И всё же обращаюсь с техникой аккуратно. Прежде всего, проверяю баланс своих счетов, и облегченно выдыхаю, видя, что деньги, перечисленные на счёт немецкой клиники, действительно никуда ни делись. Каллен сдержал слово. Браво.
После этого мною завладевает интерес, скорее даже азарт.
Набираю в Google «Эдвард Каллен», и с досадой смотрю, что никаких результатов поисковик не выдал. Пробую просто «Каллен», указываю страну, и натыкаюсь на надпись, треплющую нервы:
«Результатов по вашему запросу не найдено».
Это злит меня, и я, с досадой захлопывая компьютер, хмурюсь.
Когда на исходе уже второй день, понимаю, что готова встать на ноги. Пробую – держась за стену, и внимательно следя за собственным самочувствием – у меня получается.
На следующее утро осознаю, что от прежней слабости ни осталась и следа. Прекрасно ощущаю каждую часть своего тела и разума.
Радуюсь тому, что смогу, наконец, прийти к Энтони, которого не видела уже двое суток и по которому так дьявольски соскучилась.
Но мои мечты о том, что через час смогу увидеть сына, рушит телефонный звонок. В трубке раздаётся бархатный баритон Эдварда, от которого на моём лице появляется жуткая гримаса неприязни. Сама не понимаю почему. Вроде бы, он ещё ничего не сделал… Наверное, внутреннее чутьё подсказало.
– Доброе утро, Белла, – голос весёлый, но тем не менее соблазняющий. – Как ты себя чувствуешь?
В ответ хочется сказать что-нибудь колкое, ядовитое, но во время прикусываю язык, прикрываю глаза и выдыхаю то, что должна сказать:
– Я готова. Я в порядке.
– Прекрасные новости, – слышу усмешку в его голосе, а потом хлопок двери. Видимо, он садится в машину. Замечательно, он будет здесь совсем скоро. – С удовольствием полюбуюсь на тебя. Оставайся в своей спальне.
– Хорошо, – говорю обречённо, опускаясь на кровать и запуская руку в волосы. Солнце за окном смеётся надо мной, как и Каллен. Для них обоих я просто игрушка. То, что можно с лёгкостью уничтожить, по истечении срока годности.
Впрочем, для подобных мыслей времени нет. Пытаюсь настроиться хоть на какой-то позитив, но мне это совсем не удаётся. Ненавижу спать с Эдвардом…
– Ах да, Белла, – будто бы вспоминая что-то, изрекает Каллен, и я нехотя обращаю внимание на его слова: – Рубашку можешь снять, – звонок обрывается, и слуховые процессоры утопают в длинных гудках.
Опускаю взгляд на своё тело, подмечая, что я всё ещё в рубашке Эдварда. Делаю несколько вдохов-выдохов, силясь успокоиться. Пальцы дрожат мелкой дрожью, когда я расстёгиваю пуговицы поочередно, пытаясь делать это медленнее. Будто бы можно оттянуть подобные моменты с этим человеком!
Нельзя.
Невозможно.
Нереально.
Такие как он всегда получают то, что хотят любой ценой. Убивают, насилуют, пытают, манипулируют – у них нет ничего святого, а человеческая личность для них не имеет никакого значения. Только собственные желание, только собственная мощь – они тщеславны, потому что живут в мире, который создают сами.
Они покупают людей, острова, дома, машины, яхты – они всесильны.
Наивно думать, что я смогу сбежать от Эдварда. Он скрывает от меня кто он такой, и, наверное, это к лучшему. Предпочитаю не знать, раз уж так нужно, чем быть застреленной, подобно несчастной Ален. Что она ему сделала?
Рубашка расстегнута, и оголяет мою грудь.
Пытаюсь успокоиться и замечаю, что в комнате душно. Встаю, открываю окно и вдыхаю свежий воздух. Любуюсь тем, как птицы летят стайками за горизонт. Балкона в этой спальне нет, хотя в других были. Жаль, не успела на них выйти. Думаю, они такие же дорогие, как и вся обстановка в комнатах. А ещё на этих балконах, как ни странно, чувствуешь себя свободной – одно из немногих мест в доме, где можно позволить себе подобную роскошь.
Жаль, я не свободна…
Среди этой дороговизны я чувствую себя лишней.
Странно, почему люди к этому стремятся?
Ни я, ни мой отец никогда не пытались «отхватить» что-то большее, чем имеем. Мы не гнались за большими деньгами и высокооплачиваемой работой. Мы жили так, как живётся, и были счастливы. У нас было всё необходимое для жизни, но без экстравагантных изысков, подобно выдержанного, неизвестно сколько времени, коньяка или фирменного блюда прямо от шеф-повара французского ресторана…
Ухмыляюсь сама себе, отстраняя подобные мысли, убираю непослушные локоны с лица и решаю умыться, перед тем как встретить Эдварда.
Направляюсь прямиком в ванную и придирчиво разглядываю своё отражение в зеркале. Снимаю рубашку, чтобы было лучше видно.
Тело совсем не изменилось, наверное, даже стало лучше, отлежавшись на шёлковых простынях под невесомыми пуховыми одеялами. Принцессы в замках спали так же, как спят в этом доме.
Понимаю, что волосы видели и лучшие времена, и подумываю над тем, чтобы принять душ.
Настраиваю тёплую воду и блаженно погружаюсь под её лёгкие и приятные струи.
Намыливаю волосы и тело, неспешно смывая шампунь, стараюсь, чтобы кожа выглядела лучше прежнего. Увлечённая этим занятием, не слышу открывшейся двери и вздрагиваю, когда над моим ухом появляется бархатный знакомый баритон.
– В душе, значит, – удовлетворённо произносит он, и его руки скользят по моей обнажённой спине вслед за тёплыми струями. Они холоднее воды, и это заставляет меня чувствовать себя некомфортно.
– Я почти закончила, – шепчу негромко, не зная, могу ли сбросить его руки с себя, прежде чем выйду отсюда. Мне это позволено?
– Зачем же, Белла, – мягко смеётся он, и его руки исчезают. – Примем душ вместе.
– Может, не стоит? – говорю, словно напуганный оленёнок Бэмби, из сказки, которую я читала Энтони. И мне действительно страшно. Пробирает дрожь. Я не хочу делать ЭТО в душе. Кровать – оптимальный вариант!
– Почему не стоит? – томным голосом шепчет он. – Очень даже стоит.
– Чем тебе не угодила спальня? – вижу, как пиджак и рубашка оказываются на мраморном полу.
– Тем, что в ней нет тебя сейчас, – отзывается мужчина, и вместе с этими словами чувствую его руки снова на своей талии. Они скользят вниз, и я ахаю от холода, доставляемого ими.
– Я не делала подобного в ванне, – неловко произношу я, когда он разворачивает меня к себе, вжимаясь страстным поцелуем.
– Это не проблема, все нужно попробовать, – ухмыляется он, убирая мои намокшие волосы с лица. Перевожу на него открытый взгляд. И снова ахаю – от восхищения. Вода мочит бронзовые локоны и стекает по бледным скулам, отчего лицо Эдварда становится ещё красивее, нежели прежде.
Снова отмечаю про себя, что в плане внешности и телосложения – а он стоит передо мной полностью обнажённый, словно древнегреческий бог Адонис – ему может позавидовать любая модель мужского пола, потому что он идеален. Было бы точно так же с характером и внутренним миром…
– После этого я смогу уйти? – спрашиваю, пока длинные пальцы исследуют каждый закуток моего обнаженного тела. – До вечера, разумеется.
– До вечера, – соглашается он. – Но к восьми ты снова должна быть здесь. Шофёр заберёт тебя от дома, как в прошлый раз.
Стискиваю зубы от подступающего гнева, когда Эдвард подбирается к самым сокровенным моим местам, и подавляю в себе желание залепить ему пощечину или ударить чем-нибудь тяжёлым по голове.
– Расслабься, – советует он, и я сдавленно киваю, мечтая лишь о том, чтобы всё это поскорее кончилось.
– Отлично, – похоже, он доволен. Слышу его слова как раз перед тем, как снова ощущаю боль.
Вот чёрт!
*******
– Эленика, в какую палату перевели Энтони? – стою посреди больничного коридора, спрашивая медсестру о том, где находится мой сын. Она улыбается, видимо, тоже радуясь, что я наконец-то соизволила прийти. Чувствую себя виноватой не только перед Тони, но и перед ней.
– В девятой, мисс Мейсен, – мягко говорит она, указывая нужно направление. Благодарно киваю и разворачиваюсь к той двери, на которую она указала.
– Он очень ждал вас, – произносит медсестра вслед, и от этого я стискиваю зубы. Как мне оправдаться перед Тони? Почему меня не было столько дней?
После секса с Эдвардом до сих пор остались неприятные ощущения, и они занимаю мою голову, пока я следую по коридорам к заветной двери. Ненавижу Каллена!
Впрочем, отогнать эти мысли удаётся довольно быстро. Едва я замираю на пороге синеватой палаты, как все мысли, помимо сына, вылетают у меня из головы.
Внимательные небесные глаза смотрят на меня. В них радость, неверие и какая-то сдержанность. Вокруг моего малыша больше нет того огромного количества приборов, как в тот последний раз, когда я его видела. Теперь лишь одна тонкая прозрачная трубка тянется от его локтевого сгиба к экрану одного небольшого монитора. Не знаю его назначения. Мне плевать.
Делаю пару несмелых шагов, изумляясь такому взгляду от собственного ребёнка.
– Солнышко, Энтони, – пробую произнести что-нибудь, но язык плохо слушается.
– Привет, мам, – он отвечает и радостно, и серьёзно одновременно. На миг забываю, что здесь делаю.
А потом у меня сдают нервы. Буквально. И быстро.
Кидаюсь к его кровати, не унимая бегущих слез, и опускаюсь на колени, принимаясь целовать его ладошки и прижимать их к щекам.
– Прости меня, малыш, прости меня, – помню, что ему нельзя волноваться и нервничать, но ничего не могу с собой поделать. Я слишком долго отсутствовала. Я боюсь, что он не примет меня в следующий раз. Этот страх пронизывает мою душу, заставляя сердце биться сильнее, и делая внутреннее состояние неприемлемым.
Возможно, какая-то часть моих слёз направлена на то, что сегодня мне пришлось вынести с Калленом. При нём ведь плакать запрещено…
– Успокойся, мамочка, я в порядке, – рассеянный детский голос слышится над моим ухом, отчего я натягиваю на лицо улыбку, всё ещё не выпуская его рук из своих. – Я в порядке, мне не больно.
– Это хорошо, – выдыхаю, вжимаясь лицом в простыни, чтобы как-то остановить слёзы. – Я рада, что тебе не больно.
– Почему ты плачешь? – малыш действительно удивлён. Не знаю, что ответит ему на этот вопрос. Почему я плачу?
Потому что я боюсь его потерять, боюсь не услышать, как он говорит «мамочка», как зовёт меня, как растёт, как улыбается…
Но сказать Тони этого я не могу. Он слишком мал, чтобы понять это. Мал, несмотря на всю ту взрослость, что ему пришлось принять в себя из-за болезни. Поэтому ограничиваюсь лишь одной фразой, в которой надеюсь передать весь смысл своего душевного состояния:
– Я виновата перед тобой, Энтони.
– Ты не виновата, мне Эленика сказала, почему тебя не было. Ты работала. Чтобы принести денег для тех, кто меня лечит.
Отрываюсь от больничных простыней, и, стараясь не заострять внимание на том, каким тоном произношу слова «работала», отвечаю сыну:
– Да, малыш, да. Работала. Из-за денег. Но теперь я здесь. Я с тобой. Я не хочу уходить…
– Ты ведь ненадолго уходишь? – мой собственный ребёнок, который испытывает боль, который находиться в больнице, в окружении незнакомых людей, пытается меня утешить. Замечаю, как он повзрослел за эти два дня. Какое мужество и храбрость появились в нём во время моего отсутствия…
– Как же я люблю тебя, Тони, – отпускаю его руки, приподнимаясь и целуя его в лоб. Он улыбается мне, хотя в улыбке проскальзывает грусть.
– Я тоже люблю тебя, мамочка, – проговаривает он, и его ладошки поглаживают мои щёки, стирая с них слёзы. Вымученно улыбаюсь, глядя на него.
Небесные глаза полны заботы и нежности. Заботы обо мне.
Никто не заботится сейчас обо мне, кроме Энтони. Только он. Он – всё, что у меня есть. Я сберегу его даже ценой собственной жизни!
Сейчас, когда я вижу эту детскую улыбку, эту любовь, исходящую от маленького хрупкого создания, я понимаю, что всё что делаю с Эдвардом – делаю не зря.
Мой малыш заслуживает жизни, заслуживает права на эту жизнь. Пусть Каллен сколько угодно терзает меня, причиняет боль – я всегда буду знать, зачем я на это согласилась. Ради него – моего Энтони.
– У меня для тебя есть кое-что, – вытираю слёзы, нежно глядя на него, и достаю из сумки новую книжку со сказками. – Думаю, тебе понравится.
– Спасибо, – он благодарит искренне, но всё же что-то не договаривает. Пытаюсь понято что, и поэтому кладу книжку на кресло у стены.
– Что с тобой, Тони? – спрашиваю я, гладя его белокурые локоны.
– Ничего…
– Солнышко, расскажи мне, – надеюсь, что он послушает меня, потому что иначе я изведусь от догадок.
– Я не хочу, чтобы ты уходила, – хмурясь, говорит он и отводит взгляд. – Без тебя мне плохо.
– Мне тоже, малыш, – целуя ещё щёчки, произношу я. – Но я должна. Ты знаешь почему.
– Знаю, но всё равно не хочу, – упрямо повторяет он.
– Сейчас я здесь, милый, – прижимаюсь своим лбом к его, успевая поцеловать нежную кожу. – И буду здесь до самого вечера. А утром снова приду.
– Я скучаю по тебе, мамочка, – он поднимает руки, обхватывая ими мою шею. Ответно прижимаю его к себе, слегка приподнимая с кровати. Он удовлетворённо сопит, уткнувшись мне в шею, и чувствуя его дыхание, во мне зреет новая уверенность, что я способна вынести любые превратности судьбы на благо моего ребёнка.
– Я тоже скучаю, Тони, тоже, – не разжимаю его рук, понимая как необходимы и ему, и мне эти объятья. Целую его в макушку, поглаживая затылок и спинку моего мальчика.
– Прочитай мне что-нибудь, – просит он, всё ещё не отпуская меня из объятий.
– Сейчас, – аккуратно выпутываюсь из его рук, и, достав книжку, сажусь на кровать, позволяя ему прижаться к себе, а затем начинаю читать сказку о Красавице и Чудовище, невольно олицетворяя Эдварда и себя в образе главных героев.
Мы слегка не подходим – я не красавица, а он чудовище лишь внутри, но никак не снаружи…
Впрочем, думаю, смысла это не меняет.
Утешает лишь то, что сейчас со мной мой малыш. Я глажу его локоны и целую его щёки. Он любит меня. И пока я нужна ему, я буду рядом, я вынесу всё что угодно, и сделаю так, как будет нужно.
Он – главная цель моего существования.
И это никогда не изменится!
СОЗИДАЯ НА КРАЮ РАЯ. ГЛАВА 14
Внимательно слушая мою сказку, Энтони начинает засыпать. Глажу его белокурые волосы, вспоминая, что доктор Маслоу говорил об отдыхе, который так ему нужен.
– Я не хочу спать, – внезапно произносит он, обвивая руками мою шею и покидая колени.
– Почему, солнышко?
– Когда я засыпаю, ты уходишь…
– Ох, Тони… – мне не за что винить его. Я, и вправду, ухожу, как только он погружается в сон. Обнимаю ребёнка обеими руками, целую в макушку и стараюсь сдержать слёзы. Помогает мне вибрирующий в кармане телефон, отчего я вынуждена отстраниться от своего мальчика и взглянуть на дисплей.
Умоляющие небесные глаза смотрят на меня, пока я достаю прибор из кармана.
– Я останусь здесь, – уверенно говорю я, хотя сама сомневаюсь. Наверняка это Эдвард. Я снова нужна ему раньше назначенного срока?
Чутьё не подводит. На экране точным шрифтом мобильника выведен знакомый номер – я уже выучила его наизусть.
Прижимаю Тони к груди, и глажу по спине, в то время как, стараясь убрать дрожь из голоса, отвечаю:
– Да?
– Белла, – отзываются на том конце. – Сегодня я не жду тебя. Водителя не будет.
Голос твёрдый, стальной, но и взволнованный. Будто бы на высшей точке напряжения. Интересно, что успело случиться за полтора часа?
Впрочем, узнать мне это ни дано, да и не особо хочется. Я готова прямо сейчас даже поцеловать Каллена – за подаренные лишние часы с сыном.
– Я поняла, – радостно отзываюсь я, это не производит никакого впечатления на него: он тут же отключается. Зато Энтони непонимающе поднимает на меня взгляд:
– Что такое, мамочка?
– Я остаюсь с тобой. На всю ночь, – губы расплываются в счастливой улыбке, а глаза светятся неподдельным восторгом, словно я сама маленькая девочка. Тони сначала не верит мне, пытливо глядя в глаза, а потом, когда осознаёт что всё это правда, снова крепко прижимается, вне себя от радости, выговаривая бесконечное «Ура!».
Мы держим друг друга в объятьях ещё пару минут, но дверь открывается, и доктор Маслоу появляется в палате.
Крепче обхватываю сына руками, содрогаясь от пресного взгляда этого человека. Не могу его терпеть! Благо, сносить его осталось недолго…
– Мисс Мейсен, – он приветливо здоровается, но на меня эта игра впечатления не производит. Я слишком хорошо его знаю. Знаю также, чего от него можно ожидать.
– Как дела, Энтони? – теперь он обращается к мальчику, смотрящего на него через занавес моих каштановых волос.
– Хорошо, – рассеяно отвечает он. Вижу, что малыш побаивается этого человека, и ещё сильнее хочу, чтобы он, наконец, ушел.
– Я говорил тебе, что мама вернётся, и вот она тут, – Джеймс изображает какого-то клоуна перед нами и невольно меня это начинает злить.
– Что-то случилось? – обрываю его я, заслоняя обзор сына собственной рукой, делая вид, что поправляю волосы.
– Мисс Мейсен, я должен поговорить с вами по поводу операции, – он многозначительно смотрит на Тони, и я вынуждена сдавленно кивнуть. Эта тема меня интересует. Даже больше – она мне жизненно необходима.
– Пройдёмте в мой кабинет, – он приглашающим жестом указывает на дверь, и я прикусываю губу, опуская виноватый взгляд на Энтони. Он отстраняется от меня и тихо шепчет:
– Не уходи, пожалуйста!
Не давая мне раскрыть рта, Джеймс отвечает заранее подготовленной фразой:
– Мама вернётся через пару минут. Даю тебе слово!
И всё же, небесные глазки смотрят на меня, ища поддержки и подтверждения.
– Пару минут, – словно эхом повторяю за Маслоу, вставая с кровати сына. – Всего лишь пару минут!
– Эленика развлечёт тебя, Энтони, – ухмыляется доктор Маслоу, и я догадываюсь, что медсестра уже за дверью.
Следую за Джеймсом из палаты к его кабинету. Девушка действительно поджидает в коридоре. Едва я сворачиваю за поворот, как она проходит в палату моего мальчика.
Ей я доверяю.
Одной из немногих, но доверяю. Хоть как-то.
Вхожу в кабинет и усаживаюсь на кресло. Как и в тот раз. Похоже, у меня дежавю.
– Мисс Мейсен, вылет в Германию назначен на тринадцатое мая. За три дня до операции.
Пытаюсь совладать с эмоциями, охватившими меня, потому что не знаю, как смогу поехать с сыном. Что сказать Эдварду?
Никогда не задумывалась на эту тему. Не думала, что придётся. Забыла. Выкинула из головы.
Что же, время пришло.
– Шестнадцатого мая Энтони Мейсен будет прооперирован, ему уже выделен хирург. Далее он проведёт неделю в немецкой клинике, после чего нужно будет поехать в реабилитационный центр на север страны. Разумеется, реабилитация оплачивается отдельно. Но об этом уже будете договариваться с немецкими медиками.
– Сколько она стоит? – шумно сглатываю, впиваясь пальцами в обивку кресла. Ещё деньги? Ещё много денег? Похоже, мне придётся продаться в рабство Каллену…
Утешает то, что я делаю это не просто так, а ради того, без кого мне не жить.
– Около ста тысяч евро. Приблизительно. Может, чуть больше, – Джеймс смотрит на меня с опять же, чистейшим профессионализмом. – Рад, что вы вернулись к посещению нашей клиники. Ваш сын скучал по вам. Я же говорил, что волнения ему противопоказаны…
– Я знаю, – говорю в пол, сдерживая подступающую истерику от боли, прорезавшейся в груди. – Я не могла прийти. Теперь всё наладилось.
– Проблемы на работе? – Маслоу вопросительно изогнул бровь, хотя глаза остались такими же пустыми. Нервно усмехаюсь, переводя на него взгляд:
– Можно и так сказать.
– Всё что я хотел вам сказать, я сказал, – он захлопывает папку с анализами Тони и кивает на дверь – Можете возвращаться к мальчику. Побудьте с ним.
– Конечно, – встаю, приходясь рукой по щекам, если на них обнаружатся слёзы. Мне везёт – влаги нет. Только у самого дверного проёма вспоминаю кое-что и оборачиваюсь:
– Доктор Маслоу, нельзя достать какую-нибудь раскладушку в палату к моему сыну?
– Вы собираетесь там ночевать? – хмыкает мужчина
– Пока имею такую возможность, – качаю головой, скидывая наваждение. Не хочу снова вспоминать про Эдварда. Он мешает мне жить, и в то же время продлевает моё существования за счёт жизни Энтони. Как же всё запутано!
– Что-нибудь придумаем, – усмехается врач, встаёт со своего места и направляется к двери вслед за мной. – Поражает ваша забота о сыне.
– Нечему удивляться, – пожимаю плечами, выходя и следуя по коридору к заветной двери. – Я люблю его, потому что он – единственное, что мне дорого.
Снова короткий смешок сзади. Я стискиваю зубы, чтобы не вылить свой гнев и отчаянье на этого человека. Сворачиваю к долгожданному проёму, и буквально влетаю в палату.
Взгляд сына какой-то рассеянный, неосмысленный, но он сразу становится живым, как только замечает меня.
– Мама! – хныча, зовёт он, и я не обращая внимания на сидящую рядом с его кроватью Эленику, кидаюсь к ребёнку, обнимая его и целуя в лоб.
В это время перевожу свой взгляд на медсестру, она неловко улыбается нам и поднимается со своего места к выходу. Спрашиваю её молча, лишь шевеля губами о самочувствии моего мальчика. Она показывает мне большой палец, что означает «хорошо». И на том спасибо, Эленика.
– Что сказал доктор? – голос сына слышу будто впервые. Голубые глаза смотрят на меня с нескрываемым интересом. Он что-то знает о том, чего не знаю я?
– Сказал, когда мы полетим в другую больницу, – произношу я, разглаживая нежную кожу на его личике. – Помнишь, я рассказывала тебе, что там будет?
– Я посплю, а когда проснусь, буду здоровым, – с готовностью отвечает он. Я рада, что мой малыш это запомнил. Так будет легче. Не нужно расспросов и долгих объяснений. Он поспит и проснётся. Всё верно. Так и нужно. Подробности ему ни к чему…
– Может быть, ты всё же поспишь и сейчас, – киваю на мягкую подушку, легонько отрывая его руки от своей шеи и пробуя уложить на неё.
Энтони растерян. Он устал – я вижу это в его глазах – но боится, что, если заснет, я уйду.
Не знаю, каким чудом – или это предназначение – но в палату снова распахивается дверь, и медицинский брат вносит в руках небольшую железную раскладушку. Ту, что я просила у Джеймса.
Впервые благодарю этого человека со всей искренностью и желаю ему счастья. Он успокоил моё чадо.
– Что это? – интересуется малыш, когда парень уходит.
–То, на чём я сегодня буду спать, – отвечаю весело, словно играя в какую-то детскую игру. Выпутываюсь из рук сына и подхожу к раскладушке. Поправляю железное основание, демонстрируя ему ровную поверхность для сна, натянутую на железные крючки с помощью плотной серой ткани.
– Ты будешь спать здесь? – не веря своему счастью, с горящими от радости глазами, спрашивает он.
– Да. Здесь. С тобой, – ответно улыбаюсь широкой улыбкой и возвращаюсь к нему, позволяя снова прильнуть к груди.
– Видишь, я никуда не денусь, – глажу светлые кудри, поражаясь их красоте и не понимая, откуда они. У Джейкоба были тёмные волосы – он происходил из древнего племени индейцев Квиллетов, живших в резервации Ла-Пуш. – Давай, поспи чуть-чуть, ради меня.
– Точно не уйдешь? – переспрашивает он, и я хмыкаю, произнося утвердительный ответ:
– Точно-точно! Честное слово!
– Ладно, – мальчик позволяет опустить его на подушки, но всё ещё не спускает с меня взгляд.
– Засыпай, – шепчу я, наклоняясь к нему и поправляя одеяло. – Всё наладится, придёт день, Энтони, и мы с тобой ни на минуту не расстанемся. Никогда.
Он сдавленно кивает и закрывает глаза. Тихо напеваю песенку, которой научил меня отец. Чем-то похоже на колыбельную, но не совсем. Скорее, потерянный мотив какой-то сказки или баллады. Впрочем, Тони нравится, и он засыпает.
Вижу, как его лицо расслабляется во сне, и радуюсь тому, что он в порядке.
*******
Сдавленные детские выкрики доносятся до моих ушей, пока я наслаждаюсь блаженным сном рядом со своим ребёнком. Открываю глаза, быстро оглядываясь по сторонам, и облегчённо выдыхаю, не видя рядом с собой Эдварда. Хорошо, что он пока не преследует меня в кошмарах – во сне можно о нём не думать. До моего сознания он не доберётся. Не позволю! Оно только моё. Моё и Энтони. Ничьё более.
Внезапно происходящее начинает доходить до меня и, переведя взгляд к кровати сына, слышу, что кричит именно он.
Заплетаюсь в собственных ногах, быстро поднимаясь с раскладушки и кидаясь к нему. За секунду до того как оказываюсь у его кровати, дверь резко открывается и луч света среди темноты палаты пронзает нас. Это медсестра. Её неожиданное появление заставляет меня помедлить на секунду, поэтому к кровати моего ребёнка мы подбегаем одновременно.
– Что случилось? – спрашивает она, пока я беспомощно пожимаю плечами, пытаясь сообразить, что делать. Лицо моего малыша искажено от боли, кулачки сжимаются и разжимаются, прогоняя страдания. По бледным щёчкам текут потоки слёз, а умоляющие голубые глаза блуждают в темноте, в поисках меня.
Когда я понимаю, кого он ищет взглядом, то тут же опускаюсь на колени, глажу его скулы и сама сдавленно всхлипываю.
– Мамочка! – хныкает он, перехватывая мою руку. Я пытаюсь вселить в свой взгляд ободрение в том, что всё хорошо, но это вряд ли у меня выходит. Сейчас глубокая ночь. А я и не помню, что такое сон. Мне плевать на всё сейчас. Меня беспокоит, что с Тони. Что происходит?
– Дай я осмотрю тебя, малыш, – пытается уговорить ребёнка медсестра взволнованным голосом, но извиваясь, Энтони не позволяет этого сделать. Пытаюсь помочь девушке, силясь обратить внимание малыша на себя и позволить ей совершить задуманное. Сейчас только она может спасти его.
– Солнышко, – беру в ладони обе его руки, пытаясь зафиксировать его хоть каком-то положении. – Энтони, пожалуйста, попытайся не дёргаться! Пару секунд!
Но он не успокаивается. Лишь заходиться сильнее. Он плачет ещё около полутора секунд, а потом начинает задыхаться. Прижимаю собственную руку ко рту, чтобы сдержать громкий крик ужаса.
Дежурная по палате моего сына оказывается куда более подготовленной к подобному и поэтому продолжает нарочито ласковым голосом убеждать его немного полежать спокойно. С её стороны, похоже, что ничего не происходит. Это сводит меня с ума.
– Где болит? – смотря на приборы, спрашивает она, снимая с шеи стетоскоп.
– Здесь! – мальчик показывает на свою грудь, всё ещё рыдая.
– Включите свет! – командует девушка мне, сидящей на коленях и рыдающей. Слова доходят до меня с интервалом в полсекунды, поэтому мне кажется, что я непростительно медленна, когда освещение зажигается.
Медсестра продолжает слушать Тони через прибор, одновременно осматривая его.
Теперь, при освещении, вижу весь ужас картины. Мой маленький мальчик. Моё солнышко.
Он рыдает, отчего его лицо приобрело багровый оттенок. Венки вздулись как на шее, так и на голове, и белокурые волосы не в силах их затемнить или спрятать. Он надрывается от плача, пока я стою у стены.
– Возьмите его на руки! – снова командует медсестра, выводя меня из ступора. Приходя в себя, быстро киваю, и, подбежав к кровати, нежно беру малыша на руки, целуя его и пытаясь успокоить. У меня не выходит остановить его слёзы, но крепко обвив меня руками за шею и прижавшись ко мне, он перестает неистово рыдать и извиваться, позволяя медработнику провести последнюю стадию осмотра.
Она заканчивает осмотр, а затем, чертыхаясь и бросая в нас какие-то непонятные медицинские термины, убегает, крича, что сейчас вернётся.
– Мама! – всхлипывает Энтони, когда я вытираю его слёзы большими пальцами. Он отпускает руки от моей шеи, и откидывается на них словно в колыбельку. Он всё ещё плачет.
– Тони, потерпи немного, всё пройдёт, – хочу его утешить и в то же время понимаю, что мои попытке бессильны. Ему нужна не словесная помощь, а настоящая. Где эта медсестра?
Не успеваю о ней подумать, как девушка уже снова в комнате, держа в руках шприц, наполненный каким-то лекарством.
– Дай мне ручку, Энтони, – улыбается она, просительно протягивая к нему ладонь.
– Не надо, – умоляет он, смотря на меня глазами, в которых кроме страха и нет ничего. – Мне больно!
– Сейчас станет легче, Тони, – беру его руку в свою, протягивая к медсестре. Он пытается отдёрнуть её, но теперь и я, и она крепко держим её.
С каких пор мой сын боится уколов? Он на них одних и живёт последний год!
– Больно! – голосит он, когда тонкая длинная игла входит под кожу. Огромных трудов и мне и девушке составляет удержать его, чтобы ни повредить вены.
– Вот и всё, какой ты молодец! – хвалит медсестра, смахивая пот со лба. Встречаюсь с ней взглядом, и она выдавливает улыбку. Значит, всё хорошо.
Не знаю, что следует делать дальше, поэтому и жду её комментариев. Она не сразу понимает это, но затем кивает, и произносит:
– Пока не уснёт, подержите на руках, чтобы успокоился. Смотрите, чтобы снова не расплакался, а то лекарство может не помочь. Если что – я в коридоре.
Благодарно киваю ей, и девушка встаёт, скрываясь за дверью.
– Тебе легче, солнышко? – едва касаясь, поглаживаю его личико, молясь, чтобы всё миновало. Не нужно больше бед, пожалуйста, Господи! Он же просто ребёнок! Ему всего четыре года!
Он сдавленно кивает головой и начинает дышать спокойнее. Отмечаю, что теперь ему легче вдыхать и выдыхать, а значит, впрыснутый в вену медпрепарат начинает действовать.
– Мамочка, пожалуйста, поспи со мной! – он указывает на свои смятые подушки и простыни, боясь, что я вернусь на раскладушку.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |