежели соблазнительную. Она даже походила, пожалуй, на девушку из приличной семьи.
Быстрый взгляд показал раздраженному капитану, что она уже убрала все его сокровища. Первым его чувством по этому поводу была вспышка праведного негодования. Да как смела она вообще трогать его вещи?!… Однако потом накатила волна отрешенного облегчения. Убрала – ну и хорошо. По крайней мере, ничто не мешало ему скорее добраться до постели. Он прохромал прямо туда и уселся на краешек. Обшитая кожей выемка деревянной ноги, куда он вставлял свой обрубок, немилосердно намяла культю. Подбивку снова пора было менять…
– Я хочу показать тебе кое-что, чему я научилась, – тихо произнесла Этта.
Он только вздохнул. Неужели эта женщина не способна была думать ни о чем ином, кроме своих собственных удовольствий?…
– Этта, я очень устал сегодня, – ответил он ей. – Помоги лучше сапог снять.
Она послушно отложила книгу и подошла. Стащила с него сапог и стала бережно растирать ногу. Он закрыл глаза:
– Принеси ночную рубашку…
Она проворно исполнила и это. Он стал раздеваться. Этта брала вещи у него из рук одну за другой, встряхивала, опрятно складывала и убирала в сундук для одежды. Отстегнув деревянную ногу, Кеннит показал ей натертое место:
– Можешь ты выстлать эту штуковину помягче, чтобы было удобней?
Она повертела деревяшку в руках:
– Все что угодно протрется, если двигаться столько, сколько ты. Попробую на сей раз использовать шелк… Он хотя и мягкий, зато не скоро износится!
– Вот и отлично. Управься к утру.
Встав на здоровую ногу, он откинул с постели покрывало и сел на чистые простыни. Они были замечательно свежими и прохладными, а подушка тонко благоухала лавандой. Кеннит закрыл глаза.
Ее негромкий ясный голос проник в его сознание, уже начинавшее уплывать:
Наши души любили уже тысячу раз.
Путями, которых нам теперь уже не припомнить,
Вели нас прежние жизни.
Я слишком хорошо знаю тебя
И слишком сильно люблю -
Годами одного века этого не объяснить.
Как река протачивает себе русло в долине,
Так твоя душа отметила мою своим прикосновением.
Живя в иных телах, мы постигали завершенность,
Которой никогда…
– Мне никогда не нравилась сиренийская поэтическая школа, – устало перебил Кеннит. – Ее представители все говорят прямо в лоб. Поэзия должна быть поэзией, а не простым виршеплетством. Если собираешься заучить стишок наизусть, лучше выбери что-нибудь из Юпиля или Вергаха.
И он глубже зарылся в одеяло, издал блаженный стон и приготовился окончательно отойти ко сну.
– Я не заучивала наизусть, – сказала Этта. – Я прочитала по книге. Я теперь умею читать, Кеннит. Я умею читать!
Она ждала, что он, по крайней мере, удивится, но он слишком устал.
– Хорошо, – проговорил он. – Я рад, что Уинтроу сумел тебя научить. Теперь, может быть, ему удастся объяснить тебе, что следует читать, а что – нет…
Она отложила книгу и задула светильник. Каюта погрузилась в темноту. Кеннит услышал шорох ног по полу – она подошла и забралась к нему под одеяло. Надо будет подыскать ей другое спальное место. К примеру, повесить гамак в уголке каюты…
– Уинтроу говорит, – сказала она, – что мне больше не нужна его помощь. Он говорит, что теперь, когда я стала грамотной, мне следует просто изучать всякую книгу или свиток, что попадет ко мне в руки. Так я научусь быстро читать, да и писать стану лучше. И этим я вполне способна заниматься сама!
Кеннит с усилием разлепил веки. Ну уж нет, так не пойдет!… Как ни тошно было ему шевелиться и тем разгонять сон, он все-таки перекатился на бок, лицом к Этте.
– Может, и способна, но зачем так сразу отказываться от его помощи? Я же знаю, как нравилось тебе проводить с ним время. Да и он, насколько мне известно, только рад был наставлять такую способную ученицу. Он со всей откровенностью сознавался мне, какое удовольствие он получал от твоего общества! – И он ухитрился даже испустить добродушный смешок. – Ты знаешь, бедный парнишка просто влюблен в тебя, да и только!
К его изумлению, она даже не попыталась отнекиваться.
– Я знаю, – просто сказала она. – Он очень славный мальчик. Учтивый такой… Теперь я понимаю, почему ты так привязался к нему. А мне он преподнес дар, который останется со мной до самого смертного часа!
– И отлично. Надеюсь, ты должным образом отблагодарила его…
Кеннит смертельно хотел спать. Только спать. И в то же время не желал прекращать завязавшийся разговор. Ибо, кажется, наклевывалась-таки вероятность, что его хитроумная интрига со временем принесет задуманные плоды. Она назвала Уинтроу «очень славным мальчиком», так, кажется? А он сам видел, как Уинтроу провожал ее глазами по палубе. Вот бы знать, случилось ли им уже плотским образом засвидетельствовать друг другу свою взаимную склонность?… Вдруг Этта уже носит наследника для его живого корабля?… Он провел ладонью по ее руке, как бы лаская, потом опустил ладонь ей на живот. Колечко с крохотным черепом все еще торчало у нее в пупке. «Нельзя торопиться! – подавил он всколыхнувшееся разочарование. – Подобные вещи требуют времени. Запереть их вдвоем на достаточно долгое время – и никуда не денутся, сойдутся как миленькие…» По крайней мере, так всегда происходило и с голубями, и с козами, и со свиньями. Когда он был маленьким и жил дома…
– Честно говоря, – произнесла Этта задумчиво, – даже и не знаю, как бы его отблагодарить!
У Кеннита очень чесался язык подсказать ей самый лучший ответ на этот вопрос, но он воздержался оглашать его напрямик. Он выразился иначе:
– Мне кажется, парнишке одиноко. Так покажи ему, что ценишь его дружбу и дорожишь его обществом. Ему это понравится. Подумай о своих знаниях и умениях: может, что-то окажется полезно ему. Возьми и научи его… По-моему, это будет достойный отдарок!
Более прозрачного намека, кажется, придумать было нельзя. Неужели не догадается?…
– Но я так мало знаю… – пробормотала она погодя. —Чему может у такой, как я, научиться Уинтроу?
Кеннит вздохнул и попробовал зайти с другой стороны. «Только осторожно, – напомнил он себе. – Осторожно!»
– Ты всяко повидала в жизни гораздо больше, чем он. Не забывай: мальчик провел большую часть жизни в стенах монастыря. Он, может быть, искушен в словесности и искусстве, но по части более мирских познаний он, увы, сущий невежда. А твои жизненные обстоятельства можно назвать прямо противоположными. Так поделись же с ним тем, чему тебя научила жизнь. Научи мальчика быть мужчиной. Лучшей наставницы у него точно не будет!
И он провел рукой по ее телу.
Она помолчала. Он прямо-таки слышал, как трудился ее разум. Потом она проговорила:
– Я хотела бы ему… Кеннит, ты не очень будешь возражать, если я дам ему кое-что из твоего имущества? В смысле, нечто из нашего груза?
Он, собственно, совсем не это имел в виду, но и на том спасибо – по крайней мере, делался первый шаг в правильном направлении. Начнется с малого, с подарочков, а чем кончится? То-то и оно.
– Конечно, выбирай что хочешь, – сказал он ей. – Я ведь тоже люблю мальчишку, сама знаешь. И с удовольствием поделюсь с ним тем, что принадлежит мне. Мне не жалко!
Уинтроу проснулся оттого, что открылась дверь в его каюту. Кто-то молча вошел внутрь и тихо-тихо притворил за собой дверь. В первый миг, подростка парализовал страх. С тех пор как не стало Са'Адара, он стал спать гораздо спокойнее, но до сих пор побаивался, как бы иные из бывших рабов не придумали обвинять его в гибели своего вожака. Он затаил дыхание. Потом попробовал бесшумно переместиться в постели. Может, нападающий промахнется с первым ударом и тем самым даст ему возможность спастись?…
Вошедший тем временем подошел к столику и что-то положил на него.
– Не притворяйся, что спишь, – сказала Этта негромко. – Я же слышала, как ты перестал посапывать! Вставай и зажги свет!
– До утра еще далеко, – возразил он, ничего толком не понимая. – Что ты тут делаешь?
– Сама знаю, что не утро, – ответствовала она с легким смущением. – Я пришла кое-чему научить тебя. Такому, чем лучше заниматься подальше от посторонних глаз. То есть лучше всего – по ночам!
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |