Немного остыв, Чарм возвращается домой с прогулки и снова заглядывает к Гасу. Тот по-прежнему спит. Тогда Чарм на цыпочках идет к себе в спальню и достает из нижнего ящика комода обувную коробку, которую прячет много лет.
В коробке она хранит несколько сувениров от того времени, когда у них был малыш. Он прожил у них меньше трех недель. Как будто в другой жизни… Чарм садится на кровать и перебирает свои сокровища. Крошечные ярко-голубые носочки. Тогда они были ему великоваты, и он выглядел в них смешно. Когда он сучил ножками, носочки спадали, и он поджимал крохотные пальчики на ногах, как будто говорил: «Так-то лучше!» И все же это были его носочки, и он носил их – пусть недолго. Кроме того, в коробке хранится погремушка в виде шмеля и бейсболка с эмблемой «Чикагских щенков». Наконец, в коробке лежат две маленькие фотографии в рамочках. На одной Чарм, гораздо моложе, чем сейчас, но невероятно усталая, держит плачущего, краснолицего младенца. На второй Гас, улыбаясь, качает на руках того же младенца, только тихого, спящего. Чарм знает, что никогда не сумеет рассказать малышу о первых днях его жизни. О том, что тогда его любили пятнадцатилетняя девочка и тяжелобольной мужчина, которые понятия не имели, что им делать. И все же они пытались, пока не поняли, что ничего не получается.
Эллисон
Я очень дергаюсь. Больше, чем когда сдавала выпускные экзамены, и даже больше, чем когда ждала результатов. Мне в самом деле хочется хорошо проявить себя на работе. Моя жизнь пойдет по-новому, и сейчас очень важно, как начать.
Хотя еще только начало сентября, воздух свежий и морозный; на многих листьях я вижу красную и желтую кайму. Я прихожу к «Закладке» еще до открытия и взволнованно топчусь у входа. Миссис Келби подъезжает на стоянку и машет мне рукой из машины.
– Доброе утро, Эллисон! – кричит она, выходя. – Ну как, готова к великому дню?
– Да, – отвечаю я и добавляю: – Только немножко боюсь.
– У тебя все получится, – уверяет миссис Келби. – Если чего-то не поймешь, спрашивай, не бойся. – Она отпирает дверь, входит и включает свет.
В магазине красиво, тепло и уютно. Я брожу по залу. Повсюду книги – от пола до потолка. В тюремной библиотеке книг было мало, но, пока я сидела, я прочла все, что могла, хотя тамошние книги были потрепанные, старые, в пятнах, во многих недоставало страниц. А здесь книжки новенькие, блестящие, с глянцевыми обложками. Мне хочется взять одну из них, открыть и вдохнуть запах новых страниц. Миссис Келби наблюдает за мной с доброй улыбкой.
– Знаю, – говорит она, – мне самой каждый день приходится щипать себя. Пойдем-ка на экскурсию! – Она водит меня по магазину, показывает детскую секцию с мягкими пуфами, крошечными стульчиками и столом, на котором расставлена кукольная посуда.
Мы с Бринн, когда были маленькими, часто устраивали вечеринки для кукол. Бывало, нарядимся в мамины старые платья, нацепим на себя ее украшения, возьмем своих любимых кукол и рассаживаем их вокруг стола, стоящего в нашей игровой комнате. Я всегда изображала хозяйку, а Бринн и куклы были моими гостями.
– Садитесь, пожалуйста! – с важностью говорила я; впрочем, я и не только в игре разговаривала примерно так же.
Бринн послушно садилась; платье в цветочек «Лора Эшли» мешком болталось на ее худеньком тельце. Карие глаза доверчиво смотрели на меня из-под старой соломенной шляпки.
Однажды я контрабандой протащила в детскую разведенный порошковый сок и печенье – мама это строго запрещала.
– Чаю? – предложила я.
– Да, пожалуйста, – ответила Бринн, стараясь подражать моим интонациям.
Я разлила в чайные чашки сок; мы не спеша пили его, грызли печенье и с важным видом беседовали о погоде или сплетничали о соседях – мы часто подсматривали, как ведут себя мама и ее подруги. Бринн потянулась за печеньем и нечаянно задела локтем чайник. Ярко-красный сок пролился на светлый ковер. Лицо Бринн сморщилось; она заплакала, потому что знала, как разозлится мама.
– Тихо, Бринн! – шикнула я. – Она услышит!
– Из-звини! – промямлила Бринн и разрыдалась еще горше.
– Сейчас же перестань реветь! – приказала я, дергая ее за темную кудряшку.
– Ай! – вскрикнула она, но плакать перестала. Она не злилась на меня за то, что я дернула ее за волосы; наоборот, если такое возможно, почувствовала себя еще более виноватой.
Мама, конечно, услышала и пришла. Она была высокая – я, наверное, буду такой же, – и у нее были прямые светлые волосы, которые она всегда зачесывала назад. Она увидела, что со стола капает сок и растекается по ковру ярко-алым пятном. Бринн рядом со мной шмыгала носом.
– Это я сделала, – механически сказала я. – Это я виновата.
Не говоря ни слова, мать схватила меня за руку, стащила со стула и два раза шлепнула по попе. Было не больно, но я пришла в замешательство. Шлепки задели мою гордость. Бринн зажмурилась – она не хотела этого видеть. Потом мама схватила Бринн и ее тоже отшлепала. От неожиданности хрупкая Бринн упала, не сумев удержать равновесие.
– Но ведь это сделала я! – возмутилась я. – Я во всем виновата!
– Тебя я отшлепала за вранье, – ледяным тоном ответила мать. – А тебя… – она повернулась к Бринн, лежащей на полу, – за то, что ты позволила сестре взять вину на себя. Немедленно уберите грязь! – приказала она и вышла.
– Эллисон! – слышу я. Мигаю и вижу, что миссис Келби с любопытством смотрит на меня. – Пошли, я покажу тебе склад.
Целый день я знакомлюсь с магазином, с книгами, осваиваю кассовый аппарат. В полдень миссис Келби переходит улицу и покупает в ресторанчике сэндвичи для нас обеих. Полчаса мы беседуем. Мы обе выросли в Линден-Фоллс. Мне нравится миссис Келби. Нравится, как она держится. Мне тоже хочется вернуть былую уверенность в себе, но, кажется, я где-то безвозвратно потеряла ее. По-моему, мне понравится работать у миссис Келби. Все будет хорошо. Она показывает, как заказывать по компьютеру книги, которые просят покупатели, когда в дверь вбегает белобрысый маленький мальчик.
– Эй, Джош! – зовет его миссис Келби. – Иди-ка сюда! Я хочу тебя кое с кем познакомить.
– Привет, мам. Я сейчас! – Он проносится мимо нас в туалет.
– Он не любит ходить в туалет в школе, – полушепотом объясняет миссис Келби. – Боится, когда спускают воду. Поэтому и терпит до конца уроков.
– Сколько ему лет? – спрашиваю я, чтобы поддержать светскую беседу.
– В июле исполнилось пять. Сейчас он в подготовительном классе. – Она сияет от гордости.
Мы возвращаемся к компьютеру, и она набирает название книги.
В магазин входит высокий мужчина; он подходит к кассе, перегибается через прилавок и целует миссис Келби в щеку.
– Эллисон, это мой муж Джонатан.
– Рада с вами познакомиться, мистер Келби. – Я пожимаю его шершавую, мозолистую руку.
– И я рад. Только лучше зови меня просто Джонатаном, – вежливо говорит он.
– А меня Клэр. Миссис Келби – слишком официально.
– Мам! – говорит малыш, входя в зал. – Я пить хочу!
– Руки вымыл? – спрашивает Клэр.
– Ага. Соку можно?
– Сначала подойди сюда. Познакомься с Эллисон.
Я отрываюсь от монитора и оборачиваюсь к сынишке Клэр.
– Джошуа, это Эллисон. – Клэр широко улыбается. – Эллисон, это мой сын Джошуа.
