Феномен множественной личности 16 страница

Изменилась не только технология причинения страданий, но и конечная цель. В раннюю эпоху Просвещения объектом наказания было тело, и наказание могло быть очень жестоким. Сегодня тюрьма, по словам французского историка Мишеля Фуко, пытается добраться до души преступника. Американские квакеры, защитники тюрем, верили, что результатом лишения свободы могут стать покаяние и обращение. В более поздних аргументах в пользу тюремного заключения утверждалось, что тюрьма является лабораторией по преобразованию новой личности. Было найдено замечательное разнообразие доводов в пользу тюрем, используемых ради так называемого "целенаправленного страдания (по словам Н.Кристи)"169.

Кроме того, Зер Ховард показывает, что современное судопроизводство, построенное на состязательности и применении многочисленных законов и вторичных правовых норм предельно затрудняет для правонарушителя и пострадавшего возможность осознать, что же с ними случилось, а для правонарушителя - раскаяться.

Ради справедливости, надо заметить, что государство не только способствовало созданию "карательного правосудия" (термин З.Ховарда). В древнем Риме власть помогла создать такие процедуры судопроизводства, которые сделали граждан равными перед законом, а сами решения судей более справедливыми. Именно в Риме складывается идея права: под ней понимается гарантированная для человека властью и законом справедливость. Собственно уже Аристотель пытался понять, как можно измерить и гарантировать справедливость, где так сказать мера справедливости, но он, решал эти проблемы в этической плоскости. Идея римского права перемещает акценты: с этических поисков в плоскость управления и организации (справедливость - прерогатива власти), от тонких, но достаточно неопределенных рассуждений в области этики к более грубым, но точно измеренным и гарантированным действиям властных субъектов и подчиненных им судов. В целом, право как бы зажато между тремя полюсами: справедливостью, гарантированной властью и законом, справедливостью, как ее понимает отдельный человек (можно ее назвать "персональной") и справедливостью, декларируемой обществом (назовем этот тип справедливости "общественным идеалом права").

В настоящее время в нашей стране все эти три типа справедливости вошли в противоречие друг с другом и, кроме того, разными субъектами культуры понимаются по-разному. Возвращаясь к теме ювенального правосудия, заметим, что сегодня по отношению к подросткам и молодым людям не срабатывает именно идея справедливости. По сути, она вообще не просматривается непосредственными участниками правового конфликта, и понятно почему. Что собой представляет конфликт в социальной сфере? Один человек причиняет вред другому: крадет, осуществляет насилие и т. д. Как правило, большинство конфликтов (во всяком случая в нашей культуре) разрешается вовсе не сфере права: люди договариваются между собой, обращаются к посредникам или общине, иногда просто избегают разрешать возникшую проблему (поскольку себе дороже). Когда же они обращаются в суд, то решение возникшего конфликта опосредуется массой законов и действием непонятной обычному человеку машины правосудия, намертво спаенной с репрессивным механизмом наказания. Человеку, оказавшемуся вовлеченным внутрь этой мегамашины (неважно, в каком качестве: обвиняемого или пострадавшего, а часто даже и юристу), совершенно непонятно, каким образом здесь проявляется и действует справедливость. Тем более что, как я старался показать, законы, по которым судят, основываются на антропологической модели, совершенно не учитывающей маргинальность и особенности личности правонарушителя.

Пытаясь вернуть в правовую плоскость идею справедливости, Зер Ховард предлагает обратиться к исходному ситуации социального конфликта, чтобы заново обсудить его смысл и формы разрешение. Он предлагает построить другую процедуру, в которой бы участники правового конфликта могли уяснить смысл конфликта, определить приемлемый для всех способ его разрешения, контролировать процедуру и характер разрешения конфликта. Конкретно, Зер Ховард предлагает свести на посреднической почве (семьи, соседей, общины, правозащитных организаций) правонарушителя и пострадавшего, с тем, чтобы они совместно уяснили и осознали смысл происшедшего с ними, нащупали точки соприкосновения и понимания, выработали план шагов по примирению, направленных на возмещение ущерба, помощи пострадавшему, собственное изменение и развитие. При этом в случае удачного разрешения дела, обвиняемый не подвергается наказанию; он под контролем посредников и властей начинает осуществлять намеченный план примирения (см. подробнее170).

Зер Ховард не ограничивается только пропагандой идей примирения, он идет значительно дальше, пытаясь сформулировать новую, как он пишет, парадигму правосудия, которую он называет "восстановительным правосудием".

"Если преступление, - пишет он, - это причинение вреда, то что такое правосудие? И снова Библия указывает нам верный путь. Если преступление наносит людям вред, правосудие должно ставить себе целью восстановление справедливости, добрых отношений. Когда совершается зло, основным вопросом должно быть не "как следует поступить с преступником?" или "что преступник заслуживает?". Вместо этого следует спросить "что надо сделать для восстановления справедливости?". Вместо определения правосудия как возмездия, мы будем понимать его как восстановление. Если преступление - зло, то правосудие должно исправлять его и способствовать исцелению... Конечно, мы не можем гарантировать полное восстановление, но подлинное правосудие должно поставить себе целью создание условий, в которых этот процесс мог бы начаться... Первоочередной целью правосудия должно быть, следовательно, возмещение ущерба и исцеление пострадавших"171.

Чтобы понять, насколько процедура примирения и восстановительного правосудия больше подходят для подростков и молодых людей, рассмотрим сначала особенности подросткового возраста, а затем и некоторые моменты формирования личности правонарушителя.

"Отрочество,- пишет М.Кле,- период жизни, лежащий между детством и взрослостью. Это кажущееся простым определение содержит проблему, особенно если речь заходит о конечной точке отрочества... Основным событием отрочества является постепенное включение в мир взрослых; этот социальный переход не нужно путать с биологическим феноменом пубертатного развития. В самом деле, несмотря на отдельные вариации, в целом пубертат везде наступает в одно и то же время и его биологические последствия везде одинаковы, имеют всеобщий характер, однако время окончания отрочества и признания взрослого состояния значительно варьируется в разных культурах. Уже первые антропологические исследования сильно изменили представления об отрочестве, отведя центральную роль в этом возрасте социальным факторам развития и показав, что особенности подросткового периода, так же как и его продолжительность детерминируются социальными институтами, с помощью которых общество обеспечивает переход от детского состояния к взрослому"172.

Подростковая культура начинает формироваться, когда родители (общество) посылают ребенка в школу, где от него, особенно при переходе от начального звена обучения к среднему, требуют действовать самостоятельно. В значительной степени и школа и родители блокируют теперь для ребенка возможность решать свои проблемы в сфере игры и фантазии (сказки). Напротив, объем обучения постоянно возрастает, а требование действовать рационально становится основным. Существенно изменяются и социальные отношения: вместо родительской опеки и поддержки складываются двусторонние властные (с педагогами и значимыми взрослыми) и равноправные (с друзьями) отношения.

У подростка самостоятельное поведение, опирающее на образ себя, часто, входит в противоречие с его реальным поведением и отношениями, которые сформировались в этот период. Возникшие при этом проблемы вызывают как негативные переживания, так и особые формы поведения - упрямство, конфликты, отрицание взрослых, самоуничижение, стремление любой целой доказать свою значимость и т.п. Но рано или поздно эти проблемы приводят к уточнению или смене образа себя, в результате чего начинается новый цикл развития подростка. Через такую неоднократную смену образа себя подросток нащупывает более реалистическую позицию в мире взрослых и осваивает более реалистические формы поведения.

Однако освоение подростками реалистических форм поведения в современной культуре затруднено рядом обстоятельств. Здесь роль искусства и СМИ, стирающих границы между разными реальностями, а также вымыслом и реальностью, приучающих рассматривать виртуальную жизнь как обычную, а обычную как виртуальную, здесь новые, допускающие относительность и плюрализм, способы понимания и истолкования жизни, права и морали, здесь и значительно расширившиеся возможности (и соблазны) социальной жизни, наконец, свой вклад в проблему вносит также общее ощущения кризиса современной культуры, не оставившего в стороне как семью, так и буквально каждого человека.

Сложный характер переходов от одной культуры человека к другой обусловливает и непростые проблемы теоретического объяснения отношений между возрастами. Например, обсуждая переход от отрочества к взрослому состоянию Кле пишет, что

"основная проблема в установлении продолжительности отрочества в ходе индивидуального развития состоит в определении его конца. Отрочество заканчивается с вхождением человека в мир взрослых, однако, по крайней мере в нашем обществе достижение взрослого статуса не имеет точных, общепринятых критериев. Переход от отрочества к взрослости представляет скорее, усложняющийся процесс, за которым стоит важный период индивидуального развития. Можно выделить определенное число событий, которыми отмечен этот переход: окончание учебы, включение в рынок труда, уход из родительского дома, нахождение партнера и создание собственной семьи. Однако как мы уже отмечали порядок этих событий и время их протекания меняются в ходе истории. Достижение взрослого статуса также меняется в зависимости от эпохи и культуры; в нашем обществе оно не институализировано и определяется по смутным, изменчивым критериям... Небольшую ясность вносит Хоррокс, когда утверждает: "Отрочество кончается, когда индивид достигает социальной и эмоциональной зрелости и получает опыт, способность и желание принять на себя роль взрослого, выражающуюся в широком веере поступков - так, как она задана культурой, в которой живет".

Эти дефиниции отражают, скорее, замешательство исследователей, когда речь заходит об исчерпывающем определении окончания отрочества; этот период развития между детством и взрослостью, имеющий биологическое начало и определяемый культурой конец"173.

Для нашей темы особенно важно понимание, что подросток - это человек с еще неустоявшимися взглядами, личность, находящаяся в процессе становления, ориентированная, с одной стороны, на значимых других, с другой - на образ себя, конституированный самой личностью. Личность подростка существенно отличается от личности взрослого, как в плане ценностей, так и возможностей по взрослому осознавать свои действия и управлять ими.

Но все эти проблемы меркнут в сравнении с теми, которые встают в случае с множественной личностью и другими родственными с ней категориями молодых людей. У Миллигана, как мы помним, не сформировались основные структуры, характерные для нормального развития личности, а скажем, у Диты Синициной они все асоциальны (асоциальны они и у многих псевдоличностей Миллигана). Могут ли Билли и Дита понять, что делают и какие последствия проистекают из их противоправных поступков? Если и могут, то или не относят все это к себе, или не считают такие действия значимыми, или даже, напротив осознают их как нормальные и допустимые.

Другой вопрос. В какой мере Миллигана или Диту можно было бы включить в практику восстановительного правосудия? Но возможно, более серьезный вопрос, как склонить их к искреннему поведению и отношению, а не имитации того, что от них хотят юристы и психологи? Наконец, возможно, что для указанной категории лиц, нужно создавать совершенно новые реабилитационные практики.

Например, может быть стоит формировать специальные реабилитационные социумы, где бы реальные или потенциальные Миллиганы и Диты Синицины жили нормальной жизнью вместе со специалистами (психологами, психиатрами, врачами, социологами, социальные работники и др.). Там бы они учились, работали, делали карьеру, создавали семьи, рожали детей. При этом среда и условия жизни в этом социуме должны быть устроены так (отдельный вопрос, как этого добиться), чтобы блокировать асоциальные поступки и напротив способствовать тому, чтобы Миллиганы и Диты постепенно уясняли нормальные социальные требования и обычаи. Большую роль в таком развитии событий играли бы специалисты, которые тоже жили бы здесь нормальной, в данном случае профессиональной жизнью. Отношения между обычным социумом и реабилитационным могут быть различными: например, частичная изоляция или возможность для специалистов свободного перехода в обе стороны при выборочном переходе тех, кто подлежит реабилитации. Понятно, что создание подобного социума сверх дорогое удовольствие, но в десять дороже оставлять без изменения все как есть сегодня.

2. Удачные примеры психотерапевтической помощи.

Рассмотрим работу Павла Волкова, о котором я писал во второй главе в параграфе «множественная личность душевнобольного». Как мы помним, П.Волков пытался помочь пациентка Свете, которая страдала шизофренией. Индивидуальными предпосылками формирования деформированной (шизофренической) реальности в данном случае выступили такие факторы как независимость личности (уже в детстве), привычка жить событиями символического мира (жизнь книгами, фантазиями, мечтами), непримиримость к недостаткам других, осознание своей исключительности и особенности. Замечу, что эти предпосылки характерны как для формирования многих вполне благополучных людей, так и для становления представителей интересующих нас категорий.

Неблагополучие и проблемы своей жизни, обусловленные конфликтными отношениями с окружающими людьми, Света объяснила, построив теорию “удачников – неудачников”; она считала, что удачники составили против нее заговор. Именно эта теория становится основой кристаллизации деформированной реальности, а также направляет переосмысление жизни Светы. С точки зрения событий этой теории, Света интерпретирует теперь свои взаимоотношения с окружающими, а также события прошлой жизни. Кроме того, она под данную теорию меняет образ жизни и реальные взаимоотношения с другими людьми. Жизнь в деформированной реальности хотя и отвечала теории “удачников-неудачников”, но скоро становится невыносимой. Здесь большую роль сыграли не только четыре госпитализации, но и реальное нарушение взаимоотношений (конфликты) с людьми. Поэтому, встретив П.Волкова, Света была уже готова приложить значительные усилия, чтобы выбраться из мира деформированной реальности.

Как же П.Волков сумел ее убедить, что нужно перестать бороться против удачников и начать действовать, сообразуясь с социальными обычаями (обыденностями окружающих ее людей)? Во-первых, он сыграл на ее безумном страхе перед госпитализациями, во-вторых, воспользовался тем, что в своей основе Света была рациональной личностью и поэтому рациональные соображения, если они не противоречили ее деформированной реальности, принимались как весомые доводы, в-третьих, Павел учел профессиональный талант Светы симулировать ситуации, которых на самом деле не было. Например, чтобы убедить председателя ВТЭКа разрешить Свете работать, П.Волков сказал ей: “Света, если хотите работать, нужно сыграть”. Света все поняла и, включив диссимуляцию, убедила председателя гораздо лучше меня. Ей поверили на ВТЭКе, что вся болезнь позади, хотя на самом деле больная была такой же, как и раньше, только научилась благодаря нашим беседам диссимулировать”174.

«С началом нашей работы, - пишет П.Волков, - больная уже не попадает в больницы, через год снимает инвалидность и возобновляети работу по специальности ассистента режиссера, резко сокращает прием психотропных средств. В дальнейшем отмечается несколько тяжелых песихотических обострений, но благодаря нашему контакту даже в эти периоды удается обойтись без госпитализаций и, продолжая работу, переносить обострения при минимуме лекарств…Успех психотерапии, быстро приведший к неожиданной социальной реабилитации, удивил всех, кто близко знал больную”. Да и как не удивляться, если психиатры считали Свету безнадежной. Например, председатель ВТЭКа по поводу нею сказал буквально: “Да она же в доску сумасшедшая! Я ее отлично помню по предыдущему ВТЭКу, она там такое несла”175.

Таким образом, в данном случае мы рассматриваем, безусловно, такой пример психологической помощи, которую можно считать получившейся и эффективной. Прежде чем описывать шаги примененной в данном случае терапии, посмотрим, какими методологическими установками руководствовался П.Волков.

“В процессе работы с психотиками, - пишет он, - я пришел к незамысловатой “идеологии” и несложным принципам. Самое главное доверительный контакт больного и врача возможен лишь при условии, если врач принимает точку зрения больного. Это единственный путь, так как больной не может принять точку зрения здравого смысла (именно поэтому он и является больным). Если пациент чувствует, что врач не только готов серьезно его слушать, но и допускает, что все так иесть, как он рассказывает, то создается возможность для пациента увидеть во враче своего друга и ценного помощника. Как и любой человек, больной доверится лишь тому, кто его принимает и понимает (обратим внимание – врач как друг и помощник, как понимающий и принимающий. - В.Р.)…

Больной в случае доверия может посвятить врача в свой бред и начать советоваться по поводу той или иной бредовой интерпретации. Таким образом, врач получает возможность соавторства в бредовой интерпретации. В идеале психотерапевт будет стремиться к тому, чтобы пациент со своим бредом «вписался», пусть своеобразно, в социум. В бредовые построения врач может вставить свои лечебные конструкции, которые будут целебно действовать изнутри бреда…

Психотерапевту следует развивать тройное видение. Он должен уметь одновременно видеть проблемы пациента так: а) специалист-психиатр, б) просто здравомыслящий человек, в) совершенно наивный слушатель, который верит каждому слову психотика и считает, что все так и есть, как тот говорит. Последнее видение с необходимостью требует способности живо ощутить (то есть не только умом, но и своими чувствами) психотический мир…

Я являюсь сторонником Юнговского принципа, что вместе с каждым больным нужно искать свою неповторимую психотерапию. Моя больная сама распорядилась, какой быть психотерапии. Света наотрез отказалась понимать свое страдание символически, психоаналитически или религиозно. Она имела крайне реалистический подход, и потому психотерапия получилась такой же”176.

Здесь стоит отметить два разные момента: собственно гуманитарную стратегию мысли (идея неповторимой, под конкретного человека психотерапии, совместного движения психотерапевта и больного, удерживание одновременно двух планов – понимание человека через живое общение и взаимодействие и как заданного теоретическими психологическими представлениями) и стратегию, которую можно было бы назвать “троянским конем”. Эта стратегия состоит в том, чтобы, установив контакт с пациентом, повести его, способствовать формированию у него поведения, которое с объективной точки зрения выглядит абсолютно нормальным, а затем и на самом деле становится нормальным. Для этого, во-первых, переинтерпретировались события деформированной реальности (да, преследования, но понятные по своим мотивам и логике), во-вторых, вводился новый уровень управления поведением, состоящий в имитации для остальных людей нормального поведения. Когда Свет научилась вести себя и жить нормально, деформированная реальность стала ненужной, мешающей, именно поэтому от нее можно было отказаться.

Второй план работы П.Волкова состоял, с одной стороны, в культивировании всех здоровых стимулов жизни (поддержки значимых для Светы реальностей здоровой личности), с другой – в блокировании форм поведения, исходящих из деформированной реальности.

В работе 1994 года “Психология и культурное развитие человека” я на материале суицида обсуждал сходный вариант. Сделаю небольшое отступление и воспроизведу конкретно, что там утверждалось.

Потенциальный суицидент выстраивает в своем сознании особую “пессимистическую” реальность, оборонительный пояс толкований и объяснений всего происходящего с ним (подобную реальность я первоначально и назвал “деформированной”). Все факты, подтверждающие его горькую судьбу или решение покончить с собой, он принимает с радостью и усиливает до неопровержимости, зато другие, противоречащие выстроенной концепции, он переосмысляет и выводит из игры. Его ум плетет сложнейшие умозаключения, укрепляющие пессимистическую реальность, а чувства придают ей жизненность и непосредственность. Поэтому любая попытка вывести потенциального суицидента из штопора самоубийства часто только усиливают его стремления. Психиатр оказывается перед сложной дилеммой: он должен изменить реальность и решения больного, но все его попытки зачастую лишь укрепляют их. Пациент не слышит врача или слышит и видит лишь то, что ему хочется.

В этом случае штурмовать в лоб реальность потенциального суицидента бесполезно. Именно поэтому некоторые психиатры пришли к мысли, что только сам больной может изменить свою реальность, роль же врача помочь ему в этом. Однако каким образом это сделать?

Прежде всего психиатр, очевидно, должен заслужить доверие своего подопечного. Для этого ему нужно хотя бы временно войти в пессимистическую (деформированную) реальность суицидента, принять ее как свою. Этическая сторона подобного “вчувствования”, погружения в реальность больного состоит в честном принятии его личности, проблем, переживаний, видения. На этой стадии терапии психиатр искренне пытается понять, почувствовать своего подопечного, не схематизировать его, не подгонять под существующие концепции личности. Врач сохраняет открытыми все свои чувства и способности, чтобы принять сложную, амбивалентную личность своего подопечного.

Нащупав контакт с пациентом, войдя к нему в доверие, став на время как бы таким же больным (сохраняя, однако, здоровым свое Я), психиатр вступает во вторую стадию лечения. Он пытается нащупать те “пораженные” психические структуры и реальности потенциального суицидента, которые предопределили его психическоле состояние. Мало того, что психиатр должен погрузиться в пессимистическую реальность, пройти те круги ада, в которые тот оказался ввергнут, врачу каким-то образом необходимо воздействовать на своего пациента. По характеру это воздействие, безусловно, является гуманитарным: одно сознание против другого, реальность больного против реальности психиатра, не одно сознание, а два, не одна реальность, а две.

В данном случае психиатр не может отделаться только своими профессиональными навыками, больной требует всех его сил, может быть даже высшего напряжения его сознания. Спасая жизнь своего пациента, психиатр прибегает к любым средствам, позволяющим изменить реальность суицидента: повлиять на его мировоззрение, изменить шкалу ценностей, вдохнуть в него новую жизнь, силы и энергию. Часто больного удается вывести из штопора суицида, но жизненных сил у него не прибавляется, и в следующей сложной жизненной ситуации человек снова оказывается у роковой черты. Вариантов здесь бесконечное число. Но направление усилий понятно: вывести больного из пессимистической реальности и способствовать изменению его ценностей, повышению жизненности, стимулировать сознательное отношение к своей жизни и судьбе. Идеал – выздоравливающий становится на путь сознательного, умного делания себя, работы над собой, борьбы со своей пессимистической реальностью - ради жизни, радости, полноты бытия177.

Приведу теперь два характерных фрагмента из бесед П.Волкова со Светой.

“В обобщенном виде то, что я пытался донести до Светы, звучит примерно так: Я знаю, что ваши действия понятны, но кому? Вам и мне. А окружающим? Согласитесь, что окружающие видят лишь ваше внешнее поведение, оценивают его стандартной меркой, по которой оно получается ненормальным…Для госпитализации нужен повод, и вы его давали…у вас есть выбор: либо продолжать жить по-прежнему и с прежними последствиями, либо вести себя не нарушая писанных и неписанных договоров, тем самым избегая больниц…

Нельзя обменяться душами и личным опытом. У нас есть вариант. Первый: каждый старается доказать свою правоту, при этом никакая правда не торжествует и между нами конфликт. Второй: каждый соглашается, что все имеют право на свою правду и свой миф, при этом в глубине души считает правым себя, но в реальных отношениях корректен и строит эти отношения не на расхождениях, а на сходстве. Если люди не хотят конфликта, они должны строить свои отношения на общих или нейтральных точках соприкосновения, не претендуя на общепринятость своих мифов”178.

Важными моментами помощи и исцеления Светы были также общение, поддержка, культивирование всех положительных аспектов жизни. Чтобы пройти сквозь психоз, - отмечает П.Волков, -

“нужно иметь направление и ориентир, нужно иметь непсихотические ценности и смыслы, которые сохраняются даже на высоте психоза. У моей больной такие ценности есть. Дочь Оля, работа, собственное творчество. Смысл, освещая жизнь, гонит вместе с душевным мраком все привидения”179.

Хотя П.Волков использовал в своей работе со Светой разнообразные психологические представления, в частности, разработанную им характерологию и типологию психических заболеваний, он не редуцирует Свету к этим представлениям, а использует их для определения стратегии ближащих и более отдаленных гипотетических действий. Эти действия составляют только один план его работы, другой – совместное движение со Светой, анализ того, что получается из этого движения, даже пересмотр собственных представлений. Например, вынужденный использовать ее способность к диссимуляции, П.Волков пишет следующее.

«Возникает этическая проблема: что же, моя позиция лицемерная, неискренняя?...суть в том, что подыгрываешь и лицемеришь с болезнью, а общаешься с человеком, более того – до человека в данной ситуации можно добраться лишь ценой подыгрывания болезни. Другого пути нет»180.

Можно говорить, что в жизни Светы три раза складывалась личность. Первую личность мы наблюдаем до болезни, вторые две (шизофреническую и нормальную, но полуобморочную, подавленную) во время болезни, третью после выздоровления. Наиболее интересно, как складывается новая здоровая личность. Она формируется, когда Света пошла на компромисс относительно своих представлений, выбрав путь имитации здорового поведения, когда она учится новому поведению, когда с кровью смиряет свою прежнюю личность. Света

«сама в целях защиты, - пишет П.Волков, - стала тянуться к простой тихой жизни, в которой нет конфронтации и борьбы…Почему это служит цели защиты? Потому что и мир, соответственно, оказывает меньше противодействия. Но отказ от прежней духовно-психологической ориентации с высокими претензиями, в которые было вложено много эмоциональной энергии, очень непрост. Переход в иную манеру существования, более бедную с точки зрения Светы, может быть совершен лишь через слезы, боль, нравственный протест, ламентации и истерики (и добавим через переосмысление собственной жизни и личности, через формирование нового скрипта, в котором роль конфликтных отношений была уже другая). – В.Р.»181.

Так что новая личность Светы действительно рождалась в муках. Андрей Пузырей обратил мое внимание, что в рамках подобной стратегии можно, в свою очередь, реализовать два разных подхода: один можно назвать «адаптационным», другой – «преобразующим» или собственно «развивающим». Адаптационный подход ориентирует пациента именно на адаптацию, на «блестящее приспособление к дефекту», как удачно выразился однажды психотерапевт Консторум. Этот случай мы имеем как раз на той стадии лечения, когда Света училась имитировать нормальную жизнь, сохраняя при этом в неизменности все свои болезненные представления, то есть, оставаясь в рамках деформированной реальности. В развивающем варианте происходит, так сказать, настоящее преображение пациента. Он, естественно, не без помощи психотерапевта, проходит через экзистенциальный кризис, переосмысляет свои представления и ценности, часто кардинально меняет образ жизни. Как правило, в этом случае и психотерапевт вынужден пересматривать определенные свои представления, ведь он должен не просто направить человека на путь выздоровления, а помочь ему стать человеком.

В статье "Навязчивости и "падшая вера" психотерапевт П.В.Волков описывает другой свой удачный опыт помощи своему пациенту, страдавшему тревожностью и ритуалами навязчивости (например, он не мог начать никакого дела, не сделав предварительно что-либо три раза) на основе метода, который он называет "аналитической вершиной психотерапии.

"Для целебного эффекта, - пишет П.Волков, - нужно было что-то более глубокое: душевное изменение в пациенте, изменение целостное, затрагивающее всю душу, а не только разум". Начал работу П.Волков достаточно традиционно: он анализирует симптомы своего пациента и его личность. "Пациент, - пишет П.Волков, - мучился сложным психопатическим расстройством, страдая неотступной тревожностью по поводу различных жизненных обстоятельств". Но одновременно П.Волков отказывается от обычной психотерапевтической позиции знающего и направляющего, решив, что он будет рассматривать и обсуждать проблемы пациента вместе с ним самим. "Терапевт должен выступать для пациента партнером по бытию, "сопутчиком", в какие-то моменты сталкером. Для этого желательно, чтобы и сам терапевт был духовно близок к этому типу пациентов"182.

Дата добавления: 2015-11-04