Тем не менее я продолжал копать. Может быть, загадочные единомышленники Кувале обнаружатся по другую сторону баррикад? Противников у ПАФКС хватало – от более умеренных традиционалистов, профессиональных объединений и плюралистских организаций до так называемых технолибераторов.
Даже если бы совпали буквы, трудно представить, как член Африканского союза за развитие науки хватает за шиворот журналиста и просит поработать неофициальным телохранителем у прославленного ученого. Африканская плюралистская лига организует по всему миру студенческие обмены, выступления театральных и танцевальных коллективов, реальные и сетевые выставки, активно борется против культурного изоляционизма, дискриминации этнических, религиозных и социальных меньшинств, так что вряд ли у нее есть время тревожиться о Вайолет Мосале.
Слово «технолиберация» создал покойный Мутеба Казади, чтобы обозначить и усиление человека с помощью технологии, и освобождение самой технологии от ограничений собственности. Мутеба был электронщик, поэт, популяризатор – и министр развития Заира в конце тридцатых. Я прослушал несколько его речей: страстные призывы «поставить знание на службу свободе». Он требовал прекратить патентование биоинженерных культур, перейти к общественной собственности на средства связи и обеспечить неограниченный доступ к научной информации, причем не только отстаивал полезность «биологического освобождения» (хотя Заир никогда не занимался пиратством и не выращивал ворованных растений), но и убеждал в необходимости долговременного участия Африки во всех фундаментальных научных исследованиях. Это тем более удивительно для эпохи, когда такие взгляды были непопулярны в богатейших странах и немыслимы в контексте первоочередных задач его собственного правительства.
У Мутебы Казади были и свои заскоки, о чем пишут все три его биографа: склонность к ницшеанской метафизике, неортодоксальной космологии и любовь к разоблачению всемирных политических заговоров. Например, он утверждал, будто Эль-Нидо-де-Ладронес, «разбойничье гнездо», – биоинженерный рай, созданный беглыми наркодельцами на колумбийско-перуанской границе, подвергся атомной бомбардировке в 2035 году не потому, что улучшенные леса вышли из-под контроля и грозили распространиться на весь бассейн Амазонки, а потому, что там изобрели «опасно освобождающий» нейроактивный вирус. Разумеется, это было зверство, погибли тысячи людей, и волна общественного возмущения, вероятно, спасла от подобной участи Безгосударство, но, по-моему, более прозаическое объяснение – самое верное.
Просвещенные комментаторы со всех концов континента утверждают, что наследие Мутебы Казади живо и что гордые технолибераторы действуют по всей Африке и за ее пределами. Впрочем, мне не удалось найти прямых его последователей; сотни ученых и политиков, десятки тысяч людей называют Мутебу своим вдохновителем, и многие, высказывающиеся в сетевых конференциях против ПАФКС, именуют себя технолибераторами, однако все они приспосабливают его философию к каким-то своим взглядам. Безусловно, все они ужаснулись бы, узнав, что Вайолет Мосале грозит опасность; однако я так и не выяснил, кто из них счел своим долгом взять ее под защиту.
Ч асов в семь я спустился на первый этаж. Сара Найт так и не ответила на звонок; что ж, ее обида вполне понятна. Я снова подумал, не вернуть ли ей проект, но решил, что поздно – наверняка она уже занялась чем-то другим. По правде сказать, чем больше сложности вокруг Вайолет Мосалы опровергали мою фантазию о «ничем не грозящей» абстрактной ТВ, тем труднее мне было думать о бегстве. Если за слухами что-то кроется, я обязан это выяснить.
У выхода из ресторана я заметил Индрани Ли. Она шла по коридору с компанией людей, которые собрались расходиться, но то и дело останавливались, заговаривая снова – как будто только что вышли с долгого, шумного собрания, уже не могут друг на друга смотреть и в то же время прекратить спор тоже не в силах. Я подошел; она увидела меня и помахала.
Я сказал:
– В последнем перелете без вас было скучно. Как устроились?
– Отлично, отлично! – Она выглядела веселой и возбужденной; похоже, конференция полностью оправдала ее ожидания, – А у вас что-то кислый вид.
Я рассмеялся.
– Бывало с вами такое в студенческие годы: вы сидите на экзамене, а вопросы в билете и те, которые вы зубрили до утра, настолько отличаются, что могли бы быть из разных предметов?
– Бывало, и не раз. Но отчего такое дежавю? Математика влетает в одно ухо и вылетает в другое?
– Да, но беда не в том, – Я огляделся. Поблизости никого не было, но все равно мне не хотелось нагнетать слухи вокруг Вайолет Мосалы, – Вы, кажется, торопитесь. Может быть, я выскажу свои соображения в самолете на Пномпень?
– Тороплюсь? Наоборот, вышла размяться. Если вы не заняты, давайте погуляем вместе.
Я охотно согласился. Правда, я собирался поесть, но аппетит пока не вернулся, и мне подумалось, что Индрани Ли, возможно, больше знает о технолибераторах.
Однако, едва мы вышли за дверь, я понял, что она подразумевала под словом «размяться». «Мистическое возрождение» решило напомнить о себе: его сторонники толклись у входа в гостиницу. На плакатах вспыхивало: «ОБЪЯСНИТЬ – ЗНАЧИТ УНИЧТОЖИТЬ! ЧТИТЕ ТАИНСТВЕННУЮ ДУШУ ВСЕЛЕННОЙ! НЕТ ТВ!» Майки пестрели портретами Карла Юнга, Пьера Тейяра де Шардена, Джозефа Кэмпбелла, Фритьофа Капры [7], покойного основателя культа Гюнтера Клейнера, «Небесного алхимика» – создателя перформансов, и даже Эйнштейна с высунутым языком.
Никто не выкрикивал лозунгов; после конфронтационного залпа Дженет Уолш «Мистическое возрождение» перешло к карнавалу с мимами, фокусниками, предсказателями по руке и картами Таро. Падающие бенгальские огни бросали голубоватые отблески на стены домов, казалось, мы не на улице, а на морском дне. Местные жители растерянно обходили комедиантов: они не приглашали цирк. Насколько я заметил, мало кто из ученых с беджами на груди смотрел бесплатное представление или бросал деньги музыкантам и предсказателям.
Один из ряженых в майке с Альбертом распевал: «Пуфф, магический дракон», – подыгрывая себе на клавиатуре – стандартной, как и его майка. Я остановился напротив, одобрительно улыбнулся, а сам вызвал программку, которую написал несколько лет назад, и тихо набрал инструкцию. Клавиатура немедленно смолкла – громкость упала до нуля, а над Эйнштейном появился пузырь с надписью: «Наш опыт убеждает нас, что природа – реализация самых простых математических идей».
Мы пошли прочь. Ли взглянула укоризненно. Я сказал:
– Да ну. Он сам напросился.
Дальше по улице небольшая труппа разыгрывала сокращенную версию «Разносчика льда» [8], переписанную на современном жаргоне МВ. Женщина в костюме клоунессы рвала на себе волосы и выкрикивала: «Я потеряла психологический настрой! Все в моем сетевом клане оставались бы ближе к целительной высшей силе, если бы только я уважала их потребность питать себя воображаемыми историями!» На щеках у нее были нарисованы слезы.
Я повернулся к Ли.
– Ладно, меня убедили. Завтра вольюсь в ряды. Подумать только: я губил хрупкую красоту заката грубым техническим жаргоном.
– Это еще цветочки! Есть еще пятиминутная «Махабхарата-как-юнгианский-психобред», – Ее передернуло, – Впрочем, оригиналу ведь ничего не сделается? Они имеют право на свою… интерпретацию.
Однако произнесено это было не слишком уверенно.
Я сказал устало:
– Не знаю, чего они рассчитывают здесь добиться. Даже если бы они сорвали конференцию, все исследования уже проведены и попадут в сеть. А если сама идея ТВ так их оскорбляет, можно же просто закрыть глаза, верно? Как они закрывают на все другие научные открытия, не удовлетворяющие их «духовным требованиям».
Ли покачала головой.
– Как вы не понимаете! Они обороняют территорию. ТВ покушается на всю Вселенную, на всех, кто в ней живет. Если б адвокаты собрались в Нью-Йорке и объявили себя владыками космоса, разве вам не захотелось бы, по меньшей мере, показать им нос?
Я застонал.
– Физика ни на что не покушается. Особенно в случае ТВ, когда вся цель – узнать о Вселенной нечто такое, чего ни физикам, ни инженерам не изменить. Грубые политические метафоры вроде «покушения», «экспансионизма» – просто риторика; никто из участников конференции не посылает войска, чтобы насильно присоединить слабых. Объединение не навязывается. Оно наносится на карту.
Ли произнесла с напускной важностью:
– О, власть карт!
– Да ладно вам, вы прекрасно поняли! Карту – как карту звездного неба, не как… Курдистана. И никто не рисует созвездий, не дает названия звездам.
Ли ухмыльнулась, как будто ее список культурно опасных действий куда длиннее, и она не успокоится, пока я не переберу все. Я сказал:
– Ладно, забудем эту метафору! Но факт остается: одна и та же ТВ управляет Вселенной – и позволяет всем этим культистам жить и паясничать, независимо от того, разрешат ли гадким упрощенцам-физикам ее открыть.
– Антропокосмологи считают иначе, – Ли заговорщицки улыбнулась, – Но, разумеется, да, законы физики таковы, каковы они есть, – и половина «Мистического возрождения» пусть уклончиво, пусть на своем языке, но согласится с этим. Большинство из них признает, что Вселенной правит некая… упорядоченность. Однако их все равно оскорбляет строгая математическая формулировка этой упорядоченности. Вы скажете, что они могли бы удовольствоваться личным неведением и не мешать остальным признать ту или иную ТВ. Разумеется, они и дальше будут верить во что хотят, даже если победит окончательная ТВ; общепризнанная наука им не преграда. Однако сама их вера требует, чтобы они не смирялись с тем, что физики – или генетики, или нейробиологи – подкапываются под каждого и извлекают на поверхность все обнаруженное… и что их находки в конечном счете влияют на всю земную культуру.
– И это достаточный повод, чтобы являться сюда и пугать невинных жителей изувеченным трупом Юджина О’Нила?
– Будьте справедливы: если они имеют право думать, как им угодно, значит, они имеют право считать себя под угрозой.
Пьеса близилась к концу: один из актеров произносил монолог о необходимости жалеть бедных ученых, потерявших связь с живой душой Геи.
Я поинтересовался:
– А считать, будто знаешь божественную волю самой Земли, – это не захват территорий в глобальном масштабе, только поданный в более мягком виде?
Ли удивленно нахмурилась.
– Разумеется, да. МВ такие же, как все: они хотят определять мир в своих понятиях. Устанавливать свои параметры, свои правила. Естественно, они придумали хитрый способ это маскировать – например, называют себя «щедрыми» и «открытыми», – но я вовсе не хотела сказать, что они более смиренны, добродетельны или терпимы, чем самые фанатичные рационалисты. Я просто пытаюсь, как могу, показать их веру глазами стороннего наблюдателя.
– С помощью собственной всеохватывающей схемы?
– В точности. Это мое призвание: опытный гид-переводчик по всем земным субкультурам. Бремя социолога. А кто еще примет его на себя? – Она печально улыбнулась, – В конце концов, я – единственный объективный человек на планете.
Мы вышли в теплые сумерки, веселящаяся толпа осталась позади. Минуты через две я оглянулся. Издалека это выглядело дико: пестрая интермедия в кольце домов, посреди города, живущего будничными заботами, – города, который молекула за молекулой выстроил себя из океана и знает об этом. Соседние улицы выглядели по контрасту серыми и обыденными: никто не вырядился в арлекинов, никто не пускал фейерверков и не глотал шпаг, однако то, что я увидел сегодня под островом, затмевало натужную веселость и крикливую экзотику карнавала.
Я вдруг вспомнил разговор в ночь перед отлетом из Сиднея. Анжело сказал тогда: «Мы обожествляем то, во что влипли». Может быть, это и есть суть «Мистического возрождения». На протяжении почти всей человеческой истории Вселенная оставалась необъяснимой. МВ – наследники той ветви культуры, которая упорно возводит неизбежность в ранг добродетели. Они выбросили – или растеряли в «плюралистском» вареве культурного смешения – исторический багаж большинства конкретных религий и других верований, утверждавших то же самое, а затем провозгласили оставшееся сутью Большого Ч. Обожествлять загадку – значит быть «полностью человечным». Отказаться от нее – сделаться «бездушным», «левополушарным», «упрощенцем»… и нуждаться влечении.
Джеймса Рурка бы сюда. Битва за Ч-слова в самом разгаре.
Когда мы повернули к гостинице, я вспомнил, что чуть не забыл спросить у Ли одну вещь.
– Кто такие антропокосмологи?
В начале разговора она произнесла это слово так, будто я должен его знать, у меня же оно не вызвало ничего, кроме смутных этимологических ассоциаций.
Ли замялась.
– Вряд ли вам интересно. Если вас злит «Мистическое возрождение»…
– Это из Культов невежества? Никогда о таком не слыхал.
– Это не из Культов невежества. А само слово «культ» слишком оценочное, уничижительное; я, как и все, использую этот ярлык, а зря.
– Может, вы расскажете, во что эти люди верят, а я сам решу, насколько быть к ним нетерпимым или снисходительным?
Она улыбнулась, но с неудовольствием, словно я попросил ее рассказать чужой секрет.
– АК очень чутки к тому, как их представляют. Их на разговор-то было трудно вызвать, и они по-прежнему не разрешают ничего о себе публиковать.
АК! Чтобы скрыть ликование, я притворился возмущенным.
– Что значит «не разрешают»?
Ли сказала:
– Я согласилась на некоторые предварительные условия и должна сдержать слово, если хочу сохранить контакт. Они обещали, что со временем я смогу пустить все в сеть, но пока у меня испытательный срок, и сколько он продлится – неизвестно. Проболтаться журналисту – значит все себе испортить.
– Я не собираюсь ничего публиковать. Клянусь. Мне просто любопытно.
– Тогда вы спокойно сможете подождать пару годков.
Пару годков? Я признался:
– Ладно, дело не в простом любопытстве.
– А в чем?
Я задумался. Можно рассказать ей о Кувале – под честное слово, что она будет молчать, чтобы не множить слухи вокруг Вайолет Мосалы. Только как я попрошу ее хранить один секрет и выболтать другой? И потом, если она согласится открыть тайну мне, то чего стоят ее обещания?
Я сказал:
– Чем им не нравятся журналисты? Большинство течений из кожи вон лезут, чтобы завербовать новых членов. Что за странная мораль…
Ли взглянула на меня подозрительно.
– Я больше ни слова не скажу и на такие хитрости не поддамся. Я сама виновата, что название сорвалось у меня с языка, но теперь эта тема закрыта. Антропокосмологи не подлежат обсуждению.
Я рассмеялся.
– Ладно вам! Чепуха! Вы ведь из них, правда? Никаких секретных рукопожатий; ваш ноутпад посылает зашифрованный инфракрасный сигнал: «Я – Индрани Ли, верховная жрица священного ордена…»
Она размахнулась, чтобы залепить мне пощечину, я вовремя увернулся.
– У них нет жриц.
– Так они сексисты? Все мужчины?
Она оскалилась.
– И жрецов тоже. Все, молчу.
Мы пошли молча. Я вынул ноутпад и выразительно взглянул на Сизифа.Впрочем, полное слово не открыло мне Аладдиновой сокровищницы данных; все поиски на «антропокосмологов» закончились ничем.
Я попробовал еще раз:
– Прошу прощения. Никаких вопросов, никаких провокаций. А что, если мне действительно надо с ними связаться, но я не могу объяснить вам причину?
Ли осталась непреклонной.
– Верится с трудом.
Я помялся.
– Некто по имени Кувале несколько дней кряду оставляет мне загадочные сообщения, а затем не приходит на условленное место встречи, и я просто хочу разобраться.
Почти все это было вранье, но не признаваться же, что я упустил прекрасную возможность сам разузнать про антропокосмологов. В любом случае, Ли это не тронуло; если она прежде и слышала про Кувале, то не подала виду.
Я попросил:
– Не могли бы вы передать, что я хочу с ними поговорить? Пусть сами решают, отшивать меня или нет.
Она остановилась. Клоунесса на ходулях сунула ей в лицо пачку съедобных памфлетов, неэлектронную газетку МВ, посвященную эйнштейновской конференции. Ли раздраженно отмахнулась.
– Вы слишком многого просите. Если они рассердятся, я потеряю плоды пятилетней работы.
Я подумал: «Ничего ты не потеряешь. А наконец-то получишь возможность публиковаться», – но говорить этого не стал.
– Я впервые услышал сочетание «антропокосмологи» от Кувале, не от вас. Вы можете не говорить им, что проболтались. Скажите, что я вышел на вас более-менее случайно, что я спрашивал всех направо и налево…
Она не ответила. Я продолжал:
– От Кувале я слышал намеки на… возможность насилия. И что мне делать? Забыть? Или ткнуться наугад в местную систему расследования таинственных исчезновений, если таковая обнаружится?
Ли взглянула на меня, словно хотела заявить, что не верит ни одному слову, потом протянула неохотно:
– Если я навру, что вы пристаете к каждому встречному и поперечному, может быть, меня и не упрекнут.
– Спасибо.
Она нахмурилась.
– Насилие? Против кого?
Я мотнул головой.
– Не знаю. То есть все это, вероятно, не стоит выеденного яйца, но мне хотелось бы выяснить.
– Если выясните, скажите мне.
– Обязательно.
Мы вновь оказались перед бродячей труппой. Теперь они разыгрывали занудную пьесу о ребенке, больном раком, которого можно спасти, лишь скрыв от него вызывающую стресс, иммунодепрессивную истину. Глянь, мам, настоящая наука! Только вот медицина уже тридцать лет как умеет фармакологически снимать воздействие стрессов на иммунную систему.
Я стоял и смотрел, пытаясь взглянуть их глазами, убедить себя, что в пьесе есть некое реальное прозрение, некая вечная истина, более глубокая, чем устаревшие медицинские сведения.
Если они тут и были, то я не видел. То, что клоуны пытались рассказать о нашем общем мире, казалось мне тарабарщиной инопланетных посланцев.
А что, если я ошибаюсь и правы они? Может быть, то, что кажется мне бредом, на самом деле излучает мудрость? Может быть, эта неуклюжая сказка выражает глубочайшую истину?
Тогда я более чем ошибаюсь. Я живу в плену обольщений. Я безнадежен – подкидыш из иной космологии, иной логики, для которого здесь вообще нет места.
Между нами нельзя найти компромисс, навести мосты. Мы не можем быть «наполовину правы» одновременно. «Мистическое возрождение» без конца твердит, что отыскало «полное равновесие» между мистикой и рационализмом – словно Вселенная ожидала этой милой «разрядки», чтобы определить свой стиль поведения, и теперь с искренним облегчением вздохнула, видя, что воюющие стороны наконец-то достигли соглашения и условились уважать нежные культурные чувства каждого и воспринимать любые взгляды с должным вниманием. Вот только человеческий идеал равновесия и компромисса, столь похвальный в политической и общественной сферах, никак не соотносится с поведением Вселенной.
«Смирись, наука!» может клеймить «тиранами сциентизма» всех, кто так думает, «Мистическое возрождение» может называть их «жертвами духовной глухоты», нуждающимися в «лечении»… Но, даже если фанатики правы, сам принцип нельзя разбавить, примирить с противоположными, приручить. Он либо правилен, либо ложен – или правда и ложь ничего не значат, а Вселенная – расплывчатое пятно.
Я подумал: «Вот. Какое-никакое, а понимание. Если все это взаимно, если ТВ так же отталкивает „Мистическое возрождение", как меня – сама мысль о том, что их бред будет определять почву у меня под ногами, тогда мне наконец ясно, зачем они здесь».
Актеры раскланивались. Несколько человек, в основном другие культисты в маскарадных нарядах, хлопали. Кажется, все кончилось хорошо – я так задумался, что пропустил заключительную сцену. Я нажал несколько кнопок и передал двадцать долларов на их ноутпад, стоящий на тротуаре. Даже юнгианцам в цирковых костюмах надо есть: первый закон термодинамики.
Я повернулся к Индрани Ли:
– Скажите честно, вы действительно можете шагнуть за пределы всякой культуры, всякой системы верований, всякой предубежденности и увидеть правду?
Она скромно кивнула.
– Конечно, могу. А вы нет?
В номере я тупо уставился в первую страницу полемической статьи Элен У из «Физикэл ревью» и попытался понять, как Сара Найт набрела на антропокосмологов в ходе подготовки к «Вайолет Мосале». Может быть, Кувале прослышал(а) о фильме и сам(а) отыскал(а) Сару, как меня.
Прослышал(а) – откуда?
Сара занималась политической журналистикой, но уже успела сделать один научно-популярный фильм для ЗРИнет. Я посмотрел программу. Фильм называется «Поддерживая небо» и рассказывает о неортодоксальных космологиях (!). Он выйдет на экраны только в июне, но в закрытой библиотеке ЗРИнет, куда я имею доступ, есть копия.
Я просмотрел весь фильм. Он начинался с почти общепринятых (хотя, вероятно, недоказуемых) теорий: квантовые параллельные вселенные (возникшие от одного Большого взрыва), множественные Большие взрывы допространства, порождающие различные физические константы, вселенные, «воспроизводящиеся» через черные дыры и передающие потомству «мутантные» физические законы… и заканчивался более экзотическими измышлениями: космос как клеточный автомат, как случайный побочный продукт бесплотной платоновской математики, как «облако» случайных чисел, обретшее форму лишь потому, что один из возможных вариантов случайно включает сознательного наблюдателя.
Об антропокосмологах не упоминалось ни разу, но, возможно, Сара приберегала их для следующего проекта, надеясь к тому времени заручиться их доверием и согласием? Или для «Вайолет Мосалы», если тут действительно есть связь, и заинтересованность Кувале – не случайное совпадение.
Яотправил Сизифаисследовать закоулки интерактивной версии «Поддерживая небо», но ни скрытых ссылок, ни намеков не обнаружилось. Ни одна открытая база данных на планете не содержала ни единого упоминания об АК. Остальные культы нанимают имиджмейкеров, чтобы как следует раскрутиться в прессе… Однако полная секретность предполагает железную дисциплину, а не дорогостоящую рекламу.
Культ антропокосмологии. То есть: человеческого знания о Вселенной? С ходу и не поймешь. По крайней мере названия «Мистическое возрождение», «Смирись, наука!» и «Приоритет культуры» понятны с первого взгляда.
Впрочем, оно включает Ч-слово. Неудивительно, что они разделились на ортодоксов и не-ортодоксов.
Я зажмурился. Казалось, я слышу, как дышит остров, как подземный океан размывает под нами камень.
Я открыл глаза. Здесь, в центре острова, мы находимся над гайотом. Подо мной – твердый базальт, уходящий в океаническое ложе.
Так или иначе, но меня сморил сон.
На лекцию Элен У я пришел загодя. Аудитория была почти пуста, но Мосала уже сидела и что-то читала в ноутпаде. Я опустился через стул от нее. Она не подняла глаз.
– Доброе утро.
Она взглянула на меня, холодно ответила: «Доброе утро», – и сразу вернулась к чтению. Сними я ее сейчас, зрители решат, что фильм делался под дулом пистолета.
Язык жестов всегда можно отредактировать.
Впрочем, не это важно.
Я сказал:
– Как вам такое? Я обещаю не использовать то, что вы сказали вчера про культы, – при условии, что потом вы все обдумаете и выскажетесь еще раз.
– Ладно. Это честно, – Она снова взглянула на меня и добавила: – Не хочу показаться невежливой, но мне правда надо дочитать.
Она показала ноутпад со статьей Элен У из «Физикэл ревью» полугодовой давности.
Я промолчал, но, видимо, удивился достаточно очевидно. Мосала заметила виновато:
– В сутках всего двадцать четыре часа. Конечно, я должна была прочесть это месяцы назад, но… – Она нетерпеливо махнула рукой.
– Можно я сниму, как вы это читаете?
Она испугалась:
– Чтобы все узнали?
Я продекламировал:
– «Нобелевская лауреатка наверстывает домашнее задание». Все увидят, что и вы в чем-то похожи на нас, смертных, – и едва не добавил: «У нас это называется очеловечиванием».
Мосала сказала твердо:
– Можете снимать, когда начнется доклад. Так мы договаривались. Верно?
– Верно.
Она перестала обращать на меня внимание и с головой ушла в статью; враждебность и смущение исчезли. Я вдруг почувствовал, что с души у меня свалился камень. Минуту назад мы с ней спасли фильм. Ее отношение к культам показать надо, но она вправе высказаться более дипломатично. Простой, очевидный компромисс. Жалко, раньше не додумался.
Я заглянул в ноутпад Мосалы (не снимая). Всякий раз, как попадалось уравнение, она вызывала программу-помощника: на экране возникали окна, полные перекрестных алгебраических проверок и подробного разбора каждого шага в доказательствах У. Интересно, может, с таким подспорьем и я бы лучше понял статью? Вряд ли. Многие места в «поясняющих» окошках были для меня темнее самого текста.
Я в общих чертах понимаю, о чем говорится на конференции, Мосала же способна, с небольшой компьютерной подсказкой, заглянуть в тот слой, где математика либо выдерживает пристальную проверку, либо рассыпается.
Никаких красноречивых убеждений, никаких впечатляющих метафор, никаких призывов к интуиции – просто последовательность уравнений, которые непреложно вытекают либо не вытекают одно из другого. Разумеется, такая проверка ничего не доказывает; если неверны физические предпосылки, безупречная цепочка рассуждений породит лишь изящные фантазии. Тем не менее крайне важно выверить сами связи, потянуть за все ниточки в логической паутине, связывающей две возможности.
Насколько я понимаю, все теории – все наборы общих законов и вытекающих из них частностей – составляли неразделимое целое. Ньютоновские законы движения и тяготения, кеплеровские идеализированные эллиптические орбиты, все частные (до-эйнштейновские) модели Солнечной системы соединялись в единую ткань, в одно плотное переплетение рассуждений. Ничто из них не оказалось полностью верным, и пришлось содрать целый слой ньютоновской космологии (запустив ногти под край, где скорости приближаются к световой), чтобы проникнуть глубже… и с тех пор такое повторялось десятки раз. Хитрость в том, чтобы знать, из чего именно состоит данный слой, оценить каждый тесно связанный набор неверных идей и ложных предсказаний – пока не дойдешь до цельного, самодостаточного уровня, отвечающего всем доступным наблюдениям внешнего мира.
Вот что ставит Вайолет Мосалу особняком от половины ее коллег, не говоря уж о третьесортных журналистах, и никакому очеловечиванию этого не изменить. Если предложенная ТВ не согласуется с экспериментальными данными или рассыпается под грузом собственных противоречий, Мосала, и только она, сумеет проследить всю логическую цепочку и содрать блестящее заблуждение, как ровный слой отмершей кожи.
А если это не блестящее заблуждение? Если предложенная ТВ окажется безупречной? Глядя, как она читает изощренные уравнения У, словно художественную книгу, я представлял, что ТВ – ее или не ее – уже принята, и Мосала терпеливо просчитывает следствия теории во всех масштабах, на всех уровнях сложности, для всех энергий, чтобы по мере сил связать Вселенную в единое целое.
Зал постепенно наполнялся. Когда У поднялась на сцену, Мосала как раз дочитала статью. Я прошептал:
– Каков приговор?
Мосала задумалась.
– По-моему, она в основном права. Она не вполне доказала то, что хотела доказать, – пока еще. Но я почти уверена, что она на верном пути.
– Вас это не пугает? – удивился я.
Она подняла палец к губам.
– Потерпите. Давайте послушаем.
Элен У живет в Малайзии, но вот уже тридцать лет работает в Бомбейском университете. У нее множество статей в соавторстве, в том числе две с Буццо и одна с Мосалой, однако почему-то она гораздо менее известна. Вероятно, у нее есть и воображение Буццо, и строгость Мосалы, но, видимо, она не так смело раздвигает рамки (которые видны уже задним числом), не умеет отыскать задачу, которая даст впечатляющее общее решение.
Из лекции я не понял почти ничего, хотя записывал каждое слово, каждый график. Мысли мои занимало другое: как проще объяснить зрителям суть? Может быть, с помощью интерактивного диалога?
Загадайте любое число от десяти до тысячи. Не говорите его мне.
[Загадывается… 575]
Сложите цифры.
[17]
Сложите снова.
[8]
Прибавьте 3.
[11]
Вычтите из задуманного числа.
[564]
Сложите цифры.
[15]
Разделите на 9 и возьмите остаток.
[6]
Возведите в квадрат.
[36]
Прибавьте 6.
[42]
У вас получилось… 42?
[Да!]
Теперь попробуйте снова…
Окончательный результат неизбежно окажется тем же самым: весь ход вычислений в этом дешевом фокусе – лишь затянутый способ сообщить, что X минус X равняется нулю.
У доказывала, что весь подход Мосалы к ТВ строится на том же: математика в конце концов себя перечеркивает. На другом уровне и гораздо менее очевидным способом – но, как ни крути, тавтология остается тавтологией.
У говорила тихо, на экране за ее спиной проплывали уравнения. Чтобы закоротить работу Мосалы саму на себя, ей пришлось доказать с десяток новых, чисто математических теорем – достаточно сложных и полезных независимо от того, достигнута ли цель. (Это не мое невежественное мнение; я просмотрел отзывы на ее последние работы.)
Меня это изумляло: неужели можно так сложно и красиво доказывать, что X минус X равняется нулю. Как будто причудливо скрученная веревка, сотни тысяч раз пересекающая сама себя, оказывается незавязанной и распускается, стоит осторожно дернуть за конец. Может быть, такая метафора еще лучше для интерактивной версии – зритель в силовой перчатке сможет сам потянуть и убедиться, что «узел» – всего лишь замаскированная петля.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |