Сьюзен Элизабет Филлипс 1 страница

love_detective

Сьюзен Элизабет Филлипс

Герои – моя слабость (ЛП)

Глубокая зима. Затерянный остров у побережья штата Мэн. Мужчина. Женщина. Куклы (Да, именно куклы…) И… Таинственный дом, нависший над морем…

Филлипс Сьюзен Элизабет

Герои - моя слабость

Посвящается памяти Мэри Стюарт, Шарлотты Бронте, Дафны Дю Морье, Виктории Холт и Филлис Уитни.

Своей любовью к чтению я обязана вашим волшебным романам.

Без вас, фантастические женщины, я бы не стала писателем.

Глава 1

Вообще-то, Энни сроду не разговаривала со своим чемоданом, но в последние дни она явно была не в себе. Яркий свет фар с трудом пробивался сквозь хаос кружащейся вьюги, а дворникам древней «КИА» не по силам было совладать с яростной бурей, бушевавшей на острове.

Подумаешь, легкий снежок, - утешала Энни огромный красный чемодан, что приткнулся на пассажирском сидении. – И это вовсе не значит, что наступил конец света, хоть с виду и похоже.

«Ты знаешь, что я ненавижу холод, - ответствовал чемоданище раздражающе плаксивым тоном ребенка, который привык настаивать на своем, топая ногами. - Как ты посмела притащить меня в такое ужасное место?»

Потому что у Энни не было выбора.

Ледяные порывы качали машину, и ветви почтенных елей, нависшие над проселочной дорогой, хлестали, как ведьмины космы. Энни решила, что неправ тот, кто верит, что ад – геенна огненная. Преисподняя – вот этот открытый всем ветрам негостеприимный остров посреди зимы.

«Ты что, никогда не слышала о Майами-Бич? – возмущалась в чемодане Пышка, избалованная принцесса. – Вместо того ты тащишь нас на пустынный остров в Северной Атлантике, где нас наверно сожрут белые медведи!»

Мотор ревел, пока машина сражалась с узкой скользкой дорогой. Голова Энни раскалывалась, ребра болели от кашля, а от простого движения шеей, чтобы выглянуть через незаляпаное снегом пятно на ветровом стекле, охватывало головокружение. Одна-одинешенька в целом мире лишь в компании с воображаемыми голосами ее кукол-чревовещателей, которые только и удерживали Энни в реальности. Такой же тошнотворной, как она сама, не преминула иронично заметить Энни.

Она вообразила успокаивающий голос двойняшки Пышки, практичной Милашки, которая пряталась в таком же красном чемодане на заднем сидении.

«Мы не в сердце Атлантики, - возражала здравомыслящая Милашка. – А на острове в десяти милях от берегов Новой Англии, и последнее, что я слышала, - в Мэне нет белых медведей. И кроме того, Перегрин Айленд вовсе не такая уж пустыня».

Да разницы никакой. Будь Пышка на руке Энни, она бы задрала носик: «В разгар лета-то люди тут редко живут, не говоря уже о зиме. Спорим, они питаются своими мертвецами?»

Машина слегка забуксовала, ее стало заносить. Энни удерживала управление, вцепившись крепче в рулевое колесо руками, облаченными в перчатки. Нагреватель работал еле-еле, зато под курткой ее прошиб пот.

«Не стоит жаловаться, Пышка, - сделала выговор капризной двойняшке Милашка. – Все-таки Перегрин Айленд - популярный летний курорт».

«Сейчас не лето! – возразила Пышка. – А первая неделя февраля, и мы только что переправились на пароме, от которого у меня разыгралась морская болезнь, и на острове, наверно, осталось не больше полсотни людей. Полсотни каких-то идиотов!»

«Ты знаешь, что у Энни не было выбора, кроме как приехать сюда», - увещевала Милашка.

«Потому что она самая настоящая неудачница», - насмешливо ввязался неприятный мужской голос.

У Лео имелась дурная привычка озвучивать самые глубинные страхи Энни, и со всей неизбежностью он и сейчас вторгся в ее мысли. Он был ее самой нелюбимой куклой, но ведь в каждой истории нужен злодей.

«Очень жестоко, Лео», - попеняла Милашка. Даже если это и правда.

Вздорная Пышка продолжала ныть.

«Ты героиня, Милашка, для тебя все всегда оборачивается хорошо. Только не для нас. Вот нам сроду ничего хорошего. Мы обречены! Обречены, говорю! Мы навечно…»

Энни закашлялась и отвлеклась от воображаемого представления куклы. Рано или поздно тело справится с осложнениями после пневмонии – по крайней мере, Энни на это надеялась, – но как быть с остальным? Она лишилась веры в себя и в тридцать три потеряла ощущение, что ее лучшие деньки еще впереди. Она физически ослаблена, эмоционально опустошена и напугана больше, чем ожидалось. Вряд ли лучшее положение для того, кто вынужден провести два последующих месяца на затерянном острове в Мэне.

«Только шестьдесят дней, - попыталась утешить Милашка. - И кроме того, Энни, тебе некуда податься».

Так и есть. Вот она, неприглядная правда. Энни некуда было идти. Делать нечего, нужно разобраться с наследством, которое ее мать то ли ей оставила, то ли нет.

Машина угодила в заснеженную колею, и рывком натянулся ремень безопасности. Удар по груди снова вызвал приступ кашля. Если бы только Энни могла остаться на ночлег в деревне, однако «Айленд Инн» закрыта до мая. Не то что бы Энни могла себе позволить гостиницу.

Машина с трудом взбиралась на холм. Энни разъезжала с куклами по дорогам несколько лет в любую погоду, давая представления, но даже приличный водитель вряд ли в силах уследить за такой дорогой, особенно на какой-то «КИА». Вот поэтому-то жители Перегрин Айленда и водили пикапы.

«Езжай помедленней, - советовал другой мужской голос из чемодана на заднем сидении. - Тише едешь – дальше будешь».

Питер, кукла-герой, - ее рыцарь в сияющих доспехах – всегда приободрял Энни, в отличие от одного актера, бывшего друга - через запятую любовника, который умел ободрять лишь самого себя.

Энни остановила машину, потом начала медленно взбираться по склону. И на полдороге это произошло.

Нежданно-негаданно возникло видение.

У подножия холма через дорогу на лошади цвета полуночи промчался закутанный в черное всадник. У Энни всегда было живое воображение – свидетельство тому разговоры с куклами, – и на сей раз она решила, что фантазия сыграла с ней шутку. Но видение оказалось реальным. Всадник скакал сквозь метель, припав к лошади с развевающейся гривой. Как творения дьявола, темная лошадь из кошмаров и безумный всадник неслись галопом в яростной буре.

И исчезли так же быстро, как и появились. Энни машинально нажала на тормоз, и машина начала скользить по склону. Ее крутануло поперек дороги, и от крена накатил приступ тошноты. Автомобиль очутился в занесенной снегом канаве.

«Ну ты и растяпа», - насмешливо фыркнул злодей Лео.

Бессильные слезы отчаяния подступили к глазам. Руки тряслись. В самом ли деле это были лошадь и всадник, или они ей почудились? Нужно сосредоточиться. Энни дала задний ход и попыталась развернуться, но колеса только глубже увязли в сугробе. Она откинула голову на подголовник. Если проторчать здесь довольно долго, то кто-нибудь ее найдет. Но вот когда? В конце дороги маячили лишь коттедж и главное здание поместья.

Энни попыталась что-нибудь придумать. На острове она общалась только с одним человеком – мужчиной, который присматривал за домом и коттеджем, но располагала лишь его е-мейлом, по которому сообщила, что появится, и попросила подключить воду и электричество в коттедже. Даже будь у нее телефонный номер, номер Уилла Шоу – так звали смотрителя – Энни сомневалась, что могла бы дозвониться до него отсюда по сотовому.

«Растяпа». - Лео никогда не разговаривал нормальным голосом. Только насмехался.

Энни выхватила платок из упаковки, но вместо того чтобы задуматься над своей дилеммой, стала вспоминать всадника и лошадь. Какой сумасшедший потащит животное в такую погоду? Энни зажмурила глаза и подавила приступ тошноты. Если бы она могла свернуться калачиком и поспать. Неужели столь уж страшно признать, что жизнь взяла над ней верх?

«Прекрати сейчас же», - строго приказала здравомыслящая Милашка.

В голове стучало. Придется отыскать Шоу и позвать на помощь вытащить машину.

«Ни к чему нам какой-то Шоу, - объявил герой Питер. – Сам справлюсь».

Положиться на Питера, как и на бывшего парня Энни, было здорово. Но только при вымышленных проблемах.

Коттедж находился почти в миле отсюда: плевое расстояние для здорового индивидуума в приличную погоду. Однако на дворе ненастье, да и здоровье Энни никуда не годилось.

«Сдавайся, - насмешливо предложил Лео. – Ты знаешь, чего хочешь».

«Хватит капать на нервы, Лео».

Это раздался голос Негодницы, лучшей подружки Милашки и второго «я» Энни. Хотя на счету Негодницы числились многие проказы и неприятности, в которые из-за нее попадали куклы, – неприятности, которые приходилось устранять героине Милашке и герою Питеру, – Энни обожала отвагу и щедрое сердце Негодницы.

«Соберись, - приказала Негодница. – Вылезай из машины».

Энни хотела послать ее к черту, только что толку? Поэтому запихала растрепанные волосы под воротник стеганой куртки и застегнула ее на молнию. На большом пальце вязанных перчаток зияла дыра, и ручка двери как льдом обожгла незащищенную кожу. Энни заставила себя открыть дверцу.

В лицо ударило холодом и лишило ее дыхания. Энни с усилием вытащила наружу ноги. Видавшие виды коричневые замшевые ботиночки утонули в снегу, а джинсы явно были не по погоде. Пряча голову от ветра, Энни с трудом обошла машину достать теплое пальто, только чтобы увидеть, что багажник так тесно вмяло в сугроб, что его невозможно открыть. И почему она не удивилась? Энни так давно не везло, что она уже и позабыла, каково это, когда наяву приходит удача.

Неудачница вернулась на место водителя. Наверняка куклы благополучно переночуют в машине, но вдруг с ними что случится? Они нужны ей. Это все, что у нее осталось, и если она их потеряет, то наверно исчезнет вместе с ними.

«Как трогательно», - съязвил Лео.

Ей захотелось порвать его на тряпки.

«Милочка… Я тебе нужен больше, чем ты мне, - напомнил он ей. - Без меня у тебя не будет никакого шоу».

Энни заткнула его. Тяжело пыхтя, она вытащила чемоданы из машины, забрала ключи, выключила фары и закрыла дверь.

И немедленно погрузилась в густой кружащийся мрак. Грудь клещами сдавила паника.

«Я спасу тебя!» - восклицал Питер.

Энни крепче схватила ручки чемоданов, стараясь не дать ужасу ее парализовать.

«Я ничего не вижу! – визжала Пышка. – Терпеть не могу темноту!»

К древнему мобильнику Энни не прилагалась подсветка, но у нее есть… Энни поставила чемодан на снег и полезла в карман, где лежали ключи с брелоком в виде маленького светодиодного фонарика на кольце. Она не включала брелок несколько месяцев и не знала, работает ли он еще, поэтому с замеревшим сердцем нажала на кнопку.

Ярко-голубой луч прорезал крошечную дорожку в снегу, столь узкую, что Энни запросто с пути могла сбиться.

«Возьми себя в руки», - скомандовала Негодница.

«Сдавайся», - презрительно усмехнулся Лео.

Энни шагнула в снег. Ветер пронизывал тонкую куртку и трепал волосы, бросая в лицо кудрявые пряди. Снег залепил сзади шею, и Энни начала кашлять. Ребра скрутила боль, чемоданы били по ногам. Не прошло много времени, как пришлось поставить их и дать отдых рукам.

Энни закуталась в воротник куртки, пытаясь защитить легкие от ледяного ветра. Пальцы горели от холода, и когда она снова двинулась вперед, то призвала воображаемые голоса кукол, чтобы скрасили ей компанию.

Пышка: «Если ты уронишь меня и испортишь сиреневое платье с блестками, я подам на тебя в суд».

Питер: «Я самый храбрый! Я самый сильный! Я тебя спасу».

Лео (издеваясь): «Ты хоть что-нибудь умеешь делать как надо?»

Милашка: «Не слушай Лео. Не останавливайся. Мы доберемся».

И Негодница, бесполезное второе «я» Энни: «Женщина с чемоданами заходит как-то в бар…»

Слезы льдинками повисли на ресницах, мешая смотреть. Угрожая вырвать из рук, ветер трепал чемоданы. Те были слишком большие и тяжелые. Выворачивали из суставов руки. Глупо было брать такую тяжесть с собой из машины. Глупо, глупо, глупо. Но бросить кукол? Ни за что.

Каждый шаг - словно милю преодолеть, и никогда еще Энни так не мерзла. Вот-вот она уже посчитала, что удача повернулась к ней лицом, а все потому, что смогла успеть на паром, уходивший с материка. Паром ходил нерегулярно, в отличие от переделанного катера для ловли омаров, который раз в неделю обслуживал остров. Однако когда паром отчалил от берега Мейна, налетела самая худшая пурга.

Энни продиралась вперед, вытаскивая из снега и переставляя ноги одну за другой, руки резало, легкие горели в попытках подавить очередной приступ кашля. Почему она не положила теплое пальто в салон машины, вместо того чтобы запереть в багажнике? Почему не сделала многое другое? Не нашла постоянное место жительства. Не относилась бережливо к деньгам. Не встречалась с порядочными мужчинами.

С тех пор как она покинула остров, прошло десять лет. Дорога обрывалась на развилке, откуда уходило ответвление к коттеджу и Харп-Хаузу. Но что, если она пропустила поворот? Кто знает, что могло измениться за годы?

Энни споткнулась и упала на колени. Ключи выскользнули из рук, и фонарик пропал. Она схватилась за чемодан, чтобы не упасть. Замерзшая. Злая. Ртом хватала воздух и судорожно шарила вокруг в снегу. Если она потеряла фонарик…

Пальцы застыли так, что Энни почти их не ощущала. Когда же фонарик снова очутился в руке, она включила его и увидела кипу деревьев, венчавших конец дороги. Повернула луч направо, и он упал на большой гранитный валун на развилке. Энни поднялась на ноги, подхватила чемоданы и, спотыкаясь, побрела по сугробам.

Временное облегчение, что она нашла развилку, испарилось. Столетия суровых непогод Мэна стерли с этой местности все, кроме выносливой ели, и без ветрозащитной полосы воющие порывы с океана раздували чемоданы как паруса. Энни увязала то одной ногой, то другой, продираясь через высоченные сугробы, волокла тяжелую поклажу и сражалась со страстным желанием лечь и отдаться на милость холоду – пусть делает с ней, что хочет.

Она так низко клонилась навстречу ветру, что чуть не пропустила цель. Только когда угол чемодана ударился в занесенный снегом каменный забор, до Энни дошло, что она добралась до Коттеджа Лунного странника.

Домик под серой черепицей представлял собой погребенное под снежным покрывалом бесформенное нагромождение камней. Ни расчищенной тропинки, ни приветливых огней. Последний раз, когда Энни здесь была, дверь выкрасили в клюквенно-красный, сейчас же она оказалась холодного цвета синего барвинка. Неестественный снежный холмик под передним окном скрывал пару старых деревянных ловушек на омаров, дань происхождению дома, бывшего когда-то рыбацким коттеджем. Энни протащилась через сугробы к двери и поставила чемоданы. Нащупала ключом замок, только чтобы вспомнить, что островные жители редко запирали двери.

Дверь распахнулась. Энни из последних сил втащила чемоданы в дом, с трудом захлопнув за собой дверь. Воздух со свистом вырывался из легких. Энни упала на ближайший чемодан: ее вдохи больше напоминали всхлипы.

Мало-помалу она стала ощущать заплесневелый запах ледяной комнаты. Зажав нос рукавом, Энни нашарила выключатель. Никакого результата. Либо смотритель не получил ее е-мейл, в котором она просила включить генератор и зажечь маленькую топку, либо не стал утруждаться. Энни дрожала с головы до ног. Скинула покрытые ледяной коркой перчатки на лежавший у двери холщовый коврик, но не нашла сил стряхнуть снег с буйных кудрей. Джинсы стояли колом, но чтобы сменить одежду, требовалось снять ботинки, а Энни слишком замерзла.

Неважно, в каком отчаянном положении она оказалась: ей нужно достать кукол из заляпанных снегом чемоданов. Она обнаружила один из подходящих фонарей, которые ее мать всегда держала у двери. До того как урезали школьные и библиотечные бюджеты, куклы обеспечивали более стабильные заработки, чем ее провальная актерская карьера или временные подработки вроде выгуливания собак или подачи напитков в «Кофе, кофе».

Дрожа от холода, Энни проклинала смотрителя, который бесшабашно скакал на лошади в пургу, однако не соизволил приложить усилия и сделать свою непосредственную работу. Кто же еще, как не Шоу, устраивал эти скачки? Зимой ведь никто больше не обитал в этом конце острова. Энни расстегнула молнии на чемоданах и вытащила всю пятерку. Оставив кукол в защитных пластиковых чехлах, она на время уложила их на диване и с фонариком в руке побрела по стылому деревянному полу.

Внутри Коттедж Лунного странника нисколько не соответствовал представлению о традиционном рыбацком жилище Новой Англии. В противоположность расхожим вкусам повсюду виднелась печать эксцентричности матери Энни – от вызывающей содрогание чаши, наполненной черепами маленьких зверушек, до серебряно-золоченого сундука в стиле Людовика Четырнадцатого, увенчанного надписью «Свайный Молот», которую Мэрайя нанесла поперек краской из баллончика в стиле черного граффити. Энни предпочитала более уютную обстановку, но в славные деньки Мэрайи, когда та вдохновляла модных дизайнеров и плеяду молодых художников, и коттедж, и материнская квартира в Манхэттене так и просились в роскошные журналы по интерьеру.

Те деньки давно канули в лету, когда Мэрайя потеряла благосклонность в манхэттенских все более молодых кругах художников. Богатые ньюйоркцы начали обращаться к другим талантам за помощью в пополнении своих частных коллекций, и Мэрайя вынуждена была продавать ценности, чтобы поддержать свое существование. К тому времени, когда она заболела, у нее уже ничего не осталось. Ничего, кроме чего-то обитавшего в этом доме – что, предположительно, и составляло таинственное «наследство» Энни.

Это в коттедже. У тебя будет… куча денег… - произнесла Мэрайя за несколько часов до смерти, когда уже едва ли четко мыслила.

«Нет никакого наследства, - насмешливо встрял Лео. – Твоя мать все преувеличила».

Может, проведи Энни больше времени на острове, она бы знала, говорила ли мать правду, но Энни ненавидела здешнюю жизнь и не возвращалась сюда одиннадцать лет, с тех пор как ей исполнилось двадцать два года.

Энни осветила фонариком матушкину спальню. Фотография в натуральную величину искусно вырезанного итальянского деревянного изголовья служила настоящей передней спинкой для двуспальной кровати. Пара гобеленов из войлока и нечто, выглядевшее металлическими останками из скобяной лавки, висело рядом с гардеробной. В которой до сих пор витал аромат матери: малоизвестный японский мужской одеколон и, как импортный, стоивший целое состояние. Вдыхая запах, Энни хотела бы почувствовать горе, которое следует испытывать дочери, потерявшей мать всего лишь пять недель назад, но ощутила лишь крайнюю усталость. Энни нашла старый шерстяной балахон Мэрайи алого цвета и пару толстых носков, потом избавилась от своей одежды. После того как собрала все одеяла, которые удалось обнаружить в спальне матери, она забралась под затхлые простыни, выключила фонарик и собралась спать.

Энни уже казалось, что она никогда не согреется, но когда проснулась от кашля в два часа ночи, то вся обливалась потом. Грудь болела, словно поломали ребра, в голове пульсировало, а горло саднило. Хотелось в туалет - еще одно неудобство в доме, где нет воды. Когда приступ кашля прошел, Энни с трудом выбралась из-под груды одеял. Завернувшись в балахон, она включила фонарик и, хватаясь за стены, побрела в ванную комнату.

Там опустила фонарик, чтобы не видеть свое отражение в зеркале, висевшем над старомодной раковиной. Энни хорошо представляла, что увидит. Удлиненное бледное лицо, на котором залегли тени от болезни, заостренный упрямый подбородок, светло-карие глаза и неуправляемую гриву каштановых волос, которые вились и закручивались в кудри, как им вздумается. У нее было детское лицо, которое большинство мужчин находило скорее необычным, чем соблазнительным. Волосы и лицо она получила от неизвестного ей отца – какого-то женатого мужчины. «Он не хотел иметь с тобой ничего общего. Теперь уже умер, слава богу». Фигуру Энни унаследовала от матери – высокую, изящную, с четко обрисованными костями на запястьях и локтях, крупными ступнями и кистями с длинными пальцами.

«Чтобы стать успешной актрисой, тебе нужно быть либо исключительной красавицей, либо исключительно талантливой, - говаривала Мэрайя. – Ты вполне хорошенькая, Антуаннетта, у тебя талант к мимике, но нам придется трезво смотреть на вещи…»

«Твоя матушка точно не в твоей группе поддержки», - констатировала очевидное Милашка.

«Я буду твой группой поддержки, - объявил Питер. – Я позабочусь о тебе и буду любить тебя вечно».

Героические заявления Питера обычно вызывали у Энни улыбку, но сегодня она могла думать лишь о бездне между мужчинами, которым она дарила свое сердце, и придуманными героями, которых любила. И о другой пропасти - между жизнью, которую себе воображала, и той, которой жила.

Несмотря на возражения матери, Энни получила степень по театральному искусству и провела десять лет, таскаясь на прослушивания. Она закончила показательными спектаклями, общественным театром и даже получила парочку характерных ролей в офф-офф-бродвейских пьесах. Всего лишь парочку. За последнее лето она наконец посмотрела правде в глаза: Мэрайя была права. Энни лучше давалось чревовещание, чем актерское мастерство. И вот так она очутилась у разбитого корыта.

Энни нашла бутылку пахнущей женьшенем воды, которая каким-то образом избежала заморозки. Даже маленький глоток отзывался болью в горле. Взяв воду с собой, она побрела обратно в спальню.

Мэрайя не была в коттедже с лета, когда ей диагностировали рак, но дом не зарос пылью. Должно быть, эту часть работы смотритель все же выполнял. Если бы только он наладил остальное.

Пятерка Энни возлежала на ярко-розовом викторианском диване. У нее только и осталось, что машина да куклы.

«Не все», - напомнила Милашка.

Верно. Еще и громадное бремя долга, который Энни никак не выплатить, заем, взятый за шесть месяцев до смерти матери, чтобы постараться удовлетворить каждую ее потребность.

«И наконец заслужить мамочкино одобрение», - фыркнул Лео.

Энни стала высвобождать кукол из защитных чехлов. Каждая из них была два с половиной фута высотой с вращающимися глазами, подвижным ртом и болтающимися съемными ногами. Хозяйка взяла Питера и надела на руку.

«Какая ты красивая, моя миленькая Милашка, - произнес он самым мужским голосом. – Ты женщина моей мечты».

«А ты лучше всех мужчин, - вздыхала Милашка. – Такой храбрый и мужественный».

«Только в представлении Энни, - с нехарактерной злобой проворчала Негодница. – Наоборот, вы такие же бесполезные, как ее бывшие».

«И всего-то было два бывших, Негодница, - напомнила подруге Милашка. – И не стоит отыгрываться за горечь своих неудач на Питере. Наверно, ты не хотела, но начала говорить, как задира, а ты знаешь, как мы относимся к задирам».

Эни специализировалась на кукольных спектаклях, обыгрывавших всякие проблемы, несколько шоу было посвящено тем детям, кто запугивал и задирал слабых. Она посадила Питера и отогнала звучавший в голове издевательский шепот Лео:

«Ты все еще боишься меня».

Иногда казалось, будто куклы обладают собственным разумом.

Плотнее запахнувшись в алый балахон, Энни подошла к эркеру. Буран поутих, и в окно проник лунный свет. Она обозрела промозглый зимний пейзаж – чернильные тени елей, пустынный саван болота. Потом подняла взгляд.

Вдали маячил Харп-Хауз, стоя на самой вершине сурового утеса. Печальный свет полумесяца подчеркивал угловатые крыши и почти театральные башенки. Кроме слабого желтого сияния, видневшегося в самой высокой башне, дом был погружен во мрак. Сцена напоминала Энни обложки старинных готических романов, которые она временами все еще находила в букинистических лавках. Не требовалось большого воображения, чтобы представить босую героиню, бродившую по этому дому призраков только в тончайшем как дымка неглиже, освещенную лишь льющимся сзади из башни зловещим светом. Такие книги были причудливо старомодны по сравнению с сегодняшними романами, кишевшими полными эротичности вампирами, вервольфами и оборотнями, однако Энни всегда любила именно старые книги. Они питали ее сны наяву. Над зазубренным силуэтом крыши Харп-Хауза тяжелые тучи неслись мимо луны так же неистово, как летели через дорогу тот всадник и его лошадь. Энни покрылась гусиной кожей, но не от холода, а из-за собственного воображения. Отвернулась от окна и взглянула на Лео.

Глаза с тяжелыми веками… Тонкогубая усмешка… Совершенный злодей. Она могла бы избежать столь много боли, если бы не идеализировала тех реальных мужчин, в которых влюблялась, воображая их героями фантазий, вместо того чтобы понять, что один - мошенник, а второй - самовлюблённый придурок. Что касается Лео, то это другая история. Энни сотворила его сама из ткани и ниток. И управляла им.

«Это ты так думаешь», - прошептал он.

Ее пробрала дрожь, и Энни укрылась в спальне. Но даже забравшись под одеяла, не могла унять трепет от мрачного видения дома на скале.

«Прошлой ночью мне снилось, что я снова в Мандерли»…

Когда Энни встала на следующее утро, есть не хотелось, однако она заставила себя проглотить горсть просроченной гранолы. Коттедж промерз, день был мрачный, машина застряла в сугробе, а Энни только и хотелось, что залезть обратно под одеяла. Но без тепла и воды жить в коттедже невозможно, и чем больше она думала об отсутствовавшем смотрителе, тем больше разгорался ее гнев. Она вытащила единственный телефонный номер, на котором сидели одновременно ратуша, почта и библиотека, и хотя сотовый был заряжен, поймать сигнал не получилось. Энни, обмякнув, села на розовый бархатный диван и опустила голову на руки. Ей придется самой отправиться за Уиллом Шоу, а это означало, что нужно вскарабкаться к Харп-Хаузу. Вернуться в место, про которое она поклялась, что ноги ее там больше не будет.

Энни натянула несколько слоев теплой одежды, какую только смогла найти, завернулась в материнский красный плащ с капюшоном и завязала узлом под подбородком старый шарф от Гермеса. Собрав в кулак всю энергию и силу воли, вышла. День предстал таким же серым, как и ее будущее, морской воздух стыл, а расстояние от коттеджа до дома на вершине скалы казалось непреодолимым.

«Я пронесу тебя каждый шаг на этом пути», - объявил Питер.

Негодница тут же швырнула в него ежевику.

Было время отлива, но идти по ледяным валунам вдоль берега в это время года было опасно, поэтому пришлось сделать большой крюк вокруг соляного болота. Но не только расстояние пугало Энни.

Милашка пыталась вселить в нее мужество: «Прошло восемнадцать лет, когда ты в последний раз взбиралась к Харп-Хаузу. Привидения и гоблины давно испарились».

Энни поплотнее запахнула воротник плаща вокруг носа и рта.

«Не переживай, - успокаивал Питер. – Я пригляжу за тобой».

Питер и Милашка делали свою работу. Они единственные отвечали за распутывание проделок Негодницы и вступали в дело, когда Лео затевал драку. Выступали против наркотиков, напоминали детям, что нужно есть овощи, чистить зубы и не позволять никому трогать свои интимные места.

«Но это же так здорово», - насмехался Лео, а потом хихикал.

Иногда Энни хотелось, чтобы она никогда его не создавала, однако Лео был идеальным злодеем. Задира, торговец наркотой, король нездорового питания и незнакомец, сманивающий детишек с игровых площадок.

«Идите со мной, детки, и я дам вам конфет сколько хотите».

«Перестань, Энни, - говорила ей Милашка. – Никто из семейства Харп не приедет на остров до лета. Здесь живет лишь один смотритель».

Лео не оставлял Энни в покое: «У меня есть «Скиттлз», «ЭМэндЭМс», «Туиззлерс» … и полный воз напоминаний обо всех твоих неудачах. Кстати, как складывается твоя драгоценная актерская карьера?»

Энни втянула голову в плечи. Ей нужно начать медитировать или увлечься йогой, что-нибудь такое, что научит ее держать ум в узде вместо того, чтобы позволять ему размышлять о чем вздумается. Подумаешь, ну и что из того, что ее мечты об актерской карьере не осуществились так, как она хотела? Зато дети любили ее кукольные представления.

Под ботинками хрустел снег. Сухой рогоз и пустотелый тростник высовывали свои потрепанные головы из ледового наста спящего болота. Летом болото кишело жизнью, а сейчас стояло промозглое, серое и потаенное, как и надежды Энни.

Она остановилась отдохнуть лишь раз, когда очутилась у начала только что проложенной гравийной дороги, ведущей вверх по скале к Харп-Хаузу. Если Шоу мог чистить дорогу, то в состоянии вытащить и ее машину. Энни с трудом потащилась дальше. До того как переболела пневмонией, она могла спокойно одолеть подъем в гору. Сейчас же к тому времени, когда достигла вершины, легкие горели огнем и дыхание вырывалось со свистом. Далеко внизу, по сравнению с простиравшимся морем и неровными скалами Мэна, брошенной, предоставленной самой себе игрушкой смотрелся коттедж. Втянув еще огня в легкие, Энни заставила себя поднять голову.

Перед ней высилась громада Харп-Хауза на фоне свинцово-оловянного неба. Вросший в гранит, открытый летним шквалам и зимним штормам, он бросал вызов сокрушавшим его стихиям. Другие летние домики на острове строились на более защищенной восточной стороне, но Харп-Хауз презирал легкие пути. Вопреки всему он вырастал из горного западного мыса и возвышался над морем обложенной булыжником, отвратительной коричневой деревянной крепостью с неприветливой башней.

Весь он состоял из острых углов: остроконечные крыши, темные водосточные желоба, выступающие фронтоны. Как же Энни полюбила этот готический сумрак, когда приехала сюда жить после того, как ее мать вышла замуж за Эллиотта Харпа. Представляла себя обряженной в серое мышиного цвета платье, вцепившейся в дорожную сумку – аристократку по рождению, но отчаявшуюся, без пенни в кармане, вынужденную занять скромное место гувернантки. Гордо подняв подбородок и распрямив плечи, она противостояла грубому - но неизменно привлекательному - хозяину дома с таким мужеством, что тот, в конце концов, безнадежно в нее влюблялся. Они венчались, и потом она заново отделывала дом.

Дата добавления: 2015-11-04