У малыша, который подходит ко мне, темно-карие глаза, вздернутый носик и худое, угловатое личико. Потом он улыбается, и все окончательно встает на свои места. Я слышу, как Клэр что-то говорит, рассказывает о Джошуа, и сглатываю слюну, стараясь сдержать охватившие меня чувства. Мысли в голове путаются.
– Извините, – говорю я, обращаясь к Клэр и Джонатану. – Мне нужно в ванную. – Идти я стараюсь медленно и беззаботно, но лицо у меня горит, а дыхание перехватывает. Я запираюсь в туалете и опускаю крышку унитаза, чтобы сесть. Закрываю глаза и вижу перед собой лицо Кристофера.
Джошуа Келби – миниатюрная копия мальчика, в которого я влюбилась.
Бринн
Хотя спиртное гораздо лучше всяких антидепрессантов помогает забыть ту ночь, когда Эллисон рожала, я до сих пор помню, как возвращалась домой и как Эллисон звала меня. Лил проливной дождь, который смыл ил и грязь с берега реки. Мне было очень плохо; ватные ноги тряслись. И все же я бежала к дому. Я твердила себе: только бы добраться до дому. Я почти забыла то, чему только что была свидетельницей; я не хотела ничего знать. Хотела одного: чтобы все закончилось. По-другому нельзя. И в то же время я понимала: все только начинается.
Пока я добежала до дому, я промокла насквозь; меня била крупная дрожь. Стоя на пороге, оглянулась на задний двор и увидела, что ко мне идет Эллисон. Через каждые несколько секунд она останавливалась, хваталась за живот и сгибалась пополам. Я понимала, что должна подойти к ней, помочь вернуться домой, но в тот миг я искренне ненавидела сестру. Я ненавидела все, связанное с ней, ненавидела ее за то, что она такое совершенство, такая умная, такая красивая. Ненавидела за то, что она забеременела и не сомневалась в том, что я сохраню ее тайну. Кроме нас с Эллисон никто никогда не узнает о новорожденной девочке, никто не узнает о том, что она существовала! Но больше всего я ненавидела сестру за то, что не сомневалась: ей и сейчас все сойдет с рук. Она снова будет идеалом и совершенством, вернется к прежней жизни, ни разу не оглянувшись. Я отвернулась от нее, стряхнула с ног промокшие теннисные туфли и с силой распахнула дверцы чулана, в котором у нас хранились полотенца.
Заскрипела сетчатая дверь; несмотря на шум дождя, который бил в окна, я услышала, как Эллисон слабо зовет меня:
– Бринн, пожалуйста, подойди ко мне!
«Не ходи, – велела я себе. – Она сама во всем виновата. Пусть сама и разбирается».
– Бринн! – снова позвала она. Я слышала в ее голосе страх. – Что-то не так… Бринн, пожалуйста, помоги мне!
«Не обращай внимания, – снова велела себе я. – Иди к себе в комнату и закройся там. Притворись, будто ничего не было».Я уже наполовину поднялась на второй этаж, когда услышала глухой стук, как будто кто-то ударился о землю. «Оставь ее. Она поступила бы с тобой именно так!»
Ее стоны доносились из кухни, и я села на ступеньки. Закрыла уши руками и начала раскачиваться взад-вперед. «Не спускайся, не надо, – снова и снова внушала себе я. – Оставь ее там. Она не твоя сестра, она чудовище!»
Вдруг стоны прекратились, и остался только шум дождя, который все барабанил и барабанил по крыше. Я навострила уши, желая услышать хоть что-нибудь, хоть какой-то звук из кухни. Тишина. И вдруг до меня дошло – как будто дождь наконец достучался. Правда ударила в меня как молния – несколько раз в одно и то же место. Кто чудовище?! Кто чудовище?!Я быстро встала, сбив со стены фото, на котором Эллисон получала очередную награду, а рядом с ней сияли счастливые родители. Снимок полетел вниз и приземлился картинкой вниз у подножия лестницы.
– Эллисон! – закричала я. – Эллисон!
Я сбежала вниз, на кухню. Она лежала на плиточном полу и пыталась стащить с себя трусы. Лицо у нее было белое, и она едва сумела приподнять голову. Ее глаза молили: «Прошу тебя!» Голоса у нее не было, она даже не могла кричать от боли. «Она умрет», – подумала я. Родители найдут нас на кухне: мертвую Эллисон, посиневшую, полуголую, окровавленную. И меня, которая сидела рядом и ничего не сделала…
– Это плацента, – с трудом прошептала Эллисон, и я вздохнула с облегчением.
Все будет хорошо. Она не умрет! Все почти закончилось.
Эллисон слабо застонала. Я увидела, как из нее что-то выходит, и подставила влажное полотенце, чтобы это принять.
– Все хорошо, Эллисон, – сказала я сквозь слезы. – Я здесь.
Эллисон
После того как я родила девочку, после того как Бринн собрала окровавленные простыни и пошла вниз выкинуть их, после похода к реке я снова почувствовала схватки. Я ждала, что у меня между ногами появится красноватая плацента, но показалась вовсе не плацента. Я усиленно моргала глазами, вытирала пот со лба. Посмотрела на часы на микроволновке и увидела, что почти четверть десятого. Нет, сказала я себе. Не может быть! Безумие какое-то… Если уж то, что я увидела, меня не убедило, то убедил громкий плач, исходящий от предполагаемого последа. Ребенок! Крошечный мальчик с острым подбородком и вздернутым носиком, таким же, как у Кристофера. Бринн, опустившись рядом со мной на колени, приняла малыша, когда он вышел из меня, и недоверчиво вскрикнула.
Я протянула к нему дрожащую руку, а он в то же самое время как будто тоже потянулся ко мне. Наши пальцы соприкоснулись, и я улыбнулась – впервые за долгое время.
Бринн
Я недоверчиво смотрела на Эллисон. У нее на лице появилась странная улыбка – она как будто удивилась, а не обрадовалась. Но улыбка быстро увяла.
– Нет. Пожалуйста! – простонала она и отвернулась от краснолицего малыша, которого я держала дрожащими руками. – Надо убрать его отсюда…
– Ничего не понимаю, – сказала я, глядя на орущего малыша.
– Это ребенок, – сухо сказала Эллисон, но, заметив, что я плачу, поспешила добавить: – Прости меня, Бринн. Но через несколько часов вернутся мама с папой. Нам надо спешить.
– Они очень похожи, – тихо сказала я, думая о маленькой девочке, уже мертвой. Девочке, которой больше не было на свете.
– Это мальчик, – хрипло сказала Эллисон. Лицо у нее исказилось. – Пошли. Мы должны от него избавиться.
Эллисон
Мне каким-то чудом удается выбраться из туалета и вернуться в торговый зал. Я пытаюсь весело попрощаться с мужем Клэр и Джошуа, которые стоят на пороге. Хотя никаких доказательств у меня нет, я почти уверена в том, что малыш Клэр – мой сын.
Не сомневаюсь, Клэр заметила, что со мной что-то не так. Достаточно посмотреть на меня. Так оно и оказывается. Молча проработав бок о бок со мной почти два часа, Клэр бросает на меня озабоченный взгляд.
– Эллисон, – говорит она, – ты какая-то ужасно тихая. Наверное, волнуешься, справишься ты или нет?
– Немножко, – отвечаю я, радуясь, что нашелся удобный предлог.
– А ты не волнуйся. У тебя все получается замечательно! – уверяет Клэр. – Ну и что ты думаешь? Придешь еще завтра?
Мне хочется ответить «нет», но я прикусываю язык. Если я уйду, я вряд ли найду доказательства того, что Джошуа – мой сын.
– С удовольствием приду… если вы не против. – Мне трудно смотреть ей в глаза.
– Конечно я не против! А теперь иди домой и отдыхай. Увидимся завтра в девять. – Клэр провожает меня до двери. – Тебя подвезти? – спрашивает она, выглядывая за дверь и хмурясь при виде нависших туч.
– Нет, я люблю свежий воздух, – говорю я. – Еще раз спасибо, Клэр. До свидания! До завтра!
Когда я пускаюсь в путь, темные тучи почти закрывают солнце, а в голове у меня вертится одна мысль: возможно, сынишка Клэр – тот самый мальчик, которого я родила пять лет назад. Возможно, он – сын Кристофера и брат маленькой девочки, за чье убийство меня посадили в тюрьму.
Мне нужно с кем-то поделиться. Наверное, лучше всего позвонить Девин и спросить, что мне делать, но я и так знаю, как должна поступить. Я должна сказать Клэр, что, к сожалению, у меня ничего не получается. А потом придумать, как поскорее убраться из Линден-Фоллс.
Раньше мне ни разу не хотелось увидеть мальчика, которого я отдала. Я считала, что выполнила свой долг, отдав его родному отцу. Очевидно, мой план не сработал. Я понимаю, что мне нужно держаться подальше от семьи Келби, но не могу. Слишком много у меня вопросов. Я хочу знать, что за люди усыновили Джошуа, хочу знать, каким человеком растет мальчик, которого я родила. Как Джошуа здесь очутился и что случилось с Кристофером?
Наконец я возвращаюсь в «Дом Гертруды». Дверь мне открывает Олин.
– Как прошел первый день на работе? – спрашивает она.
– Все хорошо, – отвечаю я, не глядя ей в глаза. Я боюсь говорить. Спиной чувствуя любопытный взгляд Олин, я взбегаю на второй этаж и вхожу к себе в комнату. На верхней койке сидит Би.
– Привет! – говорит она, не отрываясь от журнала, который читает. – Как работа?
Я скидываю туфли и плашмя ложусь на свою койку.
– Хорошо… – И добавляю: – Как-то странно.
– Я понимаю, о чем ты, – говорит сверху Би. – Все время приходится напоминать себе: «Это нормально. Так ведут себя все нормальные люди».
– Да, вот именно, – лгу я. – Даже не знаю, хочется ли мне туда возвращаться…
Би некоторое время молчит. Потом я вижу ее ноги, которые она спустила с койки. Она босая; ступни у нее все изрезаны, в мозолях и шрамах. Она легко спрыгивает на пол и наклоняется надо мной. Вблизи я вижу, что она не такая старая, как показалось мне вначале. Ей лет тридцать, не больше. Но ее лоб изборожден морщинами, и вокруг глаз тонкие лучики, как паутинки.
– На работу тебя устроила Олин.
– Да, – говорю я.
– Она очень старается подыскать нам хорошие места, и ей приходится нелегко. Ради нас она ставит на карту свое доброе имя и свою репутацию. – Би не обвиняет, не осуждает. Она констатирует факты.
– Я вернусь, – тихо говорю я.
Би улыбается, протягивает мне руку, и я впервые замечаю у нее на предплечье татуировку – красивую птичку с инициалами «О.В.», которые свисают с клюва, как оливковая ветвь. Мне хочется спросить, что это значит. С другой стороны, не хочется, чтобы она считала, будто я сую нос не в свои дела.
– Пошли! – говорит она, хватая меня за руку и поднимая. – Сегодня у нас вечер красоты!
– Вечер красоты?
– Да. Флора ходит на курсы косметичек; иногда она тренируется на нас.
– Ой нет. – Я отстраняюсь и снова сажусь на кровать. – Флора до сих пор смотрит на меня так, словно хочет задушить в постели. Мне она никакой красоты не наведет!
– Пошли! – настаивает Би. – Если не хочешь, чтобы она над тобой потрудилась, просто смотри. Флора не такая плохая, только не сразу привыкает к новичкам. Ей через многое пришлось пройти.
Я вздыхаю:
– Как и всем нам.
– Да, точно, – кивает Би. – И все-таки не отказывайся. Ты ведь не знаешь ее прошлого.
– Зато ты знаешь, – в досаде говорю я. – Я не стану ее отталкивать, если она не будет отталкивать меня. Я знаю, это она постоянно подбрасывает мне кукол. Она даже не знает меня, но заранее ненавидит! – Я сажусь на кровать. – Иди без меня. А я попробую дозвониться сестре.
– Как хочешь, – Би пожимает плечами, – но сегодня у нас педикюр. – Она опускает голову и шевелит пальцами ног. – Мне никогда в жизни не делали педикюр!
О том, что я нашла Джошуа, я хочу рассказать Бринн. Может, она наконец поймет, что из той ужасной ночи все-таки вышло что-то хорошее. Но связаться с Бринн по-прежнему не удается. Бабушка говорит, что ее нет дома. Меня невольно охватывает зависть. Это я сейчас должна учиться в колледже и по вечерам развлекаться с друзьями! Потом зависть сменяется чувством вины. Бринн заслуживает только хорошего. Я знаю, что ей пришлось вынести после того, как меня арестовали; в школе ее травили и оскорбляли из-за того, что сделала я. А потом она едва не покончила с собой…
– Передай ей, пожалуйста, что я звонила, – прошу я бабушку.
– Конечно, – говорит она. – Эллисон, каку тебя дела? Ты виделась с родителями?
– У меня все хорошо, – говорю я. – Не то чтобы мама с папой встретили меня с распростертыми объятиями. Зато сегодня я вышла на работу. Устроилась в книжный магазин.
– Умница, – с воодушевлением говорит бабушка. – Вот видишь, ты уже встаешь на ноги!
– Бабушка, Бринн когда-нибудь вспоминает о той ночи? Она что-нибудь тебе рассказывала?
На другом конце линии молчание; я боюсь, что нас разъединили или, хуже того, что бабушка бросила трубку.
– Бабушка! – зову я.
– Нет, она никогда не говорит об этом, – с грустью отвечает бабушка. – А мне бы хотелось, чтобы она говорила. По крайней мере, с врачом. Если постоянно держать все в себе, ничего хорошего не выйдет. Эллисон, я передам ей, что ты звонила. А ты будь осторожна, ладно?
– Спасибо, бабушка. Пока! – говорю я и нажимаю отбой. Видимо, не только я умею хранить тайны.
Мне кажется, что волосы стали для меня слишком тяжелыми и жесткими. Может, попросить Флору подстричь меня вместо педикюра? Я вспоминаю слова Олин насчет надежды и спускаюсь вниз, откуда доносится смех.
Чарм
Сколько бы Чарм ни смотрела на молодых матерей, которые прижимают к себе новорожденных – а в больнице она часто видит их, – она вспоминает ту ночь.
Это случилось пять лет назад. Гас заснул в кресле. Окна были широко распахнуты, и в сетчатую дверь проникали порывы холодного ветра – редкость для июля. Вечером прошел сильный ливень; все кругом благоухало свежестью и чистотой. Чарм смотрела телевизор в темноте, прикрутив звук, чтобы не разбудить Гаса. Последнее время он спал плохо. Ему было все труднее дышать, и за ночь несколько раз вставал и шумно откашливался. Тогда они еще не понимали, в чем дело. Видимо, именно тогда и началась его страшная болезнь.
Чарм услышала хруст гравия – к дому подъехала машина. Она встала с дивана и подошла к окну. Перед домом остановилась маленькая машина с выключенными фарами, со стороны пассажирского места кто-то вышел. Она не видела, мужчина это или женщина. Фигура двигалась медленно, шаркая ногами, как будто ей было очень больно. Потом Чарм разглядела что-то у нее на руках. Каждые несколько шагов она останавливалась, словно отдыхая, набираясь сил.
– Гас! – тихо позвала Чарм, вдруг испугавшись.
Отчим продолжал спать.
Она включила верхний свет. И увидела Эллисон Гленн, которая училась в предпоследнем классе их школы. Эллисон считалась красавицей, умницей, отличной спортсменкой и просто милой девушкой. Чарм понятия не имела, что ей понадобилось у их дома. Чарм даже не знала, замечает ли ее Эллисон, знает ли она о ее существовании. Эллисон была одета в спортивный костюм, ее светлые волосы были собраны в неряшливый пучок. Вид у нее был нездоровый, а лицо бледным, как луна, которая только что показалась из-за туч, но, как всегда, красивым. Чарм прищурилась, силясь разглядеть, кто сидит за рулем. Еще одна девочка – темноволосая; волосы закрыли лицо. Чарм услышала, что вторая девочка плачет.
– Гас! – снова позвала она, на этот раз громче.
Не успела она ничего сказать, не успела открыть сетчатую дверь, как Эллисон устало и испуганно спросила, озираясь по сторонам:
– Кристофер дома?
– Сейчас я его позову. Заходи! – ответила Чарм, глядя на странный сверток в дрожащих руках гостьи.
Эллисон дрожала так сильно, что Чарм испугалась: сейчас уронит.
– Нет, я подожду здесь, – ответила Эллисон, клацая зубами.
К Чарм подошел Гас; он посмотрел через ее плечо.
– Она к Кристоферу, – объяснила Чарм.
Гас презрительно фыркнул; Чарм уже привыкла слышать от него такой звук всякий раз, как кто-то заговаривал о Кристофере.
– Хм! А кто она такая? – осведомился он.
Вторая девочка в машине заплакала громче, отчаяннее.
– Ей плохо? – обеспокоенно спросила Чарм.
Эллисон устало обернулась.
– Ничего, ничего, все нормально. Пожалуйста, позови Кристофера.
Чарм подбежала к двери брата и постучала.
– Что?
– К тебе пришли! – крикнула она. – Давай скорее!
– Сейчас, сейчас… Кто там? – Кристофер распахнул дверь – высокий, красивый. Следом за ним в коридор вырвалось облако дыма.
– Ты что? – возмутилась Чарм. – Знаешь ведь, курить в доме нельзя!
– Кто там? – снова спросил он, как будто не слышал ее, и провел рукой по густым каштановым волосам.
– Эллисон Гленн, – ответила Чарм.
Кристофер застыл, и она заметила на лице брата новое выражение. В глазах загорелось нечто невиданное прежде – надежда?
– Откуда ты знаешь Эллисон? – спросила она, следом за ним возвращаясь к двери.
– Кристофер, – сказала Эллисон, стараясь сдерживаться, но ей это не удалось. Выглядела она ужасно.
– Что с тобой? – взволнованно спросил Кристофер, но быстро стал самим собой: на лице появилась непроницаемая маска. – Что ты здесь делаешь? – Голос его стал ледяным.
Чарм и Гас наблюдали за тем, как они смотрят друг на друга. Эллисон и Кристофер одинаково пытались изобразить холодность и равнодушие. Чарм знала, что Эллисон во всем привыкла брать верх, но выглядела она так плохо, так жалко. Она тогда еще подумала: такая девочка – не пара Кристоферу. Оказалось, она ошиблась.
– Вот. – Эллисон протянула Кристоферу сверток. – Он твой. Ты и разбирайся с ним.
Кристофер тупо смотрел на сверток и чуть не уронил его, когда сверток запищал.
– Боже! – Он побледнел. – Что это?
– Осторожнее, – сказала она, глядя Кристоферу в глаза. – Там ребенок, – добавила она как нечто само собой разумеющееся. – Твой ребенок. Я… не могу его оставить.
Чарм медленно подошла к ним и потянулась к свертку.
Откинув край полотенца, она увидела сморщенное красное личико. Ребенок заплакал, и его плач сливался с плачем незнакомой девочки, которая оставалась в машине. Плечи у нее сотрясались от рыданий.
– Почему? – спросила Чарм.
– Не могу, и все, – ответила Эллисон и заковыляла назад, к машине.
– Эй! – закричал Кристофер ей вслед. – Эй, он мне не нужен! А ну, вернись!
Не слушая его, Эллисон с трудом взялась за дверцу машины.
Гас и Чарм переглянулись; потом оба посмотрели на младенца. Его костлявые ручки-прутики судорожно дергались у головы.
– Ш-ш-ш! – прошептала Чарм, уже любя его.
Гас окликнул Эллисон:
– Ты что, в самом деле решила, что он позаботится об этом малыше?
Она остановилась, повернулась к ним, и лицо у нее было невыносимо грустным.
– Он должен.
Гас и Чарм, оцепенев, смотрели на крошечного мальчика. Кристофер вихрем вылетел из дома с рюкзаком в руках. Убежал под дождь, захлопнул за собой дверь и ни разу не оглянулся. Гас сердито звал его, а Чарм с благоговейным ужасом смотрела на младенца. Грудь ей распирали ужас и изумление. Как она позаботится об этом тощеньком, краснолицем ребенке, когда ей не на кого рассчитывать, кроме себя самой?
Бринн
Мы с Майло сидим на кухне. Я обучаю пса сидеть на месте, хотя уже подошло время обеда и рядом стоит его миска, полная еды. Очень жалко так мучить пса, но навык послушания – один из основных в общем курсе дрессировки. Вначале я заставляла его ждать несколько минут, постепенно мы дошли до двадцати. Майло сидит, напрягая все мускулы, и с надеждой смотрит на меня – ждет, когда я подам сигнал, который его освободит.
Некоторые верят в то, что собаки – экстрасенсы, что у них паранормальное восприятие окружающего мира, благодаря которому они заранее узнают о приближении хозяина или умеют предсказывать опасность. Вообще-то знаменитое собачье шестое чувство в основном связано с их потрясающим обонянием. Известно, что они способны распознать приближение эпилептического припадка или начальную стадию инфаркта. Некоторые верят, что собаки способны почувствовать некоторые виды рака у человека еще до того, как врач поставит диагноз.
Я невольно вспоминаю Эллисон. Может, в нашей жизни все сложилось бы по-другому, если бы у нас была собака. Интересно, способен ли какой-нибудь супергениальный золотистый ретривер распознать беременность на ранних сроках? Сумела бы собака понять, что творится в еще маленьком животике Эллисон, задолго до того, как я или родители поняли, что происходит? А может… может быть… еще до того, как полицейские увезли Эллисон, он бы побежал к родителям, сказал им, что Эллисон плохо. И тогда мне не пришлось бы делать то, что я сделала. Не знаю.
Мне хватило бы и того, что сестру арестовали, но хуже всего было то, что ее арестовали по моей вине. Это я тогда перепугалась и позвонила в полицию. Я не хотела, чтобы Эллисон попала в беду. Но я не спала с той самой ночи, когда она родила. Я не могла думать ни о чем другом, кроме малышки. Ей так холодно и мокро в реке! Меня круглые сутки била дрожь, я задыхалась. У Эллисон подскочила температура, а кровотечение не прекращалось. Я пыталась намекнуть родителям, что Эллисон больна, но они, как всегда, были поглощены собственной жизнью. Мать только заглянула к Эллисон в комнату и спросила:
– Эллисон, как ты?
Эллисон ответила, что нормально, а когда мать ушла, наорала на меня.
Не знаю, почему я позвонила, и тем не менее… Когда звонок приняла диспетчер службы спасения, я снова стала задыхаться; диспетчер спрашивала, что случилось и не нужно ли вызвать скорую помощь. Наконец мне удалось выговорить:
– Моя сестра… ребенок в реке… пожалуйста! – зарыдала я. – Вы должны ей помочь… – Я рыдала и не могла остановиться.
Через пять минут к нам приехали полицейские; хотя отец уверял их, что полицию никто не вызывал, что никаких младенцев здесь нет, что произошло недоразумение, они все равно вошли в дом.
После того как Эллисон увезли, я все равно не могла спать дольше двух-трех часов кряду. Всякий раз, закрывая глаза, я видела перед собой малышку с посиневшим тельцем, а открывая глаза, встречала неодобрительные взгляды родителей. Они в самом деле ни в чем не могли меня упрекнуть; врач сказал, если бы Эллисон тогда не отвезли в больницу, она бы умерла. Но я знаю, что родители злились на меня за то, что я вызвала полицию и открыла всему свету, что их идеальная дочь вовсе не так чиста.
Я подаю Майло условный сигнал; он несется к миске и с жадностью пожирает свой собачий корм, потом подбегает ко мне, тычется носом мне в ногу, как будто благодарит. Звонит телефон, и уши у пса встают домиком; он угрожающе рычит. Рычание зарождается где-то в груди. Я рассеянно велю ему замолчать, тянусь к телефону, и он тихо поскуливает, когда я приказываю ему лежать.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |