— Монсеньеру все известно! — воскликнул ювелир.
— Что же вы видите в этом удивительного?
— Но если монсеньеру все известно, значит, он узнал это не иначе как от самой королевы!
— А если бы и так? — спросил г-н де Роган, не оспаривая предположения, льстившего его самолюбию.
— О, это многое меняет, монсеньер.
— Объяснитесь, я не понимаю.
— Монсеньер позволит говорить совершенно свободно?
— Говорите.
— Так вот: королева хочет иметь наше ожерелье.
— Вы думаете?
— Мы уверены в этом.
— А в таком случае почему она не покупает его?
— Потому что она отказалась принять его от короля, а изменить свое решение, за которое ее величество слышала столько похвал, значило бы проявить каприз.
— Королева выше всяких толков.
— Да, когда дело идет о народе или о придворных. Но когда дело касается мнения короля…
— Король, как вам известно, собирался подарить королеве это ожерелье.
— Конечно; но он поспешил выразить королеве свою благодарность, когда она отказалась от него.
— Так что же вы заключаете из всего этого, господин Бёмер?
— Что королева желала бы иметь ожерелье, но так, чтобы казалось, что не она покупала его.
— Ну, вы ошибаетесь, — отвечал кардинал. — Дело вовсе не в этом.
— Очень жаль, монсеньер, потому что это единственная уважительная причина для нас нарушить слово, данное господину послу Португалии.
Кардинал задумался.
Как бы ни была искусна игра дипломатов, дипломатия купцов всегда ее превосходит… Прежде всего потому, что дипломат почти всегда торгуется о ценностях, которыми не обладает; купец же держит, сжимает в когтях желанную вещь, и купить ее у него, даже дорого, — почти то же, что ограбить его.
— Сударь, — сказал кардинал де Роган, видя, что находится во власти этого человека, — предполагайте, если хотите, что королеве желательно иметь это ожерелье.
— Это меняет все дело, монсеньер. Я могу нарушить все заключенные сделки, раз дело идет о том, чтобы отдать предпочтение королеве.
— За сколько вы продаете это ожерелье?
— За полтора миллиона ливров.
— Как должна быть произведена уплата?
— Португалец должен был уплатить мне задаток, а я отвез бы сам ожерелье в Лиссабон, чтобы получить остальную сумму.
— Такой способ уплаты у нас не практикуется, господин Бёмер, но задаток вы получите; конечно, в разумных пределах.
— Сто тысяч ливров.
— Их можно найти. А остальное?
— Ваше высокопреосвященство хотели бы отсрочки? — сказал Бёмер. — При поручительстве вашего высокопреосвященства это возможно. Но ведь отсрочка влечет за собой убыток, потому что, заметьте, монсеньер, при такой крупной операции цифры растут совершенно произвольно. Проценты на полтора миллиона ливров, считая по пяти на сто, составляют семьдесят пять тысяч ливров, а пять процентов равносильны разорению для нас, купцов. Десять процентов — вот самое меньшее, на что можно согласиться.
— Значит, по вашим подсчетам, это составило бы полтораста тысяч?
— Да, монсеньер.
— Договоримся, что вы продаете это ожерелье за миллион шестьсот тысяч ливров, господин Бёмер, и разделим уплату остальных полутора миллионов ливров на три взноса в годичный срок. Согласны?
— Монсеньер, мы теряем на такой сделке пятьдесят тысяч ливров.
— Не думаю, сударь. Если бы вам предстояло завтра получить полтора миллиона ливров, вы оказались бы в затруднительном положении: ювелир не покупает земель такой стоимости.
— Нас двое, монсеньер: мой компаньон и я.
— Согласен; но все равно вам будет гораздо удобнее получать по пятьсот тысяч ливров каждую треть года, то есть по двести пятьдесят тысяч ливров на каждого.
— Монсеньер забывает, что бриллианты не принадлежат нам. О, если бы они были наши, то мы были бы достаточно богаты для того, чтобы не беспокоиться ни о платежах, ни о размещении поступающих средств.
— А кому же они принадлежат?
— Чуть ли не десяти кредиторам: мы покупали эти камни по отдельности. За один мы должны в Гамбурге, за другой в Неаполе; за один в Буэнос-Айросе, за два в Москве. Наши кредиторы ждут продажи ожерелья, чтобы получить свои деньги. Только прибыль, которую мы получим, будет нашей собственностью. Но увы, монсеньер, с тех пор как это несчастное ожерелье находится в продаже, то есть вот уже два года, мы потеряли двести тысяч ливров в виде процентов. Судите же, в выигрыше ли мы?
Кардинал де Роган прервал Бёмера.
— Кстати, — сказал он, — ведь я еще не видел ожерелья.
— Правда, монсеньер, вот оно.
И Бёмер со всеми осторожностями показал драгоценное украшение.
— Великолепно! — воскликнул кардинал, с любовью дотрагиваясь до застежки, которая прикасалась к шее королевы.
Когда, наконец, его пальцы насытились поисками симпатических токов, которые могли остаться на камнях ожерелья, он сказал:
— Итак, сделка заключена?
— Да, монсеньер, и я сейчас же отправляюсь в посольство, чтобы взять назад свое слово.
— Я не знал, что в Париже сейчас находится португальский посол.
— Да, монсеньер; господин да Суза сейчас здесь: он приехал инкогнито.
— Для переговоров об этом деле, — сказал кардинал, смеясь.
— Да, монсеньер.
— О, бедный Суза! Я его хорошо знаю. Бедный Суза!
И кардинал снова расхохотался.
Господин Бёмер почел долгом присоединиться к веселью своего клиента.
И, глядя на футляр с ожерельем, они долго потешались над португальцем.
Господин де Роган собрался уезжать. Бёмер остановил его:
— Монсеньер, угодно ли вам будет сообщить мне, как мы будем производить расчет?
— Да очень просто.
— Через управляющего монсеньера?
— Нет, нет; никого, кроме меня. Вы будете вести дело только со мной.
— А когда?
— Завтра же.
— И сто тысяч ливров?..
— Я привезу их сюда завтра.
— Хорошо, монсеньер. А векселя?
— Я подпишу их здесь завтра.
— Прекрасно, монсеньер.
— И так как вы любите секреты, господин Бёмер, то хорошенько запомните, что в ваших руках находится один из важнейших.
— Монсеньер, я понимаю это и буду достоин вашего доверия, так же как и доверия ее величества королевы, — тонко добавил тот.
Господин де Роган покраснел и вышел, смущенный, но счастливый, как всякий человек, который разоряется под влиянием сильной страсти.
На другой день г-н Бёмер с важным видом отправился в португальское посольство.
В ту минуту как он собирался постучать в дверь, г-н де Босир, первый секретарь, принимал счета от г-на Дюкорно, правителя канцелярии, а дон Мануэл да Суза, посол, объяснял новый план действий своему сообщнику, камердинеру.
С тех пор как Бёмер посетил в последний раз улицу Жюсьен, здесь многое преобразилось.
Весь персонал, высадившийся, как мы видели, из двух почтовых карет, разместился в соответствии со степенью нужности каждого и теми функциями, которые предстояло ему выполнять в доме нового посла.
Надо сказать, что сообщники, поделив между собой роли, прекрасно ими разыгрываемые, собираясь вскоре их сменить, могли сами охранять свои интересы, что всегда придает бодрость духа, даже когда приходится исполнять самые тяжелые обязанности.
Господин Дюкорно, очарованный сообразительностью всех этих слуг, одновременно восхищался тем, что новый посол был так мало заражен национальными предрассудками, что набрал весь штат исключительно из французов, начиная с первого секретаря и кончая камердинером.
Вот почему, проверяя счета с г-ном де Босиром, он затеял разговор, восхваляя за это главу посольства.
— Видите ли, фамилия да Суза, — сказал Босир, — не принадлежит к тем закоснелым португальцам, которые придерживаются образа жизни четырнадцатого столетия: таких вы много встретите в наших провинциях. Да Суза — дворяне-путешественники с миллионным состоянием; они, если бы пожелали, могли бы стать где-нибудь королями.
— Но у них не появляется такого желания, — тонко заметил г-н Дюкорно.
— К чему им это, господин правитель канцелярии? Разве, обладая известным числом миллионов и знатным именем, они не равны королям?
— О, какое у вас философское мировоззрение, господин секретарь, — сказал с удивлением Дюкорно. — Я никак не ожидал услышать эти максимы равенства из уст дипломата.
— Мы составляем среди дипломатов исключение, — ответил Босир, досадуя на себя за вырвавшееся у него несвоевременное замечание. — Не будучи вольтерьянцами или армянами на манер Руссо, мы знакомы все-таки с философией и знаем о естественных теориях неравенства сословий и способностей людей.
— А знаете, — с жаром воскликнул правитель канцелярии, — все-таки счастье, что Португалия — небольшое государство!
— Почему это?
— А потому, что, имея таких лиц во главе правления, она очень скоро стала бы великой, сударь.
— О, вы льстите нам, дорогой правитель канцелярии. Нет, мы занимаемся философской политикой. Это красиво выглядит, но малоприменимо. Однако довольно об этом. Итак, вы говорите, что в кассе сто восемь тысяч ливров?
— Да, господин секретарь, сто восемь тысяч ливров.
— И никаких долгов?
— Ни денье.
— Вот образцовый порядок! Позвольте мне ведомость выдачи денег, пожалуйста.
— Вот она. А когда представление ко двору, господин секретарь? Должен вам сказать, что в квартале это стало предметом любопытства, бесконечных толков и, я бы сказал, чуть не беспокойства.
— А!
— Да, время от времени вокруг посольства прохаживаются люди, которые очень хотели бы, конечно, чтобы двери у нас были стеклянными.
— Люди?.. — спросил Босир. — Местные жители?
— И другие. Так как миссия у господина посла секретная, то вы понимаете, что полиция, наверное, сразу займется выяснением ее целей.
— Я тоже думал об этом, — сказал Босир, достаточно встревоженный.
— Посмотрите, господин секретарь, — сказал Дюкорно, подводя Босира к решетчатому окну, выходившему на срезанный угол одного из флигелей дома. — Посмотрите; видите ли вы на улице этого человека в грязном коричневом балахоне?
— Вижу.
— Как он смотрит сюда, а?
— Действительно. Кто это, как вы полагаете?
— Откуда мне знать… Может быть, шпион господина де Крона.
— Возможно.
— Между нами, господин секретарь, господин де Крон далеко уступает в способностях господину де Сартину. Вы знавали господина де Сартина?
— Нет, сударь, нет!
— О, тот десять раз уже разгадал бы вашу тайну. Правда, вы принимаете предосторожности.
В эту минуту раздался звонок.
— Господин посол зовет меня, — поспешно сказал Босир, которого этот разговор начинал несколько беспокоить.
И с силой распахнув дверь, он толкнул обеими ее створками двух сообщников, которые — один с пером за ухом, другой с половой щеткой в руке, ибо один был третьестепенным писцом, а другой лакеем, — находили разговор слишком продолжительным, чтобы не принять в нем участия, хотя бы подслушивая его.
Босир понял, что его подозревают, и обещал себе удвоить бдительность.
Он поднялся к послу, обменявшись втихомолку рукопожатием со своими приятелями и сообщниками.
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОДИН ДЮКОРНО ПЕРЕСТАЕТ ПОНИМАТЬ, ЧТО ПРОИСХОДИТ ВОКРУГ
Дон Мануэл да Суза был менее желт, чем обыкновенно, то есть был более красен. Он только что имел с господином командором-камердинером неприятное объяснение.
Это объяснение еще не кончилось.
Когда Босир вошел, оба петуха продолжали вырывать друг у друга последние перья.
— В чем дело? — спросил секретарь, принимая позу третейского судьи и обменявшись взглядом с послом, своим естественным союзником.
— Вы знаете, — начал камердинер, — что сегодня придет господин Бёмер, чтобы покончить дело с ожерельем?
— Знаю.
— И что ему надо отсчитать сто тысяч ливров?
— Знаю и это.
— Эти сто тысяч ливров составляют собственность нашего товарищества, не так ли?
— Кто же в этом сомневается?
— Видите! Господин де Босир согласен со мной! — обратился командор к дону Мануэлу.
— Подождите, подождите! — сказал Португалец, жестом призывая его к терпению.
— Я согласен с вами лишь в том, что эти сто тысяч ливров принадлежат членам товарищества, — сказал Босир.
— Вот и все, мне больше ничего и не надо. В таком случае касса, в которой они лежат, не должна стоять в единственном помещении посольства, которое примыкает к спальне посла.
— Почему это? — спросил Босир.
— И господин посол, — продолжал командор, — должен дать каждому из нас ключ от этой кассы.
— Нет, этого не будет, — сказал Португалец.
— Почему?
— Да, почему? — переспросил Босир.
— Мне не доверяют, — сказал Португалец, поглаживая свой подбородок, — почему же и мне не быть недоверчивым по отношению к другим? Мне кажется, что если меня могут обвинять в намерении обокрасть товарищество, то и я могу подозревать товарищество в том же. Мы все друг друга стоим.
— Согласен, — сказал камердинер, — но именно потому наши права равны.
— Ну, любезнейший, если вы желали устанавливать здесь равенство, то вам надо было условиться, чтобы мы все по очереди играли роль посла. Это, возможно, выглядело бы менее правдоподобно в глазах публики, но зато все члены товарищества были бы спокойны. Вот и все, не так ли?
— И прежде всего, — вмешался Босир, — вы, господин командор, действуете не по-товарищески… Разве сеньор дон Мануэл не пользуется неоспоримым преимуществом как придумавший это дело?
— Да, — сказал посол, — и это преимущество разделяет со мной господин де Босир.
— О! — ответил командор, — пока дело не завершено, никто не придает значения никаким преимуществам.
— Согласен, но продолжают придавать значение способу действий, — сказал Босир.
— Я пришел заявить это требование не только от себя, — пробормотал несколько пристыженный командор, — все наши товарищи думают так же, как я.
— И они ошибаются, — ответил Португалец.
— Они ошибаются, — подтвердил Босир.
Командор поднял голову.
— Я сам, кажется, ошибся, спросив мнения господина де Босира, — с досадой заметил он. — Секретарь не мог не быть заодно с послом.
— Господин командор, — сказал Босир с удивительным спокойствием, — вы негодяй, которому я обрезал бы уши, если бы они у вас еще были, но их вам и так уже много раз обрезали.
— Что? — выпрямляясь, спросил командор.
— Здесь, в кабинете господина посла, нас не потревожат и мы можем покончить это дело с глазу на глаз. Итак, вы меня только что оскорбили, сказав, что я решил действовать заодно с доном Мануэлом.
— И оскорбили также меня, — холодно вставил Португалец, приходя на помощь Босиру.
— И за это придется ответить, господин командор.
— О, я не хвастун, как вы! — воскликнул тот.
— Я это вижу, — ответил Босир, — и поэтому вздую вас, командор.
— На помощь! — закричал командор, схваченный возлюбленным мадемуазель Олива́ и чуть не задушенный Португальцем.
Но в ту минуту как оба первых лица собирались мстить за себя, звонок внизу возвестил о прибытии посетителя.
— Оставим его, — сказал дон Мануэл.
— И пусть он исполняет свои обязанности, — продолжал Босир.
— Товарищи узнают об этом! — воскликнул командор, приводя себя в порядок.
— О! Говорите, говорите им что угодно: мы знаем, что им ответить.
— Господин Бёмер! — крикнул снизу швейцар.
— Ну вот и развязка всего дела, дорогой командор, — сказал Босир, давая своему противнику легкий подзатыльник.
— Нам не придется больше ссориться из-за этих ста тысяч ливров, так как они сейчас исчезнут вместе с господином Бёмером. Ну, ступайте служить, господин камердинер!
Командор с ворчанием вышел из комнаты и принял обычный скромный вид, собираясь ввести к послу придворного ювелира.
Пользуясь его отсутствием, Босир и Португалец обменялись взглядом, еще более многозначительным, чем первый.
Бёмер вошел в сопровождении Боссанжа. Оба выглядели смиренными и озадаченными, что не могло ускользнуть от зорких посольских наблюдателей.
Пока ювелиры усаживались по приглашению Босира, последний продолжал свои наблюдения и старался поймать взгляд дона Мануэла, чтобы обменяться впечатлениями.
Дон Мануэл сохранял официальное, полное достоинства выражение лица.
Бёмер, как человек решительный, первым начал трудный разговор.
Он объяснил, что политические причины величайшей важности не позволяют ему продолжить начатые переговоры.
Дон Мануэл вскрикнул.
Босир произнес: «Гм!»
Бёмер все более путался в словах.
Дон Мануэл велел ему передать, что сделка заключена и деньги для уплаты уже приготовлены.
Бёмер стоял на своем.
Посол, также через посредство Босира, ответил, что его правительство осведомлено или вот-вот будет осведомлено о заключенной сделке, что нарушение договора почти равносильно оскорблению ее величества португальской королевы.
Господин Бёмер заметил, что он взвесил все последствия этих соображений, но никак не может вернуться к своим прежним намерениям.
Босир, все еще не решаясь примириться с разрывом сделки, объявил Бёмеру прямо, что отказываться от слова недостойно честного купца, человека слова.
Тогда заговорил Боссанж, вступившись за оклеветанное в его лице и в лице его компаньона торговое сословие. Но он не выказал большого красноречия.
Босир заставил его замолчать единственной фразой:
— Вам набавили цену?
Ювелиры, которые были не очень сильны в политике и имели очень высокое мнение о дипломатии вообще и о португальских дипломатах в частности, покраснели, думая, что их мысли разгаданы.
Босир увидел, что удар его попал в цель, и так как для него очень важно было покончить с этим делом, которое сулило ему целое состояние, то он сделал вид, что совещается по-португальски с послом.
— Господа, — сказал он затем ювелирам, — вам предложили большую прибыль: это вполне естественно; это доказывает, что бриллианты очень ценны. Ну что же? Ее величество португальская королева не желает покупать их дешево в ущерб честным негоциантам. Угодно вам получить еще пятьдесят тысяч ливров?
Бёмер отрицательно покачал головой.
— Сто тысяч? Полтораста тысяч ливров? — продолжал Босир, решив, что может без всякой опасности для себя предложить еще хоть миллион, чтобы получить свою долю от полутора миллионов.
Ошеломленные ювелиры смутились на минуту, затем, посоветовавшись, сказали Босиру:
— Нет, господин секретарь, не трудитесь нас искушать… Сделка расторгнута, и воля, более могущественная, чем наша, заставляет нас продать ожерелье в этой стране. Вы, конечно, понимаете… Извините: это не мы отказываемся, и не сетуйте на нас за это. Препятствие исходит от лица более высокопоставленного, чем вы и мы.
Босир и дон Мануэл не нашли что возразить на это, Напротив, они даже сказали ювелирам какую-то любезность и постарались принять равнодушный вид.
Но этот разговор настолько поглотил их внимание, что они не заметили в передней командора-камердинера, который подслушивал у дверей.
Сей достойный сообщник был, однако, так неловок, что, наклонившись к двери, поскользнулся и упал, с шумом ударившись о филенку.
Босир бросился в переднюю и нашел бедного слугу в сильном испуге.
— Что ты тут делаешь, несчастный? — крикнул Босир.
— Я нес утреннюю почту, сударь, — ответил командор.
— Хорошо! — сказал Босир. — Иди.
И, взяв депеши, отослал командора.
Эти депеши составляли канцелярскую переписку посольства; это были письма из Португалии или Испании, в большинстве случаев совершенно незначительные, составлявшие предмет ежедневных трудов г-на Дюкорно; но, проходя через руки Босира или дона Мануэла, прежде чем попасть в канцелярию, они успевали снабдить обоих первых лиц полезными сведениями о делах посольства.
Услышав слово «депеши», ювелиры встали с облегчением, как люди, которые получили позволение удалиться после тягостной аудиенции.
Ювелиров отпустили, и камердинер получил приказание проводить их до двора.
Едва они сошли с лестницы, как дон Мануэл и Босир быстро обменялись взглядом из числа тех, что предшествуют быстрым действиям, и подошли друг к другу.
— Ну, — сказал дон Мануэл, — дело сорвалось.
— Окончательно, — подтвердил Босир.
— Из ста тысяч ливров — очень скромной добычи — каждому из нас приходится по восемь тысяч четыреста ливров.
— Игра не стоит свеч, — ответил Босир.
— Не правда ли? Между тем как здесь, в кассе… — и он показал на кассу, составляющую предмет столь сильных вожделений командора, — здесь, в кассе, сто восемь тысяч ливров.
— По пятьдесят четыре тысячи на каждого.
— На том и решим, — ответил дон Мануэл. — Разделим их пополам.
— Хорошо, но командор не отстанет от нас ни на минуту теперь, когда он знает, что дело не удалось.
— Я найду способ, — сказал многозначительно дон Мануэл.
— А я уже нашел его, — сказал Босир.
— Какой?
— Вот какой. Командор сейчас вернется?
— Да.
— И будет требовать доли для себя и товарищей?
— Да.
— И нам придется рассчитываться со всеми?
— Да.
— Позовем командора как будто бы для того, чтобы сообщить ему один секрет, и предоставьте остальное мне.
— Кажется, я догадываюсь, — сказал дон Мануэл. — Подите к нему навстречу.
— Я только что собирался попросить вас об этом.
Ни тот ни другой не хотел оставлять «друга» наедине с кассой. Доверие — редкая драгоценность.
Дон Мануэл ответил, что его положение посла не позволяет ему этого.
— Вы для него не посол, — заметил Босир. — Но все равно.
— Вы идете?
— Нет, я позову его из окна.
Действительно, Босир окликнул господина командора из окна; тот собирался уже вступить в разговор со швейцаром.
Командор, услышав зов, поднялся наверх.
Он нашел обоих первых лиц в комнате, смежной с той, где находилась касса.
Босир обратился к нему с улыбкой.
— Давайте биться об заклад, — сказал он, — что я знаю, о чем вы разговаривали со швейцаром.
— Я?
— Да. Вы ему рассказали, что дело с Бёмером сорвалось.
— Честное слово, нет.
— Вы лжете.
— Клянусь вам, нет.
— Тем лучше, так как если бы вы это сказали, то сделали бы весьма большую глупость и потеряли бы весьма кругленькую сумму.
— Как так? — с удивлением спросил командор. — Какую сумму?
— Вы, конечно, понимаете, что разговор с Бёмером известен только нам троим.
— Правда.
— И что поэтому мы трое имеем в своем распоряжении сто восемь тысяч ливров, поскольку все думают, что Бёмер и Боссанж унесли эту сумму.
— Черт возьми! — вне себя от радости воскликнул командор. — Это правда!
— Тридцать три тысячи триста тридцать три франка шесть су на каждого, — сказал дон Мануэл.
— Больше! Больше! — воскликнул командор. — Еще остается восемь тысяч ливров.
— Правда, — сказал Босир. — Вы согласны?
— Согласен ли я? — воскликнул, потирая руки, камердинер. — Еще бы! Вот что значит рассуждать дельно.
— Это значит рассуждать как негодяй! — крикнул громовым голосом Босир. — Ведь я вам говорил, что вы мошенник! Ну, дон Мануэл, вы такой сильный, возьмите-ка этого негодяя и выдадим его с головой нашим компаньонам.
— Пощадите! Пощадите! — завопил несчастный. — Я хотел пошутить!
— Нечего, нечего, — продолжал Босир, — спрячьте его в темную комнату в ожидании дальнейшего суда!
— Пощадите! — опять закричал командор.
— Осторожнее, — сказал Босир дону Мануэлу, который сдавил несчастного командора. — Берегитесь, как бы не услышал господин Дюкорно!
— Если вы меня не выпустите, — кричал командор, — я вас всех выдам!
— А я тебя задушу! — гневным голосом воскликнул дон Мануэл, толкая камердинера к расположенной рядом гардеробной. — Ушлите господина Дюкорно, — сказал он на ухо Босиру.
Тот не заставил повторять. Он поспешно прошел в комнату, смежную с комнатой посла, между тем как последний запирал командора в глухую темницу.
Прошла минута, Босир не возвращался.
У дона Мануэла мелькнула в голове мысль: он был один, касса в десяти шагах; открыть ее, взять из нее сто восемь тысяч ливров кредитными билетами, выскочить из окна и удрать через сад с добычей — на это всякому умелому вору требовалось всего десять минут.
Дон Мануэл рассчитал, что Босир потеряет не менее пяти минут на то, чтобы услать Дюкорно и вернуться.
Он бросился к двери комнаты, где стояла касса. Дверь эта оказалась запертой на ключ. Дон Мануэл был силен и ловок: он мог бы отпереть городские ворота ключиком от часов.
«Босир не доверяет мне, — подумал он, — потому что у меня одного есть ключ. Он запер дверь, и он совершенно неправ».
Дон Мануэл взломал замок двери острием шпаги, вошел в комнату и испустил страшный крик. Касса была похожа на широко разинутый беззубый рот. В ее зияющих недрах не было ничего!
Босир, запасшись вторым ключом, вошел через другую дверь и похитил все деньги.
Дон Мануэл как сумасшедший побежал в швейцарскую. Швейцар спокойно напевал что-то.
Босир опередил дона Мануэла на пять минут.
Когда Португалец своими криками и сетованиями оповестил весь дом о случившемся и, чтобы опереться на чье-то свидетельство, выпустил на свободу командора, то встретил только недоверие и озлобленность.
Его обвинили в том, что он подстроил все это вместе с Босиром, который убежал первый, унося половину суммы с собой.
Не было больше масок, не было больше тайн, и почтенный г-н Дюкорно перестал понимать людей, с которыми оказался связан. Он едва не лишился чувств, увидев, что эти дипломаты собираются повесить в каретном сарае дона Мануэла, совершенно беззащитного в их руках!
— Повесить господина да Суза? — кричал правитель канцелярии. — Но это же оскорбление величества. Берегитесь!
Было решено бросить его в подвал: он кричал слишком громко.
В эту минуту три торжественных удара в ворота заставили компаньонов задрожать.
Мгновенно воцарилось молчание.
Три удара повторились.
Затем резкий голос крикнул по-португальски:
— Именем господина посла Португалии отворите!
— Посол! — ужаснулись мошенники и в панике рассеялись по всему дому; через несколько минут они обратились в беспорядочное бегство кто через сады, кто через соседние стены, кто по крышам.
Настоящий посол, действительно только что прибывший в Париж, смог проникнуть к себе лишь при помощи вооруженных полицейских, которые выломали дверь в присутствии огромной толпы, привлеченной любопытным зрелищем.
Затем полицейские обшарили все вокруг и арестовали г-на Дюкорно; его препроводили в Шатле, где ему пришлось ночевать.
Так закончилось приключение с самозваным португальским посольством.
ИЛЛЮЗИИ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Если бы посольский швейцар побежал за Босиром, как ему приказывал дон Мануэл, то, надо сознаться, ему предстояла бы нелегкая работа.
Босир, выбравшись из вертепа, сразу пустился галопом по улице Кокийер и из нее по улице Сент-Оноре.
Опасаясь погони, он запутывал следы, бежал галсами по улицам, которые без всякого порядка и смысла опоясывают парижский Хлебный рынок. По прошествии нескольких минут он мог быть почти уверен, что никому не удалось проследить за ним, как и в том, что его силы истощены и что большего расстояния не пробежала бы и хорошая лошадь для охоты.
На улице Виарм, огибавшей рынок, Босир сел на мешок зерна и сделал вид, что с величайшим интересом разглядывает колонну Медичи, которую Башомон купил, чтобы спасти от молотка разрушителей, и подарил ратуше.
Но на самом деле г-н де Босир не смотрел ни на колонну г-на Филибера Делорма, ни на солнечные часы, которыми украсил ее г-н Пенгре. Он с трудом извлекал из глубины легких, точно из ослабевших кузнечных мехов, резкое и хриплое дыхание.
В течение нескольких мгновений ему не удавалось набрать воздуха, который надо было вытолкнуть из гортани, чтобы справиться с удушьем.
Когда ему это удалось, он так глубоко вздохнул, что его
непременно бы услышали обитатели улицы Виарм, не будь они так поглощены продажей и взвешиванием зерна.
«О, — подумал Босир, — наконец-то моя мечта осуществилась и я богат!»
Он снова вздохнул.
«Теперь я могу стать вполне почтенным человеком; мне уже кажется, что я толстею».
И в самом деле, он если и не растолстел, то напыжился.
«Я сделаю из Олива́, — продолжал он свой мысленный монолог, — такую же почтенную женщину, как я сам. Она красива, вкусы ее бесхитростны».
(Бедный Босир!)
«Ей не будет ненавистна уединенная жизнь в провинции, на красивой ферме, которую мы будем называть нашей землей, вблизи маленького городка, где легко можем сойти за важных господ.
Николь добра, у нее только два недостатка: леность и тщеславие».
(Только два недостатка! Бедный Босир! Два смертных греха!)
«И удовлетворив эти две ее слабости, я, Босир, человек сомнительной репутации, сделаю из нее идеальную жену для себя».
Он не стал продолжать; дыхание его успокоилось.
Он отер лоб, убедился, что сто тысяч ливров по-прежнему у него в кармане, и, отдохнув больше телом, чем духом, вновь принялся раздумывать.
На улице Виарм его не станут искать, но вообще искать будут. Господа из посольства не такие люди, чтобы с легким сердцем отнестись к потере своей доли в добыче.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |