Лечу и вижу, что один из «мессеров» отделился от своей группы и прямо с высоты пикирует на Козлова и Коржа. Но те пугнули его. «Мессер» на развороте проскочил мимо меня, показав все брюхо. Я не растерялся и нажал сразу на все четыре гашетки...
— Попал, попал! — обрадовался я. Никакими словами не передать тот блаженный миг. А «мессер» неуклюже перевернулся и винтом пошел вниз.
— Покупайся, покупайся в ладожской водице! — говорю я и делаю крен градусов на тридцать, чтобы посмотреть, как фашист врежется в воду. Только хотел повернуть голову, «чайку» мою так тряхнуло, что я чуть из привязных ремней не выскочил.
— Не туда смотрел, разиня! — выругал я себя, когда мимо с ревом пронесся мой «сбитый» и невесть откуда взявшийся «мессер».
«Прямое попадание! Неужели в мотор?» — от этой догадки холодок пробежал по спине.
Самолет сильно трясло. Я осмотрелся. Группу не видать. А «мессеры» продолжают кружить на высоте. Но там их только четыре. «А еще пара где-то поблизости [225] рыщет», — подумал я и на всякий случай нырнул в проплывавшее поблизости огромное белое облако. Лечу в нем, самолет осматриваю. Вижу — расчалки перебиты, в крыльях дыры. Мотор вроде бы работает нормально, но почему-то сильно трясет. Присмотрелся, а на винте словно мелькает что-то и круги от этого какие-то неровные.
Попробовал нагнать группу — не получилось: видимо, далеко ушла, пока я с «мессерами» отношения выяснял. Вышел под облака, осмотрелся. «Мессеров» не видать. Либо за облаками, либо ушли...
Так под облаками и полетел к дому. Мотор тянул, хотя и сильно трясло. Крылья пока держались. Шел на малой скорости, почти планировал — боялся, чтобы крылья не сложились. — расчалки-то почти все перебиты!
До аэродрома дотянул. Но как только стал заходить на посадку, крылья начали складываться. Едва самолет коснулся колесами земли, крылья сложились.
Умолк выключенный мотор. Когда я увидел теперь уже на земле свой подбитый самолет, как-то неожиданно навалилось запоздавшее чувство страха. Чуть не половина лопасти винта снесена, расчалки перебиты, дырок в самолете не сосчитать... Как сел?
К вечеру техники и механики залатали дырки, поставили новые расчалки, заменили винт, и я улетел вместе со своими домой.
В октябре 1942 года был у меня еще один очень памятный полет. Мы получили задание обеспечить сопровождение и прикрытие до Тихвина трех транспортных самолетов, в одном из которых находился А. А. Жданов. Сообщили об этом накануне.
В те дни над Ладогой постоянно рыскали фашистские истребители. Для сопровождения группы транспортных самолетов выделили пару «мигов» (МиГ-3) из 29-го гвардейского авиаполка, один истребитель из 196-го полка (кажется, на нем летел А. Билюкин) и четыре «чайки». Три истребителя должны были прикрывать тройку ЛИ-2 сверху, на высоте, а «чайки» — с боков.
С рассветом над нашим аэродромом появились три ЛИ-2. В одном из них находился А. А. Жданов. Взлетели они с аэродрома Смольное. Выше ЛИ-2 уже кружили два «мига» и еще один истребитель. Мы сразу все взлетели и пристроились к транспортным самолетам. [226]
Только-только стали проходить через Ладожское озеро, как появились сначала одна, затем другая пара «мессершмиттов», а через минуту еще пара.
Фашистские истребители сначала летели параллельным курсом: одна группа слева, другая — справа, Когда стали подходить к Волхову, они скрылись. Мы думали, что ушли. Но не тут-то было. Видимо, почуяли, что транспортные самолеты выполняют какой-то особо важный рейс.
Когда группа отошла от Волхова на изрядное расстояние, на высоте снова появились три фашистских истребителя. Один из них почти сразу ринулся в атаку, а пара продолжала кружить на высоте. Атакующий, видимо, был не новичок в своем деле. Но наши «чайки» встретили его дружным огнем и сбили. «Мессер» упал в лес и взорвался. Все это видела и подтвердила воздушный стрелок самолета К. Новикова и другие члены экипажей транспортных самолетов. Всем нам записали победу в групповом бою.
На аэродроме, где мы произвели посадку, только и разговоров о сбитом «мессере». Уж очень дружно мы его «завалили». Он даже сделать ничего не успел. Как пикировал, так и пошел, не меняя курса, прямо в лес.
Но не всегда все так хорошо складывалось, как в тот раз. Вскоре во время воздушного боя при сопровождении транспортных самолетов фашисты сбили сержанта Коржа, погибли также старший лейтенант Костиков и сержант Григорьев.
Не так уж и продолжителен этот период в жизни нашей эскадрильи, но запомнился потому, что это были чрезвычайно сложные и ответственные полеты. Мы отвечали за целость и сохранность больших групп транспортных самолетов, на борту которых нередко находились люди, в том числе женщины и дети.
С середины июля и почти до конца 1942 года я произвел 65 вылетов на сопровождение транспортных самолетов, во время которых участвовал в 12 воздушных боях, сбил лично два Ме-109 и один в групповом бою. За боевые действия во время полетов на трассах воздушного моста меня наградили медалью «За боевые заслуги», а вскоре — орденом Красной Звезды.
Период работы на воздушном мосте оставил в моей памяти еще некоторые воспоминания, совсем иного характера. Никогда не забыть, например, культпоход в Театр музкомедии на оперетту «Марица». Комэск майор Соловьев был большим театралом. Даже во время войны он иногда умудрялся побывать то в каком-нибудь московском, то в ленинградском театре. Во время блокады в Ленинграде продолжали работать несколько театров, в том числе Театр муз-комедии. В канун Октябрьских праздников стояла очень плохая, совершенно нелетная погода — небо затянуто сплошными тучами, непрерывно шли назойливые моросящие дожди. В один из таких ненастных вечеров сразу после ужина комэск собрал весь летный состав и сказал:
— Завтра повезу вас в театр.
Мы, естественно, несколько опешили от такого сообщения. Давно уже никто нигде не был. В эту ночь почти все долго не могли уснуть. Каждый думал о завтрашнем походе в театр.
С утра все начали приводить в порядок свое обмундирование. Чистили и отглаживали бриджи и гимнастерки, подшивали новенькие подворотнички из парашютного шелка, начищали ордена, медали и пуговицы, драили давно по-настоящему нечищенные сапоги. Возились целый день.
И вот мы едем в театр. Вся эскадрилья. А у комэска всего один билет. Но он уже кое с кем успел переговорить. Обещали летчиков пропустить.
Минут через пятьдесят мы уже около здания Театра имени А. С. Пушкина, в котором в те дни шли спектакли Музкомедии. Майор Соловьев ушел со словами: «Ждите меня здесь».
Прошло минут двадцать. Комэск вышел из какой-то боковой двери, подошел к машине и скомандовал:
— За мной! Только тихо.
Соловьеву как-то удалось по одному билету провести нас всех. Разместились кто в ложах, кто в партере, кто на дополнительных креслах.
С того времени я пристрастился к оперетте. Спустя некоторое время мне удалось побывать в этом же театре. Шла «Сильва».
С тех пор я не пропускаю случая, чтобы во время побывки в Москве, в Ленинграде или в каком-нибудь Другом большом городе не навестить театр.
Наша работа по сопровождению транспортных самолетов продолжалась до самого прорыва блокады. [228] В конце декабря 1942 года 286-й истребительный авиаполк перебазировали на другой аэродром, где наряду с сопровождением транспортных самолетов он стал выполнять и другие боевые задачи. Так закончился этот памятный период моей летной биографии.
Дальше
Содержание
«Военная Литература»
Мемуары
Мемуары
В. Коптелов. Наш комэск Аполлинарий Соловьев
Аполлинарий Петрович Соловьев — мой командир и старший товарищ — оставил глубокий добрый след в моей памяти. Встретились мы с ним на второй день войны. День этот, запомнившийся во всех подробностях, начался для меня ранним утром. Вместе с другими ленинградскими парнями стоял я в очереди в Московском райвоенкомате Ленинграда, чтобы получить предписание для отправки на фронт.
Пожилой майор с голубыми авиационными петлицами полистал мой военный билет.
— Направим мы вас, — сказал он, — пожалуй, в батальон аэродромного обслуживания.
Я тогда не знал, чем занимается батальон аэродромного обслуживания, но название этого подразделения и какая-то неопределенность, которую я уловил в голосе майора, заставила меня возразить:
— Я же авиационный штурман и хочу летать. Майор улыбнулся.
— Вы, младший лейтенант, еще не штурман, а стрелок-бомбардир. Да и подготовка у вас слабовата. В летную часть направить не могу.
Он полистал бумаги, лежавшие у него на столе, устало откинулся на спинку стула:
— Вот что. Пойдешь комендантом на Комендантский аэродром. Звучит? — переходя дружелюбно на «ты», очевидно обрадовавшись, что так, по его мнению, удачно нашел мне применение, сказал майор.
Для меня назначение совсем «не звучало», но больше возражать я не отважился. Война есть война, и раз надо, так надо.
На третьем номере трамвая доехал до его кольца на Черной речке. Оттуда до Комендантского аэродрома — рукой подать. На пропускном пункте, показав предписание, спросил дежурного лейтенанта, куда [229] идти. Наверное, на моем лице читалась растерянность, потому что лейтенант подбодрил меня:
— Не волнуйся, все уладится. Только не пойму, куда тебя направили, нет номера части в твоей бумажке. Иди-ка, друг, к нам в двадцать вторую эскадрилью. Вон видишь маленький домик? Там найдешь комэска Соловьева.
И уже вдогонку крикнул:
— Эй, парень, по летному полю не топай, иди по краешку.
В штабе 22-й эскадрильи не без волнения представился командиру капитану Соловьеву. На меня внимательно смотрел уже немолодой мужчина, широкоплечий, плотный, слегка сутулившийся. Большие, яркой голубизны глаза хитровато прищурены, в них улыбка. Капитан пробежал глазами мое предписание, тыльной стороной ладони потер большой выпуклый лоб и вдруг заразительно рассмеялся. Невольно не удержался от улыбки и я.
— Ну вот видишь, самому смешно. Ну какой ты комендант? Штурмана из тебя будем делать. Настоящего. Летать будешь!
Так определил мое место в авиации и на войне капитан Соловьев. Возвращаясь с аэродрома, я перебирал в памяти подробности первой встречи и чувствовал, что нахожусь под обаянием этого человека. И хоть недолгим был наш разговор, почувствовал я в капитане натуру глубокую, недюжинную. Уже позднее узнал, что к началу войны Соловьев стал опытным, много испытавшим летчиком. Летать начал еще в двадцатые годы. Служил вместе с Чкаловым в Ленинградской Краснознаменной эскадрилье. Многие годы работал на северных линиях Гражданского Воздушного Флота, на линии Москва — Берлин. В 1939–1940 годах за мужество и отвагу его наградили орденом Красной Звезды.
..Вскоре нашу 22-ю эскадрилью перебазировали на другой аэродром. Наши ПО-2 стали боевыми самолетами. Под фюзеляжем у нас подвешены бомбы, под плоскостями установлены реактивные снаряды.
Летали мы темными и морозными ночами на бомбометание переднего края противника, на разведку, на связь с партизанами. Садились на территории, занятой партизанскими бригадами и отрядами в тылу врага. Возили туда почту, консервированную кровь, медикаменты, врачей, питание для радиостанций, [230] продукты, боеприпасы. Обратными рейсами вывозили раненых партизан. Сбрасывали парашютистов за линией фронта, в тылу фашистских войск. Это ночью. Днем, когда установился лед на Ладожском озере и намораживалась ледовая трасса, летали над будущей Дорогой жизни и уточняли ледовую обстановку. Тогда мы еще не знали, что скоро на других самолетах придется нашему командиру проводить над Ладогой в Ленинград караваны транспортных воздушных самолетов.
Летали много. Делали иногда по 4–6 вылетов за ночь. Мерзли, попадали в перекрестья прожекторных лучей, под зенитный огонь вражеской артиллерии. Уходили от разрывов, пикируя почти до земли. Техники с обмороженными лицами, сдирая кожу на руках о жгучий от мороза металл, регулировали клапаны, крутили гайки. Тяжелой была эта первая блокадная зима.
...В один из июньских дней 1942 года я дежурил в штабе эскадрильи. Комэск, непривычно хмурый, просматривал летные книжки, делал какие-то записи. Когда мы остались одни, Соловьев сказал, что его переводят в истребительный полк командиром эскадрильи. Я не мог представить, как расстанусь с любимым командиром. Крепко мы с ним сдружились. Тут он неожиданно для меня предложил:
— Может быть, согласишься быть адъютантом в моей эскадрилье? И дальше вместе воевать будем.
Я, хотя и не очень охотно, согласился. В конечном итоге Соловьеву удалось убедить меня, что обязанности адъютанта — это нужная штабная работа. Но главную роль все-таки сыграло мое огромное уважение к этому человеку.
На следующий день полетели туда, где базировался 286-й истребительный полк сопровождения. Представились командиру — подполковнику П. Н. Баранову.
Соловьев вступил в командование 3-й эскадрильей этого полка. Собственно говоря, эскадрильи еще не было — ни летчиков, ни самолетов. За ее создание Аполлинарий Петрович со свойственной ему энергией и принялся. К нам начали прибывать молодые летчики — выпускники авиашкол. Командир знакомился с молодежью, проверял в воздухе летные качества каждого, характер. Казалось, комэск не вылезал из кабины УТИ-4 — учебного двухместного истребителя.[231]
Вместе с комиссаром эскадрильи Н. Н. Тучиным, с которым у Соловьева быстро установилось хорошее взаимопонимание, сколотили группу молодых летчиков. Комиссар, немногословный, душевный человек, сам опытный летчик, часами дежурил на старте, когда Аполлинарий Петрович летал с молодыми пилотами. Соловьев пользовался у молодежи непререкаемым авторитетом.
Вскоре всю эскадрилью перебазировали на другой аэродром. Постепенно нас вооружили истребителями И-153. Их называли «чайками» за характерный «птичий» излом верхних плоскостей. Командир дал возможность молодым летчикам привыкнуть к особенностям этой маневренной машины.
С середины июля 1942 года самолеты нашей эскадрильи стали сопровождать транспортные самолеты, поддерживавшие постоянную связь блокадного Ленинграда с Большой землей.
В войну сопровождение бомбардировщиков или штурмовиков считалось сложной работой. Но сопровождать транспортные самолеты еще сложней, так как здесь истребители как бы привязаны к своим сопровождаемым, ограничены их маршрутом и относительно малой скоростью.
Наш комэск наставлял летчиков:
— Мы обязаны защитить ЛИ-2. Если надо, ценой своей жизни. Там много пассажиров, их надо спасти, уберечь. Тем не менее, в бой с истребителями противника без нужды не ввязывайтесь.
Перед каждым полетом Аполлинарий Петрович намечал план сопровождения, а также проводил разбор предыдущих полетов. Летчики-истребители, наверное, всех фронтов объясняли обстановку в воздухе с помощью ладоней. Наш командир делал это просто артистически. Он мог воспроизвести руками бой любой группы самолетов. После такого своеобразного семинара каждый участник предстоящего полета четко знал свое место в любой обстановке, которая могла сложиться в воздухе. Были проиграны десятки всевозможных вариантов, обговорены все осложнения, с которыми могли встретиться летчики во время полета.
Вспоминается такая подробность: готовя эскадрилью к полету, командир помогал себе в объяснениях, рисуя первой попавшейся под руку палочкой на Земле. И вот однажды, когда, как обычно, Соловьев Разъяснял задание, чертя на земле контуры [232] Ладожского озера и реки Волхов, а летчики вокруг, присев на корточки, слушали его, подошли инженер эскадрильи Георгий Сванидзе и моторист командирского самолета Иван Сорока.
Прозвучала команда: «Встать! Смирно!» Недоумевающий Соловьев встал вместе со всеми. Не успел он еще спросить, что это все означает, как Сванидзе и Сорока вручили ему, торжественно держа на вытянутых руках, шпагу-указку, мастерски сделанную из стали с чернью, с цветным наборным эфесом из плексигласа. «Шпага» вкладывалась в черные кожаные ножны. Авиационные техники — люди с золотыми руками. Они и изготовили для любимого командира это учебное пособие.
— Примите, дорогой командир, это старинное оружие, — торжественно произнес Сванидзе. — Да поможет оно вам в занятиях картографией, в прокладке маршрутов.
Комэск поблагодарил. Он был растроган подарком и тут же его опробовал. С тех пор без шпаги не обходилась ни одна такая подготовительная предполетная беседа.
Аполлинарий Петрович сам много летал. И если молодые летчики возвращались из полетов измотанные до предела, надо представить, как же трудно было ему, уже немолодому человеку.
Помню, как однажды вернулась эскадрилья с задания. Командир последним, заходил на посадку. Убрал газ, пошел на снижение, но шасси-то не выпустил. Мгновенно в воздух взлетела запрещающая посадку красная ракета. Самолет пошел на второй круг. Только с третьего захода посадил Соловьев машину. Усталый, потный, с трудом перевалился через борт кабины. С виноватым видом посмотрел на подбежавшего к машине Сванидзе:
— Не ищи повреждений, Георгий. Это я виноват. Выпустил шасси только на третьем круге. Прошу извинить меня, что заставил вас волноваться. Все хорошо, что хорошо кончается. Пошли ужинать.
Перед ужином я пригласил зайти нашего доктора Гапоновича, с которым командир дружил. По дороге в столовую рассказал ему, что случилось на посадке. Ясно было, что Аполлинарий Петрович сильно переутомлен. Но сказать ему это должен был врач, которому он верил и с мнением которого как специалиста считался.[233]
За ужином уже немного отдохнувший Аполлинарий Петрович шутил, вспоминал о своей оплошности.
— А я на тебя, Володя, злился: чего это ты, думаю, красными ракетами стрельбу устроил, не даешь командиру посадку.
Доктор внимательно присматривался к Соловьеву, а потом сказал:
— Дай-ка я осмотрю тебя, товарищ майор.
Он посчитал пульс, послушал сердце и вынес свое заключение: три дня отдыхать, никаких полетов.
Принесли чай, заваренный Сванидзе по грузинскому рецепту.
— Кстати, доктор, — спросил комэск, — скажи, что ты вчера в самолете делал? Сванидзе говорит, что в «чайке» сидел, у техников что-то выяснял. Не летать ли, часом, решил научиться?
И тогда доктор рассказал, зачем ему понадобилось забираться в кабину «чайки». Один из наших летчиков лейтенант Иван Козлов недавно получил ранение. У него была прострелена кисть левой руки. Рана зажила, но кисть не разжималась. Четыре пальца находились постоянно в согнутом положении. Вот доктор и хотел посмотреть, как же может летчик сжимать рукоятку сектора газа — шар диаметром примерно 5 сантиметров. Мотористы объяснили, что специально для Козлова сделали шарик маленького диаметра, помещающийся между сжатыми пальцами и ладонью.
— Я не собираюсь рыться в параграфах, запрещающих летать с таким ранением. Летает с такой рукой, значит, может летать. Но есть еще одна причина, по которой я не могу молчать: у Козлова плохо с легкими. Правда, болезнь протекает спокойно, но отстранить его от полетов необходимо.
Командир слушал, опустив голову, потом резко повернулся к доктору:
— Дорогой ты мой лекарь! Я это знаю, и Володя тоже знает, а Георгий, считай ничего не слышал. Да нельзя Ивана от полетов отстранить! Не будет летать, так еще хуже заболеет. Это точно. Погубим парня. Прошу тебя, доктор, подлечи его, но с полетов не снимай.
И Иван Козлов остался в эскадрилье. Смелый до безрассудства, отличный летчик. Много было во время войны таких чудес, когда не покоем и лекарствами вылечивался человек, а словно металл закалялся в огне. [234] И все-таки война все время вырывала кого-то из наших рядов. В конце сентября 1942 года погиб в бою над Ладогой Николай Корж. Он шел в передовом охранении в паре с Григорьевым. Заметив приближавшихся с востока два Ме-109, Корж бросился наперерез им, чтобы завязать бой и отрезать их от ЛИ-2. В это время его атаковали слева и сзади два других «мессера». Бой был неравный — один против четырех. Майор Соловьев с основной группой прикрытия бросился на выручку, но не успел, не мог успеть, слишком стремительно все произошло.
В этом бою Дмитрию Ермакову удалось на виражах сбить один Ме-109. Сопровождаемые ЛИ-2 оказались вне опасности, так как остальные «мессеры», как обычно в таких случаях, ретировались.
Горестно было возвращаться на аэродром без Коли Коржа, самого молодого в нашей эскадрилье. Шел ему только 20-й год. Все любили Николая и любовно называли его Николаем Васильевичем.
А вскоре еще две потери — Володя Костиков и Вася Григорьев. Гибли в боях защитники воздушного коридора — летчики-истребители. Но ни один транспортный самолет ЛИ-2 не был потерян, все они долетели до своих аэродромов.
В конце ноября 1942 года нашего комэска назначили на должность командира смешанного авиаполка, здесь же, на Ленинградском фронте.
— Ну что, ребята, носы повесили, в гости прилетайте, не навсегда ведь расстаемся, — говорил, прощаясь, Аполлинарий Петрович.
Оказалось — навсегда. Подполковник Аполлинарий Петрович Соловьев, отличный летчик, неутомимый труженик войны, погиб в тяжелом воздушном бою, прикрывая нашего разведчика, фотографировавшего линию фронта.
Сколько лет прошло, а до сих пор больно вспоминать, что нет на свете этого прекрасного, отважного и доброго человека, моего командира.
И. Иноземцев. Превосходство в воздухе...
Ленинград в блокаде... При одной мысли об этом у старшего лейтенанта командира эскадрильи Григория Жуйкова тревожно сжималось сердце. И хотя [235]непрерывные вылеты на боевые задания и командирские хлопоты не оставляли времени для размышлений, душа все равно была не на месте.
Вот и в тот раз, 12 сентября 1941 года, когда он в составе девятки И-16 летел на штурмовку вражеского аэродрома, думал тоже о ленинградцах, о судьбе города.
За линией фронта в районе Гатчины эта группа самолетов 191-го истребительного авиаполка, возглавляемая командиром полка майором Б. Н. Романовым, попала под мощный обстрел зенитной артиллерии. Пришлось уходить в облака.
Жуйков почти сразу потерял из виду свои самолеты. Рации у него не было. Как поступить? Не возвращаться же на свой аэродром. Решил провести штурмовку в одиночку. Под крыльями восемь реактивных снарядов — это немалая сила.
Выйдя к вражескому аэродрому, осмотрелся. В воздухе — ни своих, ни фашистских самолетов. А на летном поле как на ладони — около десятка машин с черными крестами. С разворота вошел в пикирование. Вот уже вражеские самолеты в прицеле. Нажал на гашетку, и четыре «эреса», оставляя за собой огненные полосы, понеслись к цели. Навстречу «ишачку» потянулись ниточки пулеметных трасс. Григорий ощутил, как пули вонзаются в самолет. Не меняя угла пикирования, еще раз нажал на гашетку, и последние четыре «эреса» ушли в том же направлении. Языки пламени и клубы дыма окутали аэродром.
Выходя из пике, Григорий увидел 12 «мессершмиттов». От группы отвалила пара и сразу же пошла в атаку на самолет Жуйкова. Бой был трудным. Но Григорию удалось вырваться и вернуться на свой аэродром. А вот его «ишачок» изрядно пострадал — оба крыла и хвостовое оперение пришлось заменить.
Прошло всего 4 дня после того как гитлеровцы захватили Шлиссельбург и блокировали Ленинград с суши. И конечно, ни Жуйков, ни другие летчики полка еще не знали о том, что Военный совет Ленинградского фронта уже решает вопрос о воздушно-транспортной связи блокадного города с центром страны, что специально для сопровождения наших транспортных самолетов выделены истребители. Но Жуйков и его товарищи отлично понимали важность каждого удара по вражеским аэродромам.[236]
Вроде бы удар одного истребителя по вражескому аэродрому не мог оказать влияния на судьбу блокадного города. Но это был один из многих эпизодов, малых и больших, из которых складывалась мозаика трудной борьбы за превосходство в воздухе.
Когда в соответствии с постановлениями Военного совета Ленинградского фронта от 13 сентября и Государственного Комитета Обороны от 20 сентября 1941 года о транспортной воздушной связи между Москвой и Ленинградом с дальних тыловых аэродромов в Ленинград и обратно пошли караваны наших транспортных самолетов, гитлеровское командование поставило перед своей авиацией задачу — во что бы то ни стало парализовать воздушные перевозки. Фашистские пилоты стали настойчиво охотиться за нашими транспортными самолетами, но их расчеты на легкие победы не оправдались. Экипажи воздушных кораблей умело защищались, применяя все возможные средства: полеты сомкнутым строем «на бреющем», дружный огонь турельных и бортовых пулеметов.
Летчики трех истребительных полков, выделенных для прикрытия групп ПС-84 и ТБ-3, самоотверженно отражали атаки «мессершмиттов» и «хейнкелей». К охране воздушного моста подключились и другие истребительные авиаполки военно-воздушных сил Ленинградского фронта и Балтийского флота. И фашистам не удалось сорвать ни одного рейса транспортных самолетов.
Правда, истребители сопровождения несли потери, но зато потери транспортных самолетов были единичными. И в этом немалая заслуга летчиков 127, 154 и 286-го, а также многих других авиаполков, причем не только истребительных, но и штурмовых, бомбардировочных.
Существенная деталь — летчики-истребители, прикрывавшие Ладожскую водную, а позднее и ледовую коммуникации, отражали нападения фашистских истребителей, как правило, еще до подхода к Ладоге. Это был первый этап отражения фашистских самолетов на пути к воздушному мосту. Но обеспечить его безопасность не удалось бы без боевых действий всей ленинградской авиации.
Борьба за господство в воздухе, во многом предопределившая безопасность полетов транспортных караванов в блокадный Ленинград, началась с первых дней войны. Она велась в основном двумя способами: [237] ударами по вражеским аэродромам и уничтожением самолетов противника в воздушных боях.
Уже 25–30 июня 1941 года была проведена большая воздушная операция по уничтожению самолетов на вражеских аэродромах. Ее результат — 130 уничтоженных самолетов.
За первые три месяца войны летчики Северного, Ленинградского фронтов и Балтийского флота в воздушных боях и на аэродромах уничтожили 1269 самолетов противника.
...В сентябре 1941 года на Ленинградский фронт прибыли 125-й ближнебомбардировочный авиационный полк, которым командовал майор В. А. Сандалов, и 174-й штурмовой авиационный полк, возглавляемый сначала майором Н. Г. Богачевым, а позже — майором С. Н. Поляковым. Подключение этих частей сразу же повысило активность авиации Ленинградского фронта в борьбе за превосходство в воздухе — усилились ее удары по вражеским аэродромам.
Чаще других вылетали на перехват наших транспортных самолетов фашистские летчики 54-й истребительной эскадрильи, авиагруппы которой базировались на аэродромах южнее и юго-восточнее Ленинграда. Особенно досаждали нашим воздушным караванам вражеские истребители, вылетавшие с аэродромов Сиверская и Гатчина. Они нападали на наши транспортные самолеты на маршруте, подкарауливали при взлете и посадке. Поэтому советское командование держало эти аэродромы под особым наблюдением и организовывало по ним сильные бомбардировочно-штурмовые удары, особенно в октябре — ноябре 1941 года. Как раз в это время полеты наших транспортных кораблей в блокадный город стали наиболее интенсивными.
...12 октября шестерка пикирующих бомбардировщиков, ведомых командиррм 125-го авиаполка майором В. А. Сандаловым, взяла курс на Сиверскую. Группа шла скрытно, в облаках, зашла на аэродром с тыла, разделилась и звеньями по команде ведущих — майора В. А. Сандалова и капитана А. И. Резвых — сбросила бомбы на вражеские самолетные стоянки. Истребители прикрытия в это время расстреливали гитлеровские самолеты из пулеметов. Попытка фашистских истребителей атаковать нашу группу была отбита. [238]
В тот же день по вражескому аэродрому нанесла удар группа самолетов 174-го штурмового авиационного полка во главе с его командиром майором С. Н. Поляковым. И в этом случае штурмовики получили надежное прикрытие истребителей, а фашисты недосчитались многих самолетов.
Подобные удары по базам неприятельской авиации наносились и в последующие дни. Заметный урон авиация противника несла и от наших летчиков-истребителей. В районе ладожской коммуникации кипели ожесточенные воздушные бои.
Летчики 123-го истребительного полка ПВО, 13-го авиаполка морских летчиков-истребителей — майора М. В. Охтеня, а также истребительные полки, входившие в состав оперативной группы ВВС Ленинградского фронта, которой командовал Герой Советского Союза заместитель командующего ВВС фронта полковник И. П. Журавлев, — все они, мужественно защищая небо над Ладогой, отражали нападения вражеских истребителей на транспортные самолеты. По 5–6 раз в сутки приходилось летчикам-истребителям подниматься в воздух. Редкий вылет обходился без боя.
...В конце октября четверка И-16, которую вел заместитель командира 123-го истребительного авиаполка капитан Н. П. Можаев, перехватила 6 «мессершмиттов». Наши летчики первыми ринулись в атаку. Завязался упорный бой. Вскоре на помощь фашистам подоспели еще несколько «мессеров» и шестерка «хейнкелей». Теперь противник численностью превосходил советских летчиков более чем в 3 раза. Тем не менее все его попытки пробиться к охраняемому объекту были отбиты. Наши пилоты сбили один «мессершмитт», не понеся потерь. Остальные вражеские самолеты повернули вспять.
Капитану Н. П. Можаеву часто приходилось отражать нападения самолетов противника на объекты Дороги жизни. 4 ноября истребители, пилотируемые им и лейтенантами Г. Н. Жидовым, А. Т. Карповым и А. Г. Шевцовым, вступили в схватку с девяткой фашистских самолетов. Советские летчики решительно захватили инициативу. После их дерзкой атаки гитлеровцы попытались уйти, но им пришлось принять бой. Вот уже один «мессершмитт» камнем полетел вниз. Но тут в хвост самолета А. Карпова, впоследствии дважды Героя Советского Союза, зашел вражеский истребитель. Младший лейтенант Шевцов, [239] выручая товарища, пошел в лобовую атаку и отогнал «мессера». Нападение противника было сорвано. Наша группа вернулась на базу без потерь.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |