Как давно-давно это было, а ведь и совсем недавно.
Я смотрел на дворец. Все так же, как в дни моей юности, когда я увидел его впервые, мерцали серо-зеленые стены, и те же львы беззвучно зверели на падающих вниз террасах. Но с верхней выходной ротонды дворца неслись звуки пения и рояля с крышкой, поднятой словно черный парус на светлой палубе веранды. Шел концерт для отдыхающих, и нам сказали, что его транслируют по радио всему Крыму.
Павленко узнали, и к нам потихоньку подобралась вся группа солдат и офицеров севастопольского гарнизона, приехавшая сюда на экскурсию. Я спросил у молоденького лейтенанта:
— Что вы знаете о Воронцове?
Он ответил:
— Ничего!
ЗОЛОТАЯ ГРИВНА,
ИЛИ
ИЗ БИОГРАФИИ БОЕВЫХ НАГРАД
В нашей рабочей комнате иногда бывало тесновато. «На огонек» заходили к нам не только вечером, поскольку электрические лампочки горели и днем. Давно не мытые окна, да еще заклеенные полосками бумаги, едва пропускали солнечный свет. Поэтому у себя мы решили проблему просто — перешли на круглосуточное искусственное освещение. Маскировочные шторы поднимались только поздно ночью, когда мы наконец укладывались спать.
В этой комнате не только много работали, писали, спорили, читали и обсуждали прочитанное. Отсюда мы не только снаряжались во фронтовые командировки. Здесь придумывали темы для передовых статей, очерков, вели жаркие дискуссии о военной тактике, оперативном искусстве, стратегии. Здесь и острили и смеялись, рассказывали друг другу о себе, вспоминали.
Шла война, и шла жизнь. Война не отменяла человеческих чувств, памяти, разнообразия характеров. Невозможно было бы вынести ее тяготы на фронте да и в самой передовой траншее, если бы постоянное напряжение не разряжалось шуткой, острым словом, дружеским участием.
Снимаю с полки томик в ветхой бумажной обертке — экземпляр «Русской повести», подаренной мне автором тогда же, в начало сорок второго года, с надписью: «Саше Кривицкому в память зимы 1941 г. — в память о нашей веселой комнате. П. Павленко». И снова возвращаюсь в те дни...
Однажды зашел к нам корреспондент, прилетевший из Ленинграда. И среди прочего рассказал, что в первый же день войны Всеволод Вишневский прикрепил к гимнастерке рядом с советскими орденами, кажется, два, а может быть — три, сейчас уже не помню, сколько их назвал рассказчик, солдатских Георгия, заслуженных на первой мировой войне.
Корреспондент сидел у самого окна на обитом кожей диване, поставленном под прямым углом к моему письменному столу. У него были беспокойные глаза, тощая шея, поднимающаяся из глубокого выреза меховой безрукавки, и все его худощавое, отрешенное лицо проповедника, изобличающего ересь, вдруг показалось мне похожим на лик Савонаролы со старинных гравюр.
В тоне и словах корреспондента сквозило явное осуждение. Как это так, награды царской армии, и вдруг — на груди советского писателя? Что-то тут не так.
Павленко во все время рассказа ходил по комнате, потом остановился перед корреспондентом и строго сказал:
— Пересядьте немедленно. Вы простудитесь. — А потом добавил: — Солдатский Георгий — святое дело.
— Слушай ты, ортодокс, — подступил я к корреспонденту, — ты знаешь, что этот знак военного ордена давали иногда после боя по нескольку штук на роту, а сами георгиевские кавалеры — ветераны, «нижние чины» — присуждали их тому или другому солдату? Тут уж ошибок не бывало, получали истинные храбрецы.
— Я этого не знал. Но что меняется? Ведь большевики в той войне выступали пораженцами.
— Пораженцами, но но трусами, — я разозлился. — Как бы они вели большевистскую агитацию в войсках, если бы не имели боевой репутации? А вот другое: Буденный, Чапаев и сколько еще людей, ставших солдатами революции, были награждены в свое время Георгиями.
— Но в гражданскую войну их все-таки не носили, — стойко держался корреспондент.
То было правдой, и я замялся с ответом. И тогда Павленко пришел на помощь.
— Не носили, конечно. Старое и новое было рядом, лицом к лицу. Борьба диктовала свои законы. Отбор явлений — «красное» и «белое» — шел по крупному счету. Признавать солдатский Георгий или нет — кто тогда думал об этом! Старое отвергалось целиком. Своих узнавали но по Георгию, конечно, а по красным бантам на груди или красным ленточкам поперек серой папахи. Но давайте продолжим вашу мысль. Отказываться от подвига, от героизма, за который солдату давали Георгия, — означало бы сдаться противнику.
— Но ведь все-таки большевики-то были пораженцами, — не сдавался корреспондент.
Однако помощь была оказана вовремя, и я снова воспрянул к полемике:
— Да ведь в том лозунге речь шла о поражении монархии, буржуазии, но не крестьян и рабочих, одетых в серые шинели. Лозунг не был изолированным. Ты ведь знаешь, какая стояла задача: превратить войну империалистическую в гражданскую. Момент Брестского мира был выбран гениально, он не был возможен ни позже, ни раньше. Чего же ты напускаешь туману? Не карателям же Георгии давались, а на фронте...
— Ну как, сдаетесь? — спросил Павленко.
— Подумаю, — ответил корреспондент и зловеще добавил: — Спросим у Лысова.
Он имел в виду секретаря нашей парторганизации, батальонного комиссара Володю Лысова — человека добрейшей души, но смерть как не любившего «отсебятины» в разговорах на общественно-политические темы.
Вскоре жизнь разрешила этот спор. Лучшие традиции русской армии пошли на вооружение нашей военной силы. Солдатские Георгии признали и советская литература, и искусство. Сначала, кажется, в пьесе К. Симонова «Русские люди» и в кинофильме И. Пырьева и И. Прута «Секретарь райкома», а потом и в других произведениях послышались слова уважения к этой старинной награде. Народ ставил ее всегда высоко.
Вот красноречивый диалог из пьесы Симонова. Разговаривают капитан Сафонов с преподавателем техникума Васиным. Сафонов молод, тверд, решителен, командир Красной Армии. Васин стар, тверд, решителен, бывший царский офицер.
В а с и н. Здравия желаю.
С а ф о н о в. Вы в техникуме военное дело преподаете?
В а с и н. Преподавал. Сейчас, как вам известно, у нас отряд.
С а ф о н о в. Известно. Сколько потеряли студентов своих?
В а с и н. Шесть.
С а ф о н о в. Вы, я слышал, в русско-японской участвовали?
В а с и н. Так точно.
С а ф о н о в. И в германской?
В а с и н. Так точно.
С а ф о н о в. А в гражданской?
В а с и н. В запасных полках, по причине инвалидности.
С а ф о н о в. А в германскую войну, я слышал, вы награды имели?
В а с и н. Так точно. Георгия и Владимира с мечами и бантом.
С а ф о н о в. А чем доказать можете?
В а с и н. В данное время не могу, так как с собою не ношу, а доказать могу тем, что храню.
С а ф о н о в. Храните?
В а с и н. Так точно, храню.
С а ф о н о в. Георгия — это ведь за храбрость давали?
В а с и н. Так точно.
Сафонов командует гарнизоном заречных кварталов небольшого городка, оказавшегося во вражеском окружении. Он потерял в бою начальника штаба и берет Васина на его место. Биография Васина почти точно списана автором с биографии его собственного отчима. Я знал этого достойного человека, он принадлежал к прогрессивному, весьма узкому кругу старого офицерства и стал красным командиром, верным Советской власти.
Строки скупого диалога говорят о многом.
Отечественная война пробудила огромный интерес к военному прошлому России. Оказалось, что события минувшего еще недалеки от нас. Оказалось, что в армии и в партизанских отрядах действует немало людей, чья храбрость в первую мировую войну была отмечена солдатским Георгием или боевой офицерской наградой. И были они опытными, умелыми воинами.
Мало кто в те времена склонен был забывать разницу между войной империалистической и Отечественной. Прекрасно воспитанное молодое поколение советских людей, чуткое к социальным акцентам, с удивлением, а подчас и с недоумением поглядывало на старые регалии. Но поскольку верность новому строю, доказанная их обладателями в новых боях за Родину, не вызывала сомнений, то и знаки старых наград были вскоре приняты с вниманием и уважением.
Интерес молодого капитана к военной истории отечества и сдержанное самоуважение ветерана старой войны и отражены в строчках скупого диалога пьесы «Русские люди».
Собственно, и в нашем споре с корреспондентом из Ленинграда я просто искал аргументы той точке зрения, что сложилась у нас под влиянием изучения исторических материалов об истоках воинской доблести.
Война резко, неумолимо подчеркнула разницу между дореволюционной Россией и Советским Союзом. Война же более отчетливо, чем раньше, сказала и о преемственности тех свойств русского человека, что принадлежат его природе и, перешагнув исторические рубежи, развиваются и молодеют.
В царской России решительно все, в том числе и практика награждения орденами и знаками отличия, было подчинено интересам правящих классов. Военная система стремилась выработать из Георгиевских кавалеров верных и слепых защитников престола. Только далеко не всегда это удавалось.
Трудно было на глазах у солдатского строя вешать Георгия на грудь малодушному или доносчику, хотя бы он и слыл ретивым служакой-строевиком. Что же касается офицеров, то среди них было немало храбрых, отважных людей. И то правда, что родовитые дворяне, нередко причисленные к штабам, откуда открывалась широкая дорога карьеры, получали боевые награды весьма щедро и не всегда по заслугам.
Любопытное подтверждение этому последнему обстоятельству мы находим в «Карманном словаре иностранных слов, вошедших в состав русского языка, издаваемом Н. Кирилловым». Эта книжица вышла в свет в 1845 году. А кто такой Кириллов? Он был штабс-капитаном артиллерийских войск, преподавателем Павловского кадетского корпуса. Но словарь-то не специально военный. Что подвигнуло штабс-капитана стать издателем и принять на себя все тяготы сношения с цензурой?
А дело, оказывается, в том, что фактическим составителем этого словаря был не кто иной, как Михаил Васильевич Петрашевский, организатор знаменитого кружка молодежи, где вольно обсуждались политические проблемы времени. Я познакомился с этой книгой в библиотеке Николая Павловича Смирнова-Сокольского (о ней и о ее хозяине будет сказано несколько слов дальше).
Объяснения в этом словаре служили критике самодержавного строя. В заметке, посвященной слову «орден», было, между прочим, сказано, что «при нынешнем развитии общества ордена потеряли прежнюю силу и значительность, чему наиболее содействовала неумеренность в раздаче их». Не в бровь, а в глаз офицерской аристократии, царским угодникам, паркетным шаркунам, хватавшим ордена всюду, где только можно было их получить без риска для жизни.
А 8-го ноября сорок третьего года среди боевых отличий нашей действующей армии появился новый орден, призванный достойно увенчать именно солдатскую славу.
Орден Славы — так и был назван этот новый знак воинской чести. Им награждают рядовых и сержантов, а в авиации и младших лейтенантов, за подвиги бесстрашия и мужества.
Героями не рождаются — ими становятся. Кто нашел в себе силы пройти через, казалось бы, непреодолимые препятствия и поразить врага, тот любим и прославлен народом. Кто смело смотрит в лицо опасности, не поддается унынию в трудную минуту, а, призвав на помощь воинское умение, добивается победы, тот — герой-солдат, ему — почет и уважение товарищей, орден Славы.
Чем отличается он от старого Георгия? Да тем же, чем советские вооруженные силы отличаются от царской армии, — иной классовой основой, в корне различными целями. В наших войсках нет сословных и имущественных перегородок. Они защищают не царя, помещиков и капиталистов, а родину социализма, дело Ленина.
Патриотизм и интернационализм слились воедино на их знаменах. Их пятиконечная звездочка — это та же путеводная звезда, что освещает человечеству дорогу из его предыстории в социалистическую цивилизацию. Это все азбучные истины, но без них нет нашего движения и нашей силы.
Вот каково отличие ордена Славы и всех советских орденов от боевых наград прошлого. А связывает их единственное, но бесконечно драгоценное: жизнь народа, а в ней — любовь к отечеству, та скрытая теплота патриотизма, о которой писал Лев Толстой.
Приходилось ли читателю задумываться над тем, что русские войска не знали военного наемничества, к которому в течение целого исторического периода прибегали многие государства Европы? Создание таких формирований в XVI—XVII веках было делом нехитрым. Охотников продать свою шпагу находилось сколько угодно. Боевого обучения и воспитания солдат-наемников, естественно, не существовало. Следовало лишь глядеть за ними в оба на поле боя — могли в любую минуту удариться в бегство. Часто бывали случаи массовых переходов на сторону противника прямо во время сражения.
Если задерживалась выплата жалованья, наемники отправлялись грабить мирные города. «Это были, — как писал немецкий деятель Шарнгорст о прусском наемном войске, — бродяги и пьяницы, воры и негодяи и вообще преступники со всей Германии». Этому сброду нужны были не ордена, не знаки благодарности родины, а только нажива. Песни, которые они горланили, были исполнены вражды и презрения к мирному населению не только страны противника, но и своей собственной. «Истинная забава для ландскнехта — когда 50 деревень и местечек пылают в огне», — так описывает Меринг наемников Тридцатилетней войны, ссылаясь на записки ее современников.
Двести лет не мог опомниться мирный Антверпен от погрома, учиненного наемниками, — они выгнали своих генералов и офицеров и бросились терзать город. Бесчинства наемников названы историей «Антверпенские безумия». И все-таки, когда какому-нибудь государству Европы грозила опасность или снаряжался завоевательный поход, оно прибегало к услугам наемников.
Смешно, конечно, устанавливать полное тождество между наемниками старины и завербованным контингентом наших дней, оплачиваемым сдельно, хотя наемники Чомбе, диктатора Катанги, каратели Рольфа Штейнера, подвизавшиеся в Алжире и Биафре, головорезы, брошенные в Анголу с китайским оружием, прямиком импортированы из средневековья. Несложная философия «сдельщиков войны» мимоходом раскрывается в реплике героини фильма Жана Люка Годара «Безумный Пьеро». Она говорит о своем коллеге: «Он теперь где-то в Йемене. Его наняли роялисты. Они ему платят, и он сражается вместе с кем-то против кого-то, — точно не скажу».
Кстати, говоря о наемничестве, нельзя не напомнить, что ведь и армия США перешла в основном на комплектование путем вербовки. Прямая аналогия нелепа. Но и то и другое растет из дикого корня капитализма. Говорят, что немаловажную роль в этом решении Пентагона сыграл мощный протест призывников против войны во Вьетнаме. Думающая часть молодежи США не желала умирать за интересы монополий. Недаром ветераны грязной войны во Вьетнаме швыряли свои ордена и медали на ступени Белого дома в Вашингтоне.
История России и ее армии не знала наемничества. Народ сам защищал себя или шел в чужие пределы, чтобы покарать захватчиков. Вела русская монархия и войны, которые полностью противоречили народным интересам. Например, те, какие возникали лишь из одного стремления поддержать принцип легитимизма в Европе.
Не то удивительно, что в истории России бывали несправедливые войны либо такие, что велись по капризу монарха, или в результате случайных комбинаций на международной арене. Рядовому солдату трудно было разобраться в их характере.
А то поражает историка, что и в подобных случаях полководцы суворовского толка, исходя уже из самой логики военной борьбы, могли разжечь в солдатах — бесправных и закрепощенных на своей родине — такое чувство доблести и доверия к любимому военачальнику, что их стойкость и боевой порыв намного превосходили возможности противника. Такими, скажем, оказались достоинства солдат Суворова в знаменитом, полном драматизма Швейцарском походе 1799 года. Поход этот не был нужен России. Его вызвала двуличная, предательская игра Австрии — европейского союзника Павла. Суворов пошел через Альпы и дошел, и русский солдат вновь удивил мир.
А уж когда являлась необходимость защищать отечество, кровные его нужды, то дух национального самосознания поднимал в народе исполинские силы. Тому пример война восемьсот двенадцатого года.
Советская власть раскрепостила внутреннюю энергию народа, поставила перед его сознанием великие цели, дала жизни новую скорость. Наша Отечественная война с фашизмом внесла в мир и в ход общественного развития человечества решительные перемены. Никогда не забудет мир, какую роль во всем этом сыграл человек с орденом Славы на груди, советский человек на воине, его любовь к отечеству, его вера в ленинский интернационализм.
Заглянем теперь в историю. Издревле ордена служат символом высокого отличия, установленного за выдающиеся заслуги перед государством. Они появились в Восточно-Римской империи во времена императора Константина, а затем с течением лет были приняты и в других странах.
Первым знаком военной доблести на Руси была гривна, имевшая в этом случае значение медали. Дружинники удельных русских князей носили гривну на шее. Именно гривна была древнейшим знаком отличия также и простых воинов. Такое ее применение относится к эпохе князя Владимира, и старинные летописи подтверждают этот факт, упоминая о ратных людях русских с золотой гривной.
При Иване Грозном военные подвиги влекли за собой пожалование «золотыми». Так были награждены ратники в 1558 году за взятие в Ливонии замка Нейшлоса. «Золотые» эти носились уже не на шее, а на рукаве или шапке.
В 1696 году все участники Азовского похода Петра, урядники и солдаты московских выборных полков получили по золотой копейке, а городовые солдаты, стрельцы и пушкари — по копейке золоченой.
Русские воины высоко ценили подобные награды за свои ратные труды. Историк Карамзин писал в связи с этим, что «иноземные наблюдатели спрашивали: чего нельзя ожидать от войска несметного, которое, не боясь ни холода, ни голода, с толокном и сухарями, без обоза и крова, с неодолимым терпением скитается в пустынях севера, и в коем за славнейшее дело дается только маленькая золотая деньга, носимая счастливым витязем на руке или шапке».
История вековой борьбы нашей страны с агрессией отразилась на самом возникновении и даже названии русских орденов. Россия ввела их по указу Петра I в 1698 году, а старейший отечественный орден был назван по имени победителя на Чудском озере — Александра Невского. Многочисленные медали в старой армии России были прямым откликом на то или иное сражение и украшали грудь ветеранов, тех, что дрались при Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, брали Измаил, бились под Аддой и Нови.
Почетное русское военное отличие — орден Георгия Победоносца. Он состоял из звезды, креста и ленты. Статут его был выработан в 1763 году, а впервые пожалован в своей I степени спустя семь лет, в 1770 году, знаменитому Румянцеву за победу над неприятелем под Ларгой.
Статут ордена гласил: «Ни высокая порода, ни полученные перед противником раны не дают права быть пожалованным сим орденом, но дается оный тем, кои не только должности свои исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили еще себя особливым каким мужественным поступком». Далеко не всегда соблюдалось это само по себе благородное установление, тем не менее орден Георгия Победоносца считался почетнейшей наградой за военную доблесть.
Любопытно, что в эпоху расцвета гатчиновщины, когда сановные капралы во главе с Аракчеевым ломали боевые традиции русской армии, был предан забвению и орден Георгия. «Оный более не дается», — провозгласил Павел, оборвав таким образом историю боевого ордена, снова возникшую уже после его смерти.
Известно, что нижние чины русской армии вовсе не награждались орденами. Солдаты и унтер-офицеры получали лишь медали, выбитые в ознаменование славных сражений и в воздаяние воинских подвигов.
Первая такая медаль была учреждена, как и ордена, также при Петре, после победы над войсками Карла XII, одержанной при Эррестфере. Петровская же медаль по случаю взятия Ниеншанца имела на одной стороне надпись «Небывалое бывает», а на другой — план занятой крепости.
Новые медали отметили путь русской армии по полям сражений Семилетней войны. В память 1 августа 1759 года у Франкфурта, где русские войска одержали, как было сказано в специальном Указе, «такую славную и знаменательную победу, каковой в новейшие времена почти примеров нет», была выбита особая медаль для солдат. На ней красовалось изображение воина, держащего в правой руке копье, в левой — знамя и идущего по полю сражения. Воин наступает одной ногой на сосуд, означающий реку Одер, а вдали виден город Франкфурт. Вверху медали надпись: «Победителю над пруссаками».
Многие сподвижники Суворова носили овальную медаль «За отменную храбрость при взятии Измаила» или крестик с вычеканенными словами: «За Очаков».
Но Монетный двор, естественно, успевал изготовить такие медали лишь спустя много дней, а то и месяцев после победной битвы. Понятно, солдаты, переведенные в другие полки или отпущенные по болезни, не могли уже получить заслуженной награды.
Военачальники, те, что знали душу русского воина, принимали к сердцу солдатскую обиду. И поскольку постоянного ордена или другого знака отличия для нижних чинов не существовало, то подчас находили свои формы чествования героев.
Мало известен, но крайне интересен праздник, которым Суворов ознаменовал победу при Рымнике. Войска были построены в одно большое каре. Каждому солдату было роздано по лавровой ветви. На поле сражения отслужили благодарственный молебен. Когда он кончился, Суворов обратился к войскам с кратким словом. Он говорил о славе, победе, воинской чести и между прочим сказал о древнем символе этих понятий — лаврах. В этот момент солдаты — по ранее установленному знаку — увенчали себя лавровыми ветвями.
Только в 1807 году, в период войн с Наполеоном, когда русская армия вырастала численно и суворовские идеи воспитания солдат стали глубже проникать в войска, к ордену Георгия был причислен особый знак, установленный «в награду за храбрость нижних воинских чинов и для поощрения их к воинской службе».
Есть одно любопытное свидетельство, касающееся Суворова и тоже связанное с боевыми наградами. Суворов не раз громогласно перед воинским строем объявлял, что его собственные ордена даны ему солдатами. Красноречивое подтверждение этого факта мы находим в «Военных записках» Дениса Давыдова, да еще с такими далеко идущими подробностями, которые, насколько я знаю, другими источниками не подтверждаются, но тем не менее убеждают нас: мы еще и до сих пор не знаем всего, что зрело в суворовских войсках, раздраженных опалой своего любимого командира.
Денис Давыдов пишет: «Император Павел, оставшись недоволен великим Суворовым, отставил его от службы; приказ о том был доставлен великому полководцу близ Кобрина. Приказав всем войскам собраться в полной парадной форме, он сам предстал перед ними во всех своих орденах. Объявив им волю государя, он стал снимать с себя все знаки отличия, причем говорил: «Этот орден дали вы мне, ребята, за такое-то сражение, это за то». Снятые ордена были положены им на барабан. Войска, растроганные до слез, воскликнули: «Не можем мы жить без тебя, батюшка Александр Васильевич, веди нас в Питер».
Кажется, Денис Давыдов хочет сказать этим «веди нас в Питер» о готовности солдат защитить своего полководца в самой столице государства Российского. Да, именно так. Сам Суворов, видно, понял эти возгласы не иначе, поскольку, «обратившись к присланному с высочайшим повелением генералу (по мнению некоторых, то был Линденер), Суворов сказал: «Доложите государю о том, что я могу сделать с войсками».
И далее: «Когда же он снял с себя фельдмаршальский мундир и шпагу и заменил его кафтаном на меху, то раздались раздирающие вопли солдат. Один из приближенных, подойдя к нему, сказал ему что-то на ухо; Суворов, сотворив крестное знамение рукою, сказал: «Что ты говоришь, как можно проливать кровь родную». Оставив армию, он поехал в свое село Кончанское Новгородской губернии.
Как понимать эту сцену прощания Суворова с войсками, столь многозначительно описанную Денисом Давыдовым? Современный читатель может подумать, что там, вблизи Кобрина, армия Суворова была готова к неким революционным действиям, чуть ли не к восстанию. Нет, дело обстояло не так.
«Имя мое во всех войнах торчит, как казацкая пика», — говаривал Денис Давыдов. Боевой офицер суворовской школы, он сыграл заметную роль в кампании 1812 года и был воспитан в духе дворянской фронды 1790—1800 годов, вызванной режимом Павла I. Эта фронда была лишена революционного содержания, но прежде всего означала столкновение национальной военной школы с прусской системой.
Ненавидя тиранство императора, фронда и не помышляла о покушении на основы монархии, с грустью оглядываясь на утраченные гвардейские привилегии екатерининского века. Смерть Павла ничего не изменила. При Александре I гатчинский чертополох расцвел еще более пышно. Суворовские традиции, как уже отмечено, ожили в войнах против Наполеона, по затем снова были сметены аракчеевщиной.
Рассказывая о том, как Суворов снимал перед солдатами свои ордена, и обостряя эту сцену изображением их готовности с оружием в руках защитить своего полководца от обидчика, Давыдов как бы предупреждал торжествующую гатчиновщину о недовольстве, бурлящем в армии.
Возможно, он имел в виду и историческую аналогию. В то время любимцем военно-дворянской фронды 1810—1820 годов был командир Отдельного кавказского корпуса Ермолов, человек сложный и разнообразный. Николай I подозревал в нем лидера далеко идущей оппозиции и в дни декабрьского восстания, как будто поверив слухам, опасался похода ермоловского корпуса на Петербург.
Ничего этого не произошло, да и вряд ли подобное входило в планы Ермолова, но тем не менее он был навсегда освобожден от военной службы.
В чем же бесспорная правда эпизода у Кобрина? Любовь солдат к Суворову. Тысячу раз об этом сказано и написано, а все мало. Ведь тогда подавляющее большинство офицеров и генералов «ели людей». Давыдов пишет об одном из таких гатчинцев, о генерале Роте: «Что сей последний делает, это описать нельзя!.. Людей ест!.. Право, волос дыбом становится, как подумаешь о несчастных ему пожертвованных».
Но и фрондеры, жаждавшие главным образом «гармоничных отношений» между царем и дворянством, не переставали быть крепостниками. Их оппозиционность военной бюрократии не мешала большинству из этих последователей военных взглядов Суворова быть царьками в своих поместьях, только более умеренного «образа правления». Одно у них совмещалось с другим.
Жизненные воззрения Суворова отличались большей цельностью. Всецело отдавшись воинской службе, имением своим он не интересовался вовсе. Он не ударил ни одного солдата, а тогда это было непостижимым чудом. Поистине, он видел в своем гренадере человека, соотечественника и презирал ложный дворянский либерализм, так едко осмеянный Давыдовым в «Современной песне»:
А глядишь: наш Мирабо
Старого Гаврило
За измятое жабо
Хлещет в ус да в рыло.
А глядишь: наш Лафает,
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладет
Вместе с свекловицей...
Какой-нибудь генерал Измайлов четверых дворовых людей, служивших ему по тридцать лет, променял на четырех борзых собак помещику Шебякину, Грибоедов намекнул в «Горе от ума» на этот чудовищный, но вовсе но выходящий из ряда вон факт, а, наоборот, обусловленный убеждением, что крепостной — предмет неодушевленный, а каждый помещик самодержавен.
В армии такой крепостник был не кем иным, как Скалозубом, и на все попытки суворовских выучеников потеснить фридрихо-прусские порядки и ввести в войсках разумное обучение и воспитание солдат — не более того — отвечал с той свирепостью, какая отражена еще в первой редакции бессмертной пьесы Грибоедова:
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 17 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |