О том, как и почему существует множество идей, и о благе 5 страница

39. Из этого следует, что верховное существо не мыслит себя ни как благо, ни как что-либо другое, потому что в нем нет ничего такого, что было бы отлично от него самого. Оно знает себя только посредством некой совершенно простой, чистой интуиции (apln tis epibole ayto pros aton), и так как в этой интуиции нет ни расстояния, ни различия (между ней и ее предметом), что может быть этой интуицией, как не оно же само? Различие выступает лишь там, где дана сущность в отличие от мысли о ней, и вот почему ум представляет собой тождество вместе с различием. В самом деле, ум не мог бы ни отличать себя от своего мыслимого, ни обнимать своей мыслью все сущее, если бы не было в нем той различающей деятельности, посредством которой он обращается во всю полноту сущего и без которой он не был бы даже двойством. Раз ум мыслит, потому что для него существенно мышление, то нельзя придумать никакой причины, почему он должен мыслить только себя самого, а не все сущее, ибо нельзя же допустить, что он в этом бессилен. Но и мысля только самого себя, он не остается уже простым, ибо и тут он должен отличать себя (от мысли о себе), а без этого мышление о самом себе невозможно. Мы уже не раз старались показать, что ум не может мыслить без такого различения в самом себе, что в своем мышлении он уже есть многое – мыслящий и мыслимое, движение и все то, что попадает в область ума, и всякая мысль как продукт мыслящего ума тоже представляет собой всегда большее или меньшее разнообразие. Лишь то как бы пульсирование в самом себе, самокасание (oion kinnma, oion epapn) верховного существа есть нечто совершенно простое; но зато оно вовсе не имеет характера мыслительного акта. Однако, скажут нам, неужели верховное существо ни о всем существующем ничего не знает, ни даже самого себя не мыслит, но пребывает только недвижимо в самом себе, в своем величии? - Да, потому что все прочее существующее явилось после него, а оно само прежде всего прочего было и есть то, что есть. Поэтому все прочее существующее, а равно и мышление о нем есть нечто как бы добавочное, не в абсолютном смысле первоначальное и неизменное. Конечно, после того как все сущее становится содержанием ума, оно уже неизменно, но зато со своей стороны ум, мысля даже только это неизменное, сам по необходимости становится множественным, ибо немыслимо же, чтобы то, что после ума, обладало не только мыслью, но и субстанциальностью, а идеи ума были лишь пустыми мыслями. Провидение (о мире) достаточно обеспечивается тем, что Бог есть то начало, которому все обязано

своим существованием, и разве может к нему относиться укор в том, что он даже самого себя не мыслит и пребывает неподвижно в своем величии? Понятно, что и Платон (делая это возражение) разумел то начало, которое соединяет в себе бытие и мышление и не может поэтому пребывать неподвижно в своем величии, и хотел дать понять, что это начало, несомненно, мыслит, тогда как то начало, которое не мыслит, пребывает неподвижно в своем величии, но выразился так вследствие трудности высказать яснее ту мысль, что начало, стоящее выше ума, обладает также и большим величием и есть поистине начало высочайшее.

40. Что этому началу не приличествует мышление, знают те, кому удается возвыситься до него и проникнуть к нему. Прибавим, однако, к сказанному еще некоторые замечания, насколько возможно посредством слова выразить нашу мысль, чтобы простая вероятность стала логической необходимостью. Прежде всего, мышление предполагает то начало, от которого оно произошло, и то существо, которому оно принадлежит. Если допустить, что мышление и после происхождения от первого начала ему присуще, но в то же время становится принадлежностью другого субъекта, в таком случае оно было бы для этого последнего как бы добавленной энергией, восполняющей его потенциальность своей актуальностью, но само оно ничего производить не смогло бы, будучи только довершением - и не более того - природы субъекта, которому принадлежит. Иное дело, если мышление (в уме) самосущее, то есть такое, которое соединяется с субстанциальностью и само ее полагает. Такое мышление не может уже находиться и в том начале, от которого оно произошло, потому что, находясь там, оно ничего не могло бы производить тут. А тут мьшшение является именно как творческая сила, которая все производит из самой себя, так что энергия этой силы есть также и субстанциальность, сливается с субстанцией, мышление которой вовсе не есть что-то от нее отличное, а она же сама. Словом, это мышление представляет такое существо, которое всегда мыслит самого себя, а не что-либо другое, и только логически, в абстракции можно различать тут мыслящее от мыслимого, усматривая в этом множественность, как нами неоднократно показано. Это и есть та первая энергия, которая делает сущность реальной субстанцией (protn energeia postasin gennnsasa eis oysian). Так как она - образ начала еще более великого и могущественною, то и сама она есть субстанция. А если бы она не только происходила от того верховного начала, а была бы также и его принадлежностью, тогда она представляла бы собой только его атрибут и не была бы субстанцией - существом для себя. А если это поистине первая энергия и первая мысль, то, значит, выше нее уже нет ни энергии, ни мысли, и если мы попытаемся подняться мыслью выше даже этой субстанциальной мысли, то там не найдем уже ни субстанции, ни мысли, и приблизимся к тому достойному благоговения началу, в котором нет уже того, что называется мышлением, бытием, субстанцией, которое пребывает только в себе, как бы уединенное от всего прочего, не нуждаясь ни в чем из того, что после и ниже его; ведь иначе пришлось бы допустить, что оно действовало - пользовалось энергией - прежде, чем ее произвело, пользовалось мыслью прежде, чем она появилась. Кроме того, мышление, даже если оно имеет предметом своим благо, все-таки ниже самого блага и, значит, ему не принадлежит. Это не в том смысле, будто мышление о благе невозможно и не составляет своего рода блага, ибо тут не может быть никакого сомнения; мы только настаиваем, что мышление не принадлежит самому благу. Ведь иначе получалось бы, что находятся вместе и составляют одно две различные вещи: само благо и то, что ниже его, - мышление о нем. Они могли бы быть вместе, если бы и благо было чем-то низшим, нежели оно есть, и это означало бы, что оно субстанция и мысль, или что мышление - нечто худшее, а его мыслимое - нечто лучшее, чем оно само. А так как ни то, ни другое невозможно, то, значит, мышление находится не в самом благе, но, будучи ниже его и как бы чтя его величие, держится поодаль от него, вне его, так что оно остается чистым, свободным как от мышления, так и от всего прочего. Сохраняя свое существо чистым от примеси мышления, Благо, однако, не препятствует мышлению быть подле себя, так как это нисколько не нарушает его чистого единства. А если бы мы предположили, что Благо - не только мыслимый объект, но также и мыслящий субъект, что оно есть субстанция, которой присуще мышление, и что оно само себя мыслит, то также пришлось бы предположить бытие чего-то иного, высшего, чем оно. Так как энергия и мысль составляют совершенство некоего существа и заложены в нем вместе с его бытием, то этот мыслящий субъект предполагает впереди себя некоторую иную природу, которой обязан мышлением, ибо для того, чтобы мыслить, он должен иметь, что мыслить, и этим что может быть только то, что прежде мышления, и вот почему даже когда он самого себя мыслит, он находит в себе лишь то, что возымел от созерцания той иной, высшей природы. Что же касается начала, которое выше его и которое не имеет в себе ничего заимствованного от какого-нибудь другого начала, то, спрашивается, как и зачем оно могло бы мыслить что-либо другое или даже само себя? Чего стало бы искать, чего могло бы хотеть? Ведь не желало бы оно постигнуть все величие своего могущества; это означало бы, что могущество для него есть нечто внешнее, насколько составляет предмет его мышления, или что познающая сила в нем отлична от познаваемой. А если обе они составляют одну и ту же силу, что же ему остается искать?

41. Можно сказать, что у существ высшей божественной природы, стоящих, однако, ниже (верховного начала), мышление выполняет примерно ту же роль, что и глаза у тех существ, которые иначе были бы слепы. Но если бы сам глаз был светом, зачем ему понадобилось бы воспринимать еще что-то (чтобы быть зрячим)? Искать свет посредством глаз (то или иное существо) вынуждено лишь потому, что само по себе может найти около себя только тьму, и если мысль всегда ищет свет, а свету незачем искать свет, то это значит, что верховное начало, так как оно само есть свет, не станет в мышлении искать для себя свет, и мышление ему не приличествует. В самом деле, чем может помочь ему ум, который сам нуждается в (его) помощи, чтобы мыслить? Итак, оно не познает даже само себя как потому, что в этом не имеет нужды, так и потому, что иначе оно было бы двойством или даже множеством, как и мышление, которое (помимо себя и своего субъекта) предполагает еще третье - мыслимое. Ведь если бы все эти три вещи - ум, мышление и мыслимое - были тождественны между собой, они составляли бы нечто совершенно единое, в котором они бы бесследно исчезли; а так как они друг от друга отличны и каждая из них есть иная, то все вместе они тем более суть нечто совершенно иное, чем то первое начало. А потому, когда речь идет об этом совершеннейшем существе (pusis aristn), не нуждающемся ни в чем со стороны, мы должны устранить из его понятия все прочее, иное; ведь что бы мы ни приписали ему, мы только умалим его, забыв, что оно ни в чем не нуждается. Для нас мышление, конечно, прекрасная вещь, потому что наша душа нуждается в уме, да и для самого ума, потому что для него быть, существовать значит то же, что мыслить, и он от мышления и в мышлении имеет само свое бытие. Поэтому для ума необходимо быть в нераздельном единстве с мышлением, постоянно иметь сознание о самом себе - сознание своего единства в этом своем двойстве. А будь он чистым единством, он, конечно, довлел бы самому себе и не нуждался бы в восприятии и в мышлении. Поэтому, если существует пресловутое правило "познай самого себя", оно относится только к тем существам, которым, по причине присущей им множественности, необходимо давать в ней отчет самим себе, знать количество и качество ее элементов, чего они или отчасти, или совсем не знают, а равно и того, чтo в их природе составляет то главное и основное, которым обусловливается само их существование. Но коль скоро есть начало абсолютно-единое и самосущее, оно слишком велико, чтобы чувствовать, мыслить, познавать себя, потому что даже для самого себя не есть что-либо и, довлел всецело себе, не принимает в себя ничего. Поэтому, хотя оно есть Благо, но не для самого себя, а для всех других существ, имеющих нужду в благе, тогда как само Благо не имеет в себе нужды, ибо было бы странно, если бы само Благо чувствовало нужду в себе. Оно и не смотрит на себя, ибо созерцание нужно лишь там, где через него нечто дается и получается. Все это отдано тем существам, которые после и ниже его, и из всего того, что принадлежит им, ничто не присуще ему - даже то, что называется сущностью, субстанцией, и тем более мышление, потому что где мышление, там непременно и сущность, и с первым, самым совершенным мышлением дано также истинно-сущее - оба вместе, нераздельно. Вот почему верховное начало недоступно ни именованию, ни чувственному восприятию, ни познанию; ведь нельзя ничего приписывать ему в качестве его принадлежности, атрибута.

42. Если кто-то придет в недоумение по поводу всех этих атрибутов, добытых логическим путем - к чему можно, а к чему нельзя их прилагать, мы даем такой совет: отмотайте, оставляйте в стороне все, что оказывается существенным и ценным даже во втором порядке сущего - даже отсюда ничего не берите и не приписывайте первому сущему, и точно так же второму не приписывайте того, что составляет принадлежность третьего, но располагайте около первого второе, а около второго третье, ибо только так каждое (начало) сохранит особенность своей природы, и вместе с тем установится тесная и правильная связь между ними, основывающаяся на подчинении третьего второму, а второго первому - тому, которое ни от чего не зависит и есть само по себе и для себя. Поэтому совершенно справедливо сказано (Платоном), что "около царя всех всё располагается и ради него всё существует". Слова "всё из-за него и для него" выражают, очевидно, ту мысль, что он не только виновник бытия всего существующего, но также предмет желания и стремления всех существ именно потому, что он совсем иной, чем все они, и не имеет в себе ничего им принадлежащего, ибо если бы он имел в себе что-либо свойственное им как низшим по сравнению с ним, то они сами не существовали бы, не могли бы получить от него бытия. Это значит, что если в совокупности всего сущего заключается и ум, то даже ум не принадлежит ему. Когда же, кроме того, Платон называет Бога (Благо) причиной всего прекрасного, то этим, по нашему мнению, он относит красоту к числу идей, а Благо ставит выше красоты. Поставив таким образом на второе место этот ноуменальный мир

идей, он затем подчиняет ему сущее третьего порядка и позднейшее, и, наконец, этому третьему сущему, то есть мировой душе, подчиняет происшедший от нее этот (чувственный) мир. Отсюда получается такой вывод: так как душа утверждена и как бы привешена к уму, а ум к Благу, то все существующее утверждается на Благе, стоит от него в зависимости, только в различных степенях - одно непосредственно, другое опосредованно.

Последнюю ступень в этом ряду составляют, конечно, вещи чувственного мира, зависящие в своем бытии непосредственно от души.

ПЛОТИН

ЭНЕАДА 9 О БЛАГЕ, ИЛИ ЕДИНОМ

(peri tou agatou h tou 'Еnos)

Единство как условие сохранения бытия всего существующего. Единое как абсолютное благо, высшее начало сущности и ума, существо чистейшее, бесконечное, самодостаточное. Наше отношение к нему; путь, которым достигается общение с ним.

1. Все существа - не только первичные, обладающие истинным бытием, но и те, которые должны считаться существующими лишь в относительном смысле, - существуют только благодаря присущему им единству, а без него что сталось бы с ними? Лишенные единства, они перестали бы быть тем, что есть и чем мы их называем. Войско, например, уже не войско, когда в нем отсутствует единство; точно так же и хор, стадо и прочее. Дом, корабль и тому подобное тоже существуют лишь до тех пор, пока им присуще единство, а коль скоро оно исчезает, тотчас перестают быть тем, чем были. То же самое бывает с так: называемыми сплошными величинами (или массами), потому что, как только они теряют свое единство и раздробляются, вместе с тем изменяют и свою (первоначальную) природу. Далее, если взять организмы растений и животных, они тем более существуют как таковые до тех пор, пока каждый из них представляет собой единство, а когда теряют его, раздробляемые на части, тотчас перестают быть тем, чем были, и становятся вещами совсем иными, новыми, которые тоже могут существовать лишь настолько, насколько содержат в себе какое-либо единство. Наконец, то же самое надо сказать о здоровье, которое принадлежит телу только тогда, когда в нем есть объединение и взаимодействие (функций), о красоте, которая обусловливается гармоничным единством частей, и даже о добродетели, потому что и добродетелью душа обладает настолько, насколько ей удается установить гармоничное единство (своих деятельностей).

Несомненно, душа все приводит в единство, как начало производящее, упорядочивающее, формирующее; но следует ли отсюда, что она, не только сообщает всему единство, но и сама есть единое? - Нисколько; подобно тому, как многое другое, что передается от души к телу, скажем, форма, облик и прочее, вовсе не есть то же самое, что и дающая все это душа, так и тут - душа всему дает единство, но не потому, что она сама есть единое, а потому, что созерцает его и сообразуется с ним в своих творениях, сообщая им единство, как, например, когда производит человека, сообразуется с человеком (его идеей). Каждая вещь, называемая единой, обладает в той же степени единством, в какой и бытием, так что низшей степени бытия соответствует низшая степень единства, а высшей степени бытия - высшая степень единства. Поэтому даже душа не есть само единство; конечно, она - более высокая форма бытия, как и более высокая форма единства (сравнительно с телом), но все же не само единство. Ибо она едина вследствие присущего ей единства, так что тут оказывается двойство: душа и (присущее ей) единство, как и тело само по себе, и (его) единство само по себе. Дальше всего от единства все разделенное, например, хор; ближе к нему все непрерывное, а еще больше причастна единству душа. Но если на основании того, что душа не была бы душой, не будь она единой, кто-нибудь стал бы отождествлять душу и единство, тому мы сказали бы, во-первых, что и многие другие вещи обладают индивидуальным бытием благодаря участию в единстве, но не есть само единство, ведь даже тело причастно единству, и, однако, вовсе не есть само единство, и, во-вторых, что сама душа, хотя она не состоит и: частей, но, будучи единой, представляет собой также и множественность, ибо обладает многими способностями, например, рассуждения, желания, восприятия и тому подобными, которые удерживаются единством, как некоей цепью. Итак, хотя душа и сообщает единство, так как она обладает единством, но и сама она едина от другого (начала).

2. Но разве во всем отдельном сущность не тождественна с его единством? Да и во всей целокупности сущего разве сущность и бытие не тождественны с единством, и какое ни взять сущее, оно всегда будет и единством? Разве сама сущность не есть также само единство, так что если, например, сущность есть ум, то и единство должно быть умом, который, будучи первым сущим, представляет собой и первое единство, а потому, давая бытие другим сущностям, каждой из них дает и единство? И разве мыслимо единство само по себе (без бытия сущности)? Оно ведь всегда тождественно с сущим, ибо сказать человек и один человек - одно и то же. Или, может быть, один - такой же числовой предикат отдельной вещи, как два - предикат вещи, когда с ней соединена другая? Но если число среди сущего, тут же, конечно, должно находиться и единое; вопрос только в том, чтo оно есть. Если оно лишь действие души, производимое при счислении, тогда нельзя говорить о (реальном) бытии единства в вещах. Но было уже показано, что если какая-то вещь теряет единство, она теряет и бытие. А потому необходимо выяснить, действительно ли единство и бытие тождественны и в отдельной вещи, и независимо от вещей, взятые сами по себе. Ведь если бытие каждой вещи составляет множество, а единство не может быть тождественно с множеством, то и бытие должно быть отлично от единства. Так, человек есть и живое существо, и разумное, и, значит, содержит в себе множественность, которая связывается единством; человек, очевидно, совсем не то, что единство, ибо он - нечто делимое, а единство неделимо. Далее, целокупное бытие заключает в себе все существующее и, значит, есть множество; следовательно, оно вовсе не есть единство, и если единство ему принадлежит, то только благодаря его участию в едином. Далее, если сущее обладает жизнью и умом, ибо нельзя же мыслить его мертвым, опять выходит, что оно множественно. Наконец, сущее множественно, насколько оно - ум, и тем более множественно, если (он) содержит в себе всю полноту идей, ибо идея не есть чистое единство, а, скорее, число, и (такова) не только каждая отдельная, но и совокупная идея: она так же единство, как и мир. Кроме того, единое - первое, тогда как сущее, ум, идеи - не первое. Каждая идея множественна, составная и, значит, представляет собой нечто производное, ибо составленному (из чего-то) предшествует то, из чего оно состоит. А что ум не есть первое, явствует из того, что для ума существовать значит мыслить, и ум совершенный, который не может быть обращен на внешнее, должен мыслить лишь то, что выше его, так как, обращаясь на себя самого, он обращается к своему началу. Таким образом, если ум - мыслящее и мыслимое, он будет двойством, а не простым; если ум обращен на нечто другое, таковым будет лишь то, что совершеннее и выше его самого; наконец, если он направлен и на себя самого и на то, что выше его, то и тогда он будет (только) вторым. Поэтому следует представлять себе ум таковым, что он находится в единении с первым (началом), благом, и его созерцает, но присущ и себе самому, то есть мыслит самого себя как целость всего истинно-сущего. Понятно, что при таком многоразличии (его природы) он далек от того, чтобы быть абсолютно единым. Итак, ясно, что единое - не вся совокупность существующего, ибо тогда оно не было бы единым, и не ум, ибо тогда оно, как и ум, было бы совокупностью всего существующего, и не бытие, ибо бытие есть совокупность всех вещей.

3. Что же такое единое и какова его природа? Неудивительно, что нам трудно высказать, что оно есть, если нелегко даже сказать, что есть сущее или что есть идея, хотя на идеях основывается все наше познание, - неудивительно потому, что душа, как только направится к чему-то, что не имеет формы, бессильная охватить то, что не имеет какой-либо из разнообразных форм, тотчас как бы оступается, боясь, что тут имеет дело с чистым ничто. Почувствовав неловкость среди таких вещей, она с удовольствием направляется вниз и удаляется от них все дальше, пока не ниспадет и не направит свое внимание на что-то твердое, телесное, и как бы отдыхает, подобно тому как глаз, утомляясь смотреть на малое, охотно направляется на большие предметы. Или, иначе, когда душа пытается сама по себе созерцать единое и видит его, только сливаясь с ним, ей кажется, что то, что она искала, ускользнуло от нее, и это потому, что в таком состоянии она не отличает себя от того, что составляет предмет ее мысли. Однако тому, кто желает философствовать о едином, надо придерживаться вот какого пути: так как цель стремления - абсолютно единое, и предмет искания тут первое начало и благо, то не следует отдаляться от высшего порядка вещей и ниспадать в низший; напротив, всецело отрешившись от низших, чувственных вещей, дoлжно направить свой ум к тому, что занимает высшее, первое место, и, устремляясь к благу, очиститься от всякого зла. Чтобы созерцать начало и единое, следует в самом себе найти начало, самому из многого стать единым; другими словами, став всецело умом, вверив душу уму и утвердив ее в нем для того, чтобы она была восприимчивой ко всему, что мыслит ум, надо созерцать единое только умственными очами, не пользуясь ни одним из внешних чувств, не допуская в это созерцание никаких чувственных представлений, созерцать чистейшее существо одним чистым умом, наивысшей частью ума. Поэтому, когда кто-либо, созерцая это начало, представляет его или с величиной, или с формой, фигурой, массой и тому подобным, это значит, что не ум управляет его созерцанием, так как все это не попадает в область ума, а чувственность и сообразующееся с ней мнение. Между тем мы должны ждать от ума свидетельства (paraggelia) лишь о том, о чем он может свидетельствовать. А он может созерцать и то, что прежде и выше его, и то, что в нем самом есть, и то, что после него и от него (происходит). Конечно, чисто и то, что в самом уме, но несравненно чище и проще все, или, точнее, то одно, что прежде ума, которое уже потому не есть ум, что оно прежде ума. Кроме того, если ум - определенная сущность, одна из сущностей, оно - вовсе не определенная сущность, ибо оно прежде каждой сущности и всех их вместе. Оно и не сущее, ибо все существующее имеет в себе как бы образ сущего, тогда как оно не имеет никакого образа, никакой формы, даже ноуменальной. Природа единого по отношению ко всему существующему - порождающая (gennntikn), поэтому оно не что-либо из существующего. К нему не приложимы категории субстанции, качества, количества; оно не ум, не душа, не движущееся, не покоящееся, не в месте и не во времени; оно пребывает лишь в себе - в своем единственном виде (monoeidns), a вернее - без вида (aneideos), ибо оно прежде всякого вида, как прежде движения, прежде покоя; все эти (категории) приложимы лишь к сущему, которые и делают его множественным. Почему же, если оно не движется, то не покоится? - Потому, что движение и покой, а то и оба вместе свойственны только сущему; и так как покоящееся покоится из-за (присутствия в нем) покоя, значит, оно не одно с покоем, или покой принадлежит (покоящемуся) как акциденция, так что оно уже не нечто простое. Не имеет силы и возражение, будто мы, признавая единое причиной (всего), тем самым приписываем ему акциденцию, потому что мы приписываем ее (не ему, а) самим себе, ибо мы, конечно, если что имеем, то только от него, тогда как оно пребывает в самом себе. Но, строго говоря, не следует называть его так или иначе, ибо все, на что мы способны, - только кружить около него и выражать свои чувства и мысли о нем, то приближаясь к нему, то удаляясь вследствие возникающих у нас недоумений.

4. Недоумения возникают тут больше всего потому, что познание единого не достигается ни в науке, ни в размышлении, но единственно от (его) присутствия (paroysia), которое выше всякой науки. В самом деле, когда душа получает научное знание о предмете, она выделяет его из единства и сама перестает быть вполне единой, ибо научное знание не обходится без дискурсивного разума, а он - множественность, так что душа, удаляясь от единства, ниспадает в область числа и множества. Поэтому душе нужно стать выше самой науки и, не выступая из своего единства, отрешиться и от своих знаний, и от предметов знания, и от всего прочего, даже от лицезрения красоты, ибо даже красота позднее единого и от него, как дневной свет - от солнца. Вот почему (Платон) говорит о нем, как неизреченном, неописуемом (oyde rnton oyde grapton), и если мы, тем не менее, говорим и пишем о нем, это единственно чтобы разбудить рассуждениями созерцание и направить к нему, как мы указываем путь тому, кто хочет найти и созерцать что-либо; ведь самое большее, что может сделать научение, это указать путь и руководить его прохождением, тогда как созерцание - дело самого желающего созерцать. Кому не дается такое созерцание божественного сияния, кто не ощущает в душе ни упоения, подобного тому, какое испытывает любящий, находя отдохновение подле своего любимого, ни восхищения, которое чувствуется в непосредственной близости истинного света, озаряющего душу, это значит, что он, пытаясь возвыситься до общения с Богом, не освободился вполне от всего, что отягчает его, тянет вниз и препятствует чистоте богосозерцания; значит, он тут не наедине с собой, но содержит в себе и нечто иное, что отделяет его от Бога, другими словами, он не привел себя к чистому, полному единству (eis en synaxteis), потому что Бог не отдален ни от кого и ни от чего, но и не присущ чему-либо (исключительно); поэтому он всегда близок к тому, кто подготовил себя к принятию его, кто способен привести себя в согласие с ним и благодаря этому входить как бы в соприкосновение с ним той сродной с ним силой, которая от него же истекает. Вот каким путем достигается созерцание Бога, насколько он доступен созерцанию, и кто не удостаивается такого созерцания, вследствие ли (вышеуказанных) препятствий или по недостатку научения, руководящего на этом пути и внушающею веру в Бога, тот, признав виновным лишь себя, пусть отрешится от всего и приведет себя к полному уединению. Это наше рассуждение, вероятно, недостаточное и не вполне убедительное, дополним следующими соображениями.

5. Кто думает, что все в мире устраивается судьбой или самопроизвольно, что все бывает и держится лишь вещественными причинами, тот, конечно, далек от веры в Бога и убеждения в его единстве. Не для таких, конечно, наше исследование, а для тех, кто допускает еще и иную природу и восходит до души. Таким для понимания природы души следует, помимо всего прочего, знать, что она происходит от ума и обладает добродетелью только благодаря участию в нем посредством рассудка; далее, что кроме рассуждающего, рассудочного (nous logistikos) есть и иной, высший ум, и все наши рассудочные понятия находятся как бы в движении и разделении, а наши научные знания - в сущности, те же рассудочные понятия, и если достигают ясности и отчетливости, то только благодаря тому, что душе, кроме того, присущ в: ум - источник всякой науки. Им-то душа и может созерцать (божественный) ум, который, со своей стороны, дает ей себя ощущать, восходить к нему, ибо он - ее отец, - ноуменальный мир, покоящийся и недвижимый в своем движении, который содержит в себе все и сам есть все - множество неразличимое и различимое, так как идеи его, с одной стороны, не разделены, как рассудочные понятия, которые мыслятся одно после другого, а с другой, они и не смешаны, но каждая отлична от каждой другой, как и в науке, хотя входящие в ее состав понятия составляют нераздельное целое, каждое из них имеет свое особое значение. Это множество идей в своей целости и составляет ноуменальный мир, который, конечно, ближе всего к первому началу, и он по необходимости понимания природы души следует, помимо всего прочего, знать, что она происходит от ума и обладает добродетелью только благодаря участию в нем посредством рассудка; далее, что кроме рассуждающего, рассудочного (nous logistikos) есть и иной, высший ум, и все наши рассудочные понятия находятся как бы в движении и разделении, а наши научные знания - в сущности, те же рассудочные понятия, и если достигают ясности и отчетливости, то только благодаря тому, что душе, кроме того, присущ в: ум - источник всякой науки. Им-то душа и может созерцать (божественный) ум, который, со своей стороны, дает ей себя ощущать, восходить к нему, ибо он - ее отец, - ноуменальный мир, покоящийся и недвижимый в своем движении, который содержит в себе все и сам есть все - множество неразличимое и различимое, так как идеи его, с одной стороны, не разделены, как рассудочные понятия, которые мыслятся одно после другого, а с другой, они и не смешаны, но каждая отлична от каждой другой, как и в науке, хотя входящие в ее состав понятия составляют нераздельное целое, каждое из них имеет свое особое значение. Это множество идей в своей целости и составляет ноуменальный мир, который, конечно, ближе всего к первому началу, и он по необходимости есть, коль скоро несомненно существование души. Однако, хотя ум выше души, он все же не первое начало, ибо он ни единый, ни простой, тогда как начало всего абсолютно простое и единое.

Дата добавления: 2015-10-21