Возникает вопрос: почему задержка обратной слуховой связи именно на эту величину вызывает наибольшие нарушения произнесения и не связано ли это с действием второй формы обратной связи, а именно кинестетического контроля? Основываясь на том, что в процессе говорения осуществляются одновременно по крайней мере два вида обратной связи, можно считать, что задержка слуховой обратной связи на 0,2 сек нарушает речепроизводство в силу того, что происходит сшибка, десинхронизация проприоцептивной и слуховой информации о произнесении артикуляционного комплекса, произносительной единицы — слога — и в силу этого дезорганизуется весь фонационный выход.
Этот вывод в обратной формулировке имеет педагогическое значение, свидетельствуя о том, что нормальное речевое действие осуществляется только при полной синхронизации всех видов обратной связи.
Процесс формирования слухового контроля в речевой деятельности тесно переплетается с формированием самого речевого действия. Каждое речевое действие формируется как целенаправленное осознаваемое действие, даже такие, например, действия, как подъем спинки языка, огубление или образование пассивного залога. Явно, что производство речевого действия осуществляется многоуровневым управлением, а многоканальная обратная связь служит подтверждением текущего выполнения программы. Упроченное действие становится условием выполнения другого, более сложного действия и переходит на уровень операции, то есть как бы на уровень техники выполнения речевой деятельности. При этом управление операциями осуществляется, по Н. А. Бернштейну, фоновыми его уровнями. «Процесс переключения технических компонентов движения в низовые, фоновые условия есть то, что называется обычно автоматизацией движений в процессе выработки новых двигательных навыков и что неизбежно связано с переключением на другие афферентации и разгрузкой активного внимания», цит. по [17. С. 334].
В диссертационном исследовании К. А. Мичуриной были получены интересные данные, свидетельствующие о неразрывной связи упроченности артикуляционных, лексико-грамматических навыков и роли слухового контроля в процессе говорения на иностранном языке. Так,
было показано, что слуховая обратная связь играет качественно отличную роль на разных этапах овладения иностранным языком — от ее обязательного участия в процессе формирования речевых навыков до следящего контроля в процессе совершенного говорения на иностранном языке. Было показано также, что обратная слуховая афферентация необходима для формирования артикуляционных и лексико-грамматических речевых навыков в процессе овладения иностранным языком, но она факультативна на уровне совершенного владения им. Важно также отметить найденную в этом исследовании особенность говорения в условиях, затрудняющих обратный слуховой контроль. Так, испытуемые начального этапа обучения в этих условиях работы, описывая сложную картинку, ограничивались однотипной констатацией отражения предметов, изображенных на картинке: «Я вижу комнату», «Я вижу семью» [7. С. 335]. Испытуемые продвинутого этапа в тех же условиях затруднения обратного слухового контроля допускали много ошибочных действий, утрачивали идиоматичность, подпадали под интерферирующее влияние русского языка [7. С. 336], другими словами, также испытывали эффект отсутствия обратной связи, но в другой форме.
Отметим еще раз, что, реализуясь в процессе соотношения «образ замысла» и «образ исполнения» в деятельности говорения, слуховая обратная связь не только контролирует, но и регулирует процесс речепроизводства. Она служит задачам общего управления коммуникативным актом. Но регулирование и контроль предполагают, что говорящий знает средства и способ выражения мысли на данном языке для выражения замысла в соответствии с определенным коммуникативным намерением. Говорящий может осознавать или не осознавать свое знание, но он должен уметь пользоваться этим знанием в процессе выражения мысли. Одновременно с наличием знания функционирование слухового контроля предполагает у говорящего наличие критической оценки своих действий, то есть умение оценить правильность выполнения собственного действия. Важно, что это умение, входя в саму речевую деятельность, определяет в значительной мере его сформированность. При этом психологическая концепция Л. С. Выготского «от интерпсихологического, внешнего, осуществляемого в общении с другими людьми
к интрапсихологическому», к внутреннему, своему, то есть концепция интериоризации, позволяет интерпретировать формирование собственного слухового контроля как поэтапный переход от внешнего контроля к собственному внутреннему контролю.
Естественно, что формирование слухового контроля может осуществляться только в русле самой деятельности говорения, проходя определенные этапы, стадии от внешней опоры, от внешнего контроля к внутреннему слуховому контролю за процессом производства. Можно условно выделить четыре таких уровня, определение которых в значительной мере опирается на схему формирования самоконтроля в общей системе обучения, предложенную П. П. Блонским [3. С. 259—260].
Как известно, П. П. Блонским были намечены четыре стадии проявления самоконтроля применительно к усвоению материала.
Первая стадия характеризуется отсутствием всякого самоконтроля. Находящийся на этой стадии учащийся не усвоил материал и не может, соответственно, ничего контролировать.
Вторая стадия — стадия «полного самоконтроля», на которой учащийся проверяет полноту репродукции усвоенного материала и правильность репродукции.
Третья стадия характеризуется П. П. Блонским как стадия выборочного самоконтроля, при котором учащийся контролирует, проверяет только главное по вопросам.
И четвертая стадия характеризуется отсутствием видимого самоконтроля, контроль осуществляется как бы на основе прошлого опыта, на основе каких-то незначительных деталей, примет.
Ссылки на литературу к IV.1
1. Анохин П. К. Биология и нейрофизиология условного рефлекса. — М., 1968.
2. Апатова Л. И., Зимняя И. А. Смысловая структура текста как ориентировочная основа в обучении пониманию иноязычной речи на слух // Уч. зап. I МГПИЯ им. М. Тореза, 1972. — Т. 69.
3. Блонский П. П. Память и мышление // Избр. педагог. и психол. соч.: В 2 т. — М., 1979. — Т. 2.
4. Брудный А. А. К проблеме семантических состояний // Сознание и действительность. — Фрунзе, 1964.
5. Вероятностное прогнозирование. — М., 1977.
6. Вероятностное прогнозирование в речи / Под ред. Р. М. Фрумкиной. — М., 1971.
7. Винарская Е. Н., Мичурина К. А. О слуховом самоконтроле процесса устного высказывания // Вероятностное прогнозирование. — М., 1977.
8. Воронина Е. К. О слуховом контроле речи // Докл. АПН РСФСР, 1962. — № 4.
9. Выготский Л. С. Мышление и речь // Собр. соч.: В 6 тт. — М., 1982. — Т. 2.
10. Жинкин Н. И. Механизмы речи. — М., 1958.
11. Зимняя И. А. Индивидуально-психологические факторы и успешность научения речи на иностранном языке // Иностранные языки в школе. — 1970. — № 1.
12. Зимняя И. А. Упреждающий синтез и вероятностное прогнозирование в речевом поведении. — М., 1973.
13. Зимняя И. А., Веденяпин Ю. А., Толкачева С. Д. Исследование факторов, обусловливающих успешность обучения на иностранном языке // Тезисы доклада, прочитанного на конференции «Психология и методика обучения второму языку». — М., 1969.
14. Критчли М. Афазиология. — М., 1974.
15. Кузьмин Ю. А., Венцов А. В. Об организации дыхания при речи // Механизмы речеобразования и восприятия сложных звуков. — М. — Л., 1966.
16. Леонтьев А. А. Некоторые проблемы обучения русскому языку как иностранному. — М., 1970.
17. Леонтьев А. А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. — М., 1969.
18. Лурия А. Р. Высшие корковые функции человека. — М., 1969.
19. Миллер Дж., Галантер Ю., Прибрам К. Планы и структуры поведения. — М., 1965.
20. Пенфильд В., Робертс Л. Речь и мозговые механизмы. — Л., 1964.
21. Репкина Г. В. Исследование оперативной памяти // Автореф. канд. дис. — М., 1967.
22. Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. — М., 1976.
23. Фрумкина Р. М. Вероятность элементов текста и речевое поведение. — М., 1971.
24. Чистович Л. А. Артикуляция и восприятие. — М. — Л., 1965.
25. Щерба Л. В. Опыт лингвистического толкования стихотворений // Русская речь. — Л., 1923. — Вып. 1.
26. Lieberman Ph. Intonation and Language. — Mass., 1967.
27. Stetson R. Motor Phonetics. — Amst., 1951.
IV.2. Опережающее отражение
в речевом поведении1
Общность психологических характеристик производства и восприятия речи может прежде всего рассматриваться как одно из проявлений полиморфизма их взаимодействия
в процессе вербального общения. С другой стороны, она может свидетельствовать о том, что производство и восприятие речи — «только различные проявления одной лингвистической способности» [11. С. 250].
Рассмотрим одну общую для процесса восприятия и производства речи характеристику — опережающее отражение1, — являющуюся «универсальной и самой древней закономерностью» [1. С. 24] во всей истории эволюции животного мира. Опережающее отражение рассматривается П. К. Анохиным как «основная форма приспособления живой материи к пространственно-временной структуре неорганического мира, в котором последовательность и повторяемость являются основными временными параметрами» [1. С. 24]. Существенным для нашего рассмотрения является утверждение, что нормы опережающего отражения могли в процессе эволюции претерпеть значительные видоизменения, но что основной закон остается всегда в силе.
Если применить это как к гностической, так и праксической сфере деятельности человека и взять для анализа две высшие психические функции — производство и восприятие речи, — то можно с полным основанием считать, что упреждающий синтез (термин Н. И. Жинкина) в производстве и вероятностное прогнозирование в смысловом восприятии речи (К. Шеннон, Т. Слама-Казаку, Д. В. Фрай, И. М. Фейгенберг, И. А. Зимняя, В. П. Критская, Р. М. Фрумкина, А. П. Василевич, Е. И. Исенина и др.) являются разными формами проявления одного и того же закона — закона опережающего отражения действительности.
Рассматривая производство речи как «сложнейшую систему сензомоторных координаций, имеющих свою, специфическую организацию» [10. С. 84], правомерно применить к нему ту же схему построения движений, которая была сформулирована и разработана Н. А. Бернштейном для всей праксической, двигательно-моторной деятельности человека [3], а также рассматривать производство
речи в общей схеме функциональной системы П. К. Анохина [1. С. 78]. Как известно, существенно важным звеном этих схем (Н. А. Бернштейна и П. К. Анохина), как и модели поведенческого и, в частности, речевого акта Дж. Миллера — Ю. Галантера — К. Прибрама [12], является звено «модели будущего» (Н. А. Бернштейн), или «акцептора действия» (П. К. Анохин), или «образа» (Дж. Миллер и др.). Важно подчеркнуть, что это звено создается по меньшей мере одновременно с программой действия, опережая конкретную реализацию последней. «Являясь универсальным механизмом для всех видов поведения и используя для формирования опережающее возбуждение, акцептор действия», по словам П. К. Анохина, «может принимать различные вариабельные формы в зависимости от внешних ситуаций. Эти варианты акцепторов действия, сохраняя принципиальный смысл предсказания результатов, могут варьировать по детальным механизмам...» [1. С. 248] (выделено мною. — И. З.). В процессе производства речи акцептор действия и реализуется в форме упреждающего синтеза».
Основываясь на том, что производство речи, как всякая высшая психическая функция, подчиняется принципу многоуровневой регуляции (Н. А. Бернштейн) [4], можно считать, что и упреждение идет по нескольким каналам, соответствующим уровням регуляции. Подчеркивая специфику цепи словесной системы, в отличие от образования цепных последовательных связей в процессе выработки динамического стереотипа, в котором осуществляется только «прямая связь звеньев динамической системы» (по принципу: предыдущий влияет на последующий, но не наоборот), Н. И. Жинкин отмечает, что эта специфика определяется тем, что «создается действительно цельное объединение, в котором последующее звено должно быть упреждено предваряющим импульсом, для того чтобы сформировалось предшествующее» [8. С. 38].
На уровне современных представлений о психологической схеме производства речи можно выделить по крайней мере три таких линии упреждения в речевой последовательности: а) упреждение по линии словесно-артикуляционной стереотипии, б) упреждение по линии «лингвистических обязательств», относящихся как к лингвистической вероятности сочетания слов, так и к реализации
развертывания грамматических правил, определяющих, в частности, глубину фраз1, и в) упреждение по линии смысловых обязательств раскрытия замысла, выявляемых на отрезках высказывания больших, чем предложение. Раскрытие (выполнение) смысловых обязательств обусловливается ситуацией общения и субъективно оценивается степенью связности речи, связности суждений, что проявляется в глубине смысловых швов, или «зияний», по Н. И. Жинкину.
Упреждающий синтез по линии артикуляционных движений в пределах словесной стереотипии отчетливо выявляется как на материале акустических исследований взаимовлияния и взаимопроникновения спектральных характеристик соседствующих звуков (Б. Линдблом, 1963; А. С. Хаус, К. Н. Стивенс, 1963; С. Г. Оумэн, 1963, 1966 и др.), особенно регрессивного характера, так и на материале физиологических исследований коартикуляций (Р. Стетсон, 1951; Р. Юссон, 1951; Н. И. Жинкин, 1958; С. Г. Оумэн, 1963). Так, было показано, что спектральные характеристики одного и того же согласного звука существенно меняются в зависимости от последующего звука, вплоть до того, что по физическим характеристикам эти позиционные варианты одного и того же звука могут рассматриваться как различные звуки. По утверждению А. Р. Лурия, этот факт, прослеженный им на различном произнесении звука с в словах соль, село или сила, может иметь место лишь при предвосхищении последующих артикулем [10. С. 197].
Вскрывая психофизиологический механизм упреждающего синтеза на уровне словесного стереотипа, регулируемого в свою очередь механизмом слогоделения, Н. И. Жинкин теоретически обосновал коартикуляцию следующим образом: произнесенный элемент не может быть полностью отторможен, так как тогда он бы отключился от словесного стереотипа как особая раздельность. С другой стороны, предстоящий к произнесению элемент должен получить подготовительное возбуждение раньше, чем начинается
его произнесение, иначе он запоздает и тоже превратится в особую реальность. Такое упреждение и удержание необходимо, как отмечает Н. И. Жинкин, для преодоления инертности произносительного прибора, требующего времени на запуск и отпуск [8. С. 91]. Эта же мысль подчеркивается А. Р. Лурия, отмечающим, что «произнесение любого звука или слога возможно только при своевременной денервации одной артикулемы и переключении артикуляторного аппарата на последующие» [10. С. 197].
Другими примерами упреждающего синтеза на уровне словесной стереотипии являются произнесение предударных слогов в предвосхищении сильного ударного и продуцирование и сохранение определенной части интонационной структуры, необходимой только при условии предвосхищения другой в целях воссоздания всего коммуникативного типа.
Второй уровень упреждающего синтеза в производстве речи может быть отнесен к области лингвистических обязательств. Широко проводимые в последние годы психолингвистические эксперименты по семантическим (ассоциативным) связям слов (Ч. Осгуд, Д. Палермо, Дж. Дженкинс, Дж. Диз, У. Ламберт, П. Моор, А. А. Леонтьев, А. А. Залевская, А. Р. Лурия, О. С. Виноградова и др.) показывают, что все слова в лексиконе парадигматически и синтагматически взаимосвязаны1. В работах В. Г. Гака, И. А. Мельчука, А. К. Жолковского была вскрыта схема этих внутренних связей между словами по принципу управления, согласования, примыкания. Согласно этой схеме, человек, произнеся одно слово, уже берет на себя определенные «обязательства» по высказыванию других, то есть последующие слова упреждающе синтезированы уже в момент произнесения каждого предыдущего слова. Это положение хорошо согласуется с понятием системной речевой активности, которая «может синхронно охватывать несколько слов», образуя структуру типа «одно слово одновременно с другим (другими)» [6. С. 121]. Конкретная актуализация одного из «обязательств» детерминируется контекстом и ситуацией общения. В силу этого актуализируется наиболее вероятная для данной ситуации общения реализация.
Как было сказано выше, лингвистические обязательства относятся не только к области лексики, но и к области грамматики. Иллюстративным в плане проявления упреждающего синтеза на уровне грамматических обязательств является употребление артикля в романо-германских языках1. Артикль, как известно, — показатель числа, рода, одушевленности, но в то же время это вспомогательная, служебная, а не значимая единица языка. Он не может быть началом воплощения замысла, он является только первым по времени формальным сигналом следующей за ним семантически значимой единицы. Следовательно, выбор говорящим того или иного артикля уже свидетельствует о предвосхищении артиклем грамматических (в данном случае — морфологических) особенностей языка. Другими словами, произнося артикль, человек уже обнаруживает грамматические обязательства. На уровне предложения упреждающий синтез проявляется также и в формировании фразовой интонации и фразового ударения2, предшествующие элементы структуры которых предопределяются последующим ее осуществлением в целом.
Третья линия упреждения — линия смысловых обязательств — развертывается в полной мере на высказывании большем, чем предложение, хотя и на уровне предложения «у нас есть отчетливое предвосхищение того, что мы собираемся сказать, и наш выбор нужных слов зависит от чего-то гораздо большего, чем предшествующие элементы нашего высказывания. У нас есть план предложения,... «который должен, в общем, определиться до того, как можно выделить слова, которые мы собираемся сказать» [12. С. 156]. Авторы данного высказывания, находясь во власти концепции порождающей грамматики,
называют этот план грамматическим, хотя в нем явно имплицирован смысл, план содержания, тем более что они сами говорят о предвосхищении того, что сказать! Рассматривая этот план речи, выполняющий регулирующую функцию в процессе составления смысловых последовательностей, Н. И. Жинкин отмечает, что «при этом обозначающие элементы теряют динамику и прямое вещественное содержание, они становятся лишь знаками порядка расположения элементов предстоящего обобщения типа: вначале про это, потом про то, закончить этим» [8. С. 61]. Продолжая мысль Н. И. Жинкина, можно предположить, что «регулирующий план речи» (или замысел — по Л. С. Выготскому и А. Р. Лурия) является схемой внутреннего кода, который представляется нам высшей формой абстрагирования вербального мышления, реализующейся в предельно свернутом, редуцированном, глубоко интериоризированном виде. В силу этого внутренний код имеет индивидуальный характер, но, будучи генетически высшей формой вербального мышления, он социально-общественно опосредствован.
Круг смысловых обязательств и составляет план замысла, объединяя тот круг вопросов, который входит в задачу высказывания (иногда эту задачу составляет не только предмето-логический план, но и эмоционально-оценочный); именно в силу смысловых обязательств сказанное в начале сообщения предполагает последующее развитие мысли. Конечный пункт смысловых обязательств, таким образом, предвосхищается говорящим. Ярким примером упреждающего синтеза на уровне сообщения является силлогизм, где два первых суждения целиком предопределены конечным умозаключением. План смысловых обязательств как наиболее сложный по функции и самый молодой филогенетически, как высшая форма вербализации очень гибок и уязвим. И именно в нем чаще всего нарушается упреждающий синтез, что проявляется в отсутствии логики, наличии противоречий1. Интересное в этом смысле положение Н. И. Жинкина о глубине смысловых швов между предложениями может быть использовано как показатель целостности или разорванности смыслового
упреждения. Очевидно, что опережающее отражение, проявляясь в каждой из названных трех линий упреждения в процессе речевого производства, реализуется во всех них, вместе взятых, одновременно, что еще раз подтверждает высказанное Н. И. Жинкиным положение, что упреждающий синтез «характерен для всех речевых образований — слога, слова, фразы и способов соединения фраз»[8. С. 38].
В перцептивной, гностической деятельности человека, в процессе восприятия речи этот же принцип опережающего отражения проявляется в более сложной форме — в форме вероятностного прогнозирования.
В настоящее время «можно считать установленным, что поведение человека — и в том числе речевое поведение — в определенной степени опирается на вероятностное прогнозирование» [15. С. 76] (подчеркнуто мной. — И. З.). Исследователи глобальной перцептивно-мыслительной деятельности (Е. Н. Соколов, 1961; А. Н. Леонтьев, Е. П. Кринчик, 1961; Л. Арана, 1961; О. К. Тихомиров, 1961; И. М. Фейгенберг, 1963 и др.), отмечая ее вероятностный характер, рассматривают при этом «вероятность появления стимула как особый психологический агент, определяющий скорость реакции испытуемого» [9. С. 32].
Введение вероятностной характеристики существенно изменило традиционное рассмотрение восприятия, подчеркивая динамичность и детерминированность этого процесса — «процесса изменения априорных вероятностей гипотез по мере ознакомления с отдельными свойствами воспринимаемого предмета» [2. С. 47]. Вероятностное прогнозирование в такой интерпретации может рассматриваться как определенный механизм выдвижения и последующего подтверждения (или отклонения) выдвинутой гипотезы на основе сличения с ней входящего сигнала по системе критических точек (Е. Н. Соколов [14]), последовательно меняющих меру неопределенности, или энтропию, сигнала.
Несомненно, что вероятностная ценность гипотез обусловливается всем прошлым опытом индивидуума (то есть является выражением апперцепции в общепсихологическом плане), тогда как само прогнозирование соотносится с антиципирующей деятельностью мозга на фоне готовности индивидуума к процессу отражения окружающей
его действительности. Вероятностное прогнозирование, таким образом, является тем понятием, которое фокусирует в себе основные категории, отражающие обусловленность восприятия деятельностью и состоянием самого субъекта и индивидуальной значимостью объекта восприятия. С другой стороны, вероятностное прогнозирование может быть определено как процесс упреждения целого, предвидения элементов, последующих за данным элементом, на основе оценки априорной вероятности их появления в апперцепируемом целом. Исследования вероятностной организации поведения вообще, и речевого в частности, на материале нормы (Е. Н. Соколов, 1961; Л. Арана, 1961; Ч. Осгуд, 1951—54; Х. Поллак, 1953; К. Шеннон, 1951; Р. Ладефоджд, 1958; Т. Слама-Казаку, 1957; Р. М. Фрумкина, 1966) и патологии (Б. В. Зейгарник, И. М. Фейгенберг, Ю. Ф. Поляков, Т. К. Мелешко, В. П. Критская) показывают, что в силу вероятностного характера перцептивного процесса и вероятностного характера самого речевого сообщения восприятие речи являет собой наиболее сложный, но в то же время наиболее детерминированный случай перцепции. Действительно, если речевое сообщение, подлежащее восприятию, представляет собой марковский процесс, то каждый элемент имеет все увеличивающееся количество степеней свободы (сравни звуки, где количество степеней свободы, то есть количество размещений каждого звука, например, русского алфавита, равно:, и размещение слов в лексиконе, где n — величина порядка нескольких десятков или сотен тысяч слов по словарю, и соответственно→∞).
Но узус и языковая традиция лимитируют это количество сочетаний, доведя его в первом случае до количества сочетаний, входящих в значимые единицы языка (слова́) или образующих их, а во втором случае — ограничивая сочетаемостью и грамматической регулярностью. Усваивая слова в определенных сочетаниях друг с другом, человек и воспринимает слова, прогнозируя то сочетание, которое при прочих равных условиях чаще всего встречалось в его прошлом опыте, то есть может следовать с наибольшей вероятностью в данной ситуации (или контексте) общения. Такая постановка вопроса привела к
утверждению прямой зависимости между частотой встречаемости и вероятностью появления символа1.
Существенным в развитии этого направления являются три положения. Во-первых, утверждение влияния на вероятность появления символа не только его частоты (объективной), но и частоты и значимости денотата [7] и субъективно-эмоциональной оценки обозначаемого словом понятия как хорошего (приятного) или плохого (неприятного) [17], во-вторых, четкое формулирование гипотезы о частотно-вероятностной организации словаря в памяти носителя языка (как развитие мысли Б. Мандельброта, 1952; Д. Фрая, 1957; Г. Р. Сэвина, 1963 и др.). По этой гипотезе «словарь в целом организован в соответствии с «индексом» частот» [15. С. 78], и его вероятностная организация проявляется во всем речевом поведении индивида, что подтверждается «зависимостью порогов распознавания от вероятности стимула, коррелированностью прямых оценок с данными словаря» [16. С. 21] и другими экспериментальными данными. И, в-третьих, определение роли знания общего смысла высказывания в процессе вероятностного прогнозирования. Исследование Т. Слама-Казаку подтвердило мысль К. Шеннона [18], что «по мере того, как общий смысл всего контекста становится известным, предсказание осуществляется легче» [13. С. 150]. Исследуя частоту предсказания буквы е на отрывке в 37 строк, разделенном на 3 части, Т. Слама-Казаку показала, что количество правильных ответов, приходящихся на эти три части, распределяется соответственно как 62,6% — 81,4% — 94,4%.
Третье положение о роли понимания общего смысла высказывания в процессе вероятностного прогнозирования послужило для нас основанием выдвинуть гипотезу о двухуровневости прогнозирования: а) прогнозирования
на уровне смысла, то есть на уровне предугадывания развития хода мысли говорящего, развития смысловых связей и б) на уровне конкретной реализации, или вербализации, этих смысловых связей. Первый уровень назван нами уровнем смысловых гипотез, второй — уровнем вербальных гипотез. Исходным являлось положение, что если в процессе восприятия речи нет смысловой гипотезы, то реализация вербальной гипотезы идет методом планомерного (поалфавитного) перебора всех возможных символов или случайных проб и ошибок, что приводит к одному результату — большому количеству попыток. Исследование проводилось методикой К. Шеннона1 на фразе Сикофант достоин лишь презрения и методикой заполнения фразового пробела (close procedure)2 на 6 фразах типа «Девочка... пробежала через двор». Эксперимент по методике «посимвольного отгадывания» показал, что правило К. Шеннона — предсказание улучшается по мере того, как возрастает знание предыдущего» [18. С. 55], — соблюдается только при наличии смысловой гипотезы. В нашем случае специально подобранное слово «сикофант» исключало возможность выдвижения смысловой гипотезы на уровне самого слова, а также значительно затрудняло прогнозирование всей фразы, — хотя после угадывания последнего символа слова сикофант его значение сообщалось испытуемым.
Эксперимент показал, что внутри слов сикофант, достоин (кроме последнего символа) и лишь действуют законы «лингвистической вероятности» сочетания букв (или звуков) данного алфавита (Л. Р. Зиндер, Р. М. Фрумкина, А. П. Василевич). Только в слове презрения проявляется правило К. Шеннона (кстати, на этом слове видно
соотношение информативных и избыточных символов в слове).
Для анализа представляет интерес и слово презрения, при угадывании которого в 97,3% случаев испытуемые прогнозировали завершение смысловой связи достоин лишь... (количество проб — максимально 6), и только в одном случае испытуемый шел методом случайной пробы (22 попытки). Словесный отчет испытуемых позволил прежде всего наметить два смысловых решения: «достоин чего-то плохого (смерти, кары, приговора, позора и т. д.)» или «достоин лишь маленькой меры поощрения (денег, поощрения и т. д.)». К первому склонилось большинство испытуемых, но не все. Интересно, что, решив общую смысловую задачу — «достоин чего-то плохого», одни испытуемые из этого большинства перебирали «родовые» гипотезы, например: «позора», «смерти», «лишений» и т. д., тогда как другие выдвигали «видовые» гипотезы-варианты, например, «смерти от: плахи, виселицы, расстрела» и т. д. Это в значительной мере объясняет довольно большую
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |