Кирилл слегка охренел от таких заявлений. Он битый час помогал мне с химией, а теперь такие обвинения. Но когда понял, что я не шучу и сейчас совсем обижусь неизвестно на что, забросил учебник на шкаф и сел рядом.
Сидим мы, значит, на полу. Я дуюсь, представляя, какой на мне под свитером красивый лифчик, а Кирилл дует мне в ухо. Для чего? Фиг его знает. Вот, думаю, сейчас совсем обижусь и уйду. А он вдруг обнял меня покрепче и принялся дуть в макушку. Такой идиот. И сказал: «Ты – самая красивая. Но такая смешная».
Я снова обозвала его дураком и полезла на шкаф за учебником.
* * *
– На субботу ничего не планируй, – заупокойным голосом предупредил Вайпер. – А что случилось? – удивилась я нежданному звонку.
Посопев в трубку, Вайпер молчал, набивал себе цену. Наверное, снова затеял что‑то неординарное. Старый массовик‑затейник. Экспериментатор хренов. Молчит, ждёт, чтоб я не выдержала и принялась упрашивать рассказать про субботнее мероприятие. А вот я подожду. Пока он сам не выдержит. Я на расстоянии чувствовала, как его распирает от желания меня поразить в самое темечко. – Ты там слушаешь? – первым не выдерживает он. – Народ в субботу едет на сложное эмоциональное испытание. У одной моей знакомой есть родич. Он в пригороде окопался. Кроликов выращивает. – Кролик – это не только несколько килограммов ценного диетического мяса, но и офигенный облезлый мех, – бодро рапортую я.
Я уверена на все сто процентов, что Вайпера чуть не хватил удар от моей эрудированности. – Ну, примерно так. Но дело не в утилитарной полезности животного. У нас намечается фотосессия. – Плейбоевская? – не на шутку обрадовалась я. – Тьфу на тебя, – довольным голосом ругается Вайпер. – Будет видео и фото. Мы едем наблюдать, как этот мясник станет забивать кролей. Топором. Зацени!
Установив отпавшую челюсть на место, я сделала два глубоких вдоха, чтоб ответить, что я об этом думаю. – Не ори. Я тебе сейчас все популярно объясню. При тебе хоть раз кого‑то убивали? – Ты – полный дебил. Ты… – Так вот. Кроли ни при чём. Снимать будут вас. Типа, как вы на это будете реагировать. Обещаю незабываемые воспоминания на всю оставшуюся…
Его следовало послать куда подальше. Но я неожиданно для самой себя согласилась. Быть может, потому, что чувствовала себя потерянной из‑за Кирилла. Точнее, из‑за моего непонимания себя. Скорее всего так. Но, быть может, мне просто хотелось проверить, что я буду чувствовать. Этот сволочной Вайпер умеет сыграть на твоих слабостях.
В электричку набилась тьма обезумевших дачников. Которые, несмотря на раннюю весну, стремились проверить, не спёр ли кто прогорелую сковороду с их садового участка.
Нас было тоже много, гораздо больше, чем я могла ожидать. Особо выделялись три эмочки, которые по такому случаю вырядились как на парад сексуальных меньшинств. Они умудрились занять сидячие места, шустро растолкав упёртых бабулек и нескольких пердунков с кошмарно скрипящими тележками.
С отвязными хамовитыми малолетками никто из наших не захотел садиться, поэтому нам пришлось стоять до нужной станции. Прикольно было наблюдать, как негодовали старухи, осуждая подлых тварю‑шек, удобно развалившихся на скамейке. Тварюшки, оснащённые неимоверным количеством значков, активно веселились, хотя наше поведение их здорово обозлило.
После затасканной фразы «Ну и молодёжь пошла!» эмочки резво оживились и принялись демонстративно целовать друг дружку. Странное дело, мне показалось такое поведение изрядно вульгарным.
Хотя я сама недавно хоть и не лизалась с подружками, но точно обожала значки.
Старухи негодовали, но не сдвигались с насиженного места.
Мы тем временем выясняли, кто куда наметился поступать после школы. А те, кто уже учился в институтах, делились тонкостями сдачи каких‑то замудреных зачётов. – А у меня в детстве уже была неприятная история, связанная с кроликом, – прокричал мне в ухо тщедушный юноша с таким количеством железа на лице, что в пору сдавать в утиль.
Громкий стук колёс принуждал его к повышению голоса, отчего он вопил одиночными фразами как оглашённый.
Я соорудила заинтересованное лицо, призывая немедленно начать повествование. – Мне родители кролика подарили. Когда мы на даче отдыхали. А потом надо уезжать. А кролик вырос. А я говорю – не надо убивать. Я его есть не стану. Ни за что! Они сказали, что отдадут кролика соседке. А в первый день дома пригласили гостей. И там подавали мясо тушёное. Мне сказали, что это утка. А я до того утку не ел. А когда поели, дядя спрашивает: «Вкусно?» А потом засмеялся и сказал, кого я только что съел. – Соболезную. – Спасибо! У тебя парень есть?
И этот туда же. Сволочизм. Хотя он прав. Если есть повод познакомиться – то шанс упускать не следует. Приятный мальчик, но не в моём вкусе.
Я уставилась в окно над головами пассажиров и принялась думать о Кирилле. Интересно, а он обиделся, что я куда‑то уехала и его с собой не позвала?
* * *
Оглядывая ряды сподвижников, Вайпер возбуждённо потирал руки. Он выглядел полным ботаном в смутно знакомых очках. – Вайпер, а откуда у тебя такие крутые окуляры? – проникновенно спросила я. – Зацени. У знакомых выторговал. Класс. Таких сейчас не найти. – У меня точно такие же, – весело отрапортовал дедок по соседству.
И точно. Тут полвагона в подобном антиквариате мчится навстречу полям и просторам. – Брекеты ещё не прицепил? – хихикнула Катька, которой было интересно все на свете по причине взаимной влюблённости. Её приятель оказался вовсе не эмо. Обычный студент Политеха. Который, без преувеличения, просто светился от радости общения с таким неземным существом, как наша Катька.
Вайпер жуть какой остроумный, но если шутят над ним, то его чувство юмора всегда давит на тормоза. – Барахлишко а‑ля семидесятые? – не отставала Катька. – Когда ты ныла и вешалась, с тобой было намного приятнее, – огрызнулся Вайпер. – А вот это уже удар ниже пояса, – спокойно урезонил Вайпера Катькин кавалер, обнимая её нежно за плечи.
Теперь я за Катьку спокойна. С таким парнем она не пропадёт. Чувствуется, что у них все серьёзно. А когда и я буду так счастлива? Кирилл явно не из породы чувствительных натур, которые способны на любовь. Впрочем, спасибо хоть на секс он меня не напрягает, как тот урод. Кстати, об уродах. Вряд ли я ошибаюсь – на Вайпере очки моей покойной прабабки.
Кролики деловито шевелили носами в своих клетках. Они были не белые и пушистые. Они были унавоженные, и от них пахло. Вероятно, зверовод выращивал их на продажу в виде пищи, поэтому не слишком озадачивался качеством шкурок. Мы молча осмотрели вереницы клеток и расселись на импровизированные лавки. Которые наскоро соорудили из чурок и досок.
Вайпер прицелился видеокамерой, а некто неопределённого пола, но, как потом выяснилось, – девочка, забегала вокруг нас с фотоаппаратом. С таким громадным объективом, что он смахивал на оборонительное оружие массового поражения. Фотограф, несмотря на несерьёзный вид, оказалась профи, потому что снимки в итоге получилась качественные.
На арене появился нетрезвый ликвидатор кроликов. Которого невозможно было вообразить проживающим в городе. Он цветисто просветил нас в отношении предстоящей процедуры. – Ничего душераздирающего, бля. Тюк по темечку, бля, и все дела, на х…,– заверил он нас, насмехаясь над Катькой, которая уже собиралась грохнуться в обморок. – А почему вы их по весне забиваете? Они к осени жирнее будут, бля? – голосом специалиста по кроликам спросила одна из дерзких малолеток. – Не твоего ума дело. Ну у тебя и причесон! Прищепку дать? А то ведь ни хрена не увидишь, бля.
Крепко схваченный за огромные уши, кролик пытался драться задними ногами. – Не балуй, падла, – радостно приговаривал мужик, прицеливаясь.
Первого кролика он прикончил за раз. Даже колоду не запачкал. А вот со вторым получилось не очень. Второй кролик бешено вырывался, изгибаясь во все стороны. А после первого удара запричитал громким детским голосом. Как будто мы сообща пытали младенца. Дядька разозлился испорченным впечатлением и долбанул зверьку по черепу во второй раз. Но неточно.
Недобитый кролик непрерывно истошно голосил, девчонки не менее истошно орали. Кто‑то уже активно блевал. – Бля буду, урою, падла буду, – твёрдо заявил обескураженный дядька и врезал со всей дури по ушастой изувеченной голове.
Кролик вякнул. Забился, а потом ненадолго затих. И через секунду всё повторилось сначала.
Те, кто ещё мог передвигаться, накинулись на изувера и обратили его в бегство. Он заперся в доме, откуда сначала слышался грохот падающих вёдер, а потом нам посоветовали сматывать удочки. Иначе он начнёт нас отстреливать из ружья. – Сука драная, – плакала над окровавленной колодой Катька, стараясь не смотреть на размозжённую в кашу голову.
Зверёк уже не кричал, но задние ноги ещё дёргались, словно убегая в спасительные луга. Катькин парень снял с верёвки грязное полотенце и прикрыл обоих кроликов. – Давайте ему дом спалим, – предложили активные эмочки.
В гневе они смахивали на осатаневших косматых ангелочков в нашивках и значках. – Ребята! Прекратите! Такими мерами мы ничего не добьёмся! Он не специально. Просто он промахнулся, – разорялся Вайпер, не переставая снимать все на видео. – Давайте их выпустим на свободу! – агитировала зелёная лицом Катька. – И их тут же погрызут собаки, – возразила я.
Пока мы пытались мирно решить проблему спасения кроликов, шустрые эмочки не растерялись, ловко подпёрли входную дверь скамейкой и рванули в сарай за подручным материалом.
А потом они вереницей отправились в деревянное строение, которое своим видом не оставляло сомнений в своём назначении.
Дядька все‑таки тронулся умом. Из‑за дырявой тюлевой занавески то поминутно показывалась его угрожающая морда лица, то из форточки вылетала однообразная брань. Потом он сообразил, что рожами и матюгами ничего не добьётся, и тогда действительно выстрелил в дверь, которая осталась невредимой с нашей стороны.
А потом притих. Он не мог видеть, чем мы занимаемся. А мы, организовав цепочку, морщась и повизгивая, передавали друг другу начерпанное в ведра содержимое сортира. Как оно воняло! Надеюсь, что мне не доведётся ещё раз встретиться с этим запахом.* * *
– Неплохо погуляли, – истерически смеялась Катька, сидя в электричке.
Теперь нам достался целый вагон. Почему‑то никому из пассажиров не захотелось разделить с нами эту поездку. – Ничего, отстираемся, но до дома придётся добираться пешком. – Щас! Мы в метро поедем! – запротестовали весёлые эмочки, которых после боевого крещения все сильно зауважали.
Через день Кирилл посмотрел кино про укокошенных кроликов, разглядел фотографии и задумался: – Сука этот ваш Вайпер. Провокатор грёбаный. Он заранее проплатил мужику это представление. Если бы не ваши девчонки, то вы бы поистерили, поплакали, проблевались и пошли бы обтекать по домам. – Катькин парень хотел ему морду набить. Не Вайперу, конечно, палачу этому. – Если в следующий раз тебе приспичит поиграть в вайперовские игры, позови меня с собой. – В качестве кого? На эмо ты не похож. – В качестве горячо любимого друга. Надеюсь, хоть на друга я похож?
Кирилл оказался прав. Вайпер действительно организовал представление за деньги, а потом ему ещё пришлось оплатить отмывание брёвен, из которых был построен дом кроликовода.
Некоторое время девчонки ездили в тот посёлок, разрисовывали забор кроликовода обидными надписями. А потом кролики исчезли самым таинственным образом. Даже ни одна собака не залаяла.
* * *
Снова его комната. Кирилл развалился на диване, а я пристроилась рядом. Положив голову ему на плечо. Лёгкая стадия медитации. Глаза смотрят в потолок. Мысли отсутствуют. Но только не у Кирилла. – У меня к тебе предложение, – так ко мне пока никто не обращался. – Руки? – Вскинутая в воздух рука кажется слишком тонкой, почти прозрачной. – Не дам. Она мне самой пригодится. – Ушей. Слушай сюда. Если честно, когда я был готом, мне случалось пересекаться с эмо. – И они тебе активно не понравились, – догадалась я. – Мягко выражаясь. У нас к эмо относятся как к исступлённым невротикам.
А теперь он должен сказать, «но ты – другое дело». Но вместо этого звучат совсем другие слова: – Мне кажется, что у меня есть неплохой план. – Да ну? И где он? – Прекрати паясничать. Эмо живут эмоциями… – А готы – готикой. Ты был эст‑готом или вестготом? Носил жутко готические трузера и пользовался истлевшей готической туалетной бумагой. Все. Молчу, – с удовольствием отмечаю, что он, несмотря на уверения в своей невозмутимости, все‑таки злится. – Давай поиграем в любовь.
Как же мне хотелось его перебить, даже язык чесался от желания произнести крайне остроумную пошлую реплику. – Ты увлеклась эмо по нескольким причинам. Я слышал, что эмо становятся люди, которые не верят в положительные эмоции, или их кто‑то не пожелал любить, или их просто зацепила внешняя сторона вопроса. Макияж, причёска, шмотки и другие эмовские прибамбасы. Но теперь, когда я познакомился с тобой, мне кажется… – Когда кажется, креститься надо. Ты ничегошеньки не понял. Эмо разные! Те, кто ползёт как вошка по проторённой дорожке, вовсе не эмо. Меня вообще бесит термин «субкультура». Культура – от «культ», а у эмо культа нет и быть не может! Я не понимаю, что вы все носитесь обвешанные лозунгами и прокламациями. Какой‑то провокатор прицепил ярлык «эмо – потенциальный самоубийца». Хрень! Ещё хуже, чем хрень. Это извращённый повод чморить всех подростков, которым не по фигу спасение собственного внутреннего мира. Ну и что с того, что эмо часто ходят в чёрном. Давайте ринемся переодевать всех монахов. Пускай носят сине‑зелёное в крапинку. – Ты чего так разоралась? Какие, на хрен, монахи? Я ничего обидного не говорил. – И не говори! Ты просто не в курсе, как над нами издеваются все кому не лень! Из нас сотворили государственного козлика отпущения. Ме‑е‑е! – Насчёт козлов лучше молчи. А то неправильно поймут. И такого вам понавесят, мало не покажется. Я вообще‑то не спорю, что мир устроен тупо. И государство у нас тупое. И чем дальше, тем тупее. Лет через пять за слово против – расстрел. Нас унифицируют и тавро на лбу выжгут. Чтоб не сбежали. Как было слово «нельзя» самым главным, так и будет, чем бы его ни прикрывали.
Наверное, он умный. Хоть и не исключено, что мы оба дураки.
Мне отчего‑то захотелось сказать слово в защиту государства: – Государству выгодно, чтоб мы были богатые.
– Не. Мы для них навроде кроликов. Прости. Толстый кроль меньше думает и плотно занят перевариванием. – Если придерживаться твоих сравнений, то эмо – кошки, которые гуляют сами по себе. Кошку хрен принудишь, она всегда останется при собственном мнении.
Кирилл заметно растерялся. В его планы не входило погружаться в вязкий диспут с непредсказуемым эпилогом. Что за ерунда – кролики, кошки… Он поразмыслил и нашёлся как перевести беседу в нужное русло: – Давай говорить о тебе. – Да я не против. Но извини, ты – зануда, – неужели я в нём так ошиблась? – Ты знаешь, чем ты мне сразу понравилась? Главное – в тебе мало эгоизма. И ты не функционируешь. Ты живёшь. – Ты действительно занудец или просто прикидываешься? Я ещё как функционирую. Щас зафункционирую на полную катушку, разнесу тут все вдребезги. А давай стекла в школе побьём? Ну давай! Или давай посадим прекрасный сад и станем там гулять парами. Хотя нет. Лучше мы сожжём себя заживо перед Кремлём. Ничего не объясняя. И станем символом всех задолбанных системой подростков. – Ты вообще слышала, что я тебе сказал? – Ага. Ты хочешь попользоваться мной и выбросить как мусор. Богатому мальчику захотелось поиграть в любовь. Такая новая развлекуха. Только он забыл, что любовь – это тебе не розочки нюхать. Кроме того, ты очень убедительно прикидываешься занудой. – Не прикидываюсь. Просто мне интересно, как далеко ты сможешь зайти в игре в эмо? – Предлагаешь сыграть партию на двоих? – А почему нет? Мне с тобой интересно. Ты не такая как все. – Это я уже много раз слышала. Тебе скучно терпеть временную ссылку? О, тебе скучно, богатенький мальчик, или, если угодно, упитанный сын упитанных кролей. Ты решил сделать из меня клоуна, который станет тебя веселить. Не получится, дорогой. Я кусаюсь.
Увернувшись от моих зубов, Кирилл лёг на живот. Отчего его голос стал звучать глухо, как из подземелья. – Ладно. Попробуем подступиться к проблеме с другого края. Я предлагаю тебе поиграть в любовь. Заранее предупреждаю – без секса. Секс – это для кроликов и плебса. – Ни слова про грызунов! – взвыла я. – Извини. Я все‑таки попытаюсь тебе объяснить свою идею. Мы с тобой вроде как две белые вороны в одной лодке…
– Полный писец. Прикинь, чем они будут грести? Ножки тощие – а вода мокрая. Может, дружить попробуем? – Я попыталась помочь разрулить запутанную ситуацию. – Ага. Семьями. Хороша дружба. Попёрлась к какому‑то садюге смотреть, как он кромсает зайцев! Куда тебя в следующий раз занесёт? Подворотни наркоманских притонов изучать? Или снова по парку таскаться в поисках приключений?
Бог ты мой – а он и вправду за меня переживает!
Его зацепил просмотр записи приключения в вотчине зверовода. Он и меня не оставил равнодушной, но по другой причине. Крупный план – моё перекошенное ужасом лицо, моё лицо, перекошенное яростью, а потом много лиц со сморщенными от вони носами.
Вайпер снова оказался прав, собака он поганая. Эмоции кипели так, что зашкаливало. Словно мы побывали на военных действиях. – Он действительно мог вас перестрелять, – скучным голосом пробормотал Кирилл. – Всего один разок пальнул в дверь, – презрительно возражаю я. – Пошла ты со своей самоуверенностью. Кто знал заранее, что у него картечь на уток?
Кирилл медленно но верно переходил в состояние раздражительности. – Ты все‑таки подумай над моим предложением? – примирительно спросил он. – Предложением чего? Эрзац‑любви? Перед классом выставляться? Или перед твоими родичами? Или друг перед другом? Сам‑то понял, что сказал?
Как ни кипятилась, но не отказалась. А что? Поиграем. В отношения, в которых он – источник многочисленных переживаний. Так кто из нас самоуверенный? Я ему такое устрою! Мало не покажется. Поделом ему, раз он не в состоянии по‑человечески сказать «ты мне нравишься» или что там обычно говорят в таких случаях.
Позже я снова подумала, что Кириллу надо просто тянуть время до отъезда домой. А может, я вообще не поняла, в чём суть. – И Ирка от тебя отвянет, – рассудила я. Кириллу хватило ума промолчать. Ирка действительно целеустремлённо усложняла ему жизнь. – Так не любят. Ирка до усеру влюблена в себя.
Мы ещё немного помолчали. О чём думал Кирилл, не знаю, а я никак не могла сообразить, почему у него такая неприязнь если не ко мне, то к моим друзьям. – Почему ты так негативно относишься к эмо? – подозрительно осведомилась я.
Кирилл помотал головой, словно стряхивая навязчивые мысли:
– Одна внешность чего стоит. Ногти чёрные, бошки патлатые, гольфы полосатые на руках, шашечки всякие арлекинские. Маскарад сплошной и притворство. Да, вспомнил – ещё эти соски. Дебилизм на верёвочке. Взрослые кобылы шастают по городу, чмокая как младенцы. – Я их не ношу, – оскорбилась я. – Только этого ещё не хватало. Ещё раз повторяю – ты особенная.
Надо обзавестись соской и завтра припереться с ней в школу. Или не надо? В сосках я не видела ничего общего с эмо. Приходила на ум пара пошлых ассоциаций и все не эмовские. – Соска не глупее, чем омрачаться на кладбищах! Соска – символ, а кладбище пригодно только для покойников и скорбящих.
Судя по выражению лица, Кирилл знал толк в бдении на местах вечного упокоения. Но распространяться на эту тему посчитал лишним. – Ага! Я тебя раскусила. Ночь, кладбище. Кресты. Могилы. – Оставь Блока в покое. И меня тоже. – А как же наша вселенская любовь? Не оставлю. Я теперь буду самой настоящей любвеобильной Ирочкой. Я стану подстерегать тебя за каждым углом и стенать, как несчастное привидение.
У‑у‑у‑у!
Завывая изо всех сил, я махала руками, как и положено продвинутому Касперу. – О, мой нежный трепетный возлюбленный! О, мой повелитель! Обрати на меня свой благосклонный взор! Я страдаю!
В этот патетический момент заглянула тётя, и ей явно не понравились мои прыжки в накинутой на плечи простыне. Но она тактично снова предложила чаю, а после отказа тихо удалилась. Как только за ней затворилась дверь, мы дружно расхохотались.
* * *
Эмочек звали Ляля, Оля и Алиса. Они производили неизгладимое впечатление сплочённой толпы туристов. Иногда мне казалось, что так оно и было. Алису все звали Алисией. Наверно, Терри Пратчетта начитались. Они и вправду порой походили на трёх абсолютно разных ведьмочек. Которые неоправданно часто поправляли волосы, смотрясь в зеркало, невероятно часто повторяли «короче», «ваааще», «я не понимаю». В остальное время они матюгались, как алкаши, и терроризировали случайных добровольных воспитателей. – Девушки, как вам не стыдно! – Короче. Вааще, заткни пасть…,… Я не понимаю, что она лезет в чужой разговор? Девочки, вам эта тётя знакома? Короче, тётя, шли бы вы куда шли. И т. д. и т. п. Очень много слов и прекрасное настроение.
Был и второй вариант времяпровождения. Крайне трагичный, со слезами, соплями и безалкогольным пивом. Почему‑то неурядицы они считали нужным непременно запивать.
После истории с кролями мы подружились. Не так чтобы плотно общались, но иногда пересекались и болтали, когда было время. От них я узнала странную штуку. Не то чтобы слухи, похожие на правду. Но настораживает.
Они уверены, что с эмо собрались воевать на государственном уровне. Вот уж кому нечего делать, как с эмо воевать! То с Чечнёй боролись, пока не напоролись. Теперь вместо чеченцев – эмо. – Прикинь, нас хотят запретить! Полный трендец! – Алисия вызывающе взмахивает чёлкой, чтобы посмотреть на мою реакцию двумя глазами.
Она среди подруг самая авторитетная. У неё есть характер и три старших брата в придачу. Если бы у меня было такое мужское семейство, я бы тоже осатанела и стала как она. – Мне сказали, что это все из‑за суицидников. – Нет. Потому что мы слямзили идею эмо с америкосов. – А что, среди нас есть суицидники? – Черт их знает. Я ни одного не видела. Оля, ты видела? И я нет. Остаётся американская версия. – Народ, кто недавно был в Америке? Никто. Оно и понятно. Народ, кто уважает Америку? Никто. Вааще, я не понимаю тогда, что за хрень нездоровая. Народ, эмо не уважает Америку. Эмо уважает только ихнее барахло. Хотя кому оно на фиг сдалось. У нас своего хватает, – и прибавила заговорщическим шёпотом: – Если они нас подслушивают, пусть знают, что мы, типа, нормальные граждане. Правда, девчонки?
Думаю, они причисляют себя к эмо‑кидам. Хотя, на мой взгляд, эти эмочки – гремучий замес всевозможных субкультур. Хоть они и экипированы тонной значков, нашивок и даже сосками, но от детей в них как в детях от стада тараканов. Они сами по себе явление. Название которому ещё придётся выдумать. – Если эмо запретят – я вены порежу. И записку оставлю – почему. – И я! Мы все порежется! Ура! – Вот дуры‑то, – осаживает разбушевавшуюся стихию Алиса.
Решив, что без Танго тут не обойтись, я, недолго думая, решила их познакомить. Пускай дискутируют до усеру.
Танго напрочь не желал ни с кем знакомиться. Он проверял идею древних индусов, которые, по его мнению, насобачились полностью уходить в слияние с абсолютом. Он три недели старательно настраивался в полном одиночестве, а тут мы: «Здрасьте, не ждали?» Но оттаял, поганец, когда мы ему тортик всучили. Оказывается, не жрал давно. Все о высоком думал.
Ведьмочки мгновенно перешли момент первой неловкости и окружили балбеса‑отшельника трогательной заботой и вниманием. Устроили ему приборку в хате и сбегали в магазин. Танго растаял. В его тусклых глазах появился нездоровый блеск проповедника. Или от еды, или снова окрылился новым экспериментом. Например, эмо‑бой и гарем из трёх преданных сподвижниц. С очень соблазнительными фигурками. – А куда кролики подевались? – с непрожёванным куском торта неожиданно поинтересовался он.Наверное, втихаря смотался ушастых проведать, а там полное клеточное запустение. – Не я, – судя по реакции Танго, меня он и не подозревал. – А я как раз причём, – горделиво поглядывая на подруг, похвасталась Алисия. – Не рассказывай! – шутливо запретила Ляля. – Он на нас в ментовку заявит!
Танго можно много в чём заподозрить, но не в братских отношениях с ментами. А зря. Он, по‑моему, до сих пор случается свидетелем всяких мелких преступлений. Но доверчивым девочкам об этой стороне жизнедеятельности эмо‑боя знать не следует. – Мы их спёрли. Договорились с братом, у него машина подходящая. – А потом – раздали! – Разделали? – Нет! Глухой, что ли? Раздали! – Я вас обожаю, – уверенно заявил Танго. – Девчонки, вы просто прелесть. Со всех сторон!
Умудриться сказать такую приторную ересь приятным голосом может только он.
А потом они наперебой принялись рассказывать про происки злодеев, которые хотят прикрыть эмо. – Хрен им в обе руки. Не парьтесь, мои сладкие. В этой стране запретить можно только отстрел чиновников по пятницам. Сменим окрас, и все дела. – Вот ещё, – пожала худенькими плечами Оля. – Быть может, и тату свести? – Готов поспорить на что угодно, но рано или поздно вы сами перекраситесь. – А мало ли что будет потом. Надо жить сегодня. Завтра уже будет другая я. А сейчас – мне нравится, как я выгляжу. – А мне‑то как нравится, – картинно закатив глаза, взвыл Танго.
– А что у тебя с головой? – смешно надувая губы, поспешила удивиться Оля. – Враги. Происки недружелюбно настроенной гопоты. Как жить? Была такая клёвая причёска, а теперь приходится уподобиться йогу и успокаивать раскалённые несправедливостью мозги. Хотите, научу? – Чему? – Всему. Я необычайно разносторонен. Самому иногда жутко, какой я разносторонний тип. – По‑моему, йоги плешивые, – засомневалась Ляля, – а у тебя кое‑что на голове осталось.
Танго тут же уточнил, что у него и в голове осталось много полезного. Продемонстрировал пирсинг языка, пошевелил окольцованными бровями, постучал по черепу. Все перепугались нетипичного для костей звука. Потом догадались, что он синхронно барабанил второй рукой по ножке стола. И кинулись его колотить. – Убьёте же, паразитки, – притворно стонал Танго, прикрываясь острыми локтями. Об которые все поотбивали руки. – А йоги бывают эмо? – отдышавшись, спросила Оля. – А то! Что не йог – эмо. Хваткие ребята. У них в Индии эмо – завались. Только они шифруются. Такой законсервированный эмо‑подвид. Сейчас поясню. Вот, к примеру, я дам тебе жестяную банку консервов… – Давай, а то жрать охота, – пробудилась от раздумий Алиска. – Блин, я к примеру. Фигурально выражаясь! Ты же нипочём не поймёшь, что в ней внутрях. – Я этикетку прочитаю, – медаль Алисе за находчивость. – А я её, типа, уже содрал! – парировал Танго, забирая у Оли откушенную половину бутерброда с сыром. – Тогда сложнее… – Вот! – торжествующе завопил Танго, вырывая у Алисы остаток сыра и быстро запихивая его себе в пасть. – Так и йоги. Внутри эмо, а без этикетки хрен догадаешься. Шифруются. Сидит такой нирванистый кекс на гвоздях, а внутри – просто эмоциональный пожар. Но виду не кажет, красавец такой. Зато, когда они начинают отплясывать – все сразу ясно – эмо.
Завиральская волна подхватила и понесла воодушевлённого Танго в сторону гибельного водоворота. Он округлил неморгающие глаза, загнал брови вверх, весь его вид воплощал неимоверную правдивость. Сразу видно, врёт и врать будет долго. – Помнится, у меня была банка горбуши. Я про неё как‑то забыла, а потом вспомнила, – воспоминания были явно не из приятных.
Алисия скорбно глянула на свои чёрные коротко остриженные ногти. – И при чём тут йоги? – Притом. С виду нормальные консервы, а как нож воткнула, оттуда как рванёт! – Вот, – вкрадчиво пропел Танго, – снаружи тишь да гладь, а внутри…
Все на минуту притихли, осознавая непознанные перспективы бытия. – А чем мы им могли помешать? Я власти имею в виду, – очнулась любознательная Ляля. – Первое, – Танго откинул несуществующую чёлку и задрал вверх грязноватый указательный палец, – мы потенциальные рабы.
По‑честному, мы разом охренели от такого предположения. – Хватит ржать. Рабы и рабыньки. Раб – ценное имущество, создающее материальные ценности. А эмо якобы склоняют неокрепшие юные умы к суициду. То есть уничтожают ценное имущество государства. – Фигня, – не выдержала я. – Просто у кого‑то из власть предержащих ребёнок стал эмо. Прикинь, приходит он домой такой весь властью пропитанный, а там такое! Маленькая непонятная дряннушка, которая без всякого пиетета относится к папаше. Эмо не влом сказать отцу родному, что она думает про тупого, спесивого дурака. Вот вам и результат. – Власти – полный отстой! – поддержала меня Ляля. – А что такое пиетет? – оживилась Оля. – Фигня. Просто из нас сделают козлов отпущения. Мы в их понимании хуже панков. – Панки – нормальные ребята! – отрапортовала Оля. – Ну, тогда гопников. – Гопники – говно. Как ни встречу, вечно то телефон отнимут, то деньги вытрясут. И вот ведь гады, меньше чем по трое не шатаются. – Панки – мегакруто! – не успокаивалась Оля. – Согласен. Но они не развращают молодёжь своими идеями. Они просто – против всего. – Им нравится бесить зажратых! – А панки… – Достала! – Нет, ну послушайте… И я ушла. А они остались.
* * *
Потом я узнала, что они сговорились отбуцкать Вайпера за кроликов. Но он как всегда заболтал их напрочь. Потом они замирились и всей толпой отправились на какую‑то доступную крышу пускать мыльные пузыри. А поскольку два вожака в одной стае не уживаются, то мальчишки стали выделываться друг перед другом. Слово за слово, развопились прямо на крыше, как макаки. А девчонки визжали, выражая таким образом отношение к ситуации.
А потом за ними гонялся какой‑то добровольный патруль. Типа борцов против автомобильных пиротехников. А потом их занесло на старое кладбище в центре города. Там они немного угомонились и решили передохнуть от подвигов. Но напоролись на придурков, которые валили памятники. И Ляля решила устроить им бяку. Она замотала голову шарфом, оставив открытым только лицо, и пошла им навстречу. Глаза обведены черным, сама тощая как скелет, губы синие от холода и плачет. Один спрашивает, мол, что ты тут, девочка, делаешь. А она: «Я, типа, тут живууу. Пошли вы все на…» Но они ни хрена не испугались. Даже когда Вайпер подвывать начал для убедительности.
Тогда Алиска как завизжит на все кладбище. Вайпер говорит – сам чуть не обделался.
А потом они рванули от сторожей. Всем скопом, вместе с этими придурками, которые памятники ломали. У придурков отступление организовано было заранее. Их на машинах увезли. Напоследок дав Танго в табло. А Вайперу в глаз приложили и уехали по своим придурошным кладбищенским делам.
Такая вот ботва нездоровая получилась.
Вайпер потом жутко гордился, что в такой переделке побывал. Через неделю всем трепался, что это была задуманная им акция против кладбищенских вандалов. Такой враль, офигеть! Они с Танго два сапога пара. И оба – левые.
* * *
Изредка Кирилл просвещает меня в отношении своей надуманной философии. В перерывах мы целуемся. Получается так: тупая лекция, за которой следует бонус в виде длительного нежного поцелуя. Меня устраивает такой подход к снаряду. Ему надо выговориться, а я тренируюсь. Потом пригодится. – Будь сильной. Сила в спокойствии ума. Содержи свой ум в чистоте. Не переживай по пустякам. Со всеми соглашайся. Даже когда не собираешься сделать то, что от тебя требуют. – Я вчера пообещала маме помыть посуду и не помыла. А отец орал и кокнул грязную тарелку и сказал, что теперь я буду есть из одноразовой посуды. – Твой отец – эмо. А ты получила то, что хотела. Теперь тебе никогда не надо будет мыть посуду. – Черт. Значит, это я должна орать и долбать тарелки?
Глаза Кирилла смотрят в пустоту, словно он незрячий: – Когда соглашаешься с противником, то необходимо слегка улыбаться. Это всех бесит, и они становятся очень эмо. – Круто. Так и убить могут. – Спокойствие позволяет занять правильную позицию наблюдателя. Когда ты наблюдатель, то тебе позволено все. – Мне и так все позволено. Если оно не связано с учёбой. Говорю что думаю, делаю что хочу, чего не хочу – не делаю. – Ты пофигист, – Кирилл вдруг начинает изображать в ролях неизвестный мне диалог. «– Ваше кредо? – Все пофиг. – Политика вам пофиг? – Пофиг. – Курс президента пофиг? – Пофиг. – Глобальное потепление пофиг? – Пофиг. – Темпы роста станкостроения пофиг? – Пофиг. – А любовь, деньги? – Не пофиг. – А вот и неувязочка! – А мне пофиг ваша неувязочка». – Это что? Анекдот? Про меня?
Тётка Кирилла, вежливо постучав, отворяет дверь и спрашивает не хотим ли мы чаю. Мы пока не хотим. Мило улыбнувшись, она удаляется на свою территорию. – Хороший анекдот, – неуверенно сказала я, пытаясь сообразить, пофигист я или нет.
Наверное – нет. Или – да? Мне много что не пофиг кроме любви и денег. Хотя денег мне много не надо. От них одна суета и головная боль. Но без них тоже как‑то неуютно. Ещё мне не пофиг чужие несчастья, слава богу своих пока нет. А те что были – в прошлом. Ещё мне не пофиг всё, что связано с человеческой жестокостью в отношении слабых и животных. И не пофиг, что будет дальше с моим городом. Очень даже не пофиг. Список продолжал расти, вбирая в себя даже воздух, грязный от жизнедеятельности машин. – Кирилл, по‑моему, этот анекдот про тебя. – Как сказать.
Недомолвки, закрученные по спирали мысли, полный бардак в его голове. Казалось, чего ему надо? Рождение обеспечило ему уровень жизни, доступный немногим. А он все пытается докопаться неведомо до чего. Быть может, смысл жизни ищет? Самое напрасное времяпровождение.
– А я один раз работала. Честное слово. Мы с девчонками машины мыли. Под присмотром моего папы. Он считает, что надо попробовать заработать свои деньги. Весело было. А ты хоть раз работал? – Мои предки против. Хотя я и не пытался. Ещё наработаюсь.
Кто бы сомневался! Наверняка его готовят к другому будущему. Про которое я могу пофантазировать, но увидеть – только в кино про богатеньких буратин. – И самое важное – научись слушать и слышать, – Кирилл снова заводит свою шарманку.
Если бы он не был таким симпатичным, если бы я относилась к нему чуть хуже, я бы с лёгкостью послала его куда подальше с его нравоучениями. Если бы… Я просто не представляю, как я смогу без него жить. Просто волшебство какое‑то! Вот ничего такого в нём нет. Не красивее многих. И характер такой сложный. Горе мне, горе… – Ты снова не слушаешь, – упрёк не по адресу. – Я слушаю. А обвинять меня в невнимательности тупо! – Тупо носиться как угорелая кошка и визжать про свою трагическую непонятость. А эти потрошёные мишки! – Ага. Лучше? как моя мама, толстеть на килограмм в год и не видеть в жизни ничего интересного. Она – скучная. – Твой отец так не считает. Наверное, когда они познакомились, она была весёлая.
Я такого монстра вообразить не в состоянии. Весёлая мама, это как сверхзвуковой бегемот. Обхохочешься. – Она – эмоциональная калека. Она просто диктатор, придавленный другим диктатором. Её сестрой. Которая директриса. Она всегда считала маму никчёмной. И она теперь никчёмной считает меня. А чего, спрашивается, я могла такого крутого сделать? В космос слетать? – Масло масляное. – Не придирайся к словам, умник.
Потом была пауза. Третий поцелуй за день. Несколько небрежный, на мой взгляд. – Вот дома меня постоянно критикуют, а твоя тётка считает, что я прелесть, – похвасталась я. – Врёт. – Правда! Она сама так мне сто раз говорила! – Врёт. И правильно делает. – Почему? Разве врать правильно? – Ещё как. Врать надо как можно чаще. Людям это нравится. Народ просто балдеет, когда ему вешают сладкую лапшу на уши. Поверь, если бы тётка сказала тебе правду, то ты повесилась бы сто раз.
Мне становится не по себе. Я просто не знаю, как реагировать. И есть хочется.
– А дядя? – Тот врёт всегда. Работа такая. Он – враль при погонах. Ты ему тоже как кость в горле.
Признаюсь, я взбеленилась. Особенно когда вспомнила свои советы однокласснику. Мол, привирай, тогда будешь всем нравиться. Вот дура. Хотя я совсем другое имела в виду. В моём понимании привирать – значит говорить приятным людям всякие приятные слова. Просто так, для поднятия настроения. Чтоб им было приятно. Например, похвалить за пустяковое дело. А ещё лучше – не за пустяковое. Хвалить надо каждое живое существо хотя бы раз в день. Тогда мир станет лучше, потому что в нём будут жить люди, которым хочется делать хорошие дела. За которые их непременно похвалят. А зачем его родичи врут? Какого рожна им надо? От обиды и несправедливости слезы начали подступать к глазам.
И тут Кирилл изрядно испортил мне настроение: – Ты все‑таки порядочная психопатка. Чуть что, глаза на мокром месте. Хочешь зеркало дам посмотреть? Нос уже краснеет.
Так нельзя разговаривать с девушками. Это неправильно. Неужели не понятно, что он меня обижает? – А ты – отмороженный на всю голову, – не оставаться же в долгу? – Ты хоть сама замечаешь, как часто выходишь из себя по любому поводу? – А ты затаился в себе как пожизненно заключённый. – Не зря про эмо говорят, что с ними очень трудно выдержать один час! – Никто терпеть не просил. Я не навязываюсь! – Вот это и называется исступлением. – А твоё поведение называется отупением!
Так мы в первый раз поругались по‑настоящему. Вдрызг. С хлопаньем дверью. Не слишком громко, чтоб тётя не услышала. Хотя я пылала желанием высказать этой коварной тихушнице всё, что я о ней думаю.
Всего три поцелуя!
Может, стоило промолчать и не лезть в бутылку? А нос и вправду красный. Он всегда так себя ведёт, если плакать хочется. Вот возьму и не пойду завтра в школу. Пускай помучается. Дошла почти до дома и подумала: а вдруг ему по фигу, приду я или нет? А если я не приду, а он даже не позвонит и не спросит, что со мной? И что я тогда стану делать? Зная свой характер, ни за что не сделаю первый шаг к примирению. А вдруг он не понял, что мы поругались?
Вот хрень! И что теперь делать? Позвонить и напомнить, что мы в ссоре? Кретинизм. Не пойти в школу? Чтоб узнать наверняка, волнуется ли он за меня? А если ответ отрицательный?
Неужели я попала в зависимость от противного гадкого мальчишки?
Сдохну, но не подам виду, что он меня волнует.
Сдыхать не пришлось. Вереница эсэмэсок – «прости», «Стасик‑карасик», «не забудь про контрольную», «я уже скучаю без тебя», «моя тётка – дура», «целую тебя в нос», «ку‑ку!». При чём здесь «ку‑ку», я так и не въехала, но улыбалась до ушей.Словно гора с плеч свалилась. Теперь я понимала смысл этого высказывания. Я стала легче в два раза, мне хотелось прыгать. Что я и сделала. * * *
В этот момент небо было просто обязано хлопнуться на землю, а пара рек пукнуть и потечь вспять. Когда Ирка вошла в класс, в лесу передохло немало матёрых медведей. А под горой вовсю свистали раки.
Учительница по литературе дважды уронила журнал, который так и остался бы на зашарканном полу, если б его не поднял великодушный Смирнов.
Гарик, не совладав с лицом, закрыл его руками. И подсматривал сквозь пальцы на свою единственную роковую любовь. По‑моему, он слегка трясся. Не то от смеха, не то от выброса адреналина.
Свита, состоящая из пяти девочек невзрачной внешности, всполошилась, как стая перепуганных куриц. Клянусь, они даже кудахтали. Остальная аудитория безмолвствовала как рыбы об лёд. Итак, смесь куриц и рыб уставилась на невиданное чудо по имени Ирка. – Ирочка, да как же это? – наивно всплеснула руками учительница, обходя Ирку по безопасной широкой дуге.
Полноватые ноги, облачённые в колготки масти шахматной доски, офигенные флипы, на каждом запястье самодельные снэпы, короткая юбка, естественно, шотландского раскраса и куцая кофта на пару размеров меньше необходимого. И шея торчит из здоровенных бирюзовых бус, как стебель из клумбы.
Кто‑то особо нервный психопатически хихикнул. – Быть может, ты заболела? – с надеждой в голосе спросила ошарашенная вусмерть учительница.
У Ирки недавно были длинные прямые светлые волосы, на уход за которыми она тратила ежедневно не меньше часа. Теперь она щеголяла смоляной классической эмовской чёлкой, дополненной начёсанной лохматостью на затылке. Глаза щедро обведены чёрными тенями. Сальные пряди сбоку украшала ярко‑розовая прядь.
– Вот это ремни! – заинтересовался Смирник, уставясь на навороченный трёхслойный пояс, над которым виднелась полоска мягкого живота, украшенная свежим пирсингом в пупке. – Отвали, – чтоб обозреть в прах поверженную публику, ей пришлось дёрнуть головой, иначе чёлка закрывала обзор.
Шейные позвонки громко хрустнули. – А теперь все успокоились. Ирочка, присядьте, пожалуйста. Иначе я сообщу директору, что вы пытались сорвать урок.
Вот тебе и на! Получи фашист гранату! Ирке угрожают – офигеть. Она – слава и гордость школы, которую готовят на золотую медаль, – и вдруг угрозы!
Громко хлопая снэпами по полу, слегка растерянная, Ирка присела на свой стул. Не упустив возможности кинуть на меня победоносный взгляд. Стараясь делать вид, что ей фиолетово, кто на неё там уставился. Каменное бледное лицо с белыми выпученными губами. Которые она наштукатурила телесного цвета помадой. – Кирилл, тебе капец, – тихо прошептала я.
Я была поражена. Оказывается, я уже забыла, как реагировали одноклассники на моё перевоплощение. Или в моём случае метаморфозы происходили постепенно? – А теперь посмотри, как должна выглядеть классическая ультра‑тру‑эмо‑кид, – еле слышно посоветовал Кирилл. – Банг‑банг, – ответила я, не надеясь, что он заценит соль шутки.
Попадос. Оказывается, я внешне теперь не слишком отличаюсь от одноклассниц. Мне и в голову бы не пришло устраивать сеанс показушности. Браслеты носят почти все, кеды – просто удобная повседневная обувь, моей коллекцией тщательно продуманных джинсов не удивить никого, полкласса в таких ходят. Куда смотрели мои глаза! – Не паникуй. Ты всё равно эмо, – в проницательности Кириллу не откажешь. – И надейся на революцию в рядах сплочённого педагогического состава. Они не дураки. С тобой надо бороться. Потому что ты – против, а с ней будет гораздо проще.
Самодовольный дурак! Как он мог так ошибаться! – Я должна ей помочь. Она сейчас в таком состоянии может отмочить всё что угодно. Ирка наверняка из Интернета выудила кучу бесполезной информации. Не дай бог вены себе порежет. – Ага. Держи карманы шире. Послушай умного человека. Она, конечно, собезьянничала, но по характеру она кто? Правильно – самая красивая девочка в школе. А такие обычно очень дальновидные…
После его признания мне стало как‑то неуютно. Надо же, признался. Оказывается, он прекрасно оценил Иркину внешность. Вот, значит как. Ирка – самая красивая. Чудесненько. Ладно, замнём для ясности. Но как учителя поступят с Иркой? Быть может, ей устроят те же жуткие разборки, как и мне в своё время? Я выдержала, а она наверняка не готова к прессингу.
Мы как‑то перестали в последнее время обращать внимание на Иркино тоскование по Кириллу. Она то изводила нас всякими подколками, то ярко выраженно игнорировала меня, просто обдавая глобальной ненавистью. Иногда тётя Кирилла жаловалась, что даже в отвратительную погоду замечает «несчастную девочку», ненавязчиво бродящую под окнами. Туда‑сюда. Но мы её просто не видели. Нам было о чём поговорить и чем заняться.
А она тем временем вынашивала завоевательские планы.
На перемене свита окружила своего кумира плотным молчаливым кольцом. В центре которого сидела сумрачная клонированная псевдоэмо. Ирке её офи‑гительная затея теперь казалась не слишком удачной. До её куриных мозгов постепенно начало доходить, что дело пошло не так, как она рассчитывала. – А по‑моему, очень даже миленько, – решилась открыть рот одна из свиты. – Хлеборезку закрой!
Девчонки обиделись, хотя им не привыкать. Ирка всегда помыкала своими приспешниками. Но в этот раз они не захотели терпеть и расползлись кто куда. – Ирочка, нам надо поговорить, – наша классная поманила Ирку в коридор.
Потом по школе ходили самые разнообразные слухи об интимной беседе директрисы с Иркой. Кто орал с пеной у рта, что Ирка в ответ на запрет появляться в школе в таком виде демонстративно полоснула себя бритвой по вене и залила весь пол кровищей. Кто кричал, что Ирка напомнила про намеченную и заявленную золотую медаль, без которой школе будет очень хреново. Всякое рассказывали. Но правда заключается в том, что в результате сложных переговоров с немедленным привлечением родителей Ирина сначала исчезла на неделю, а потом вернулась в почти привычном виде. Причёска не в счёт.
Медаль – это вам не собачий жетончик. Ради неё можно кое‑чем пожертвовать.
Теперь Ирка снова благосклонно отвечает на неуклюжие ухаживания Гарика. Проверяя, как на это реагирует Кирилл. Она снова блондинка, но волосы придётся отращивать заново. И ещё. Она вечерами отправляется на набережную. Одетая под эмо‑кид.
И уже перезнакомилась с эмовской тусовкой у нашей станции метро. Утром – гордость школы, вечерами – эмо. Как вам такое понравится?
А я мучаюсь дилеммой – стоило ли ради идеи эмо менять свою внешность. Для Ирки это была демонстрация собственной исключительности. Почти месть. И я даже её за это уважаю. Хоть она и охотится за Кириллом. Который ненавязчиво продолжает со мной игру в любовь.
У него не очень получается. Хотя иногда я чувствую себя почти любимой. Он так внимательно смотрит на меня перед каждым поцелуем. Как будто моё лицо для него много значит. После ссоры он чертовски внимателен к перепадам моего настроения. Он говорит мне нежные слова. Он аккуратно меняет скользкие темы, чтоб не расстроить меня.
Он плохо играет в любовь.
Ему кажется, что любовь – это мяу‑мяу под луной. Как‑то раз я ему сказала, что в настоящих чувствах достаточно много страдания. И он тут же стал устраивать их мне своими подлыми ехидными замечаниями: – Извини за напоминание, когда мы вчера ходили в кафе, там была пара эмо‑боев, так они даже не обратили на тебя никакого внимания. Я думал, у вас все по‑другому. – Как это? – Ну, поздороваться, облобызаться… – Лобызаться необязательно. – А почему ты снова дуешься? Набравшись смелости, я выдержала паузу и заявила: – Мне кажется, нашим отношениям не мешает перейти на новый уровень. – Пусть переходят. Я не против, – серьёзно согласился Кирилл.
* * *
Тем временем Вайпер крепко задумался, почему его никто не любит и хочется ли ему этого.
А Ирка решила, что никто в целом мире не достоин её любви.
Ляля, Оля и Алиска кормили бананами заблудившуюся старую лошадь.
Танго решил выяснить, что чувствует нога, на которую наехало колесо грузовика. Повторять не советовал никому.
Сурикат в обществе двух девушек прогуливался по набережной и вдруг понял, что они вовсе не эмо. Но решил, что не стоит их огорчать отказом.
Директриса прикидывала, как бы к своей выгоде заменить унитазы в школьных туалетах. Вспомнила про завхоза, которая вынудит своего безотказного супруга сделать все почти за бесплатно. А разницу можно потратить на более приятные цели, например на новую шубу.
А моя мама злилась на меня за свои протекающие сапоги, которые придётся выбросить.
Кирилл вспоминал нужные слова, чтоб объяснить свои чувства. И у него получалась такая ахинея, что самому смешно.
Тётка Кирилла бесстрастно доложила мужу, что племянник не гей, а эта Стася простодушная дурочка. Так что пусть встречаются, большого вреда не будет.
А потом перезвонила маме Кирилла и пересказала, о чём разговаривает дурочка Стася и Кирилл.Что делала Дочечка, не ведомо никому.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |