У тебя действительно все в порядке?
Конечно. И домик мне идеально подходит.
Я имела в виду тебя, Сара. С тобой все ли в порядке?
Ты ведь сама отметила, как хорошо я выгляжу, разве не так?
Она опешила от моего резкого тона:
Я сказала правду. Но…
Прежде чем она успела задать следующий вопрос, я перебила ее:
У меня были трудные последние месяцы. Всё, я удовлетворила твое любопытство?
Сара, прошу простить меня. Я не хотела вмешиваться.
Ты и не вмешиваешься. И извини за мой тон. Просто… мне нужно побыть одной какое-то время.
ы здесь, в Мэне, никогда никому не докучаем. Так что, в соскучишься по компании, ты знаешь, где ее найти.
Мне не хотелось компании. Не хотелось разговоров. Да и общения в какой либо форме. Я хотела закрыться ото всех, отгородиться от внешнего мира. Но прежде я написала письмо в галтерию журнала «Суббота/Воскресенье», попросив отправ все чеки на получение зарплаты напрямую в мой банк. Написала Джоэлу Эбертсу, уполномочив его (если выплатят страховку Эрика) рассчитаться с налоговой службой, а остаток поместить на мой долгосрочный счет. А еще я отправила ему комплект ключей от своей квартиры и попросила (за вознаграждение) нанять кого-нибудь, кто смог бы забирать мою почту, оплачивать счета и вести переписку., при условии, что он будет держать мое местонахождение в полной тайне ото всех. Вскоре он ответил, что его секретарша будет приходить на квартиру раз в неделю и забирать мою почту. Он прислал бланк доверенности на его имя, которой я уполномачивала его подписывать чеки на оплату всех моих счетов.
«Ты действительно уверена в том, что не хочешь, чтобы я пересылал тебе личные письма, которые будут приходить на твой адрес?» — спрашивал он в сопроводительном письме.
«Уверена, — написала я в ответ. — И ты должен держать в секрете мой почтовый адрес, особенно от Джека Малоуна, если он вдруг обратится к тебе. Более того, я не хочу знать, обращался он к тебе или нет. Так что об этом ни слова…»
Я была твердо настроена на то, чтобы оборвать все возможные контакты с Джеком. И не только потому, что не хотела ни на шаг отступать от своей непримиримой позиции. Я очень боялась, что, если прочту хоть одно из его слезных писем (или, хуже того, увижу его), от моей решимости не останется и следа… как это уже случилось однажды, когда мы случайно встретились в парке. Наши отношения остались в прошлом. Что бы он ни сказал и ни сделал, это не могло ничего изменить. Я вычеркнула его из своей жизни. Отныне я была одна. И я сама так хотела.
Первые три недели я не общалась с Рут. Разумеется, она приезжала дважды в неделю убираться, менять постельное белье. Но я всегда уходила на прогулку в момент ее приезда. Она с пониманием относилась к моему настроению — и всегда оставляла мне записки, спрашивая, не будет ли каких поручений для нее. Я составляла ей списки — на продукты, на книги, которые она брала для меня в местной библиотеке. Помимо денег, оставляемых на хозяйство я всегда заканчивала свой список словами: «Извини меня за отшельчество. Придет день, и я вернусь на планету Земля с бутылкой его-то крепкого и шотландского, и тогда все объясню. А пока позволь мне понежиться в своем солипсизме… прости за высокопарное слово, оно означает всего лишь „жалость к себе"».
Однажды, вернувшись с утренней прогулки, я обнаружила на столе закупленные по списку продукты и три толстых романа, которые всегда мечтала прочитать (Томас Манн «Волшебная гора», Генри Джеймс «Крылья голубки» и — в качестве противоядия к этой серьезной литературе — замечательные байки Томаса Хеггена на тему Второй мировой войны, «Мистер Роберте»). Ко всему этому прилагалась бутылка виски. И записка:
Сара!
Не нужно ничего объяснять. Просто знай, что мы всегда рядом, если понадобимся тебе. Поскольку по ночам все еще холодно, я подумала, что бутылка виски будет хорошим согревающим… особенно если тебе надоело каждый вечер разводить огонь в камине.
Пролетела неделя. И еще одна. И еще. Я читала. Гуляла. Спала. Я получила одно письмо — от Джоэла Эбертса, — в котором он сообщал о том, что получена страховка на семьдесят пять тысяч. Через своего «парня» он урегулировал с налоговиками задолженность Эрика.
Они снизили сумму требования до 32 500 долларов. Я хотел опустить их еще ниже, но, как сказал мой парень, мы и так выжали с них достаточно. Так что не стоит перегибать палку. Я переговорил с Лоуренсом Брауном — твоим биржевым брокером. Он планирует инвестировать оставшуюся сумму в «голубые фишки» — если только, как он сам выразился, «в мисс Смайт вдруг не проснулся дух авантюризма». Я сказал ему, что, поскольку других указаний от тебя не поступало, пусть продолжает работать с «голубыми фишками».
Ну с этим, кажется, всё. Должен еще добавить, что тут скопилась приличная пачка личной корреспонденции. Сохраню до твоего приезда. Если тебе вдруг захочется получить раньше, только скажи.
В заключение, Сара, позволь мне выразить личную надежду на то, что тебе удалось как-то примириться с тем, что произошло. Никто не заслуживает того, что пришлось тебе пережить в последнее время. Жизнь несправедлива по своей природе. К тебе она оказалась безжалостной. Но все изменится. Возможно, ты никогда не оправишься от потери брата. Так же, как от предательства мистера Малоуна. Но я знаю, что со временем ты примиришься с обоими событиями. Ведь чтобы двигаться вперед, нам всем приходится мириться с тем, что преподносит жизнь.
А пока наслаждайся свободой и покоем. Пусть мир поживет без тебя. Найди свой путь преодоления этого тяжелого перекрестка. И знай, что я всегда в твоем распоряжении, в любое время дня и ночи.
Но мне никто не был нужен. Пока не наступила четвертая неделя моей жизни в Мэне. Это было утро вторника. Я проснулась с каким-то странным ощущением. Через пару минут стало ясно, что я серьезно больна. С четверть часа я провела в туалете, и это было отвратительно. На следующее утро меня опять тошнило. В четверг утренний приступ тошноты миновал меня. Но вернулся в пятницу и не отпускал все выходные.
Мне срочно требовался доктор. К тому же у меня была двухнедельная задержка месячных. Так что пришлось вновь обращаться к Рут. Я не стала вдаваться в подробности, просто сказала, что у меня проблемы со здоровьем. Она отправила меня к своему семейному доктору — грозного вида мужчине лет за пятьдесят по имени Грейсон. Он носил накрахмаленную белую рубашку, накрахмаленный белый халат, очки без оправы и вечно суровое выражение лица. Короче, педант аптекарь. Его кабинет находился на центральной улице Вата. Пациентами были рабочие местного металлообрабатывающего завода и их семьи. Но самое неприятное заключалось в том, что у него начисто отсутствовал врачебный такт.
Все симптомы указывают на то, что вы беременны, — бесцветным голосом произнес он.
Это невозможно.
Вы хотите сказать, что у вас с вашим мужем не было…
Он сделал паузу, потом с еле сдерживаемым отвращением пробормотал слово «отношений».
Я не замужем.
Его взгляд метнулся к моей левой руке. Он заметил отсутствие обручального кольца. Поколебавшись, он сказал:
Но ведь у вас были отношенияс…
С кем-то — да. Но моя беременность невозможна по медицинским показаниям.
Я рассказала ему о своей первой неудачной беременности, о том, как акушер Гринвичского госпиталя заверил меня, что я больше не смогу иметь детей.
Возможно, он ошибся, — сказал доктор Грейсон, после чего попросил меня закатать рукав. Он взял у меня кровь на анализ. Потом вручил мне стеклянную бутылочку и направил в туалет. Когда я вернулась с образцом мочи, он попросил прийти за результатами анализов через два дня.
Но я заранее знаю результат, — сказала я. — Я не могу быть беременной. Это исключено.
Но по утрам меня по-прежнему тошнило. Когда через два дня я вернулась к доктору Грейсону, он заглянул в мою карту и сказал:
Тест положительный.
Я не верила своим ушам. И даже не знала, что сказать. Кроме привычного: «Этого не может быть».
Эти тесты редко дают ошибку.
В таком случае, я уверена, что это ошибка.
Доктор равнодушно пожал плечами:
Если вы хотите обмануть себя, это ваш выбор.
Какие ужасные вещи вы говорите.
Вы беременны, миссСмайт, — сказал он, нарочитым ударением подчеркнув мой незамужний статус. — Это подтверждается анализами, и таков мой клинический диагноз. А уж вам решать— верить этому или нет?
Могу я пройти повторный тест?
Вы можете пройти сколько угодно тестов, пока в состоянии их оплачивать. Но я бы настоятельно рекомендовал вам обратиться к гинекологу, и как можно скорее. Вы ведь здесь остановились, да?
Я кивнула.
Ближайший врач-гинеколог — доктор Болдак в Брансуике. Его кабинет находится рядом с колледжем, чуть в стороне от Мэн-стрит. Я дам вам его телефон.
Он нацарапал какие-то цифры на вырванном из блокнота листке и протянул его мне.
Расплатиться вы сможете на выходе, у администратора. Я встала.
И последнее, мисс Смайт, — сказал он.
Да?
Мои поздравления.
Рут ожидала меня в приемной. Я оплатила счет, потом кивнула ей, что готова идти. До этого я ничего не говорила ей о тесте на беременность. Разумеется, не собиралась говорить и сейчас. Но, видимо, мое лицо выдавало все тревоги. Потому что, как только мы вышли на улицу, она тронула меня за руку и сказала:
Надеюсь, речь не идет о чем-то смертельно опасном?
Мне даже удалось улыбнуться:
К сожалению, нет.
О, дорогая, — сказала она.
Мне тут же стало ясно, что я разоблачена. Неожиданно для самой себя я уткнулась ей в плечо. Я как будто оцепенела от потрясения.
Как насчет вкусного завтрака? — предложила она.
Боюсь, меня им же и стошнит.
А может, и нет.
Она привела меня в закусочную возле завода. Настояла на том, чтобы я съела омлет, домашний картофель фри и два больших тоста с маслом. Поначалу я отказывалась — но вскоре уплетала за обе щеки. После трех дней тошноты еда казалась на удивление вкусной. И к тому же помогала заглушить потрясение от моих новостей.
Я знаю, ты человек закрытый, — сказала Рут, — поэтому я не буду совать нос. Но если ты хочешь поговорить…
И я вдруг вывалила ей все, что произошло в моей жизни с тех пор, как я в последний раз гостила здесь в коттедже. Слова лились бесконечным потоком. Она побледнела, когда я рассказала ей о том, что потеряла ребенка и узнала о том, что больше не смогу забеременеть. Она взяла меня за руку, когда услышала про Эрика — и о роли Джека в судьбе моего брата.
О, Сара, — прошептала она. — Как же я могла не знать про смерть твоего брата?
Сомневаюсь, что об этом писали в местных газетах.
Да я все равно их не читаю. Некогда.
Считай, тебе повезло.
Какой же это страшный год для тебя.
Да, бывали времена и получше, — сказала я. — И вот теперь, чтобы уж окончательно добить меня, эта беременность.
Я только могу догадываться о том, как тебя сейчас трясет.
Да, баллов десять по шкале Рихтера.
Ты хоть рада?
Я никогда не попадала в железнодорожную катастрофу, но теперь примерно представляю, что это такое.
Я тебя не осуждаю.
Наверное, после того как пройдет первый шок… да, я рада.
Вот и хорошо.
Это как новость из космоса. Я ведь уже смирилась с тем, что у меня никогда не будет детей.
Должно быть, это очень трудно.
Очень.
Доктора часто ошибаются.
К счастью.
Могу я спросить?
Конечно.
Ты скажешь ему?
Ни в коем случае.
Ты думаешь, он не заслуживает того, чтобы знать?
Нет.
Извини… это не мое дело.
Я не могу… ему сказать… и не скажу.Потому что не прощаю его.
Я понимаю, это очень трудно.
Я расслышала нотки сомнения в ее голосе.
Но?.. — спросила я.
Как я уже говорила, Сара, не в моих правилах совать нос в чужие дела.
Да нет уж, говори, что ты хотела сказать.
Это ведь и его ребенок.
А Эрик был моим братом.
Молчание.
Наверное, ты права. Всё, вопрос закрыт.
Спасибо тебе.
Я подняла свою чашку с кофе. И сказала:
Но все равно это хорошая новость.
Она тоже подняла чашку, и мы чокнулись.
Это замечательная новость. Лучше не бывает.
И совершенно невероятная. Рут рассмеялась.
Дорогая, — сказала она, — все хорошие новости кажутся невероятными. В силу многих очень объективных причин.
Прошло несколько дней, и я отправилась на прием к доктору Болдаку. Я приготовилась к встрече с очередным занудным черствым медиком, который сурово взглянет на мой неокольцованный палец и будет разыгрывать из себя новоанглийского пуританина. Но Болдак оказался приятным и доброжелательным мужчиной лет под сорок. Выпускник колледжа Боудена, он остался в родном городе. чтобы открыть здесь практику. С первых же минут общения я по чувствовала себя легко и раскованно.
Значит, это доктор Грейсон вас ко мне направил? — спросил он.
Я кивнула.
Как долго он был вашим доктором?
Я недавно в этих краях. И уже подыскиваю нового доктора.
В самом деле?
Кажется, мы с ним не нашли общего языка.
Но доктор Грейсон такой обаятельный человек, — сказал он выгнув брови в стиле Гручо Маркса. — И у него исключительный контакт с пациентами.
Я рассмеялась:
Кажется, ему не слишком понравилось то, что я не замужем. А вас это не смущает, доктор?
Он пожал плечами:
Ваша личная жизнь — это ваша личная жизнь, мисс Смайт. Моя задача — сделать так, чтобы вы и ваш ребенок благополучно пережили беременность.
Мне все еще не верится в то, что я беременна.
Он улыбнулся:
Это я часто слышу.
Нет, я не о том: с медицинской точки зрения я не могу быть беременной.
И я подробно рассказала ему обо всем, что произошло пять лет назад в Гринвичском госпитале. В отличие от доктора Грейсона, он проявил живейший интерес к этому делу и даже спросил имя врача, который занимался мною.
Я напишу ему и запрошу вашу медицинскую карту. А пока соглашусь с вами: надо все-таки сделать второй тест на беременность.
Он взял у меня кровь на анализ. Я также собрала мочу. Мы договорились о следующем приеме через неделю. Я вернулась в коттедж на Попхэм-Бич. Я все пыталась осмыслить новость, обрушившуюся на меня, как гром среди ясного неба. Я действительно мечтала о ребенке. Втайне страдала от своей неполноценности. Когда Джек вернулся в мою жизнь, тоска по ребенку обострилась — хотя я не показывала этого. И вот теперь я былабеременна (разумеется, если первый тест не был ошибочным). Будь я христианкой, я назвала бы это чудом. Будь я до сих пор с Джеком, я бы, наверное, сошла с ума от радости. Но вместо всего этого я испытывала странную смесь эйфории и отчаяния. Эйфории — от сознания того, что у меня наконец будет ребенок. Отчаяния — оттого, что я никогда больше не заговорю с отцом этого ребенка. И эта злая ирония судьбы отравляла мое существование.
В моих мыслях постоянно присутствовали Эрик и Джек. Горечь подкатывала без предупреждения. Я то была рациональна и собранна, то едва не срывалась в пучину депрессии. Я вспомнила свое состояние в первые месяцы после выкидыша — когда печаль стала моей тенью, сопровождая меня повсюду. На этот раз ее присутствие было еще более ощутимым и постоянным. Джек разрушил мою жизнь. И это сознание лишь усиливало решимость больше никогда не видеться с ним и не говорить ему о беременности. Ему не нельзя было доверять. Он был достоин лишь презрения. Он не должен был прикасаться к этому ребенку.
Да, я была жесткой, упрямой. Но это было необходимо — только так я могла справиться с всепоглощающим чувством потери. Эта вынужденная суровость стала моим modus vivedi. И вот теперь передо мной замаячила счастливая перспектива стать матерью. И хотя это не меняло моего отношения к Джеку, я знала, что материнство выведет меня из беспросветного туннеля злости и уныния.
Через семь дней я снова была на приеме у доктора Болдака. Он, как всегда, был приветлив.
Боюсь, что замечательный доктор Грейсон был прав: тесты на беременность редко дают ошибку. Вы определенно ждете ребенка.
Я улыбнулась.
Что ж, по крайней мере, новость вас радует, — сказал он.
Поверьте, я очень рада. И ошеломлена.
Это можно понять. Тем более что я изучил вашу карту из Гринвичского госпиталя… ее прислали лишь вчера. Ваш лечащий врач, на мой взгляд, ошибочно информировал вас о том, что поврежденная матка не позволит вам забеременеть. Да, одна из маточных труб серьезно пострадала, что действительно снижает способность к зачатию, как и внутренние повреждения стенок матки. Снижает, но ведь не исключает полностью. Мне лично известно несколько случаев, когда после такого медицинского вмешательства зачатие все-таки происходило — и беременность вынашивалась. Проще говоря, ваш доктор в Гринвичском госпитале оказался излишне пессимистичным в отношении ваших шансов стать матерью. По мне, так его поступок заслуживает порицания, ведь он обрек вас на годы ненужных страданий. Впрочем, это я погорячился. Все-таки клятва Гиппократа обязывает врача относиться к своим коллегам как к братьям… и не осуждать другого врача, тем более перед его пациентом.
Не беспокойтесь, я сама оценю его действия. Он был ужасным человеком. Настолько ужасным, что рядом с ним доктор Грейсон кажется Альбертом Швейцером.
Настала очередь доктора Болдака рассмеяться-.
Пожалуй, я воспользуюсь вашим сравнением.
К вашим услугам.
Его улыбка сменилась профессионально серьезным выражением лица.
Хотя это и волнующая новость, я хочу, чтобы вы отнеслись к ней спокойно. Очень спокойно. Во избежание повторения прошлых ошибок давайте постараемся выносить эту беременность с хорошим настроением.
Есть вероятность, что я могу потерять ребенка?
В первые три месяца беременности всегда существует опасность выкидыша. Я бы сказал, что шанс составляет один к шести.
Но с учетом моей предыдущей истории…
Скажем так, риск есть… но все равно все складывается в вашу пользу. Просто вам нужно проявить осторожность. У вас есть все возможности выносить беременность, если только вы не собираетесь покорять вершину Катадин или играть в хоккей за колледж Боудена. Боюсь, что в таких делах не помешает и удача. Вы планируете здесь остаться?
Мне больше некуда было ехать. И поскольку на ближайшие восемь месяцев мне были прописаны отдых и покой, не могло быть и речи о возвращении на Манхэттен.
Да, я остаюсь в Мэне.
Опять-таки, это не мое дело… но вы действительно считаете, что это здравая идея — жить одной в такой глуши, как Попхэм-Бич?
Я была вынуждена признать, что в этом не было никакого здравого смысла. Поэтому, как бы тяжело мне ни было прощаться с песком, небом и океаном, уже на следующей неделе я переехала в Брансуик. После недолгих поисков я остановила свой выбор на милой, хотя и несколько деревенской, квартирке на Федеральной улице. Это были апартаменты с одной спальней в довольно скучном доме, обшитом белой доской. Декор был, мягко говоря, «уставшим»: желтые стены, бросовая мебель, примитивная кухня, медная кровать, срочно нуждавшаяся в полировке. Но утренний свет щедро заливал гостиную. У окна стоял большой стол красного дерева с восхитительным старомодным рабочим креслом (собственно, именно стол с креслом и подкупили меня). К тому же квартира находилась рядом с колледжем, центром города и кабинетом доктора Болдака — так что я всюду могла ходить пешком.
Рут помогла мне с переездом. Я открыла счет в местном отделении банка «Каско Нэшнл» на Мэн-стрит и (через Джоэла Эбертса) договорилась, чтобы выплаты от журнала поступали сюда. Впереди были еще четыре месяца моего вынужденного «творческого отпуска». Недельное жалованье легко покрывало аренду, составлявшую восемнадцать долларов в неделю, и все мои бытовые нужды. Мне даже хватило на то, чтобы купить радиоприемник, проигрыватель «Виктрола» и постоянно пополнять свой запас книг и грампластинок. Я снова начала читать газеты: «Мэн газет» и «Бостон глоуб» («Нью-Йорк тайме» доходил до Брансуика с трехдневным опозданием). Машина клеветы, запущенная Маккарти и его бандой, набирала обороты. Супруги Розенберги вступали в финальную стадию апелляционного процесса против смертного приговора за якобы переданные Советам секреты производства атомной бомбы. Эйзенхауэр искал убийственный компромат на Адлая Стивенсона в свете предстоящей в ноябре президентской кампании. И «черные списки», передаваемые из Вашингтона, становились все длиннее Я понимала, что в обстановке возрастающей «красной угрозы» мне не стоит рассчитывать на скорое возвращение в журнал, где меня явно не ждут. Смерть Эрика широко обсуждалась в прессе, и Его Светлость Главный Редактор вряд ли решился бы расстраивать совет директоров возобновлением контракта со мной. Что говорить, ведь я была сестрой человека, который непатриотично отказался стучать на других. Разумеется, и я автоматически становилась нежелательной персоной… недостойной выступать на страницах журнала «Суббота/Воскресенье».
Так что я трезво отнеслась к тому, что к середине срока моей беременности выплаты из журнала прекратятся и я буду вынуждена распечатать страховую премию от Эн-би-си или залезть в свой биржевой портфель… хотя мой пуританский разум с ужасом отвергал идею разбазаривания капитала в столь молодом возрасте. Тем более что впереди были крупные расходы на содержание ребенка.
Меня беспокоило и то, что — благодаря стараниям Винчелла и вынужденному уходу из «Субботы/Воскресенья» — по городу быстро распространятся слухи о том, что я политически неблагонадежна, и работодатели попросту побоятся связываться со мной.
Но каждый раз, когда я начинала предаваться панике, задумываясь о перспективах своего будущего трудоустройства (или, точнее, их отсутствии), мне удавалось успокоить себя мыслью, что я обязательно найду заработок. Все-таки мое положение никак нельзя было назвать отчаянным. У меня были деньги в банке, собственная квартира на Манхэттене. Они могли забрать у меня карьеру… но не могли лишить меня крыши над головой.
Как бы то ни было, о возвращении на Манхэттен речь пока не шла. И разумеется, о моей беременности никто не должен был знать. Рут была единственной хранительницей этого секрета — но она твердо обещала молчать.
Мне ты можешь доверять, — сказала она. — Уж я-то знаю, что такое деревня. Стоит только обронить словечко, и тебе на улице гарантированы любопытные взгляды.
Но разве я смогу обойтись без этих взглядов, когда мое положение станет заметным?
Во многом это зависит от того, какой статус ты для себя выберешь, сколько знакомых будет в твоем окружении, насколько ты будешь с ними откровенна. Я тебе обещаю — если ты представишься той самой Сарой Смайт, которая пишет для журнала «Суббота/ Воскресенье», твой день будет расписан по минутам. Половина Боудена захочет встретиться с тобой — ведь новые люди в городе большая редкость. А если они к тому же известные всей стране колумнистки…
Ну я же не Уолтер Липман, Рут. Я очень скромная фигура, да и пишу всякую ерунду.
Послушайте только эту мисс Скромность!
Это правда. И поверь, я никому не рассказываю о том, чем я занималась на Манхэттене. Мне хватило вторжения в мою частную жизнь — спасибо ФБР.
Так что я держалась очень скромно. Следуя предписаниям доктора Болдака, я не нагужала себя физически, ограничиваясь прогулками по боуденскому парку, который начинался сразу за кампусом, походами в библиотеку колледжа (где мне удалось получить читательский билет постоянного жителя Брансуика) и по магазинам на Мэн-стрит. Я нашла бакалею с доставкой продуктов на дом и газетный киоск, где согласились заказывать специально для меня воскресный номер «Нью-Йорк таймс». Я стала завсегдатаем книжного магазина. Вскоре мы перешли на «ты» с библиотекарями колледжа Боудена, бакалейщиком мистером Коулом, старшим кассиром банка «Каско Нэшнл» Телмой и мистером Муллином, аптекарем. Хотя все, конечно, спрашивали мое имя и интересовались, когда я приехала в город, этим расспросы, собственно, и ограничивались. Никто не позволял себе спрашивать, что я делаю в Брансуике, есть ли у меня муж, чем зарабатываю на жизнь. Как я обнаружила, отсутствие чрезмерного любопытства было фирменным свойством штата Мэн. Здесь люди уважали твое право на личную жизнь… потому что хотели такого же уважения к себе. Более того, неписаный кодекс поведения в Мэне гласил: твои дела — это только твои дела, и меня они не касаются. Даже если людей интересовало твое прошлое, они заставляли себя этого не показывать, боясь показаться назойливыми или прослыть деревенскими сплетниками. Мэн был, пожалуй, одним из немногих мест в Америке, где тактичность и сдержанность считались главными добродетелями.
Вот почему мне так легко жилось в Брансуике. После пяти лет потогонной работы в журналистике, когда каждую неделю приходилось выдавать материал, было очень приятно отдохнуть от пишущей машинки. Я наверстывала упущенное в книгах. Записалась на курсы разговорного французского в колледже, по три часа в день изучала спряжения глаголов и словарь. Раз в неделю Рут заезжала за мной на своем «студебекере» и везла к себе домой на ужин. Раз в неделю я ходила на прием к доктору Болдаку. Моей беременности было уже шесть недель, и он был доволен текущим положением дел.
Пока все в норме, — сказал он, когда я оделась и села к столу напротив него. — Если нам удастся дойти до второго триместра без осложнений, у вас действительно хорошие шансы благополучно выносить беременность. Вы ведь легко справляетесь, правда?
Брансуик — как раз такое место, где не приходится напрягаться.
Доктор Боддак поморщился:
Могу я считать это сомнительным комплиментом?
Извините. Я неудачно выразилась.
Да нет, все верно. Это действительно тихая заводь.
И для меня сейчас как нельзя более подходящая.
Я все хотел у вас спросить: вы что-нибудь пишете, пока живете здесь?
Я резко побледнела. На его лице тут же появилось виноватое выражение.
Прошу прощения, — сказал он. — Это было нетактично с моей стороны.
Откуда вы узнали, что я писательница?
Просто я выписываю журнал «Суббота/Воскресенье», Сара. Точно так же, как каждый вечер читаю «Мэн газет». О смерти вашего брата писали и здесь.
Не могу поверить.
Короткая заметка о его внезапной кончине и предшествующем увольнении из Эн-би-си, после того как Винчелл обнародовал его прошлое. И еще о том, что Сара Смайт из «Субботы/Воскресенья» — его сестра.
Почему вы раньше об этом не говорили?
Потому что вы могли подумать, что я сую нос в ваши дела. Да я и сейчас чувствую себя дураком: зачем ляпнул? Не надо было ни о чем расспрашивать.
Как вы думаете, в Брансуике знают, кто я? (Он неловко заерзал на стуле). Знают, да?
Видите ли… — нерешительно начал он. — Городок у нас маленький. И хотя никто не осмелится напрямую задать вам вопрос, между собой люди, конечно, обсуждают. Например, вчера вечером я обедал с ребятами из колледжа и Дунканом Хауэллом — редактором «Мэн газет». Не знаю, как в разговоре всплыло ваше имя, но Дункан вдруг обратился ко мне: «А ты знаешь, кто, говорят, поселился в Брансуике? Сара Смайт — та самая, что вела отличную колонку'в журнале „Суббота/Воскресенье". Я бы с удовольствием подкатил к ней с предложением — может, она и для нас что-нибудь написала бы… но как-то неудобно. Тем более что, как я полагаю, она сбежала сюда от Нью-Йорка и всей этой истории с ее братом…»
Мне вдруг стало не по себе.
Доктор Болдак, вы ведь не сказали о том, что я ваша пациентка?
Господи, нет, конечно. Это было бы уже верхом неприличия. Я бы никогда, никогдане посмел…
Хорошо, хорошо, — слабым голосом произнесла я.
Я теперь чувствую себя ужасно. Но обещаю вам: Мэн есть Мэн, и здешние жители никогда и виду не подадут, будто знают, кто вы такая.
Кто я такая — это как раз второстепенное. Меня беспокоит лишь то, какими взглядами меня будут провожать на улице, когда моя беременность станет очевидной.
Опять-таки, никто и никогда не осмелится осуждать вас из-за незамужнего статуса.
Но будут сплетничать за моей спиной.
Знаете, в Брансуике живут доброжелательные люди. Я думаю, вы здесь встретите больше симпатии, чем каких-либо других эмоций. И вот что еще я вам скажу: на том обеде все присутствующие в один голос сказали, что история с вашим братом просто возмутительна… и что он был настоящим смельчаком, который не побоялся открыто выступить в защиту своих убеждений.
Значит, вы не считаете его коммунистической марионеткой? Лакеем Сталина, который скрывался под личиной ведущего автора Марта Маннинга? Вы улыбаетесь. Почему?
Потому что встретить манхэттенского острослова здесь, в Брансуике, — это большая редкость. И вот еще что. Как и у многих моих здешних знакомых, у меня серьезные сомнения относитель-но того, что делают Маккарти и его приспешники. Тем более что они устраивают эту «охоту на ведьм» якобы от нашего имени… что лично мне крайне неприятно. Я просто хочу сказать вам, что искренне сожалею о вашей потере. У вас есть другие родственники?
Он был единственным.
Доктор Болдак ничего не сказал… и я была благодарна ему за это. Я быстро перевела разговор на медицинские темы — вроде того, стоит ли беспокоиться из-за частых позывов к мочеиспусканию.
Боюсь, это распространенная жалоба всех беременных женщин, — ответил он. — И одна из тех, на которую медицине пока нечем ответить.
Что ж, значит, до будущей недели? — спросила я, собираясь уходить.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |