Натан хочет выговориться. Я просто физически это чувствую. Он понимает, что ему уже не удастся жить, как прежде. Знает, что не отступит, но все же немного об этом сожалеет. Не думаю, что ему так уж хотелось перевернуть ради этого всю свою жизнь.
– Это был совершенно нормальный день, – начинает он. – Ничего необычного. Я был дома, с родителями. Что-то делал по хозяйству. А потом – не знаю. Должно быть, что-то произошло. Потому что я зачем-то выдумал всю эту историю со школьным мюзиклом и попросил у родителей машину на вечер. Ничего из этого я не помню – мне все рассказали. Потом я вдруг понял, что сижу за рулем и куда-то еду. Я чувствовал какое-то… принуждение. Как будто меня куда-то ведут, против моей воли.
Он замолкает.
– А куда? – интересуюсь я.
Он качает головой.
– Не знаю. Это самая странная часть моей истории. Несколько часов полностью выпали из памяти. У меня было такое чувство, будто я не управляю своим телом. Перед глазами мелькают кадры какой-то вечеринки, но я не имею ни малейшего понятия ни что это за вечеринка, ни кто все эти люди. А потом сразу, без перехода, – меня вдруг будит полицейский. А я ведь не пил ни капли. Ни разу не курнул. Все это доказано, ты знаешь.
– Может, ты вдруг слегка съехал с катушек?
– А зачем бы мне было брать у родителей машину? Нет, тут дело в чем-то другом. Его преподобие говорит, что я, должно быть, схватился с самим дьяволом. Как святой Яков. Должно быть, я как-то понял, что моим телом хотят воспользоваться с гнусными целями, и воспротивился. А потом, когда я победил, дьявол убрался вон, бросив меня в машине на обочине дороги.
Он в это верит. Искренне верит!
А я не могу сказать ему, что все его выводы неверны. Не могу объяснить, что произошло в действительности. Потому что если я это сделаю, Эй-Джей окажется в опасном положении. Я – тоже. Да и в любом случае Натан бы мне не поверил.
– И совсем не обязательно это был дьявол, – робко говорю я.
Натан даже немного обижен:
– Ну, мне-то лучше знать. И я не один такой. С этим столкнулась целая куча народу, я поговорил тут с некоторыми. Многое совпадает.
– А ты не боишься, что все повторится?
– Нет, не боюсь. На этот раз я подготовился. Если дьявол появится где-нибудь поблизости, я буду знать, что делать.
Я сижу прямо напротив него и с интересом слушаю.
И он меня не узнает.
Я не дьявол. Эта мысль крутится у меня в голове весь остаток дня.
Я не дьявол, но мог бы им стать. Посмотрев на свою жизнь со стороны, с точки зрения Натана, я начинаю понимать, насколько жутко бы это выглядело. Что помешало бы мне творить зло? Кто мне что сделает, если я, например, возьму вот этот карандаш да и воткну его в глаз соседке (мы как раз сидим на уроке химии)? Или сотворю еще что похуже. Мне легко удастся совершить так называемое идеальное преступление. Тело, совершившее, например, убийство, неизбежно схватят, а настоящий убийца будет спокойно гулять на свободе. И почему же такая мысль не приходила мне в голову раньше?
У меня неплохой потенциал для того, чтобы действительно стать дьяволом.
Но тут же приходит и другая мысль: стоп, остановись. Ты не прав. Потому как на самом-то деле разве это отличает меня от других людей? Ну да, вероятность избежать наказания у меня выше, чем у кого-то другого, но ведь у каждого человека есть возможность преступить закон. И мы делаем свой выбор. Мы каждый день делаем этот выбор. В этом я не отличаюсь от обычных людей.
Я не дьявол.
От Рианнон по-прежнему ни слова. Невозможно догадаться, почему она молчит. То ли пока вся в сомнениях, то ли желает от меня хоть на время избавиться.
Я пишу ей просто:
Я хочу тебя видеть. А
День 6009
На следующее утро – опять ни слова.
Я сажусь в машину и еду.
Это машина Адама Кассиди. Сегодня у него занятия в школе. Но я звоню в администрацию, представляюсь его отцом и говорю, что Адам записан на прием к врачу. Прием может затянуться на целый день.
Ехать два часа. Понятно, что это время следовало бы использовать для изучения его памяти, но у меня есть предчувствие, что Адам для меня – эпизодическая фигура. Время от времени у меня случаются такие дни, и тогда я пользуюсь памятью по минимуму: просто чтобы прожить день. Я так наловчился, что, бывало, умудрялся прожить целый день, ни разу не коснувшись ни одного воспоминания. Уверен, что для моих тел это были скучные дни, потому что для меня они были исключительно скучными. Большую часть пути я думаю о Рианнон. Как вернуть ее? Как удержать ее расположение? Как все уладить?
Подъехав к ее школе, ставлю машину там же, где оставляла ее Эми Трэн. Школьный день уже в самом разгаре, и, едва открыв дверь, я сразу оказываюсь в толпе. Перемена заканчивается, и у меня не больше двух минут, чтобы найти ее.
Не представляю, где она может быть. Не знаю даже, какой сейчас по счету урок. В поисках Рианнон проталкиваюсь по коридорам, ищу ее везде. На меня кто-то налетает, советует надеть очки. Я ни на кого не обращаю внимания. Есть другие люди – и есть она. Кроме нее, мне никто не нужен.
Я прошу мироздание направлять меня. Полностью полагаюсь на инстинкт: я знаю, что он исходит откуда-то извне, что он не является принадлежностью этого тела, равно как и моей.
Она уже заходит в класс. Но останавливается. Поднимает глаза. И видит меня.
Не знаю, как это объяснить. Я похож на остров посреди коридора, люди обтекают меня со всех сторон. Она – другой остров; стоит теперь, повернувшись спиной к двери. Я вижу ее глаза: она точно знает, что я – это я. Меня невозможно узнать. Но она тем не менее узнает.
Она начинает двигаться в обратном направлении – от двери класса в мою сторону. Звенит второй звонок, и коридор быстро пустеет; ученики разбегаются по классам, оставляя нас наедине.
– Ну, здравствуй, – говорит она.
– Здравствуй, – отвечаю я.
– Я так и думала, что ты придешь.
– Ты не сердишься?
– Нет. – Она оглядывается на двери класса. – Хотя твои визиты всегда отражаются на моей посещаемости. Как тебя сегодня зовут?
– Зови меня А, – говорю я. – Для тебя я всегда А.
На следующем уроке у нее контрольная, которую нельзя пропустить. Поэтому мы не уходим из школы. Когда мы встречаем других ребят, у которых сейчас свободное окно в занятиях, или таких же прогульщиков, как и мы, она становится более осторожной. – Джастин на уроке? – спрашиваю я, понимая ее опасения.
– Должен быть. Если не решил прогулять.
Мы отыскиваем пустой класс и заходим внутрь. Стены увешаны шекспировской тематикой: значит, это либо кабинет английского, либо помещение драмкружка.
Мы садимся на последний ряд, чтобы нас не было видно через дверное окошко.
– Как ты поняла, что это я? – (Мне это нужно знать.)
– По твоему взгляду, – отвечает она. – Это не мог быть никто другой.
Вот что вершит любовь: у тебя появляется желание переделывать мир. Выбирать персонажей, устанавливать декорации, выстраивать сюжет. Любимое существо сидит напротив тебя, и ты хочешь сделать все, что в твоих силах, чтобы это длилось бесконечно. И когда вы остаетесь наедине в пустой комнате, ты можешь отважиться и сказать себе, что у тебя это получилось, что так и будет.
Я беру ее за руку, и она не противится. Почему? Что-то изменилось между нами или это из-за того, что у меня другое тело? Ей приятнее держать за руку Адама Кассиди? Между нами уже не проскакивают искры, атмосфера разряжается. Все идет к тому, что не будет ничего, кроме откровенного разговора.
– Пожалуйста, извини меня за тот вечер, – снова прошу я.
– На мне тоже часть вины. Я не должна была ему звонить.
– Что он говорил? Потом?
– Он все время называл тебя сучкой черномазой.
– Прелестно.
– Думаю, он почуял ловушку. А впрочем, не знаю. Просто понял: что-то тут не так.
– И поэтому прошел испытание. Наверное.
Рианнон отстраняется:
– Это нечестно.
– Извини.
Интересно получается: у нее хватает твердости характера, чтобы противоречить мне, и в то же время она становится мягкой, как воск, когда дело касается Джастина. Я очень рад, что мне удалось добиться ее доверия, и она теперь не стесняется отстаивать свои взгляды, но все же хотелось бы, чтобы не всегда за мой счет.
– Как ты хочешь жить дальше? – спрашиваю ее.
Она выдерживает мой взгляд:
– А что ты хочешь мне предложить?
– Я хочу, чтобы ты поступала так, как чувствуешь, как было бы лучше для тебя самой…
– Не продолжай, – прерывает меня она.
– И почему же?
– Потому что это ложь.
Ты сидишь совсем рядом, думаю я. Так близко, что я могу тебя коснуться.
– Давай вернемся к моему первому вопросу. Как ты хочешь жить дальше?
– Я не хочу лишиться всего ради чего-то неопределенного.
– А что во мне такого неопределенного?
Ей смешно:
– Неужели еще что-то нужно объяснять?
– Оставим пока в стороне мою непохожесть на обычных людей. Ты знаешь, что стала для меня самым важным человеком из всех, что встречались мне в жизни. Это определенность.
– Мы знакомы всего две недели. Вот в чем неопределенность.
– Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо другой.
– А ты обо мне – нет. Пока что.
– Ты не можешь отрицать, что между нами что-то есть.
– Да, не могу. Что-то действительно есть. Я не понимала этого, но неосознанно ждала твоего появления, до тех пор, пока не увидела тебя утром. А когда увидела – все это подспудное ожидание мгновенно и проявилось. Это что-то такое… Впрочем, едва ли в этом есть какая-то определенность.
Я знаю, о чем бы хотел тебя попросить, так и рвется с моего языка. Но я себя сдерживаю. Потому что понимаю – это будет еще одна ложь. И она меня на ней поймает.
Она смотрит на стенные часы:
– Мне надо подготовиться к контрольной. Да и тебе пора вернуться к жизни своего Адама.
Не могу удержаться и спрашиваю ее:
– Разве ты не хочешь меня видеть?
Она задумывается на мгновение:
– Хочу. И вместе с тем не хочу. Каждая наша встреча на самом деле все только усложняет.
– Значит, мне просто не нужно здесь показываться?
– Давай пока будем переписываться. Хорошо?
Вот так. Мироздание рушится на моих глазах. Бесконечность сворачивается в крохотный шарик, и он уплывает от меня все дальше и дальше.
Я чувствую это, а она – нет.
Или же чувствует, но не хочет знать.
День 6010
Я в четырех часах езды от нее.
Я – девушка по имени Шевелл, и мне ну очень не хочется идти сегодня в школу. Притворяюсь, что плохо себя чувствую, и мне разрешают остаться дома. Пытаюсь читать, играть в компьютерные игры, бродить по веб-сайтам; в общем, делаю все возможное, чтобы чем-то заполнить время.
Ничего не срабатывает. Время не заполняется.
Я постоянно проверяю почту.
От нее – ничего.
Ничего.
Ни-че-го.
День 6011
Я от нее всего лишь в тридцати минутах.
На рассвете меня будит сестра: кричит «Валерия!» и трясет за плечо.
Наверное, я опаздываю в школу.
Однако нет, не в школу. Я опаздываю на работу.
Я – прислуга. Несовершеннолетняя горничная-нелегалка.
Валерия не говорит по-английски, поэтому все доступные мне воспоминания – на испанском. Я с трудом понимаю, что здесь происходит. Мне постоянно приходится все переводить.
В квартире нас четверо. Мы надеваем форменную одежду; за нами подъезжает микроавтобус. Валерия здесь самая молодая и самая бесправная. Сестра что-то говорит. Я в ответ киваю. Вдруг мои внутренности скручивает будто судорогой. Поначалу я думаю, что это реакция на необычность происходящего. Ну а потом понимаю, что у меня настоящие спазмы. Похоже на судороги.
С трудом подбирая нужные слова, говорю сестре, что у меня заболел живот. Она меня понимает, но мне все равно придется работать.
В микроавтобус подсаживаются другие женщины. Среди них я вижу девушку своего возраста. Некоторые болтают между собой; мы же с сестрой молчим, как глухонемые.
Автобус начинает развозить нас по домам наших работодателей. Высаживают нас парами, реже – по трое или даже по четыре человека. Я – в паре со своей сестрой.
Моя работа – ванные комнаты: чистить унитазы; выбирать волосы из душа; протирать до блеска зеркала.
Мы с сестрой работаем в разных комнатах. Не разговариваем, не слушаем музыку. Просто работаем.
Валерия взмокла в своей форме. Живот все так же крутит. Аптечки забиты лекарствами, но я знаю, что мне нельзя их трогать: я здесь только убираю, и все. Конечно, никто бы не заметил пропажи пары таблеток мидола, но я не могу рисковать: не стоит оно того.
Когда я добираюсь до хозяйской ванной, слышу, как хозяйка дома, которая еще не выходила из своей спальни, разговаривает по телефону. Она не думает, что я понимаю хоть слово из ее разговора. Вот удивилась бы она, ворвись я сейчас в ее комнату и начни обсуждать с ней законы термодинамики или биографию Томаса Джефферсона [11]. Причем на прекрасном английском.
Через два часа мы заканчиваем с уборкой. Я думаю, что на этом и все, но оказывается, у нас впереди еще четыре таких дома. К концу рабочего дня я уже еле таскаю ноги. Сестра, видя мое состояние, помогает мне с уборкой ванных. Мы – одна команда, и чувство родственной поддержки – единственное за сегодняшний день впечатление, которое стоило бы запомнить.
Когда мы наконец приползаем домой, язык у меня еле шевелится. Едва хватает сил поужинать, но во время еды мы молчим. Потом я ложусь спать, оставляя место рядом с собой для сестры.
Почту мне сегодня не проверить, без вариантов.
День 6012
Сегодня я в часе езды от нее.
Открываю глаза Салли Свейн и оглядываю комнату в поисках компьютера. Еще не проснувшись окончательно, загружаю свой почтовый ящик.
А, Извини, что так и не собралась тебе вчера написать. Я хотела, правда, но потом закрутилась, разные дела, – ничего серьезного, но время потеряла. Хотя и трудные у нас с тобой разговоры получаются, но я все равно была рада тебя видеть. Честно. Конечно, неплохо бы сделать перерыв и обдумать все еще раз.
А как ты? Чем занимался?
Р.
Она действительно интересуется моими делами или спрашивает из вежливости? Такое впечатление, что она могла бы написать это любому своему приятелю. Раньше мне хотелось бы именно такого тона, но сегодня эта обыденность меня обижает. В ответ рассказываю ей о событиях последних двух дней. Затем сообщаю, что мне пора идти: сегодня нельзя пропускать занятия, потому что Салли Свейн нужно бежать длинный кросс. Нельзя ее подводить.
Я бегу. И думаю только о беге. Когда ты бежишь, ты можешь быть кем угодно, от твоей личности тут ничего не зависит. Твое тело – машина для бега, не больше, но и не меньше. Все твои реакции – это реакции тела, и у тебя нет других желаний, кроме желаний тела. Если ты бежишь, чтобы победить, ты должен думать только о том, как нацелить свое тело на победу. Во имя скорости ты забываешь о себе. Ты должен отречься от себя, чтобы добежать до финиша.
День 6013
Я в полутора часах езды от нее и просыпаюсь в счастливой и дружной семье.
Стивенсы считают, что субботнее время не должно быть потрачено впустую. Миссис Стивенс будит Дэниэла в девять утра, минута в минуту, и просит, чтобы он не забывал: скоро выезжать. К тому моменту, когда он выходит из ванной, миссис Стивенс уже загрузила вещи в машину, и обеим сестрам Дэниэла не терпится поскорее отправиться в поездку.
Первый номер программы – выставка картин Уинслоу Хомера [12] в художественном музее Балтимора. После ланча в отеле «Балтимор Харбор» мы едем в Национальный аквариум Балтимора. Девочки хотят в кино, и мы смотрим IMAX-версию какого-то диснеевского фильма. Обедаем в довольно известном ресторане морепродуктов.
Случилась, конечно, и пара досадных моментов. Например, одну из сестренок утомили дельфины, да еще папа выплескивает раздражение, не найдя сразу парковочного места. Но в основном все рады и счастливы. У всех приподнятое настроение, и они как-то даже не осознают, что я-то не участвую в общем веселье. Я все время где-то сбоку и сзади. В этом смысле я как те люди на картинах Уинслоу Хомера: ты с ними вроде бы в одном помещении, и в то же время не совсем. Я как та рыба в аквариуме: думаю на ином языке и приспосабливаюсь к жизни вне моей естественной среды обитания. Как пассажир встречной машины: у каждого из них своя история, но машины пролетают мимо настолько быстро, что даже лиц не разглядеть.
Сегодняшний мой день – удачный, и он определенно идет мне на пользу. Бывают моменты, когда я не вспоминаю о ней, да и о себе тоже. Я просто живу в своей жизни, плаваю в своем аквариуме, еду в своей машине, молчу и ни о чем не думаю. Мир существует отдельно от меня.
День 6014
Я в сорока минутах езды от нее.
Сегодня воскресенье: самое время проверить, что там поделывает преподобный Пул.
Орландо, в чьем теле я сейчас живу, по воскресеньям редко просыпается раньше двенадцати. Поэтому я стараюсь потише стучать по клавиатуре, чтобы не всполошить его родителей.
Святой отец создал сайт, где собирает истории людей, переживших одержимость. Там уже скопились сотни постов и видеороликов. Пост Натана – простая формальность. На нем просто собраны его ранние заявления. Натан даже не сделал видео. И ничего нового я там не узнаю.
Зато другие истории описаны куда более скрупулезно. Некоторые из них сочинили явные психи, клинические параноики; их бы врачу показать, а не предоставлять им площадку для пропаганды своих теорий вселенского заговора. Другие свидетельства, однако, выглядят исключительно правдиво. Одну женщину сатана настиг прямо на контрольной линии в супермаркете: ей отчаянно захотелось что-нибудь украсть. Мужчина, сын которого совершил самоубийство, свято верит в то, что его мальчика замучили вселившиеся в него демоны.
Я ищу свидетельства тинейджеров, потому что я вселяюсь в тела людей только своего возраста. Должно быть, этот Пул тщательно редактирует свой сайт, потому что мне не попадаются ни иронические высказывания, ни пародии. Значит, и подростки почти не попадаются. Хотя нет, вот один, из Монтаны: его рассказ заставляет меня вздрогнуть. Он пишет, что был одержим однажды и длилось это только один день. Ничего особенного с ним не случилось; он просто чувствовал, что не владеет своим телом.
Я не бывал в Монтане. Уверен на сто процентов.
Но описывает он все точно.
На сайте Пула есть ссылка:
ЕСЛИ ВЫ ЧУВСТВУЕТЕ, ЧТО В ВАС ВСЕЛИЛСЯ ДЬЯВОЛ, КЛИКНИТЕ ЗДЕСЬ ИЛИ ПОЗВОНИТЕ НА ЭТОТ НОМЕР.
Ха-ха, если дьявол уже вами завладел, с чего бы ему кликать или звонить?
Я переключаюсь на свой старый ящик и обнаруживаю, что Натан снова пытается выйти со мной на связь.
Что, нечего сказать? Могу помочь.
И даже прилагает ссылку на сайт Пула. Меня так и тянет ответить ему, что мы с ним только на днях разговаривали. Я хочу, чтобы он расспросил своего приятеля Эй-Джея, как тот провел прошлый понедельник. Я хочу, чтобы он жил в постоянном страхе, что я могу появиться в любой момент и в любом виде. Стоп, говорю я себе. К черту такие мысли.
Какой же легкой и беззаботной была моя прежняя жизнь!
Проверяю другой свой адрес. Там меня ждет еще одно письмо от Рианнон. Довольно неопределенно она описывает, как провела выходные, и в таком же тоне просит меня рассказать, что делал я. Остаток дня я стараюсь спать.
День 6015
Просыпаюсь и оказываюсь не в четырех часах от нее, не в часе и даже не в пятнадцати минутах.
Нет-нет, я просыпаюсь в ее доме.
В ее комнате.
И в ее теле.
Поначалу мне кажется, что я все еще сплю и вижу сон. Открываю глаза: комната – как у любой шестнадцатилетней девушки, которая долго в ней живет. Куклы от Мадам Александр лежат вперемешку с подводкой для глаз и модными журналами. Все еще полагая, что это мое подсознание выкидывает свои фокусы, получаю доступ к памяти и понимаю, что я – Рианнон. Снился ли мне раньше этот сон? Что-то не припоминаю. Но вообще-то все может быть. Если я думаю о ней все время, с ней связаны все мои надежды и заботы, почему бы ей не проникнуть и в мои сны? Но я не сплю. Я чувствую, как моя щека прижимается к подушке. Как замоталась вокруг ноги простыня. И я дышу. А ведь в сновидениях не нужно дышать.
И мгновенно мир становится хрупким, как стекло. Каждый миг жизни приобретает значение. Каждое движение – это риск. Я хорошо понимаю, что она вряд ли обрадовалась бы такому моему присутствию. И представляю тот ужас, что охватил бы ее, осознавай она то, что произошло. Полную потерю контроля над своим телом.
Любой мой поступок может что-нибудь нарушить. Любое сказанное мной слово. Я словно шагаю по тонкому льду.
Единственный способ избежать неприятностей – прожить этот день так, как Рианнон ожидала бы от меня. Если ей станет известно, что я был в ее теле (а у меня нет никаких сомнений, что станет), я хочу, чтобы она знала: я не воспользовался ситуацией. Я инстинктивно понимаю, что не нужно и пытаться что-нибудь выяснить таким путем. А также добиться каких-либо преимуществ.
И получается, что в любой ситуации я сегодня в проигрыше.
Вот что она чувствует, когда поднимает руку. Когда моргает.
Поворачивает голову.
Вот на что это похоже – облизнуть ее губы ее языком, встать на ноги.
Вот он, ее вес. Ее рост. Угол зрения, под которым она видит мир вокруг себя.
Я легко мог бы увидеть любое воспоминание обо мне. Или о Джастине. Мог бы узнать, что она говорила, когда меня не было рядом. Прямо передо мной – гигантская, полнейшая версия ее личного дневника. Но мне нельзя его читать.
«Привет!» Вот так она слышит свой голос, когда он доносится до нее изнутри.
Так он звучит, когда она остается наедине с собой.
Мимо меня, шаркая шлепанцами, проходит в коридор ее мать. Она встала с постели не по своей воле. У нее была бессонница, под утро она заснула, но ненадолго. Она говорит, что попробует снова уснуть, но жалобно добавляет, что это ей, конечно же, не удастся. Отец Рианнон в кухне, собирается на работу. Его «с добрым утром» звучит не так жалобно. Но он торопится, и мне кажется, что, кроме этих двух слов, Рианнон от него больше ничего не услышит. Пока он ищет ключи, я съедаю свои хлопья. Затем он быстро прощается и убегает, я едва успеваю крикнуть вдогонку «до свидания».
Пожалуй, не буду сегодня принимать душ или менять после ночи футболку. Я и так слишком много уже увидел, всего лишь взглянув в зеркало на лицо Рианнон. Я не могу заставить себя зайти еще дальше. Расчесывать ее волосы – уже очень интимная процедура. Так же как краситься или надевать ее туфли.
А чувствовать равновесие ее тела, ощущать ее кожу как будто бы изнутри, касаться щеки – и чувствовать это касание и как я, и как она, – какие же это удивительно яркие ощущения! Я стараюсь остаться самим собой, но не могу избавиться от чувства, что я – это она.
Чтобы найти ключи и узнать, как дойти до школы, приходится обращаться к ее памяти. Может, остаться дома? Но я не уверен, что смогу вынести это испытание: целый день быть ею наедине с собой. Мне необходимо как-то отвлечься.
Я буду стараться по возможности избегать Джастина. Подхожу к своему шкафчику пораньше, забираю оттуда учебники и бегу на первый урок, никуда не сворачивая. Подружки по одной просачиваются в класс, и с каждой я стараюсь поговорить подольше. Никто не замечает, что я не Рианнон. А когда начинается урок и учитель принимается за свои объяснения, мне остается только спокойно сидеть, слушать и делать записи.
Запомни! – стараюсь докричаться я до Рианнон. – Запомни, как обыкновенно я себя веду!
Не могу удержаться, чтобы не посматривать время от времени на то, чего никогда прежде не видел.
Каракули в тетради, которые она выводила в задумчивости: горы и деревья. Легкие следы от резинок на щиколотках. Красное родимое пятнышко у основания левого большого пальца. Вероятно, всего этого она просто не замечает. Но я в ней совсем недавно, и я вижу все.
Вот что она чувствует, когда держит карандаш. Когда набирает в легкие воздух.
Когда опирается спиной на спинку сиденья.
Когда касается уха.
Вот так она чувствует мир. Вот что она слышит каждый день.
Я позволяю себе только одно воспоминание. Я не выбираю его. Оно само всплывает в памяти, я – я не загоняю его обратно. Подружка Рианнон Ребекка сидит рядом и жует жвачку. В какой-то момент ей становится так скучно, что она достает ее изо рта и начинает катать в пальцах. А мне вспоминается случай в шестом классе. Учительница застукала ее за этим занятием, и Ребекка так удивилась, что от удивления дернулась, и шарик жвачки вылетел из пальцев да прямо в прическу Ханны Уолкер. Ханна поначалу не поняла, что случилось, и все так и покатились со смеху, отчего учительница еще больше разозлилась. Только одна Рианнон и сказала ей, что у той жвачка в волосах. Она же и выскребала ее ногтями, стараясь не склеить волосы еще больше. Вытащила всю. Вот такое воспоминание.
Я стараюсь не встретиться с Джастином за ланчем, но мне это не удается. Я иду по коридору, причем очень далеко и от наших шкафчиков, и от столовой, но он почему-то оказывается там же. Он не то чтобы рад видеть Рианнон или, наоборот, не рад – нет, он воспринимает ее присутствие просто как данность, вроде звонка на перемену.
– Двинем туда, – бросает он.
– Конечно, – отвечаю я, пока не совсем понимая, на что именно соглашаюсь.
В данном случае «туда» означает одну пиццерию в двух кварталах от школы. Мы берем по пицце и по коле. Он платит за себя, а за меня даже и не думает. Прелестно.
Сегодня он разговорчив, причем упирает на свою, как я понимаю, любимую тему – всеобщую несправедливость по отношению к нему. Все и вся сговорились против него: и зажигание не работает, и папаша постоянно нудит о колледже, и учитель английского разговаривает как голубой. Я с трудом следую за нитью его путаных рассуждений, «следовать» здесь – самое подходящее слово. Весь наш разговор построен так, что он вещает, а я как будто следую за ним, по крайней мере в пяти шагах, и внимаю. Ему наплевать на мое мнение. Любое мое замечание он пропускает мимо ушей.
Он бубнит и бубнит о том, как погано эта сука Стефани относится к его другу Стиву, запихивая при этом в рот куски пиццы и не отрывая взгляда от стола. На меня он почти не смотрит. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать какую-нибудь резкость. Ведь сила на моей стороне, хотя он этого и не понимает. Порвать с ним – дело одной минуты, даже меньше. Всего лишь несколько точно подобранных слов – и я обрываю связь. Он может отреагировать: допустим, расплачется – или разозлится, или завалит обещаниями. У меня готов ответ на любую его реакцию.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |