И плевать, что он только что сказал место нахождения своей заначки и парни потратят ее вовсе не на еду.
Лухан не понимал, что им двигало в этот очередной раз. Почему так тряслись руки и ноги не слушались, а взгляд бегал вдоль улицы и искал силуэт широких плеч? И что Сехун хотел от него – опять собирался везти в какое-нибудь неожиданное место вроде кладбища? Или просто вздумалось ему снова пройтись по всему периметру носа, тронуть кончик, улыбнуться по-холодному и вывести Лухана из себя? В любому случае, Лухан был не против.
Когда он заглянул за угол кирпичного здания с продуктовым магазином и взглянул на часы, сверяя время, то первое, что кинулось в глаза – собака. Посреди темного землистого фона двора и безлиственных серых веток кустарника ярко-белый акита-ину* выделялся, как белый снежок на углях. Высокая, взрослая собака с идеальной пушистой шерсткой и добрым взглядом маленьких черных глазок, направленных на Лухана. Заостренные широкие ушки и хвост колечком, сильные передние лапы с перекатывающимися мышцами под белым пушком. Сехуну, стоящему рядом и придерживающего питомца за черный поводок, он доходил до коленок. Заботливый взгляд юноши был устремлен на своего любимца, а правая рука нежно поглаживала мягкую шею. Лухан ощутил мимолетное чувство, сходное с завистью. И направился к Сехуну, опасливо поглядывая на пса.
- Он не укусит. Даже если я попрошу. – Не поднимая глаз, произнес донсэн, таким образом приветствуя Лухана. Тот криво усмехнулся.
- А погладить можно?
Сехун пожал плечами, убирая собственную руку. Лухан слегка опустился и прикоснулся кончиками пальцев к белой шерстке – теплой, как пуховое одеяло и мягкой, как январские осадки.
- Зовут как?
- Чайка.
Лухан только тихо рассмеялся, понимая, что для Сехуна это абсолютно нормальное явление - называть пса Чайкой.
А вообще ему нравится.
- Зачем ты меня позвал?
За это время ничего не изменилось в младшем – все те же микроскопические льдинки в черных глазах, пронзающие кожу на запястьях, и бесстрастный взгляд, стучащий по нервам сильнее любых эмоций, такой, который сверху вниз…прожигающий морозным пламенем.
Сехун взглянул на девятиэтажный дом, что находился за их спинами.
- Не знаю. Я…
- Ты живешь здесь? – спросил его Лухан, вскидывая подбородок. Он и не подозревал, что Сехун живет так близко, да еще и в таком простом доме. Он ожидал, что его жилищем окажется горная хижина или гнездо на высокой ели среди ветвей, но никак не думал, что это приведение обитает в обычном кирпичном сооружении в двух кварталах от него.
- Да.
- Отлично. – Быстро сказал Лухан и, выпрямившись, уверенным шагом направился к дому. – Хочу посмотреть, как ты живешь.
Он не услышал тяжелого вздоха Сехуна, не увидел его взгляда, обращенного к Чайке и то, как он погладил пса по голове с шепотом: «Может, это будет твой будущий хозяин. Мне правда будет тебя не хватать, приятель».
Нет, он этого не услышал.
Только решительно проходил мимо каждого подъезда и тыкал в них пальцем с вопросом: «В этом? Или в этом?»
Сехун оказался жителем восьмого этажа сорок пятой квартиры. И весь путь в закрытом, металлическом коробе Лухан разглядывал свои ступни. Слушал крученье шестеренок и пытался сосчитать белые ворсинки на хвосте-колечке. Потому что боялся поднимать взгляд на сливочную шею, и острый подбородок, и бистровые глаза, сверлящие сейчас его макушку.
Чайка сразу же убежал вдоль коридора, видимо, на кухню, потому что послышалось скольжение миски по ламинату.
Квартира Сехуна оказалась слишком светлой для его хозяина. Мебельный минимализм его комнаты состоял из узкого раскладного дивана жемчужного цвета, небольшого стола из светлого дерева и гладкого комода. Однако она не казалось пустой из-за большого количества разбросанных вещей, которые не придавали вид неопрятности и некомфортности. На светлые стены натянуты веревки с фотографиями, а пластиковые прищепки валяются на полу, простые карандаши торчали из под подушек дивана, а рядом лежали клубки скрученной пленки. Пустой стаканчик из под кофе и блокнот в кожаном переплете украшали стол. На комоде стоит не заведенный маятник Ньютона.
Лухан тут же замер посреди комнаты, не в силах вздохнуть. Самое удивительное, самое необычное и непредсказуемое, то, чего он не ожидал даже от Сехуна… Фотографии вокруг. На нескольких изображалось бушующее в шторм море и ночное сияние звезд, пару закатов или рассветов, но остальные… На остальных был Лухан. Везде. Повсюду. Разбросанные на столе, прикрепленные к натянутой веревке, на диване, и в виде закладки в блокноте. В самых разных ракурсах и в разные моменты. Угол школьного коридора, когда Лухан возится с сумочным замком или вытягивает руку в сторону, окликая уже убежавшего Чонина, когда возле черной калитки набрасывает на голову капюшон, неуверенно поглядывая в темное небо, когда прислоняется к толстому стволу тополя и быстро строчит недописанные строки заданного на дом сочинения, когда улыбается и хмурится, когда убегает вдаль, едва попав в кадр, и когда почти что смотрит прямо в камеру.
Лухан обомлел. И просто повернулся к равнодушному Сехуну, что даже не обратил внимания на его шок и молча скручивал черный поводок.
- Это… что это? Почему я на всех? – выдавил Лухан, обводя рукой всю комнату. Младший нехотя поднял взгляд.
- Потому что мне нравится тебя фотографировать. Потому что мне нравится запечатлять что-то красивое. Если бы меня заинтересовал какой-нибудь кактус, то вся моя комната была бы в фотографиях цветочного горшка.
Лухан неосознанно опустился на диван, недоверчиво поглядывая на самого себя.
- Тебе так нравится это занятие. – Пробормотал он.
Сехун протянул ему снимок, где Лухан стоял рядом с Чонином и трепал того по голове, смеясь чему-то. То ли неуклюжести приятеля, то ли просто его очередной шутке. Кажется, тогда еще осень не захватила природу, и позади них возвышалось зеленое дерево, оттенявшее солнечный свет, что мягко ложился на их макушки. Все было таким теплым и живым, что кажется, Лухан мог расслышать собственный смех.
- Фотографии задерживают наши счастливые мгновения. Мы можем запечатлеть на них то, что хотели бы запомнить надолго. Даже спустя долгое время, когда эти вещи затеряются в глубинах прожитой жизни, мы сможем взглянуть на фотографию и вспомнить те чувства, ту радость, те эмоции. Как маленькая дверца в прошлое. Они нужны, чтобы помнить.
Лухан выдохнул замерзший воздух. И долго молчал, вглядываясь в пустые углы окна, на которых не было штор. Сехун выходил из комнаты, возвращался, и что-то делал на балконе. Чайка тем временем забралась к старшему на колени и уткнулась в сжатый кулак.
- Ты один живешь? – спросил Лухан.
Донсэн выглянул из-за угла, раскрывая картонную коробку, и покачал головой.
- С братом. – Буркнул Сехун. – Он сейчас на работе. Он почти всегда на работе.
Лухан задумчиво опустил голову, наслаждаясь хвойным ароматом, перемешанный со свежестью порошка, легкостью сигарет и запаха книжных страниц. На потолке виднелись приклеенные неоновые звездочки, такие, что светятся зелененьким в темноте. Из разряд «как в детстве». Лухан улыбнулся.
- Ты идешь? - послышался фа-минор с балкона.
Поднявшись и потрепав пса по макушке, Лухан удивленно заглянул за раскрытую дверь. На небольшой балконной площадке с узорчатыми перилами, напоминающие Францию, стоял миниатюрный темный столик и два плетенных кресла. На столе стояли блюдца с онигири, грибная пицца, пышные шарики аранчини, черничные кексы и дымящиеся кружки свежего фруктового чая.
- Ты ужинаешь на балконе? – удивился Лухан, присаживаясь на второе кресло.
- Я стараюсь все делать на балконе. Чтобы не упустить момент.
- Какой момент?
Сехун очертил рукой вокруг себя.
- Город и небо – лучшие виды для фотографа.
Он сидел, так привычно и обыденно подтянув к себе колени и обхватив теплую кружку двумя руками.
Лухан не знал, что черника с вечерней прохладой такая вкусная. И что солнечный свет более настойчиво скользит по графиту черных волос, отбрасывая редкие отблески темной бронзы.
Вечерело.
Старый Сеул постепенно остывал от городской суеты. Затихали шаги спешащих куда-то прохожих и опускались жалюзи магазинных окон. Загорались фонари и фары. Горизонт сгущал в себе все теплые краски.
Тишина не давила на них.
Лухану нравилось смотреть на маленькое отражение солнечного диска в глазах Сехуна, что казался в них бледной луной. Таким был его взгляд – все поглощал и тушил. Нравилось, как бледные губы надкусывают сплющенный рис, и кончик языка быстро собирает скользнувшие к подбородку зернышки. Нравилось, как шевелился кадык и двигался подбородок, и колыхались ресницы.
Раздражало.
И нравилось.
Перекатывая во рту приятный привкус сахара, Лухан перевел взгляд на небо.
- Солнце желтое.
Сехун вздохнул.
- Желтое.
- Желтое как что?
- О чем ты?
Лухан облокотился на колени и насупился.
- Ну, к примеру, я говорю, что оно желтое, как лимонное мороженое. А ты?
- Какая гадость.
- Не отвлекайся.
- М. Желтое, как поляна нарциссов.
- Желтое, как стайка цыплят.
- Желтое, как австралийский пляж.
- Желтое, как огромный смайлик!
Лухан почесал щеку.
- А вообще, оно сейчас не только желтое, но и красное, и оранжевое, и чуть синее. Как грейпфрутовое мороженое с малиновым сиропом. Или как гигантский какаду. Или палитра психанувшего художника.
Сехун задумчиво взглянул на парня из под прикрытых век и легко улыбнулся.
- Что? – буркнул Лухан.
- Обзвонить все детские сады и узнать, не пропадал ли у кого воспитанник-переросток теперь просто мой долг.
Старший выдохнул сквозь зубы и завертелся на месте, фыркая и встряхивая головой.
- С тобой вообще невозможно разговаривать! Только и умеешь надсмехаться, будто я дите малое. Просто выводишь из…
- А твои глаза, - усмехнулся Сехун, - та еще Вселенная.
Лухану срочно требовался инструктаж: «Как дышать, если рядом О Сехун». Ведь его стало слишком много во всем.
И оказавшись на периферии наступающей ночи и блеска белесой кожи, Лухан обнаружил, что этого было мало.
Примечание к части
* для представления: такая порода была у Хатико.
7. (ЧанБэки)
Видимо, это время как-то по-особенному действовало на материнские чувства Бэка и ЧанЕля, которые в последнее время стали больше помогать внезапно раздражительному Лухану, что в эти дни или не замечал каких-то проколов младших, или наоборот, срывался на них из-за любого повода. Парни вдруг почувствовали личную ответственность за хена, с которым творилось нечто переходящее из загнанного домоседа в человека с личной жизнью. Они это понимали. И поэтому все чаще копались в его книге рецептов для обычного кимчи или легких лепешек, узнали, для чего предназначены те серые тряпки под ванной и немного сдружились со стиральной машинкой. И так обрадовались своим подвигам, что что-то у парней такое щелкнуло – захотелось им еще о ком-нибудь заботиться.
Это же такие личности, которых любое занятие доводит до крайности. Так что уже никто не был в силах остановить ребят, когда им вздумалось завести домашнее животное. В детстве у сестры Чана была аллергия, а семья Бэка и слышать не хотела о питомцах – вот и остался у них неудовлетворения осадок. И если раньше они об этом как-то не задумывались, не вспоминали, то вот в один вечер, перед ужином, копаясь в собственных рюкзаках, одновременно вскинули лохматые головы и, тыкнув друг в друга пальцем, произнесли в унисон…
- А давай…
Ну и что тут сделаешь? Лухан только подозрительно косился в сторону внезапно оживившихся донсэнов, которые явно были взволнованы и возбуждены новой затеей. Но не думал, что это было серьезно, потому что парни едва не вгрызались друг в друга из-за круглосуточных споров.
- Хочу хомячка! – пыхтел Чан.
- А я сказал – попугая. – протестовал Бэк.
И из-за своих разногласий Бэк выгонял ЧанЕля из кровати, что приходилось бедняге на диване перекантовываться, а ЧанЕль в отместку скидывал любимого с колен и отворачивался от подставленной для поцелуя щечки.
- Но хомячки же такие милые! Пушистые и смешные, и жуют забавно.
- Ага. И воняют как целая конюшня, и клетки им часто менять надо.
- Ой, а попугаи у нас в будках живут!
- Его можно чему-нибудь смешному научить, чтобы повторял. Представь, будет постоянно говорить: «Ты тщательно закопал труп? Ты тщательно закопал труп?»
- Бред. Его даже не погладишь.
- Зато тебя будет клевать, когда завредничаешь и хена не будешь слушаться!
Жить с постоянно ссорящимися голубками, что замахивались друг на друга подоконными вазами Лухану вовсе не нравилось, и решил он как-то им помочь. На вопрос: «Кого завести?», который старший воспринял за очередную сумасшедшую идейку друзей, парень бездумно буркнул: «Котенка. Самый оптимальный вариант. И самый разумный».
Но не знал же он, что окрыленные его советом парни в зоомагазин побегут за черным
- Рыжим!
комочком для успокоения своей прихоти.
Стоило только распахнуть им стеклянную дверь и войти внутрь, как Бэк с визгом кинулся к клеткам и лоткам, расплываясь в улыбке и вскрикивая что-то вроде: «Ойбожечкитыпосмотрикакиемилашкиии». Пришлось покрасневшему до кончиков ушей Чану оттаскивать друга, что вцепился в прилавок и тыкал пальцем в кроликов, которые испуганно забились в углы.
- Смотри, какие лапочки! Глазки – жемчужинки! А ухи какие, какие ухи!
И сдерживать, чтобы тот к свернувшимся на покрывалах своим сородичам не забрался.
- Щеночки! Ой, вот симпатяги…
И тащить обратно, когда он кинулся к выходу, успокаивающе придерживая за плечо и отводя в сторону от застекленных террариумов с тарантулами и птицеедами.
- Фу, мерзость какая. Какие конченные на голову мазохисты таких берут вообще не понимаю…
А котят там было больше всего, и уж тут ребят никто не мог сдержать.
Всех нужно было саморучно пощупать, погладить, в розовые ротики заглянуть да брюшко почесать и шерстку понюхать, и помяукать заставить.
Чану обязательно требовалось сфотографировать каждого на телефон, а Бэку положить какого-нибудь малыша ЧанЕлю на спину, чтобы тот спустился вниз на когтях.
- Нет, я так не могу! – хныкал Бэк, выламывая пальцы. – Они все милые. Чан, возьмем всех?
- О, я не против. Станем молодыми кошатниками…
- Подождите, сколько, вы сказали, один стоит?
- Cколько?!
- Чан, еще не поздно купить хомяка…
- Нет, надо взять кого-то одного.
- Вон того, рыженького, с желтыми глазками!
- Нет, того черного – брутальней смотрится.
- Ты трусы выбираешь или кота?! Хотя, даже они у тебя…
- Так, захлопнись, или ящерицу куплю!
Через добрых полчаса они уже спешили домой, быстро перебегая дороги и обходя несущихся навстречу прохожих. Бэк – с крепко прижатыми к груди руками, в которых свернулся маленький серый комочек с черными тигриными полосами, темными глазками-бусинками и розовым носиком, а Чан волочил за собой пакеты с двумя мешками кошачьего корма, громозским лотком и килограммным пакетом песка. Так же Бэк настоял на заводной мышке и дралке для когтей.
Вернувшись домой, они принялись за свое старое занятие – переворачивать дом с ног на голову, мечась из комнаты в комнату в преддверии истерики.
- Где он будет спать?
- Стой, где миски?
- Тащи эту коробку в туалет!
- Там песок, стой, СТОЙ!
Разумеется, веника с совком в кладовке не оказалось. И котенок забился в проем между полом и газовой плитой, откуда пришлось его осторожно вытаскивать и успокаивать. И давать пинок Бэку, за то, что так разорался и напугал маленького.
- И как мы его назовем? – спрашивал Чан, разогревая в микроволновке молоко.
- Скуби. – Уверенно ответил Бэк. – Я всегда хотел щенка Скуби.
- Фанатик мультфильмов, как оригинально. – Закатил глаза ЧанЕль. – Тогда я хочу Джерри.
- Заведи себе мышь.
- Ну, это тоже не щенок!
- Ладно. Тогда Микки. Это мило и ласково. И он был сородичем твоего Джерри.
- С какой стати я вообще должен давать право называть его тебе?!
- С той, что ты любишь меня.
Чан только шлепнул рукой по столешнице, выдохнув что-то вроде: «Ахрр…», после чего оказался привлечен за руку и поцелован за ушко – в свою самую чувствительную точечку, от которой немели ноги и тряслись ладони, а Бэк нагло этим пользовался при каждом удобной случае.
Парень опустил глаза на серый комочек, свернувшийся у Бэкхена на коленях.
- Прости, мелкий, видит Бог, я пытался этому помешать.
- Заткнись и дай мне молоко.
Перед Луханом пришлось отчитываться и кровно клясться, что не доставит ему Микки хлопот, что сами они его растить будут да воспитывать.
И теперь они частенько спорили, на чьей половине должен спать котенок, и чья очередь чистить лоток и бежать за кормом, и кто будет его расчесывать и привязывать фантик к веревке, потому что предыдущий был безжалостно разорван. Ведь малыш оказался тем еще сорванцом – часто забирался на стол и опрокидывал чашки, после чего шмыгал под диван или скрывался под шторами. Разжевывал доклады Лухана, вытащенные из папки, и потом спешил прятаться в руках Чана, когда разозленный хен хватался за тапок. Перегрызал провода модема и сдергивал в ванне полотенца. Переворачивал миски и опрокидывал мусорное ведро. Но все свои проказы окупал ушераздирающим урчаньем и зализыванием щек и рук шершавым язычком.
- У него глаза, как у тебя. – Сказал Бэк, трясь макушкой о плечо Ёля и поглаживая Микки, посапывающего у него на груди.
- А зевает он как ты. – Ответил брюнет.
- И ушки у него твои – острые такие, топорщатся в разные стороны.
- Чем тебе мои уши не нравятся?
- Дурак. – Бэк прикусил нежную мочку старшего. – Нравятся они мне. Очень. И носик мне твой нравится. И глазки. И еще много чего.
- Что, например? – расплываясь в улыбке, спросил Чан, уже потягиваясь к парню. Но тот мягко оттолкнул его ладошкой в грудь.
- Не при детях, Чанни, не при детях.
Пришлось слушать издевательский смешок.
Довольствоваться короткими покусываниями в мягкое плечико, быстрыми поцелуями в теплую шейку, и улыбками в район тонких ключиц.
А еще предпринимать попытки забраться между губок, пройтись язычком по деснам и острым зубкам и мягкому небу, и дать себя оттолкнуть. Словить смех собственным выдохом.
- Он теплый, как ты.
- Нет уж. Я теплее.
Примечание к части
небольшая порция ушастых#2
-
простите за задержку.
8.
Какой бы самостоятельный ты не был, и какой бы ответственностью не пыхтел, в какой бы отдельной квартире почти что в гражданском браке не жил, от родительского зоркого глаза не укроешься. Провинился в чем-то, учебу забросил – попадай под горячую материнскую руку и ладонь строгого отца. И ЧанЕль с Бэком именно под них и попали. Потому что рассерженные бездельем и шалопайством двух парней учителя решили оповестить их родителей о том, что распоясались их деточки, на уроках витают где-то в облаках да балду гоняют. Когда на самом деле они вовсе не в облаках витали, а просто слишком друг другом были увлечены, и новыми идеями, и собственными хулиганскими задумками. Но как надо было оправдываться? Ведь клялись они честно перед старшими, что будут себя в руках держать, да за рамки не выходить, и любовь свою страстную на второе место после учебы ставить, но разве это не смешно звучит? Им ведь по восемнадцать, и сердца у них горячие, а чувства слишком пылкие, чтобы о каких-то там экономике да математике думать. Ну ей богу, родители совсем зря серчают.
Однако ничего они слушать не желали, когда, разозленные, к парням домой наведывались с прямой целью своих разгильдяев под семейное крыло обратно загнать.
Как бы те не протестовали да на жалость не давили и аргументы не приводили. И обещаний всяких не раздавали. Неприклонны старшие были перед их воплями, на коленках со сведенными ладонями:
- Мы все пересдадим!
- Все оценки исправим!
- Хен нам поможет!
- Будем дополнительно заниматься!
-У НАС ТРЕХМЕСЯЧНЫЙ РЕБЕНОК, ВЫ ЧТО!
Ожидали поддержки от Лухана, что тот заступиться за них да обратное говорить начнет, нахваливать и приукрашивать успеваемость младших, и ручаться за их дальнейшее воспитание. В конце концов, они в последнее время стали тише себя вести, и вот, о ком-то заботиться начали. Но хен совершенно не обратил на это внимание, не кинулся донсэнов выгораживать. Он едва придал этой проблеме значение, но не стоит на него серчать. У него у самого была одна, большая проблема, в которой уж некому помочь было.
И пришлось Чану с Бэком квартирку свою любимую оставить, одежду свою из шкафов достать и с Микки попрощаться, в один голос обещая, что мамочка с папочкой обязательно вернуться. Ведь родители забирали их не навсегда, а на время, чтобы своевольность их поубавить и проконтролировать их школьные исправления. Парни очень расстроились, учитывая, что помимо того, что их отрывали от друга и котенка, их и самих просто разделяли по разным домам. И не будут они в обнимку рядышком спать, вместе зубы чистить и в школу бок о бок спешить, на коленочках друг у друга сидеть и за ушки чмокать. Как же тут не печалиться, не грустить, да на хена не злиться?
А Лухан почувствовал всю сущность ситуации только когда в квартире один остался. За кем теперь коридор подметать и обеды кому готовить? На чьи не заправленные кровати ворчать и мячики из под дивана выкатывать? Признаться, теперь у него было куда меньше забот, пожирающая внутренности тоска, словно моль старое пальто и мысли, от которых на сей раз не укрыться за домашними хлопотами. Собственный волчок остановился, загнав в тупик, из которого никак не выбраться, остается только ногти кусать и странным эсэмэскам смеяться. Заглядывать в зеркало, прижимать ладони к раскрасневшемуся лицу и спрашивать: «Лухан, ты дурак?» Рыться в складки подушки, пытаясь спрятаться от прожигающих строчек на дисплее.
«Что тебе снилось, хен? Оно было сладким?»
Что тут ответить? Ведь Лухан еще не пробовал его на вкус. И думать об этом боялся.
«Сегодня звезды поют о тебе. Я их слышу».
Список постепенно пополнялся и парень никак не мог провести параллели и к чему-то прийти. Он догрызал тупой карандаш и несколько раз хотел выбросить дрянную тетрадку со своими кривыми заметками напротив жирных точек. И эти жирные точки как приговорные печати каждый раз со стуком опускались на его грудь.
Лухан, ты не можешь.
Как-то раз он попробовал выкурить этот мятный Монте Карло, но на втором выдохе уже кинулся в сторону и едва не выбросился в окно, ловя ртом воздух. И выбросил несчастную пачку в урну, поняв, что так искусно курить могут лишь немногие. Сехун был немногим. Причем немногим практически во всем.
«На тебе сегодня была такая яркая туника цвета морковки. Подняло настроение. Надевай ее чаще».
И маленькая фотография, вынутая из заднего кармана джинс теперь хранилась на полочке рядом с банкой, наполненной ракушками. Лухан иногда клал ее рядом с подушкой и проводил кончиком пальца по гладкой поверхности, вспоминая то странное:
«11:57. Накройся одеялом с головой и пусть тебе сняться антарктические медведи».
Никогда Лухан еще так не раздражал Чонина, который на всякий случай разузнал номер психлечебницы. Друг пялился на старшего, что смотрел куда-то в пустоту и улыбался тупой улыбкой.
- Меня освободили от экзаменов.
- Меня выгнали из школы.
- У меня миелобластный лейкоз.
- Я, на самом деле, трансвестит.
Тупая улыбка. Не прервалась ни на секунду. Чонин нервничал.
Дни становились короче.
И Лухану трудно было что-то воспринимать и на кого-то реагировать, учитывая глобальный апокалипсис, что творился у него в душе и жесточайшая война под названьем: «Я разберусь. И нет, я не поддамся этому». А еще был другой вариант: «Я не влюблен». Лухан никак не мог определиться.
И все равно он скучал по Бэку с ЧанЕлем, подумав, что они, возможно, в кои то веки могли ему что-то подсказать, помочь, объяснить, посоветовать лекарства? А их не было рядом, а разговоры с сереньким сорванцом, что ютился у ног да щекотал язычком, как-то совсем не спасали.
И на общем ужине всех трех семей Лухан тоже постоянно молчал, уставившись в свою тарелку и гоняя по ней куриные крылышки. Родители гладили его по макушке, спрашивая про добавку салатов и не хочет ли он вина.
- Видите, совсем Лухана довели – не ест уже ничего! И не говорит совсем! Замучили его, да? – ворчала на младших госпожа Пак, а донсэны только хмуро фыркали, смотря на хена, что их не защитил. Они знали, что тот сейчас копается в себе и знали, что он проиграет в этой поединке между собой и собой. Ведь они друг другу проиграли. Это бесполезная борьба.
- Лухан, милый, мне совсем не нравится твое состояние. У тебя что-то случилось? – спрашивала мама юноши, заглядывая сыну в лицо.
Тот набрал в легкие побольше воздуха и, подняв голову, выпалил:
- Пап, можно взять на один вечер твою машину?
Отец вытянулся, удившись подобной просьбе. Все немножко обомлели, конечно. Лухан никогда подобного не просил.
- А… Сейчас?
- Да, сейчас.
- Зачем тебе?
- Хочу прокатиться.
Удивительные вещи всегда оказываются неожиданностью. Лухан не хотел вдаваться в подробности и попросту ждал отцовского ответа. У него не было прав, но тут с таким же описанием разъежало по дорогам треть всех горожан. Это не было проблемой. И, конечно, родители ему разрешили. Медленно протянул отец на ладонях связку ключей с брелком в виде флага. Завороженно смотрел на сына, который, извинившись перед всеми, вышел из-за стола и направился в коридор, сжимая связку в кулаке.
- Это тот момент, когда я должен сказать, что он вырос? – задал он вопрос жене, но это было риторически.
ЧанЕль с Бэком одновременно вскочили со своих мест и, не обращая внимания на вскрик матерей: «Куда?!», кинулись за старшим вдогонку, хитро переглядывались.
Выйдя на улицу, они встали напротив припаркованной черной Хонды, поблескивающей гладкими боками в оконном свете первых этажей, у которой стоял Лухан и открывал дверцу водителя.
- Так-так-тааак… - прошептал Бэк и кивком показал Чану подойти ближе.
Лухан уже забрался внутрь салона и завел ключ зажигания.На его лице читалось нетерпение и возбужденность, немного нервозные движения выдавали парня с головой.
Нагнувшись над окном, Чан постучал пальцем в стеклышко, заставив юношу его открыть.
- Вы чего? – спросил Лухан, точно боялся, что они сейчас скажут: «Твой отец передумал, возвращайся».
Но Чан только усмехнулся, переглянувшись с любимым.
- Ты нас удивляешь, хен.
- Раньше из дома едва выходил, а теперь на родительской тачке куда-то смываешься.
- И кто эта счастливица?
- Или счастливец?
- Глупыши… - пробормотал Лухан, радуясь тусклому освещению конца дня и глубоким теням, что скрывали его лицо. Бэк иронично поднял бровь, а ЧанЕль улыбнулся так…по-кошачьему.
- Не забудь надеть черные очки, врубить музыку и высунуть руку в окно. Брутальность – залог соблазнения.
- Да-да, я понял, валите. – Проворчал Лухан, сталкивая локоть ЧанЕля с окна и берясь за руль.
Надавив на газ, он тронулся с места и медленно выехал на дорогу, вспоминая уроки вождения, которые посещал пару раз полтора года назад.
Бэк с Чаном, оставшиеся у обочины, переглянулись.
- Как думаешь, сколько нужно времени?
- Скоро. Совсем скоро он сдастся.
Плавно поворачивая на концах улицах и сосредоточенно вглядываясь в задние стекла, Лухан подъехал к дому Сехуна и, остановившись у тротуара, написал младшему эсэмэску:
«Выходи на улицу».
Ответ пришел быстро.
«Там такая хорошая погода? Я должен это увидеть?»
«Просто выходи».
Ждать пришлось недолго, но Лухан успел изрядно увлажнить руль вспотевшими ладонями и расшатать бардачок. Он взглянул на себя в зеркало и перевел взгляд на клонившееся к закату солнце, что должно было ему помочь. Обязано было. Сегодня оно главный герой.
Легкой походкой выйдя из подъезда, Сехун огляделся по сторонам.
В эти несколько секунд, что он его не видел, Лухан еще раз позволил себе вглядеться в каждый миллиметр, который мог разглядеть. До боли закусить губу, пробегаясь взглядом вдоль точеной линии плеч и острому подбородку, что отбрасывал на шею изогнутую тень. Легкость клетчатой рубашки и расстегнутой куртки, чей мех пропитался дымом. Не уложенным волосам, что сейчас неравномерно распределились в анархической беспорядке. Таком мягком, помятом, как с утра, только вечером.
Металлическая капелька попала на язык, а Сехун подошел к машине. Нагнулся.
- Ты не говорил, что приобрел машину.
- Садись. – Коротко произнес Лухан, подняв на младшего взгляд.
Тот послушно обошел автомобиль и сел на соседнее сиденье, быстрым движением пристегнув ремень. Лухан взглянул на его слегка обескураженный вид и улыбнулся.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |