Томас сделал Бурлану подбадривающий знак, и тот запел дрожащим голосом, похожим на блеянье старого козла. Томас нахмурился, он помнил голос Бурлана другим, не издевается ли над ним хозяин, не передразнивает ли гостей, что просто недопустимо для любого европейца, даже не просвещенного, а уж для цивилизованного, коими являются благородные рыцари войска Христова...
В дверном проеме остался один воин, да и тот пятился, пугливо задирал голову, глядя на потрескивающий потолок. Томас на миг умолк, набирая в грудь воздуха, из коридора донесся топот убегающих ног. Томас с жаром в сердце запел о последней битве Роланда, когда он разил сарацин любимым мечом, пощады от них не желая. Поперек трещины пролегла еще одна — пошире. Посыпались камешки. Олег похлопал Томаса по плечу, указал на трещину, поднялся:
— Спасибо, хозяин за прием. Это по-нашенски! Все для гостей. Но пора и честь знать. Сэр Томас, забирай чашу, пора в путь.
Бледный Бурлан кое-как вздел себя на ватных ногах. Доспехи на нем звенели как посуда в телеге, когда конь несется вскачь по лесной дороге через пни и колоды. Томас провозгласил упрямо:
— А я желаю гулять!.. Умереть, так захлебнувшись в бочке с вином!
Он звучно икнул, поспешно зачерпнул вина, осушил. Олег похлопал по плечу, сказал предостерегающе:
— Сэр Томас! Прошлый раз, когда мы гуляли, весь город разрушили... Нехорошо!
— И здесь... ик... раз-р-р-рушим...
Ковшик в его руке смялся как листок лопуха. Он отшвырнул негодующе, полапал не глядя по столу, нащупал блюдо, где совсем недавно лежал жареный кабанчик.
— Нехорошо, — повторил Олег укоряюще. — Тебе было велено в наказание сорок поклонов и поститься два дня без вина, а мне, язычнику, наказали принести в жертву Перуну две овцы, одного козла и троих христиан! Если и сейчас накажут, то где я тут найду овец и козла? Хорошо, хоть христиане...
Он уставился мутным взором на последнего отважного воина, что стойко загораживал дверь, несмотря на то, что рядом зияли страшные проломы в обеих стенах, куда проехали бы по два всадника в ряд. Воин побледнел, всхлипнул, его словно ветром унесло, лишь прогремела частая дробь каблуков, а внизу хлопнула дверь.
— Да и тебе, — продолжал Олег увещевающе, — легче гореть в аду, чем протерпеть два дня без вина! Пойдем.
Томас в трагической рассеянности, думая над словами калики, сворачивал в трубку железное блюдо, снова бережно расправлял, как помятый пергамент, тут же сворачивал снова. Взор его оставался мутным. Олег поднял его за плечи. Томас в последнем проблеске сознания сгреб чашу, прижал к груди обеими руками. Олег повернулся к Бурлану:
— Вели быстро подать двух коней в запас! С одеялами, едой на неделю. И собери ему доспехи, вы с ним одного роста. Да побыстрее, а то он все разнесет!.. Он и Храм Соломона разрушил, и сады Семирамиды... и Вавилонскую башню... вторую, которая поменьше...
С его помощью Томаса облачили в полный рыцарский доспех. Олег торопливо вывел рыцаря из здания. Пол качался как морские волны, впереди мелькали тени, головы высовывались и пропадали. Все двери были распахнуты, со двора слышалось ржанье, испуганные вопли.
Олег свел Томаса с крыльца, обнимая за пояс. В темной ночи при красном свете факелов метались люди, таскали мешки, седельные сумки. Двое оседланных коней прыгали, испуганные факелами и криками, пытались вырвать поводья.
Самые отважные рискнули подвести коней к крыльцу, Олег помог Томасу взобраться в седло, воткнул ему в руки поводья. Томас тут же начал клевать носом, Олег с ужасом чувствовал как быстро тяжелеет собственное тело. Ноги стали как чугунные, во рту пересохло, язык царапал горло.
— Исполать, — пробормотал он, — провож-ж-ж-жать не надо...
Уже в седле он взял из руки Томаса поводья, послал коней шагом к пролому. Раскатившиеся глыбы убрали, но ворота оставались посредине двора. Кузнецы и плотники при свете факелов сдирали железные скобы и полосы, растаскивали тяжелые бревна. Завидев приближающихся странников, которые вышибли ворота, бросили ломы и разбежались.
Быстро теряя силы, Олег в страхе косился на Томаса. Тот качался, наконец лег на конскую гриву. В проломе стучали топоры и молоты. Олег подумал вяло, что сейчас они с отважным рыцарем не отобьются даже от воробьев.
Внезапно стук резко оборвался, тени мелькнули и пропали во тьме. Кони освобожденно вынеслись из-под каменного свода, бодро понеслись в ночь. Холодный воздух пронизал до костей, Олег съежился, чувствуя себя как с содранной кожей. Он покрепче вцепился немеющими пальцами в тяжелые, cловно намокшие бревна, поводья, из последних сил ударил пятками коня.
Дорога смутно блестела под мертвенным светом звезд, луны не было, земля выглядела пугающе темной, лишь чуть-чуть серебрились верхушки бугров, пеньки, валуны.
По обе стороны дороги замелькали исполинские деревья. Кони бежали как по узкому ущелью, слабый свет звезд едва серебрил дорожку. Холод смерти все глубже забирался в застывшее тело Олега, что уже истратило все жизненные силы, сердце билось все медленнее и тише. Наконец деревья сдвинулись, ветви над головой переплелись, закрывая небо.
Кони остановились в полной темноте, темнее чем деготь или смола.
Больше Олег ничего не помнил.
Ему чудилось в странном сне, что он лежит на берегу речки. Волны плещутся в двух шагах от головы, вскидывается рыба, хватая низко пролетающих комаров, а ему, глядя на толстую рыбу, отчаянно хочется есть. Не комара, а толстую глупую рыбу.
Он с огромным усилием поднял тяжелые веки. Лежит на берегу реки, волны плещутся в двух шагах. Свет странно рассеянный, тусклый, красноватый, а небо сплошь затянуто низкими тучами.
Олег пощупал себя, вяло удивился: полуголый, ребра торчат как доски на рассохшейся лодке, живот почти прилип к спине. Во рту распухший язык царапает небо, но едва Олег пошевелился, отчаянно захотелось есть. Не пить, хотя во рту пересохло, а именно есть. Хорошо бы — толстую жирную рыбу...
Рядом раздался стон. Томас лежал с закрытыми глазами, сильно исхудал, глаза ввалились, на щеках выступила двухнедельная щетина. Раздетый до пояса, худой, на широченной груди резко выступили кости, а ребра едва не прорывают туго натянутую кожу.
Он потряс Томаса за плечо. Собственная рука двигалась как неживая, Олег удивился ее худобе. Рыцарь тяжело вздохнул, глаза открылись. В них было непонимание, затем слабая улыбка раздвинула бескровные губы:
— Сэр калика... Я думал, мы расстались... Ведь тебе место уготовано в аду, а мне пришлось бы одному петь с арфой в руках... Но Пречистая помнит о мужской дружбе, поместила вместе...
Он с усилием повернул голову, с удивлением смотрел в нависающие прямо над головой странные красноватые тучи. Олег сел, голова тупо болела, перед глазами двоилось. Вода журчит в двух шагах, большой ручей, а не река, но странное дело, Олег с великим трудом различал противоположный берег. Что-то случилось с его глазами, ибо нигде не видел таких красноватых сумерек — или рассвета? — а за свою долгую жизнь побывал в разных уголках белого света, созданного бессмертным Родом.
— Это рай или ад? — послышался недоумевающий голос. — Если рай, то у меня должна быть в руках арфа, я должен восседать на облаке и петь осанну Вседержителю... Или Господь знает, что мне на ухо наступили все медведи Британии, а от моего голоса вороны на лету падают? Да и на арфе никогда не играл... В кости играл, в буру играл, в двадцать одно и упыря, джокера, а на арфе...гм... Но ежели ад, где эти хвостатые, которых я видел после каждой попойки, если затягивалась дольше недели?
Над головой тихонько прогремело. В реке послышался шумный всплеск. Мороз пошел на коже Олега, он ощутил неясный страх. Пальцы сами нащупали на шее ожерелье оберегов, судорожно пошли перебирать по одному.
— Но ежели чистилище? — продолжал задумчивый голос рыцаря. — Чтобы ни тебе, ни мне?.. Тебе нельзя в наш рай, а мне, благочестивому христианину, нельзя в твой языческий, ибо воинам Христа заказаны ваши бесстыдные оргии... разве что в пьяном виде или по несдержании чувств, но тогда надо обязательно покаяться полковому священнику. Наши боги могли сговориться, и нас, дабы не разлучать, поместили в чистилище. Это среднее между адом и раем, по вашему ни рыба, ни мясо и в раки не годится, ни бэ, ни мэ, ни кукареку, ни сюды Микита, ни туды Микита...
Послышались шаги. Олег насторожился, рядом приподнялся Томас, всматриваясь в красноватый полумрак, охнул от слабости, но удержал себя на тонких как лучинки руках. Олег изо всех сил всматривался в красноватый сумрак, перед глазами от напряжения плавали мутные пятна, в которых чудились и рогатые рожи, и клыкастые пасти. Томас похлопал ладонью по голой земле, отыскивая меч, ругнулся и опасливо прикусил язык — не знал можно ли лаяться в чистилище, или же перебросят в ад. Не страшна кипящая смола, страшно расстаться с надежным другом.
Из сумрака вынырнула женщина. Только что там ничего не было, затем в пяти-шести шагах словно возникла из воздуха — тоненькая, гибкая, с
пузатым кувшином в руках. Олег уловил сводящий с ума аромат, но смотрел не на кувшин, на женщину — обнаженная до пояса, с красивой высокой грудью, в длинной юбочке. Впрочем, оба тоже были обнажены до пояса.
— Нас забросили в магометанский рай! — прошептал Томас встревоженно, но глаза не отрывал от красивой женщины. — Сапоги на мне сарацинские, могли перепутать...
Девушка поставила кувшин между Томасом и Олегом, отцепила с пояса две серебряные чаши. Движения ее были грациозными, она все время улыбалась, Томас краснел, но не мог отвести глаз от ее белоснежной девичьей груди с острыми, как из розового гранита, сосками.
— Мы в вашем раю? — спросил Томас по-сарацински. — А ты, гурия? А где остальные двадцать тысяч?
Она улыбнулась, показав острые белые зубки. Ответила им на странном языке, которого Олег не слыхал очень давно, но, странное дело, понял без труда. Он вздрогнул от изумления, по спине пробежал озноб.
— Где мы? — проговорил он медленно, с трудом подбирая слова на языке агафирсов.
Брови девушки взлетели высоко, глаза распахнулись во всю ширь. Она попятилась, сказала торопливо:
— Старшие придут, объяснят. А пока пейте горный мед.
Снова Олег ощутил холодок страха, видя как внезапно она исчезла. Томас провожал ее сияющими глазами:
— Как подпрыгнула!.. Не думала, что кто-то знает ее язык.
Олег осторожно наклонил кувшин над серебряной чашей. Из узкого горлышка потекла странная темная жидкость — без плеска, с острым запахом.
— Она правильно думала, — ответил он.
— Но ты же...
Олег поднес к губам чашу, осторожно отхлебнул. Прислушался, увереннее допил странный мед. В животе потяжелело, тело ожило, сердце забилось сильнее. Томас выпил свою долю, сказав недоумевающе:
— Горный мед? Похоже на жидкое мясо... Сэр калика, все-таки мы в твоем языческом аду!
— У славян нет ада, — напомнил Олег. — Ад — изобретение христиан.
— Ну, в раю, какая разница? Наш рай для бестелесных душ, а здесь то колет снизу, то хочется пить, то еще чего... Уверен, тут и подраться можно, а раны заживают в полдень.
— Это в Валхалле, — объяснил Олег терпеливо. — Скандинавский рай. Русь находится южнее, но севернее Восточной Римской империи...
Он лег, сытость разлилась по телу, веки стали тяжелыми, глаза закрывались сами.
— Русь между алеманами и ляхами?
— Ближе к Степи... Сэр рыцарь, не тешь себя надеждой. Мы не в аду, не в раю, даже не в чистилище. Нам еще придется держать ответ перед богами.
Томас пораженно пощупал себя, удивился:
— То-то я чересчур живой! Но ты же обещал, что погибнем!
— Что-то помешало... Сам не понимаю, что могло помешать. Авось образуется...
— Опять таинственное «авось»!
Второй раз Олег проснулся опять от голода. На гладком камне появился кувшин — побольше прежнего, широкогорлый. Томас спал, разбросав руки, за ним клубились странные красноватые сумерки. Над головой нависали тучи, Олег ощутил недоброе: тучи за долгий сон — а он выспался и проголодался — не сдвинулись, формы не изменились.
Слева доносились голоса, смех. Потрескивали угольки, пахло березовыми дровами. Совсем близко ржали кони. Им вторило странное многоголосое эхо, но сколько Олег не всматривался, не видел ни людей, ни костра, ни коней. Чувствовал себя слабым, больным, но заставил подняться на ноги, пошел на голоса. Его шатало, перед глазами то застилало тьмой, то вспыхивали красноватые звездочки.
Костер открылся внезапно, словно перед Олегом вдруг распахнули полог шатра. Вокруг огня сидели мужчины и женщины — невысокие, широкие в плечах, с очень белыми лицами, словно мучные черви, с узкими бедрами. Одеты тщательно, как на большой праздник, но сидят на камнях, лежат на голой земле. Над горячими угольями висят на ивовых прутиках мелко нарезанные ломтики мяса, отделенные один от другого ароматными листьями. Жир капает на уголья, взвиваются сизые дымки.
— Добрый день, — произнес Олег на языке агафирсов. Он остановился в трех шагах от костра. — Или вечер?
Парни суетливо вскочили, освободили место близ костра. Олег видел обращенные к нему со всех сторон мертвенно бледные лица с синими губами. Глаза у всех были удивительно крупные, цвета спелых желудей, словно бы удивленно вытаращенные. На него смотрели с великим удивлением, а когда Олег опустился возле огня, один из парней, самый старший по виду, сказал осторожно:
— Пришелец, у нас вечные сумерки.
Олег кивнул, настороженное чувство и тревога не оставляли. Он ощущал странность этих людей, но еще не мог понять причин, а обереги как взбесились: застревали в пальцах все сразу.
— Сумерки... Почему?
— Ты не знаешь? Странно... Мы находимся в нижнем мире. Олег быстро окинул взглядом серьезные лица, посмотрел по сторонам. Нижним миром волхвы называли мир, куда уходят души умерших. Души простых людей, не героев. Герои, подвижники и праведники попадают в вирий, остальные уходят сюда. Раньше нижнего мира в природе не существовало, души умерших не покидали поверхности земли, тут же воплощались в зверей, птиц, рыб, даже деревья или жуков. Таким образом существовал круговорот душ в природе, можно было понимать язык животных и растений. Пусть с трудом, пусть общее родство потом помнили одни волхвы, но мир был целостным, пока боги не создали вирий и этот нижний мир... А далеко на юге, в жаркой Индии, куда Арпоксай завел свое племя с верховьев Днепра, все еще нет ни вирия, ни подземного мира, а души умерших людей по-прежнему воплощаются в зверей, чтобы через много перевоплощений снова вернуться в человеческое тело...
— Когда вы умерли? — спросил Олег.
Вокруг костра застыли, смотрели вытаращенными глазами. Снова он ощутил что-то неверное.
— Умерли? — спросил старший из сидевших.
— Умерли, — повторил Олег. — Иначе как вы попали сюда?
Вокруг костра переглядывались, наконец моложавый человек с мертвенно бледным лицом сказал опять очень осторожно:
— Сюда прошли наши отцы-прадеды. Но они прошли живыми... как и мы.
Олег потрогал обереги, быстро оглядел напряженные лица. Эти люди тоже чувствовали нервозность, что чуть успокаивало. Мысли метались в голове лихорадочные, Олег быстро перебирал разные варианты, отбрасывал, наконец сказал:
— Похоже, мы одним понятием называем разные вещи...
Он с досадой напомнил себе, что когда Агафирс уводил свое племя с берегов Днепра, потерпев поражение от Скифа в попытке натянуть лук деда, то в природе еще был круговорот душ. Нужды в подземном мире не было, еще не существовало. Он понадобился, когда человек даже после смерти обязан был оставаться человеком: его начали хоронить распрямленным, а если сжигали, то горшок для пепла лепили в виде человеческой фигурки, или же на сосуде рисовали людское лицо. Так что Агафирс не мог попасть в подземный мир: его еще не было!
— Все знают, что этот мир подземный? — спросил он.
На него смотрели внимательно, Олег отметил с дрожью в душе, что глаза у всех острые, пронизывающие насквозь. Словно невидимые пальцы неслышно коснулись его мозга, но Олег постоянно держал свои мысли и чувства за плотным забором.
— Ты умен, — ответил старший. Голос его был ровный, без признаков чувств. — Хватаешь на лету... Нет, племя не знает. Много поколений сменилось с того дня, когда Агафирс, спасаясь от преследующих врагов, увел остатки своего племени в глубокую расщелину... Лишь мы, посвященные волхвы, знаем правду. Мы бродим со стадами по огромным пещерам!
Олег не дрогнул, чувствовал на себе цепкие взгляды. Мозг работал быстро, мысли сменяли одна другую как языки пламени.
Он спросил:
— Выход знаете?
— Теперь знаем, — ответил старший. — Но когда-то за Агафирсом и его людьми завалило выход. Землетрясение едва не уничтожило все племя... Многие погибли, а другим пришлось туго. Они обследовали пещеру, используя факелы, нашли ход вглубь, там открылась целая вереница гигантских пещер. Встречались настолько огромные, что в них поместилось бы по десять таких племен!.. Пришлось переправляться через подземные реки, обходить озера, где в бездонных глубинах жили огромные безглазые твари — белые, огромные, как смоки...
Олег закрыл глаза, слушая монотонный бесцветный голос, представил себе тот ужас, когда на третий день кончились последние факелы, потом жгли одежду, обломки телег. Но закончилось дерево, остались в жуткой темноте... В полном мраке на женщин напал крупный зверь, убил двоих, пятерых ранил. Мужчины в темноте сумели убить хищника, хотя в страшном ночном бою ранили несколько человек мечами и копьями. Из жира, добытого из зверя, смастерили светильники. Потом убивали других пещерных зверей, мясо ели, из жил делали тетиву, из жира — светильники...
Умерли многие, не выдержав жизни без солнца, но уцелевшие дали начало новому племени. Агафирс с сынами всегда был впереди отряда, исследовал каждую щель, каждый спуск. На четырехсотом году жизни в пещере, когда сменилось много поколений, одна из стен с грохотом лопнула, за ней показалась пещера, в сравнении с которой все другие, в которых прошла жизнь многих поколений, оказались крохотными полянками в лесу. В этой пещере, что соединялась еще с рядом других, больших и малых, росла странная трава, водились дивные звери, а в озерах и реках плескалась невиданная безглазая рыба. Из старого поколения агафирсов уцелел только сам Агафирс и два его сына, один из них стал волхвом, остальные жили долго, в несколько раз дольше обычных людей, но в них уже меньше было солнечной крови богов, они состарились и умерли. Правда, таких было мало, остальные погибли в жестоких схватках с чудовищами пещер. Агафирс мечтал выйти наверх, он даже готовил оружие, чтобы отомстить обидчикам, но недавно судьба подстерегла и его: погиб, защищая в походе свой отряд от внезапно напавшего чудовища. С тех пор в живых не осталось тех, кто видел настоящее солнце. Сыны Агафирса родились уже под землей, двое из еще живущих — дряхлые старики...
— Но как мы попали сюда? — поинтересовался Олег напряженно. — Если вы не видели солнца...
— Солнца, но не поверхности, — ответил старший. — Раз в шестьсот лет, как завещано Агафирсом, два-три человека из самых посвященных волхвов совершают долгий изнурительный подъем вверх. Они карабкаются по два-три месяца, однажды поднимались полгода. Мы стараемся дождаться дождливой ночи, когда ночное небо затянуто тучами... В этот раз наверх поднимались мы с Тарасом и Назаром. Меня зовут Остап. Мы нашли вас сразу у расщелины. Мы не знали, что на поверхности еще могут объедаться одолень-травой! У нас даже дети не съедят лишнего стебелька, так что с нами не было противоядия, что, конечно, для волхва непростительно. Мы должны быть готовы ко всем случаям, верно?
Олег чувствовал на себе испытующие взгляды:
— На поверхности одолень-трава вывелась. О ней только в кощунах упоминается, а какая она — никто не ведает. Я нашел ее чудом...
— Но ты знал, что это одолень-трава?
— Я знал, но люди больше не знают. Я волхв, потому знаю больше других.
В молчании ели мясо. Остап рассказывал, что в пещерах водятся огромные смоки, но есть звери намного крупнее и страшнее смоков. Они охотятся на смоков, как волки охотятся на зайцев, убивают и едят их. Еще одни охотятся на огромных медлительных зверей, похожих на черепах, но размером с холмы, покрытые костяными плитами толщиной с бревно. Когда они дерутся, воздух дрожит от рева, а со стен и невидимого неба падают тяжелые камни, убивая и калеча людей и скот. Когда-то агафирсы очень страдали от этих чудовищ, гибли без счета, но воины сумели под руководством волхвов и самого Агафирса соорудить ловучие ямы, с той поры себя обезопасили, а затем начали мало-помалу теснить чудовищ, отвоевывать новые пещеры.
Послышались шаги, из плотного воздуха внезапно появился Томас. Увидев Олега, просиял, а всем сидевшим вокруг костра отвесил вежливый поклон. Остап жестом указал на место рядом с Олегом, подал прутик с нанизанными ломтиками жареного мяса.
— Он не знает наш язык, — объяснил Олег. — Он из другого племени.
На него смотрели недоверчиво. Кто-то пробовал заговорить с рыцарем, тот виновато улыбался, разводил руками.
— Он не понимает, — сказал Олег снова. — Наверху многое изменилось. Вы спустились под землю, когда мир был юн, а все племена и народы говорили на одном языке. Почти на одном, по крайней мере понимали друг друга. Одни окали, другие акали, третьи говорили в нос, но понимали. Но наверху все меняется стремительно. Тех народов, от которых вы ушли, не осталось и в помине! Никто не помнит их имен. Зря доблестный Агафирс ковал мечи. Ему было бы некому мстить, некого жечь на медленном огне, не с кого сдирать шкуру.
Он начал пересказывать разговор Томасу, тот остановил жестом: разговаривай, перескажешь на досуге.
— Мы увидим ваше племя? — спросил Олег.
Остап отвел глаза:
— Если готовы остаться, то хоть сейчас... Но если жаждете вернуться в Верхний Мир, то сперва ваши судьбы решит Совет Старших Волхвов. Если решат отпустить, тогда ничего не увидите... каждое племя хранит свои тайны, не обижайтесь.
— Вся жизнь — война, — сказал Олег невесело. — Когда увидим Старших?
— Здесь жизнь течет неторопливо, — ответил Остап. — Но вам повезло, Совет соберется через три дня.
Жизнь текла, как понял Томас, без всякого разделения на день и ночь, в вечных сумерках. На стенах живет светящийся мох, кое-где растет светящаяся плесень, но даже для привыкших глаз света мало, потому взор достигает лишь на десяток-другой шагов, потому кажется, что человек бесследно исчезает или появляется из воздуха. Но есть и хорошая сторона:
стен не видно, мир кажется бескрайним.
Как он понял, земля рассыхается как глиняный шар на солнцепеке, старые трещины углубляются, появляются новые. Пещеры огромные, к ним добавляются новые, а старые пещеры, в которые однажды вернулись на кочевье через три тысячи лет, оказались неузнаваемыми: втрое шире, в стенах возникли длинные щели, что ведут в незнакомые пустоты, где плещется невидимая вода и страшно ревут незнакомые звери.
На второй день он шепнул Олегу, косясь по сторонам:
— Сэр калика, здесь нечисто... Эти люди — колдуны!
— Что стряслось?
— Я сумел приблизиться к стене, там увидел такое, что волосы встали дыбом! Прямо из камня вышел старик, прошел малость вдоль ручья, а потом вслед за ручьем снова вошел в каменную стену!
— Не почудилось? — спросил Олег тревожно.
— Я ж не дурак, сэр калика! Я сразу перекрестился, а потом еще и «Отче наш» прочел... сколько помнил. Но старик не исчез. Более того, я пощупал песок, где остались его следы, и даю голову наотрез, что старику не больше сорока восьми лет, он чуть хромает, на левой ноге болят суставы...
— Верю! — перебил Олег поспешно. — Я забыл, сколь искусный ты воин, сэр рыцарь. Это меняет дело... Если такое оружие Агафирс имел в виду, то они могут быть страшными противниками. А ежели это не все?
На следующий день за ними зашел Остап, осмотрел критически, велел следовать за собой. Они прошли вдоль стены, а остальные из младших волхвов, как понял Олег, в это время рассредоточились впереди по дороге, чтобы не дать простому народу увидеть пришельцев: пусть живут в счастливом незнании другого мира.
В крохотной пещере, куда их пропустил Остап, после чего встал,
загораживая узкий проход, находилось трое в белых одеждах. Волосы одинаково серебрились сединой, одинаково падали на плечи, и Томас не сразу сообразил, что из троих старших волхвов лишь двое мужчин, третьей оказалась древняя старуха. Лицо ее было в мельчайших морщинках как печеное яблоко, такое же бесцветное, как у всех агафирсов, лишь глаза смотрели зорко, недоброжелательно.
Двое стариков переглянулись, один жестом велел сесть, сказал дряхлым голосом:
— Меня зовут Борян, это мой брат Борис, а это сестра Боруня. Мы дети Борея, внуки Бора. Мы старшие волхвы племени...
— А где сын Агафирса? — перебил Олег. — Я бы хотел повидаться с ним. Ведь это Тавр, верно?
Старики снова переглянулись, а Боруня спросила резко:
— Откуда ты знаешь его имя?
Олег помедлил, посмотрел на поблескивающие камни в стенах пещеры:
— Из всех сыновей Агафирса... лишь Тавр был не воином, а мыслителем. Остальные его презирали, им бы только нестись по степи на горячем коне, догонять оленя, а еще лучше — сшибиться грудь в грудь с противником в смертной схватке...
Старуха смотрела неверяще, Борис кашлянул, спросил недоверчиво:
— Зачем тебе Тавр? Он стар, его не беспокоят. Он вместе с племенем, а здесь лишь передовой отряд.
Они смотрели ожидающе, Томас тоже не сводил глаз с калики. Олег улыбнулся, развел руками:
— Мне хотелось бы с ним повидаться. Уверен он бы обрадовался!
После долгой паузы Борис произнес неуверенно:
— Ты говоришь так, как говорил Агафирс, как говорили его сыны, как говорит все еще Тавр. Теперь это священный язык волхвов, простой народ, как и князья, уже говорят иначе. Откуда ты его знаешь?
Олег широко улыбнулся, глазами показал на Томаса, ответил почти весело:
— Пора бы уже догадаться.
На него смотрели три пары вытаращенных глаз и три распахнутых рта. Олег махнул рукой, помрачнел, сказал невесело:
— Вы правы, что не выходите наверх. Там льются реки крови, люди режут друг друга с такой лютостью, что самые хищные волки и гиены выглядят рядом с ними невинными овечками! Убивают целые племена, как на скотобойнях. Убивают женщин и детей. Народ бьется с народом, племя с племенем, род с родом, семья с семьей, брат с братом. Даже один человек бьется насмерть сам с собой, не зная уже где правда, а где кривда!
Они молчали все трое, смотрели внимательно. Незнакомцы чересчур загадочны, а волхвы умеют смотреть и слушать, оставляя поспешные решения незрелой молодежи.
— Возможно, — сказал Олег совсем невесело, — боги вас держат здесь как семена. Вдруг люди перебьют друг друга? К тому идет. Тогда заселите просторы земли мирным добрым народом. Ведь вы давно уже не те звери, которые бежали в эти пещеры от других зверей, еще более лютых...
Старуха недовольно завозилась, прервала сварливо:
— Мы никогда не были зверьми!
Олег покачал головой, глаза были сочувствующими:
— Были. Чего стыдиться? Гордиться надо, из зверей стали людьми! Увы чаще бывает наоборот... А вы драчливость, свойственную детям, оставили детям.
Он покосился на Томаса, и трое волхвов последовали за его взглядом. Томас сидел на обломке скалы надменно-гордо, сурово смотрел поверх голов старцев. Он был мужественно красив, на голову выше волхвов, в плечах вдвое шире, грудь широка и выпукла, а живот как у жука — плоский, в валиках мускулов.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |