Так и знал, что Натан опять напишет.
Ты не можешь уйти сейчас. У меня еще остались вопросы.
У меня не хватает духу сказать ему, что нельзя так относиться ни к людям, ни к миру в целом. Вопросы остаются всегда. Каждый ответ влечет за собой новые и новые вопросы. Единственная возможность не сойти с ума – оставить некоторые из них без ответа.
День 6018
На следующий день меня зовут Джордж, и я всего лишь в сорока пяти минутах езды от Рианнон. Она связывается со мной и пишет, что сможет выйти из школы во время ланча.
А вот мне проделать подобное было бы крайне затруднительно, потому что Джордж получает домашнее образование.
Мать и отец Джорджа – домоседы, поэтому он и его два брата тоже все время проводят дома. Комната, которую в большинстве домов назвали бы игровой, в семье Джорджа носит название школьной. Родители даже поставили там три парты; судя по виду, они достались им от школы начала прошлого века, с одним общим классом. Встают здесь рано. Нас будят в семь, и в ванную мы ходим по графику. Мне удается улучить минутку и связаться с Рианнон. Читаю ее сообщение и отправляю свое: мол, посмотрим, как пойдут дела. Ровно в восемь мы уже за партами; отец занимается где-то в другой комнате, а мать принимается за наше обучение.
Сканируя память Джорджа, я узнаю, что он в жизни не видел никакой другой классной комнаты. Причиной всему борьба родителей против методов, которые использовала воспитательница детского сада при обучении старшего брата. Не могу себе представить, что же это могли быть за методы, если они навсегда отвратили целую семью от школьного образования. Память Джорджа не дает ответа – он и сам не знает. Зато пожинает плоды. Прежде я уже учился на дому. Моими родителями бывали увлеченные люди, они и сами увлекали своих детей игрой и учебой. Они оборудовали специальную комнату, чтобы их детям было где играть и развиваться. Сегодняшний случай – особый. У матери Джорджа стальной, несгибаемый характер. А говорит она ну очень медленно, впервые в жизни с таким сталкиваюсь.
– Мальчики… сегодня… мы поговорим… о событиях… которые… привели… к… Гражданской… войне.
Братья давно с этим смирились. Они сидят и смотрят прямо перед собой, всем своим видом выражая полное внимание.
– Президентом… Юга… был… человек… по имени… Джефферсон… Дэвис [14].
Мне не хочется сидеть здесь в заложниках, особенно зная, что спустя несколько часов меня будет ждать Рианнон. И вот через часок я решаю использовать тактику Натана: начинаю забрасывать ее вопросами.
А как звали жену Джефферсона Дэвиса?
Сколько штатов было тогда в Конфедерации?
Каковы были потери в битве при Геттисберге?
Линкольн собственноручно написал свою Геттисбергскую речь или ему помогали?
И еще дюжины три подобных вопросов.
Братьям, видно, кажется, что я нанюхался кокаина, а мать волнуется и суетится, потому что ей приходится каждый ответ искать в справочнике.
– Джефферсон… Дэвис… был… дважды женат… Его… первая жена… Сара… была дочерью… президента… Закари Тейлора… [15] Но Сара… умерла… от малярии… через… три месяца… после… свадьбы… Он женился… второй раз…
И далее целый час в том же духе. Наконец я прошу разрешения сходить в библиотеку поискать книги по данной теме.
Она с облегчением кивает.
Учебный день в разгаре, поэтому в библиотеке я один. Библиотекарша меня знает, а значит, знает, из какой я семьи. Ко мне она относится по-доброму, но о матери отзывается довольно резко. Отсюда я делаю вывод, что воспитательница детского сада – не единственная персона в городе, чьей работой недовольна моя мать. Сажусь за компьютер и сообщаю Рианнон адрес библиотеки. Потом беру с полки «Кормежку» [16] и пытаюсь вспомнить, на какой странице закончил чтение в прошлый раз, когда брался за эту книгу некоторое время назад. Сажусь за стол у окна и начинаю следить за проезжающими машинами, хотя и знаю, что Рианнон появится не раньше чем через два часа.
Затем на часок отбрасываю свою одолженную жизнь и заменяю ее книжной. С тем и застает меня Рианнон; я так увлечен чтением, что в первый момент даже не замечаю ее появления.
– Гм! – слышу вдруг ее голос.
– Привет, – отвечаю я.
– Читателей здесь больше нет, вот я и подумала, что это ты.
Я не могу удержаться: искушение слишком велико.
– Простите? – отрывисто бросаю я.
– Это ведь ты, правда?
Придаю лицу Джорджа максимально растерянное выражение:
– Я вас знаю?
Теперь и она начинает сомневаться:
– Ой, извините. Просто я, э-э, должна была тут кое с кем встретиться.
– А как он выглядит?
– Я, мм, вообще-то не знаю. Мы договорились, э-э, в Сети.
Я хмыкаю:
– А разве тебе не надо сегодня в школу?
– А тебе?
– Я не могу. У меня здесь встреча с одной очаровательной девушкой.
Она награждает меня уничтожающим взглядом:
– Ну ты и придурок!
– Извини, я просто…
– Ты самый настоящий… придурок.
Она всерьез рассердилась; да, пошутил, называется.
Я вскакиваю на ноги.
– Рианнон, ну прости, пожалуйста!
– Не надо было так делать. Это нечестно.
И она начинает от меня пятиться!
– Такое больше не повторится, обещаю.
– Просто не могу поверить, что у тебя хватило наглости со мной так поступить. Посмотри мне в глаза и повтори, что обещаешь.
Я смотрю ей в глаза:
– Обещаю.
Кажется, она удовлетворена, но не до конца.
– Ладно, верю, – говорит она. – Но ты все равно придурок, пока не доказал обратное.
Мы дожидаемся, пока библиотекарь отвлекается на что-то, и выскальзываем за дверь. Я беспокоюсь, нет ли какого правила, по которому она обязана сообщать о самовольной отлучке обучающихся на дому. Я знаю, что мать Джорджа через два часа явится за ним, поэтому времени у нас не так уж и много. Мы отправляемся в китайский ресторан. Если сотрудникам ресторана и кажется, что в это время нам бы надо быть в школе, они оставляют эти мысли при себе. Рианнон сообщает свежие новости: Стив и Стефани опять поругались, но ко второму уроку помирились, а я рассказываю, как был Ванессой.
– Я знаю много таких, как она, – задумчиво говорит Рианнон, когда я заканчиваю свой рассказ. – И самые опасные из них те, у кого это хорошо получается.
– Подозреваю, что Ванесса – настоящий мастер.
– Ну, я рада, что мне не пришлось с ней встретиться.
Но ты не встретилась со мной, хочу я поправить. Но оставляю свое мнение при себе.
Мы прижимаемся коленями под столом. Я беру ее руки в свои, тоже под столом. Но разговор продолжается как ни в чем не бывало. Мы вроде и не замечаем, что там, где мы касаемся друг друга, кажется, и кровь бежит быстрее.
– Прости, что назвала тебя придурком, – кается она. – Просто мне ведь и так тяжело. Я была совершенно уверена, что не ошиблась.
– Я и в самом деле вел себя как придурок. Я все время забываю, что ты ко мне еще не привыкла. А для меня-то это норма.
– Джастин иногда так делает. Притворяется, что я не говорила того, что ну вот только что ему сказала. Или разыгрывает целый спектакль, а потом издевается, когда я попадаюсь на удочку. Я просто ненавижу эту его манеру.
– Ну прости!
– Да ладно, все нормально. Я имею в виду: он не единственный, кто так себя со мной ведет. Наверное, есть во мне что-то такое, что забавляет людей. Я и сама бы так делала – дурачила бы их, если бы мне это хоть раз пришло на ум.
Я вынимаю из подставки палочки для еды.
– Что ты придумал? – спрашивает Рианнон.
Выкладываю из палочек гигантское сердце и засыпаю получившийся контур сахарином из пакетиков. Потом с торжественным видом указываю на это сердце.
– Это, – говорю я, – только одна девяностомиллионная часть того, что я чувствую к тебе.
Рианнон смеется.
– Постараюсь не принимать это персонально на свой счет, – говорит она.
– То есть как? – спрашиваю я. – Это символ моей любви, очень даже персональной.
– Сделанный из заменителя сахара?
Я хватаю пустой пакетик и запускаю в нее.
– У меня тут припасены не только символы! – воинственно кричу я.
Она подбирает палочку и взмахивает ею, как мечом. Я беру другую, и начинается дуэль.
В самый разгар схватки приносят наконец еду. Я отвлекаюсь на мгновение и пропускаю хороший укол в грудь.
– Убит! – возглашаю я.
– Кто из вас заказывал цыпленка «му-шу»? – спрашивает официант.
Во время ланча мы продолжаем смеяться и поддразнивать друг друга. Официант – настоящий мастер своего дела, из тех, что умеют долить воду в опустевший бокал так, что ты этого и не заметишь. В конце он приносит нам печенья-гаданья. Рианнон аккуратно разламывает свое и хмурится, прочитав, что написано на клочке бумажки.
– Это не предсказание, – говорит она, показывая мне бумажку.
У ВАС ПРЕЛЕСТНАЯ УЛЫБКА, гласит текст.
– Ага. У вас будет прелестная улыбка – вот это было бы предсказанием, – поддерживаю я.
– Я верну его.
Я в ужасе поднимаю брови… по крайней мере, пытаюсь. Кажется, удается выглядеть так, будто меня вот-вот хватит удар.
– А ты часто возвращаешь печенья-гаданья?!
– Никогда. Сегодня – первый раз. Я имею в виду, в этом китайском ресторане…
– Сотрудники халатно относятся к своим профессиональным обязанностям!
– Ты совершенно прав.
Она подзывает официанта, объясняет затруднение, и он понимающе кивает. Через некоторое время он приносит для нее еще полдюжины печений.
– Мне нужно только одно, – говорит она. – Подождите минутку.
Мы с официантом внимательно следим, как она ломает свое второе печенье. На этот раз у нее на лице появляется прелестная улыбка.
Она показывает нам обоим бумажку.
СКОРО ВАС ЖДЕТ ПРИКЛЮЧЕНИЕ.
– Прекрасная работа, сэр, – благодарю я его.
Рианнон подталкивает меня, и я читаю свое предсказание. Оно такое же, как у Рианнон.
Я не отсылаю обратно печенье.
Мы возвращаемся в библиотеку, имея еще полчаса в запасе. Библиотекарь знает, что мы отлучались, но не говорит ни слова. – Итак, что бы мне такое почитать? – спрашивает Рианнон.
Я показываю ей «Кормежку». Рассказываю о «Книжном воре» [17]. Прошу поискать «Уничтожь все машины» [18] и «Первый день на Земле» [19]. И объясняю, что эти книги все годы были моими неизменными спутниками, следовали за мной изо дня в день. Я менялся, а они – нет.
– А как насчет тебя? – спрашиваю ее. – Что ты мне посоветуешь?
Она берет меня за руку и ведет к детским книгам. Секунду осматривается, а потом направляется к переднему стеллажу. Я вижу там книжку в зеленой обложке, и мои ноги подкашиваются от ужаса.
– Нет, только не это! – вскрикиваю я.
Но она тянется совсем не за зеленой книжкой. Ее цель – «Гарольд и волшебный карандаш» [20].
– И что ты имеешь против «Гарольда»? – спрашивает она.
– Извини. Я думал, ты хотела достать «Щедрое дерево» [21].
Рианнон смотрит на меня, как на ненормального:
– Я просто ненавижу «Щедрое дерево».
– Слава богу! – вздыхаю я с облегчением. – Если бы это оказалось твоей любимой книжкой, я бы тебя сразу бросил.
– Большего идиотизма в истории литературы не было, – позволяет себе замечание Рианнон. Потом ставит «Гарольда» на место и подходит ко мне ближе.
– Любовь не нуждается в доказательствах, – произношу я и наклоняюсь, чтобы поцеловать ее.
– Ты прав, – шепчет она, уже почти касаясь моих губ.
Это невинный поцелуй. Мы и не собираемся присаживаться на детские пуфики и целоваться всерьез. Тем не менее на нас будто выливают ушат холодной воды, когда на пороге появляется мать Джорджа и выкрикивает его имя. Она выглядит потрясенной и рассерженной.
– Это еще что такое? – требует она ответа.
Я думаю, что это относится ко мне, но когда она добирается до нас, то набрасывается прямо на Рианнон:
– Я не для того растила сына, чтобы он путался со всякими шлюхами.
– Мама! – кричу я. – Оставь ее в покое!
– Джордж, немедленно в машину! Сейчас же!
Я знаю, что делаю ему только хуже, но мне уже на все наплевать. Я не оставлю Рианнон наедине с ней.
– Да успокойся же ты, – пытаюсь я ее остановить, при этом мой голос неожиданно срывается на какой-то писк. Потом я оборачиваюсь к Рианнон и говорю, что свяжусь с ней позднее.
– Ты вообще не увидишь ее больше никогда! – заявляет его мать, а я даже чувствую некоторое удовлетворение оттого, что мне осталось прожить под ее началом всего каких-то часов восемь.
Рианнон, благослови ее боже, посылает мне воздушный поцелуй и шепчет, что придумает, как нам сбежать куда-нибудь на выходные. А мать Джорджа в буквальном смысле слова хватает его за ухо и тащит к выходу.
Мне смешно, а от этого все становится только хуже.
Я – как Золушка наоборот. Я танцевал с принцессой, а теперь вернулся домой мыть туалеты. Такое мне назначено наказание: туалеты, ванные комнаты, мусорные ведра – все это сегодня мое. Достаточно неприятное занятие, но еще муторнее его делают бесконечные нотации матери. Каждые несколько минут она прерывает мою работу и добавляет еще что-нибудь на тему «плотского греха». Надеюсь, подсознание Джорджа не воспримет и не запомнит ее запугиваний. Мне хочется с ней поспорить, объяснить, что понятие «плотский грех» – просто дополнительный способ давления на человека. Если ты отказываешь ему в праве на удовольствия, ты получаешь возможность им управлять. Не могу даже сосчитать, сколько раз и в скольких самых разнообразных формах применялся ко мне этот метод воспитания. Но я не вижу никакого греха в поцелуе. Грех – в его осуждении. Но матери Джорджа я, конечно, ничего этого не говорю. Если бы она была моей постоянной матерью – сказал бы. Если бы все последствия обрушились на меня одного – сказал бы. Но я не могу подставлять Джорджа. Я и так уже вмешался в его жизнь. Надеюсь, изменил ее в лучшую сторону, но, может, и наоборот.
О контакте с Рианнон и думать нечего. Придется ждать до завтра.
После того как вся грязная работа закончена, отец Джорджа вносит свою лепту в процесс моего воспитания, добавляя еще порцию нравоучений. Похоже, его накрутила жена. Спать меня отправляют рано, что мне только на руку – есть возможность подумать в тишине. Если то, что Рианнон все запомнила, – моя заслуга, то сейчас у меня получится оставить Джорджу ложные воспоминания об этом дне. Вот и лежу в кровати, придумываю ему альтернативную версию событий. Итак: он вспомнит, что ходил в библиотеку и встретил там девушку. Она будет из другого города, а в библиотеку попадет потому, что ее там высадит мать, которая приедет в этот город повидаться со своей бывшей коллегой. Девушка спросила его, что он читает, и завязался разговор. Потом они сходили пообедать в китайский ресторан и прекрасно провели там время. Девушка ему понравилась, он ей – тоже. Они вернулись в библиотеку, еще поговорили о «Щедром дереве»; их потянуло друг к другу, они поцеловались. Как раз в это время и вошла мать. Вот чему она помешала. Неожиданному, но тем не менее чудесному приключению.
Девушка потом исчезла. Они не называли друг другу своих имен. Он понятия не имеет, где она живет. Все произошло случайно, и случайно же открылось.
Я оставляю ему мечту. Может быть, это и жестоко, но есть у меня робкая надежда, что эта мечта поможет Джорджу вырваться из затхлого мирка его дома.
День 6019
На следующее утро мне везет больше. Родители Суриты в отъезде, а сама она оставлена на попечение своей девяностолетней бабушки. Бабушке же все равно, чем она занимается, лишь бы не мешала ей смотреть любимые передачи по кабельному каналу. Я всего в часе езды от Рианнон, и, чтобы все не закончилось вызовом к директору за бесконечные пропуски занятий, мы договариваемся встретиться после школы в «Клевере».
У нее полно планов.
– Родителям я сказала, что останусь у Ребекки, а всем остальным – что на выходные уезжаю к бабушке; так что теперь я свободна как ветер. Сегодня я действительно буду у Ребекки, а завтра… на завтра я придумала, куда мы поедем.
Я говорю, что этот план мне нравится.
Мы идем в парк. Гуляем, забираемся на гимнастическую стенку, разговариваем. Я вижу, что в женском теле нравлюсь ей меньше, но не заостряю внимание на этой мелочи. Она со мной, ей весело, и это все, что мне нужно.
О Джастине мы не вспоминаем. Как не говорим и о том, где я окажусь завтра. Мы не говорим о главном: как жить дальше.
Отключаемся от всего и наслаждаемся только друг другом.
День 6020
Ксавье Адамс и представить себе не мог, что в эту субботу его планам суждено поменяться самым кардинальным образом. На двенадцать часов назначена репетиция, но как только он выходит из дома, сразу звонит режиссеру и говорит, что подхватил грипп. Думает, что за сутки придет в норму. Режиссер – человек понимающий, к тому же в «Гамлете» Ксавье играет Лаэрта и в пьесе хватает сцен, не требующих его присутствия. Так что Ксавье на сегодня свободен… и он тут же отправляется к Рианнон.
Она оставила мне инструкции, как ее найти, но не сказала, куда же я в конце концов попаду. Почти два часа я еду на запад, в глубь штата Мэриленд. Наконец дорога приводит меня к маленькой хижине, укрывшейся в самой гуще леса. Если бы перед ней не стояла машина Рианнон, я бы решил, что безнадежно заблудился.
Она ждет меня в дверях. Выглядит возбужденной и счастливой. Я по-прежнему не представляю, где нахожусь.
– Сегодня ты просто красавец, – сообщает она, когда я подхожу ближе.
– Папа – французский канадец, мама – креолка, – говорю я. – Но по-французски не понимаю ни слова.
– На этот раз не выскочит откуда-нибудь твоя мама?
– Не должна.
– Отлично. Значит, никто меня за это не убьет.
И она горячо целует меня. Я отвечаю ей с таким же пылом. И неожиданно наши тела начинают говорить за нас. Мы перешагнули порог, мы уже в хижине. Но я не вижу комнаты: я вижу только ее, чувствую только вкус ее губ, прижимаюсь к ней, а она прижимается ко мне. Она срывает с меня куртку, мы скидываем обувь, она толкает меня. Я запинаюсь о край кровати, и мы неуклюже заваливаемся на постель. Я оказываюсь внизу, она обхватывает меня за плечи, и поцелуй длится, длится и длится. Горячее дыхание, жар наших нагих тел (рубашки сброшены!), смех, счастливый шепот… Я чувствую, как бесконечность тихо открывается, и вот она уже прикоснулась к нам самым нежным своим касанием.
Наконец я отрываюсь от нее и смотрю ей в лицо. Она замирает и смотрит в лицо мне.
– Привет, – говорю я.
– Привет, – отвечает она.
Я глажу ее лицо, провожу пальцами по ключицам. Она гладит меня по плечам, по спине.
Впервые я оглядываюсь по сторонам. В хижине всего одна комната; удобства, скорее всего, где-нибудь на задворках. По стенам развешаны оленьи головы, они смотрят на нас сверху стеклянными глазами.
– Где мы? – спрашиваю я Рианнон.
– Это охотничий домик моего дяди. Он сейчас в Калифорнии, и я решила, что можно спокойно вломиться сюда без приглашения.
Оглядываюсь: окна вроде бы целы.
– Ты именно вломилась?
– Ну, у меня есть запасной ключ.
Ее рука пробегает по островку волос на моей груди и замирает у сердца. Я нежно поглаживаю ее талию.
– Какой гостеприимный домик! – улыбаюсь я.
– А прием гостей еще не окончен, – отвечает она. И мы вновь прижимаемся друг к другу.
Я позволяю ей вести. Я позволяю ей расстегнуть пуговицу на моих джинсах. Потом позволяю расстегнуть молнию. Потом смотрю, как она сама снимает лифчик. Я следую за ней, я подчиняюсь, и с каждым движением напряжение нарастает. Как далеко все зайдет? Как далеко все должно зайти?
Я понимаю, что наша нагота должна что-то означать. Я знаю, что нагота – это и высшая степень доверия друг другу, и желание близости одновременно. Мы заходим так далеко, когда нам больше нечего скрывать. Я хочу ее. И она хочет меня. Но я боюсь.
Наши движения, поначалу лихорадочные, постепенно замедляются, и мы движемся, словно во сне. На нас уже нет никакой одежды, мы прикрыты только простынями. Хоть это и не мое тело, но она хочет его.
А я чувствую себя обманщиком.
Вот что меня гнетет. Вот в чем причина моих колебаний. Сейчас я здесь, я с ней. Но завтра меня может с ней не быть. Сегодня я могу наслаждаться близостью, вот прямо сейчас. Но что будет завтра, я не знаю. Завтра меня здесь не будет.
Я хочу спать с ней. Я хочу спать рядом с ней!
Но хочу проснуться завтра утром тоже рядом с ней.
Мое тело готово. Я вот-вот взорвусь. Когда Рианнон спрашивает, хочу ли я ее, я знаю, как бы оно ответило.
Но я отказываюсь. Я говорю, что мы не должны. Пока нельзя. Не сейчас.
Хотя спрашивала она искренне, все же мой ответ ее удивляет. Она отстраняется и вглядывается в мое лицо.
– Ты серьезно? Я хочу, правда. Если ты думаешь обо мне, то не волнуйся. Я… подготовилась.
– Мне кажется, мы не должны.
– Ну хорошо, – бормочет она, отодвигаясь еще дальше.
– Дело не в тебе, – говорю я ей. – И не потому, что я не хочу.
– Да почему же, почему?
– Я чувствую, что это неправильно.
Похоже, мой ответ ее сильно обидел.
– О Джастине я сама побеспокоюсь, – резко отвечает она. – Сейчас здесь только ты и я. Это совсем другое.
– Но здесь не только ты и я. Есть еще Ксавье.
– Ксавье?
Я показываю на себя:
– Это же – Ксавье.
– Вот оно что…
– Он никогда раньше этого не делал, – виновато объясняю я. – Мне кажется, что это как-то неправильно… ну, если это у него в первый раз, а он даже и не узнает. Я как будто лишаю его чего-то важного.
Я понятия не имею, девственник он или нет. И не собираюсь проверять его память. Просто это выглядит достаточно правдоподобной причиной для отказа и не задевает ее гордость.
– Вот оно что… – повторяет Рианнон. Она снова придвигается ко мне и уютно устраивается у меня под боком: – Значит, ты думаешь, он бы возражал?
Тело реагирует должным образом. Тоже приятно, конечно, но все же это не то.
– Я поставила будильник, – бормочет Рианнон. – Можно поспать.
Мы лежим, тесно прижавшись друг к другу, и медленно проваливаемся в сладкую дрему. Наши сердца бьются в унисон, все тише и тише. Нам спокойно и уютно в этом коконе, будто свитом из нашей близости, мы блаженствуем, постепенно становясь единым целым, и наконец засыпаем.
Просыпаемся не от звонка будильника. Это шум крыльев пролетающей за окном стаи птиц и хлопанье ставней от налетевшего ветра. Приходится напоминать себе, что обычные люди желают того же: удержать мгновение, продлить его. Хотят, чтобы моменты, подобные этому, длились и длились бесконечно.
– Я знаю, мы не должны говорить об этом, – вдруг вырывается у меня. – Но скажи, почему все же ты с ним? – Даже не знаю, – отвечает она. – Раньше мне казалось, что я нашла ответ. Но сейчас уже не знаю.
– А кто у тебя был самым любимым? – спрашивает она. – Самым любимым?
– Какое тело? Чьей жизнью ты бы хотел еще пожить?
– Как-то раз я был в теле одной слепой девочки, – вспоминаю я. – Мне было одиннадцать, может, двенадцать. Не знаю, можно ли это назвать моей любимой жизнью, но за один тот день я узнал о людях больше, чем иным удается узнать за целый год. Я понял тогда, как много из того, что мы узнаем о мире, зависит от случайности; как глубоко субъективен наш личный опыт. И дело не в том, что остальные мои чувства обострились. Я хочу сказать, что мы учимся жить в той действительности, в которой очутились волей обстоятельств. Мне пришлось тогда напрячь все силы. А для нее это было обычной жизнью, другой она не знала.
– Закрой глаза, – шепчет Рианнон.
И я закрываю. И она тоже закрывает глаза.
Будильник просто надрывается. Я не хочу, чтобы мне напоминали о времени.
Мы не включали свет, и, когда за окном начинает темнеть, наша комнатка тоже погружается в сумерки. Ночь еще не наступила, и мы пока видим друг друга. – Я буду ждать тебя здесь, – говорит она.
– Завтра я вернусь, – твердо обещаю я.
– Я бы прекратил все это, – с тоской произношу я. – Если бы мог, я бы отказался от всех этих перемещений. Только чтобы остаться сегодня с тобой.
– Но это не в твоих силах, – печально говорит она, – я понимаю.
Само время становится моим будильником. Каждый взгляд на часы напоминает мне, что уже давно пора уходить. Репетиция закончилась. И даже если Ксавье после нее обычно уходит куда-нибудь с приятелями, все равно скоро ему нужно вернуться домой. И конечно же, не позже полуночи.
– Я буду ждать тебя, – говорит она.
Я встаю с постели. Одеваюсь, забираю свои ключи и закрываю за собой дверь. Оборачиваюсь. Я все время оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. Даже когда нас разделяют стены. Даже когда нас разделяют мили. Я оборачиваюсь. Я всегда смотрю в ее сторону.
День 6021
Я просыпаюсь и с минуту не могу даже сообразить, кто я. Понимаю только, что у меня есть тело и это тело наполнено болью. Все мысли какие-то вялые, голова ничего не соображает. Я поднимаю веки, и свет ударяет мне в глаза с такой силой, что я едва не теряю сознание.
– Дана! – слышу я чей-то голос. – Уже полдень!
А мне все равно, какое сейчас время суток. Мне вообще на все наплевать. Единственное желание – чтобы унялась наконец эта проклятая боль.
Хотя лучше бы она осталась. Потому что, когда боль отступает, меня начинает сильно тошнить.
– Дана, а ну просыпайся. То, что у тебя постельный режим, еще не значит, что можно дрыхнуть целый день.
Открыть глаза удается только с четвертой попытки. И я их уже не закрываю, хотя свет в спальне кажется мне ярче солнечного.
Во взгляде матери Даны и печаль, и злость.
– Через полчаса придет доктор П., – говорит она. – Думаю, тебе будет нужна ее помощь.
Я изо всех сил пытаюсь докопаться до своих воспоминаний, но все мои нейроны как будто застыли в смоле.
– И после всего, что нам пришлось пережить, ты откалываешь такие номера… ну просто не хватает слов. Ты не видела от нас ничего, кроме заботы. И так-то ты нам отплатила прошлой ночью? Как ты себя ведешь? Все, с нас с отцом хватит. Наше терпение кончилось.
Что такого наделала Дана прошлой ночью? Я помню, что был с Рианнон. Помню, что домой пришел, будучи еще Ксавье. Поговорил по телефону с его друзьями. Узнал у них, как прошла репетиция. Но я не могу вспомнить, чем занималась эта Дана. Ее телу сейчас не до воспоминаний.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |