Во-вторых, современный человек, о чем Мишель Фуко говорит уже не столь ясно, это человек предельно внимательно относящийся к "Реальности", поскольку, судя по всему, он сформирован человеческими практиками (дискурсами), тем, "что люди делают и то, какими способами они это делают". При этом, правда, остается непонятным, как первая сторона человека соотносится со второй, как перекидывается мостик от меня как свободной, даже эзотерической личности (ведь требование "нашей собственной работы над нами как над существами, обладающими свободой" - есть, по сути дела, эзотерическая установка) ко мне как существу предопределенному реальностью, обусловленному социальными и культурными дискурсами. Некоторый ответ на решение этого вопроса проливает отказ Фуко разделять социально-инженерные ценности и наоборот его установка на экспериментальный и частный характер человеческих усилий, которые однако должны иметь какой-то социальный и исторический смысл.
"Я хочу сказать, - пишет Фуко, - что эта работа, производимая с нашими собственными пределами, должна, с одной стороны, открыть область исторического исследования, а, с другой - начать изучение современной действительности, одновременно отслеживая точки, где изменения были бы возможны и желательны, и точно определяя, какую форму должны носить эти изменения. Иначе говоря, эта историческая онтология нас самих должна отказаться от всех проектов, претендующих на глобальность и радикальность. Ведь на опыте известно, что притязания вырваться из современной системы и дать программу нового общества, новой культуры, нового видения мира не приводят ни к чему, кроме возрождения наиболее опасных традиций"158.
Но нужно заметить, что установки Фуко на работу с самим собой, на критику как "на создание нас самих в нашей автономии" тоже могут выглядеть утопическими, если их понимать чересчур натурально и психотехнически.
Но оставим пока этот вопрос и вернемся к теме современности. Существуют эпохи, когда проблема современности может быть правильно поставлена только в проектном залоге, то есть, например, не что есть современный человек, а какой человек может считаться современным, какими качествами должен обладать такой человек? Другими словами, речь идет о замысле человека, о человеке, по выражению М. Мамардашвили, «возможном». Именно такой возможный, и, одновременно, современный для античной культуры человек, выступал в текстах Платона под именем Сократа, такой же возможный человек говорил устами Августина в "Исповеди"; в "Речи о достоинстве человека" Пико делла Мирандолы опять же обсуждается не просто современный человек, а человек для Нового времени, которое только начиналось, возможный. По сути, каждая крупная культурная эпоха требует своего замысла возможного человека, осознаваемого, однако, философом или другим интеллектуальным провозвестником в "установке современности".
Нельзя ли сходно понять философскую задачу Мишеля Фуко? Его интересует человек, который бы отвечал современным реалиям: непрерывно меняющимся представлениям о мире, разным концепциям и истолкованиям Реальности, относительности познания, невозможности отличить культурную норму от патологии, уверенно провести черту между разумом и безумием, законом и преступлением, здоровьем и болезнью, определить место человеческой сексуальности, разрешить противоречия между установками Свободы и Власти и прочее. Но возможно ли в одной конструкции человека совместить эти требования, из которых мы перечислили только меньшую часть? Вероятно, Фуко думает, что возможно. Главную надежду при этом он возлагает на две идеи: критики разума как особого способа распредмечивания его содержаний и, одновременно, способа "непрерывного создания нас самих в нашей автономии" и учет исторических дискурсов, которые "привели к конституированию нас самих и к нашему самосознанию субъектов того, что мы делаем, мыслим и говорим".
Здесь, однако, возникает принципиальный вопрос, как понимать и первое и второе: идет ли речь о способностях человека и условиях его формирования или об абстрактных ценностных установках? Критика - это критические способности человека или отношение, которое может быть реализовано не столько человеком, сколько "структурой деятельности", как, например, в Новое время эстетическое отношение было реализовано в форме практики и концепций искусства (на основе которых формировалась и эстетические способности людей)? Дискурсы - это индивидуальные условия социализации и развития человека или опять же определенные внеиндивидуальные структуры деятельности? Создание нас самих - это индивидуальная деятельность, направленная сама на себя и ее носителя, или внеиндивидуальное отношение? Различия в ответах с очевидностью влечет за собой разные предположения о природе возможного человека. В одном случае человек - это физиологическое и психическое существо, которое всего лишь развивается, например, совершенствуя свои критические способности или способности рефлексии. В другом случае - новые способности человека, характеризующие его современность - это превращенные формы иных отношений: социальных, властных, семиотических, аксиологических и т. д. Идея дискурса вроде бы склоняет нас ко второму ответу, но общая антропологическая система понятий, которые Фуко использует, заставляет думать, что человека Фуко понимает еще достаточно традиционно. Чтобы лучше понять это, вернемся еще раз к «Пиру» Платона.
Поставим теперь такой вопрос: существовала ли в природе любовь, заданная концепцией Платона? Что Платон описывает: существующие в его культуре формы любви и связанные с ними качества человека или...? Очевидно, что к моменту создания "Пира" платоновской любви и соответствующих психических свойств нового человека еще не было. Но они вскоре появились, поскольку концепция Платона не только приглянулась тем философствующим и просто образованным грекам, которые тянулись к новому, но и стала для них руководством в практике любви. Иначе говоря, мы можем предположить, что платоновская любовь как важный аспект современного платоновскому окружению нового человека была конституирована усилиями самого Платона и других участников нового дискурса. Средствами подобного конституирования выступили философские знания и концепции, диалоги типа "Пир", наконец, практические образцы новой платонической любви, распространившиеся в греческой жизни в пятом и четвертом веках до нашей эры. Безусловно, в практике военного воспитания и "эзотерического философствования" существовали предпосылки, облегчавшие формирование платонической любви, но не более того. В конце концов платоническую любовь нужно было именно изобрести, интеллектуально сконструировать, внедрить в практику жизни. В этом смысле можно утверждать, что Платон в своем диалоге не описывает некие психические свойства современного человека, которые только ему удалось увидеть (хотя он делает вид, что именно этим занимается), а замышляет, проектирует эти качества. При этом Платон реализует прежде всего себя, свои представления о современном человеке, о его жизненном пути, ведущим, как был убежден великий философ, к уподоблению человека богам, к бессмертию. Важно и то, что, как показала дальнейшая история, замысел Платона в отношении любви (в отличие от платоновского замысла идеального общества и государства) удалось полностью реализовать, то есть, действительно, в античной культуре довольно быстро сложились черты нового человека, столь убедительно описанные в "Пире". Но вернемся к тезисам Фуко.
Не должны ли мы сегодня предположить, что и все другие психические и культурные качества человека не являются органическими, что они все в то или иное время были сформированы и конституированы в определенных дискурсах и практиках? В том числе и способности к критике и рефлексии, к мышлению и разуму. Но тогда проблема современного человека должна ставиться иначе. Какие, спрашивается, новые дискурсы уже не обеспечиваются традиционными антропологическими свойствами человека? Что мы сегодня делаем, мыслим, говорим, чувствуем настолько иначе, что это требует сочинения и изобретения новых качеств человека, и каких?
Не знаю, как для Фуко, но для меня, точно, существуют несколько таких ситуаций. Первую ситуацию можно охарактеризовать следующим образом. Современным выглядит такой подход, когда мы понимаем искусство и другие символические дискурсы (например, научное творчество, проектирование, инженерию, дизайн и т. п.) не просто как мимезис (подражание, выражение в отношении реальной жизни), а как самоценные и полноценные реальности, не менее подлинные, чем, например, физический мир. Свойство мимезиса необходимо рассматривать при этом как вторичное и необязательное.
Вторая ситуация. Современным является признание реальности и мира личности соизмеримыми с реальностью Социума. Этот принцип предполагает, в частности, отказ от редукции индивидуального и личного к социальному (родовому). Как известно, в русской философии достаточно последовательно этот взгляд проводил Н.Бердяев, развивая идею несотворенной свободы.
Третья ситуация. Современным выглядит подход, когда человек, не отказываясь от своего мира и видения, признает другие реальности и учится жить и мыслить в сложном пространстве многих разных реальностей. При этом речь идет не о том, чтобы примириться с "интеллектуальной шизофренией" и относительностью, а о действительно революции человеческого мышления. Вероятно, должно измениться само понимание "существования-реальности", приняв в себя процедуры истолкования и серьезного признания других, несовпадающих с нашими подходов к действительности.
Четвертая ситуация. Современное поведение человека характеризуется таким важным понятием как ответственность. Человек должен быть ответственным перед собой, другими, миром, и тем, что невыразимо, но может быть названо то Реальностью, то Богом, то как-то иначе. Ответственность предполагает как внимание к Реальности, так и выбор, но также периодическое сознательное самограничение собственной свободы. В ценностном отношении ответственность отсылает нас к таким вообще-то традиционным идеалам как сохранение жизни, терпимость, помощь и сотрудничество, уважение чужой точки зрения и собственности и таким усилиям как культивирование Любви, Красоты, Света, противостояние тенденциям, разрушающим культуру и т. п.
Совершенно особая проблема, какая конструкция человека может обеспечить требования, удовлетворяющие этим ситуациям. Конечно, не имеет смысла отказываться от идей Разума, автономии и определенности человеческого сознания ("Я"), Критики и Рефлексии, работы личности над собой. Однако и пользоваться им без переосмысления было бы ошибочно. Фуко не случайно говорит, что современный человек должен постоянно восстанавливать свою автономию и определенность. Но если понимать эту работу в традиционной антропологической модели, то, как мы уже отмечали, речь идет всего лишь о еще одной способности и всегда ее действие будет загадочно. Загадочно работает наш Разум, указывая выход из безвыходных ситуаций, загадочны Рефлексия и Критика, извлекающие новые содержания из старого материала, особенно загадочно наше "Я", обеспечивающее единство и определенность нашего сознания и жизни. Будет теперь еще одна загадочная способность человека - воссоздавать себя, выявляя свои границы, конституируя автономию и определенность своего индивидуального существования.
Но если, например, понять все, действительно, через идею дискурса, а также идей, связанных с последней (идеи первичной семиотической обусловленности, идей объективации и оестествления, идей вторичности содержаний человеческого сознания и психики и ряда других), то в этом случае решение Фуко уже не будет казаться столь ясным. Да, современный человек вынужден себя постоянно воссоздавать в своей константности и автономии. Но что это означает, как это возможно, на что при этом человек может опираться? Кажется, что только на самого себя и Разум, однако именно они сами в современной культуре нуждаются в опоре и воссоздании.
Анализ показывает, что, воссоздавая себя, мы реально опираемся на помощь других, на саму творческую работу (усилия) по воссозданию (в том смысле, что анализируем ее неудачи или же ее ограниченные возможности), что в этой работе мы изобретаем средства самой работы (знаки, приемы и т. д.), что наши усилия являются эффективными лишь в той мере, в которой они совпадают с общим ходом нашей эволюции (развития), а также поддерживаются извне ситуацией, в которой мы находимся. Другими словами, воссоздать себя - это значит не только работать над собой, изменять, преобразовывать себя, но и выслушивать Реальность, встроиться в дискурс, высвободить место для встречи с самим собой, высшими силами, богом; вообще, каждое свое усилие сверять с усилиями иных сил и реальностей.
Не стоит и говорить, что Миллиган никогда не занимался строительством себя, да и не был к этому способен. Но за него это пытались сделать психиатры и Дэниэль Киз (чтобы написать свою книгу). Однако какую личность они строили? Понимаемую традиционно и психоаналитически. Они считали, что Билли рассыпался на 24 отдельных личности, и что, если эти личности собрать и слить в одну, то вот вам - нормальный человек. В каком смысле нормальный, в том отношении, что он не будет грабить и насиловать других? Сегодня не будет, а завтра подобно миллионам, сошедших с рельс, маргиналов, алкоголиков, наркоманов, душевнобольных, преступников вернется к этому асоциальному занятию. Нормальный Миллиган – это человек, возвращенный назад, в лоно нашей безумной цивилизации и поэтому склонный при том сценарии развития, которое он имел, к новым преступлениям или душевным болезням.
Заканчивая эту главу, стоит обратить внимание на то, что введенное психологами в оборот представление о множественной личности не совсем удачное. Если рассматривать личность, как это делаю я, то есть как проходящую указанные три этапа становления (на первом складывается конституирующая инстанция, на втором – самостоятельное поведение, на третьем – самодетерминация), причем, на каждом этапе учитываются социальные требования и ожидания, то «личности» Миллигана нельзя подвести под соответствующее понятие. Что же это тогда такое, если не личности? Как мы помним, Артур и Рейджен считали их настоящими людьми. Я же склонен думать, что «личности» Миллигана – это не личности, а разные обособившиеся режимы его жизни. Не являясь сам личностью (у Билли не сформировалась ни конституирующая инстанция, ни самостоятельное поведение, ни самодетерминация), наш герой не мог породить и отдельные личности. В то же время осознавал он свои режимы и состояния как самостоятельные субъекты – настоящих людей. Лучше «личности» Миллигана называть «псевдоличностями», а термин «множественная личность» заменить другим.
Глава четвертая. Действия общества в отношении множественной личности.
Миллигана лечили в нескольких психиатрических больницах, он сидел в тюрьме, ему пытались оказать психологическую помощь высококвалифицированные психотерапевты. Конечный результат нулевой, хотя на промежуточных стадиях казалось, что Билли или встал на путь выздоровления или уже практически здоров. В связи с эти имеет смысл обсудить указанные две указанные социальные практики – тюремное наказание и психиатрическую (психотерапевтическую) помощь.
1. Добровольное раскаяние или месть государства?
Что предполагало тюремное наказание Миллигана? Что он исправится и станет нормальным членом американского общества. Ничего этого не произошло, и, как правило, не происходит относительно других заключенных. Спрашивается почему. Здесь стоит обратиться, с одной стороны, к истории юриспруденции, с другой – к пониманию того, что такое преступление. Чтобы наше рассмотрение было конкретным, возьмем подростка и молодого человека (каким и описывается Билли в книге), а также более известную нам российскую ситуацию.
Не секрет, что в России растет число уголовных преступлений и других правонарушений, совершенных подростками и молодежью. В объяснении причин этого обращают внимание на сложную экономическую ситуацию, ломку социальных и общественных отношений, сокращение социальных расходов, на общий кризис российской культуры и другие сходные моменты. Со всем этим можно согласиться и одновременно поставить вопрос, а справедливы ли законы и право, действующие относительно этой категории населения, действительно ли нужно едва сформировавшегося или еще вообще несформировавшегося юного человека отправлять в колонию или тюрьму, где они ускоренными темпами пройдут "криминальные университеты".
В ответ на это возможный оппонент, особенно, если в его роли выступает прокурор, очевидно, воскликнет: "Так что ж их по головке гладить? Мы их и так день и ночь воспитываем и перевоспитываем. Да и законодательство у нас самое гуманное". И тут же в доказательство для примера приведет статью 20 часть 3 нового УК:
"Если несовершеннолетний достиг возраста, предусмотренного частями 1-ой и 2-ой настоящей статьи, но вследствие отставания в психическом развитии, не связанном с психическим расстройством, во время совершения общественно опасного деяния, не мог в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими, он не подлежит уголовной ответственности". "Вот видите, скажет он, наше законодательство предусматривает даже такое обстоятельство, как отставание человека в психическом развитии".
Анализируя этот довод, обратим внимание на несколько моментов. Сегодня наша медицина и педагоги утверждают, что в стране в психическом развитии отстает чуть ли не половина подростков и молодежи, а в колониях и тюрьмах этот процент значительно выше. Но не это главное. Как УК определяет критерии правонарушения с точки зрения личности? Правонарушение имеет место в том случае, если молодой человек не только нарушил закон, но и в полной мере осознавал общественную опасность своих действий (или бездействий), а также мог свободно руководить ими. Однако возникает вопрос, может ли средний обитатель исправительной колонии или тюрьмы (особенно, подросток или молодой человек) правильно осознавать совершенные ими противоправные действия? Например, А.Ратинов, Н.Константинова, Е.Собчик делают вывод, что "значение и использование преступниками нравственных понятий являются специфическими и не совпадают со значением этих понятий в соответствии с принятыми в нашем обществе нормами" (как сказал один из правонарушителей - "не для себя же ворую, а делюсь")159. А.Р.Ратинов отмечает, что от трети до половины правонарушителей не осознают последствий своих поступков160. О том же говорит и анализ личностных предпосылок правонарушений. Думаю, мысль ясна: сознание наших героев существенно отличается от того идеального и одновременно схематичного сознания, на которое опирается УК.
И свободно руководить своими действиями потенциальный правонарушитель, как правило, не может: он находится под сильнейшим воздействием криминально ориентированной группы. Когда известный криминолог Г.Шнайдер пишет, что "противоправные действия - это в принципе групповой феномен", то он всего лишь выражает общее убеждение современной науки161. На сходном убеждении построен и ряд криминалогических концепций, например, "теория дифференциальной ассоциации". В изложении Кресси ее основные положения звучат так:
"- Преступному поведению учатся...
- Преступное поведение усваивается в ходе интеракции (взаимодействия) с другими людьми в процессе общения.
- Важнейшая часть обучения уголовному поведению совершается в группах...
- Овладение криминальным поведением включает в себя изучение способов совершения преступлений...
- Человек становится преступником, когда усваиваемые им определения, благоприятствующие преступлению, перевешивают в его сознании образцы законопослушного поведения"162.
Теперь вопрос о воспитании и перевоспитании молодых людей и подростков в колониях и тюрьмах. Здесь основной вопрос, что больше оказывает влияние на развитие человека, попавшего в пенитенциарное учреждение: формальное воспитание в форме обучения и педагогических бесед или же действенные и страшные по своему воздействию наставления криминальных "учителей" (авторитетов, воров в законе и т.п.).
Обсуждая эту дилемму, Ховард Зер, автор книги "Восстановительное правосудие: новый взгляд на преступление и наказание" пишет.
"Усвоит ли юноша в тюрьме образцы ненасильственного поведения? Вряд ли. Скорее наоборот, тюрьма научит его еще большей жестокости. Сможет ли общество защититься таким образом? Возможно, но лишь на какое-то время: в конце концов, он выйдет на свободу и тогда, вполне вероятно, будет опаснее, чем до заключения. В тюрьме же он может стать опасным и для своих соседей по камере. Станет ли тюрьма сдерживающим фактором для новых преступлений? Можно спросить о том, удержит ли его заключение других, но более чем сомнительно, что оно скажется таким образом на нем самом.
Как я уже отмечал, существует даже большая вероятность, что он совершит повторное преступление из-за утраты навыков справляться с жизненными обстоятельствами и тех криминальных образцов поведения, которые он усвоит в тюрьме. Более того, тюрьма уже не сможет наводить на него ужас, так как он будет знать, что способен там выжить. Действительно, после двадцати лет тюрьма станет для него настоящим домом, и вне ее стен он будет чувствовать себя неуверенно. Некоторые заключенные, которые провели в тюрьме довольно много времени, по освобождении совершают новые преступления исключительно для того, чтобы вернуться в привычную обстановку. Они предпочитают жить в той среде, для которой у них есть навыки выживания, нежели оказаться лицом к лицу с опасностями мало знакомой им жизни"163.
Итак, современное законодательство, судопроизводство и пенитенциарные учреждения основываются на определенной антропологической модели (предполагающей, что человек ясно осознает свои поступки и свободно руководит ими), на предположении, что в пенитенциарных учреждениях правонарушители исправляются, а также претерпевают наказание (возмездие, страдание) в соответствии с мерой содеянного. В то же время современные исследования и анализ современной юридической практики показывают, что эти постулаты сомнительны и в действительности редко выполняются.
Можно поставить и другой вопрос: эквивалентна ли мера назначенного судом наказания реальному поступку юного правонарушителя? Считается, что, да, эквивалентна. Но так ли это? В древнем мире, как я показываю в своих работах по философии права, принцип эквивалентности был заложен в самом содержании закона. Вот, например, законы Вавилона.
Сodex Hammurabi 53. Если крестьянин во время ухода за своим полем не будет следить за траншеей и допустит образование в ней отверстия, через которое вода уйдет из траншеи, то этот крестьянин должен компенсировать испорченный им урожай. А вот выдержки из книг Моисея:
Leviticus 17. Кто убьет какого-либо человека, тот предан будет смерти. 19. Кто сделает повреждение на теле ближнего своего, тому должно сделать то же, что он сделал. 20. Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб: как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать164.
Однако уже в древней Греции принцип эквивалентности перестает работать. Как мы помним, Сократа за безбожие и развращение молодежи (таково было обвинение, предъявленное судом) приговорили к смерти. Но разве смерть эквивалентна безбожию и развращению молодежи? Аналогично, можно спросить, эквивалентны ли сегодня грабеж, насилие или убийство стольким-то годам тюремного заключения. Ответить на этот вопрос невозможно в принципе, поскольку здесь сравниваются (взвешиваются) абстрактные сущности - смерть и безбожие, смерть и развращение молодежи.
На основе каких соображений сегодня устанавливается наказание? Чтобы понять это, стоит обратиться к истории, а именно в средние века. Здесь в Европе формируется принципиально новое относительно Древнего мира понимание справедливости, основанное на христианском учении. Если в раннем средневековье речь шла преимущественно о покаянии и раскаянии человека, то позднее представление о чистилище, покаянии и искуплении начинают истолковываться в правовом ключе. Считалось, что до Страшного Суда христианская душа находится в частилище, пока полностью не очистится страданием. Грехи человека в частилище взвешиваются, а наказания назначаются соответственно тяжести каждого греха. Утверждается, что
«церковь и конкретно папа имеют юрисдикцию над частилищем. Папа распоряжается так называемой Сокровищницей Заслуг. Он может распределять заслуги в частилище в соответствии с тем временем покаяния, которое бы понадобилось на земле для искупления грехов данного кающегося»165.
В свою очередь, покаяние, которое раньше понималось прежде всего как раскаяние верущего в содеянных грехах, предполающее исповедь и отпущение грехов, стало пониматься как «наказание» за прежние греховные поступки, как отмщение, как страдание души. В трактате XI в., посвященном этой теме «Об истинном и ложном покаянии», читаем: «Собственно говоря, наказание (poena) является болью (laesio), которая наказывает и отмщает (poenitentia), всегда наказывая в человеке то, о совершении чего он сожалеет»166.
Замыкают все эти новые христианско-правовые представления размышления св. Ансельма об искуплении.
«Был получен ответ на вопрос: почему требуется либо возмещение, либо наказание и почему Бог в своем милосердии и в знак благодати не может без всяких условий простить людям грехи? Вот какой ответ дала теория Ансельма. Если бы Бог поступил так, то остался бы неустраненный беспорядок, внесенный грехом в устройство вселенной, а этот неустранимый беспорядок был бы нарушением справедливости. Справедливый порядок вселенной, iustitia или праведность Бога, требует, чтобы цена была уплачена. Милосердие, говорит Ансельм, - это дочь справедливости; оно происходит от справедливости и не может действовать против нее…Если божественно справедливо человеку платить за свои грехи, то несправедливо было бы, а значит, невозможно Богу отказаться от платы. Теология Ансельма в «Cur Deus Homo» - это теология права»167.
Вот это новое понимание справедливости – справедливость требует, чтобы за каждый грех (преступление) было заплачено отмщением и страданием, которые было бы адекватны греховному поступку и нарушенному закону – не только не были соотнесены с первым пониманием справедливости (отвечать закону, закреплять властные отношения, способствовать развитию хозяйственной практики, примирять разные политии и социальных субъектов), но и содержали в себе мину замедленного действия, которая сработала значительно позднее, в новейшее время. Действительно, для Ансельма проблема правильного измерения отмщения и страдания хотя и с трудом, но все решалась: Бог не мог ошибиться в мере наказания (другое дело, что реально назначал наказание законодатель и судья).
Но в новое время, когда законодатель уже не мог апеллировать к Творцу, его решения стали выглядеть по меньшей мере необоснованными, если не сказать, несправедливыми. Что, например, эквивалентно изнасилованию или клевете – такой-то срок тюремного заключения или смерть, или денежная плата? Или другой, не менее трудный вопрос – как измерить боль, страдание человека, сколько человеку нужно страдать, чтобы это было эквивалентно его правонарушению?
Но подчеркнем, в средние века
«считалось, что система различных цен, уплачиваемых за различные нарушения, себя оправдывает. Это была справедливость самого Бога. Эта мысль нашла отражение не только в уголовном праве, но и во всех отраслях канонического права начиная с XII в., и она находила все большее отражение в различных отраслях светских правовых систем, которые начали развиваться одновременно с ним. Было сказано, что договоры должны соблюдаться, а если не так, следует платить за их нарушение. Гражданские правонарушения должны компенсироваться платой, эквивалентной ущербу»168.
Дальше, в новое время в игру вступает государство, которое и устанавливает меру наказания за преступления, причем достаточно произвольно. Государство принимает на себя функции демиурга, законодателя, судьи и исполнителя наказания.
"Общинное правосудие, - пишет З.Ховард, - в своем идеальном проявлении заключалось в переговорах и возмещении ущерба. Суть такого правосудия может быть выражена понятием "frith", бывшем в ходу у германских племен и обозначавшем горизонтальное примирение, основанное на взаимном согласии. В свою очередь государственное правосудие - это "Королевский мир", правосудие вертикальное, построенное на строгой иерархии, принудительное, карательное".
"Изменения эти произошли не вдруг, не в один день государство захватило судебные полномочия, представители государства внедрялись в обвинительный процесс постепенно. Так, взяв на себя функцию расследования, государство, в конце концов, стало обвинителем. К 1498 году французский закон установил, что король или королевский прокурор являются стороной во всех делах. Начав с претензии на участие в делах, государство, в конце концов, потребовало и полного главенства...
Новые уголовные кодексы, принятые революционным правительством и Наполеоном, отразили эту тенденцию. Они предоставили государству еще больше прав на преследование. Эти кодексы тоже подразумевали применение наказаний, хотя более рациональных и справедливых... Основным инструментом причинения страданий стала тюрьма. В эту эпоху было достаточно причин для введения в качестве санкции тюремного заключения. Однако заманчивость такого вида наказания была обусловлена, прежде всего, тем, что сроки заключения можно было устанавливать в соответствии с тяжестью преступлений. Тюрьмы позволили измерять наказания в единицах времени, создавая видимость рациональности и научности приговоров...
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |