II
- А Наго Шеретлуков сделал вид, будто не узнал тебя,- укоризненно качнув головой, сказал Усток, когда три всадника въехали в лес.
- Это потому, что в нем дерутся лисья душа и волчье сердце,- ответил Ахмед Шепако так, будто ждал этих слов, и повернулся к угрюмо молчавшему весь путь соседу, ехавшему слева.- Довольно, брат, не убивайся, мы сумеем помочь парнишке, если уж пустились с тобой в такую дальнюю дорогу.
- Я тоже так думаю, Ахмед,- поднял глаза Анзаур Ахеджак и, облизнув обветренные губы, уже веселей добавил: - Надеемся на бога, а после него - только на тебя. Все отдам, лишь бы не остался хромым мой мальчик. Ведь он у меня единственный сын... Слепой, что ли, накладывал повязку на его ногу, раз кость срослась криво?
Услышав о костоправе, Ахмед сказал:
- Наш бедный отец говаривал: о костоправе до тех пор хорошая молва, пока у его больных правильно срастаются кости, а если, не дай бог, кто-нибудь останется хромым, люди сразу перестанут ему верить. Видимо, и твоего сына плохой костоправ пользовал, хотя и у доброго мастера может быть неудача, человека лечить - не телегу ладить.
- Мы не в обиде на костоправа,- заторопился Анзаур, беспокоясь, как бы не подумали, что он охаивает лекаря или жалуется на него, что вообще не к лицу тому, кто носит папаху.- На Шеретлуковых у нас большая обида. Али-Султан во время игры ударом палки сломал ногу моему мальчику. Я пошел к Наго поговорить, а он на меня же и набросился. Пусть, мол, твой щенок скажет спасибо, что Али-Султан его совсем не прибил. Как ты смеешь, говорит, жаловаться на моего сына!
- Ну, а ты что?! Не дал ему по скуле?! - вскипел Усток.
- О чем ты говоришь? Какие у нас права! Все права у того, у кого богатство. Ничего уж тут не поделаешь.
- А тфокотлей с тобой там не было, они не могли за тебя постоять?
- А если бы и были, что бы они сделали? Сила пока на стороне Шеретлуковых. Вот подрастет мой мальчик, сядет на коня, тогда посмотрим, кто кого...- Анзаур снизил голос и негромко добавил: - Пшеницу Шеретлуковых я поджег. Славно горела. Это только задаток, а полная расплата впереди.- Густо заросшее, давно небритое его лицо посуровело.
Они долго ехали молча. Каждый думал о свеем. В стране шапсугов далеко не один Анзаур чувствовал себя обездоленным. Всем тфокотлям живется все хуже и хуже. Шеретлуковы, Наурзовы, Абатовы, Шикушевы - будто черная туча над Шапсугией. Тяжелая, неодолимая, начиненная бедами. Она может грянуть на головы тфокотлей огненными плетями молний или обрушиться градом, послать ураган и сгубить поля, уничтожить жилища.
Прекрасно небо Шапсугии, щедры ее поля и луга, да не для всех. Богатому солнце улыбается, а бедного оно палит. Одного морозец бодрит, другому от него зябко, неуютно. И для тех, кого ласкает небо, нет ни порядков, ни законов, они хозяева и судьи всему, на них не найдешь управы.
Пустив поводья, обо всем этом размышлял Ахмед Шепако. Его старинный род из натухайцев. Его предки спустились с гор, но окончательно не покинули их, поселились на склонах, так, чтобы окна смотрели на восток, а за спиною стояли надежные горы. Шепако возделывали землю, растили скот, считались людьми добрыми, работящими и честными, но честность, доброта и трудовые руки не приведут к богатству. Шепако были людьми среднего достатка. Жили по-разному. Не только из ласковых солнечных лучей соткано небо над их головами. Приходилось не только пахать землю, но и браться за кинжал, чтобы защищать себя и свою семью.
Но почему люди ссорятся между собою, разве мало у них других забот? Разве им тесно под небом? Чем натухайцы хуже абадзехов или бжедугов? Ведь все они из одного корня, все - адыги.
Долгое время Ахмед верил в то, что князья произошли от луны, поэтому должны править другими, возвышаться над ними, как луна над землей и даже над небесами.
Люди говорили, что Ахмед - удачливый костоправ, что его дар от бога, но он-то знал, что если бы не отец, то ничего бы у него не получилось. Да он без отца просто не рискнул бы заняться врачеванием. Таков мир: вода не удерживается на возвышенности, а низменность не терпит пустоты, потому-то и скатывается вода, орошая поля. Даже в полдневный зной
ветер охладит тебя, если ты не побоишься пустить коня вскачь. Не вырастет пшеница, если ты ее не посеешь.
- Послушай, Ахмед,- неожиданно прервал размышления Шепако Анзаур,- ты назвал меня младшим братом, а мне кажется, что мы с тобою ровесники.
- Ты так считаешь?
- Ты моложе Устока на два года, я тоже на два. Усток говорит, что он родился во время большой черной оспы, а два года спустя появился перед восходом солнца и я. Мать говорила, что в тот год был очень хороший урожай арбузов. Вот в ту самую арбузную пору она меня и родила, доля моя вроде бы должна быть сладкой, а я пока этой сладости не видел.
Усток рассмеялся:
- То-то я гляжу, у тебя голова круглая, как анэ1. И большая, как добрый арбуз, а что сладости ты еще не видел, не горюй, успеешь всего попробовать. А главное, если нахлебаешься горького, то арбуз - даже кислый - покажется просто медовым.
Ахмед придержал коня:
- Вот как нехорошо получилось: я младше Устока, а еду посредине, как старший. Узнают об этом люди - позор. А все из-за тебя, Усток... Почему ты не занял своего места? Но я не сержусь на тебя. Давай становись посередине, а ты, Анзаур, слева.
Всадники тронулись. Изрытое оспой лицо Устока расплылось в добродушной улыбке:
- Признаться, Ахмед, мне подумалось, что твоя серая черкеска будет лучше смотреться в середине, поэтому я и уступил тебе старшинство. Да и Шеретлуков тебя лучше знает, чем меня. Ты заметил, как мы его ошарашили? Уж нас-то он не ждал, наверно, потом всю дорогу чертыхался.
- Не любит он меня и боится. Знает, что я не позволю себя унизить и сумею отстоять свое достоинство. А насчет черкески... О человеке часто судят по одежде, но старые люди говорят: умное слово легко может сорвать папаху с глупой головы, так что в другой раз меньше думай о моей красивой черкеске, ведь я из-за нее мог и честь потерять. Или я неправильно говорю, Анзаур? Скажи.
- Все правильно, младший брат. Не надо сердиться. - Вот и хорошо! - Ахмед рассмеялся и дал шенкеля своему скакуну.
Всадники перешли на легкую веселую рысь и замолчали.
'Анэ - круглый треногий столик.
Жара спала. С гор скатилась прохлада и радовала все живое. Уже совсем близко был лес, к нему-то, свернув на тропинку, направлялись всадники. Большое красное солнце коснулось вершины дальней горы, будто после долгого утомительного пути присело отдохнуть.
Путники спрыгнули с коней и затихли.
Они молились солнцу. Благодарили за хороший день и просили, чтобы завтрашний тоже был добр к ним. Пусть будут счастливы честные люди, пусть в их семьях рождаются счастливые дети...
Молились люди солнцу.
И все вокруг словно внимало их молитве - такая стояла тишина. Даже лошади замерли, будто понимали своих хозяев.
В горах темнота начинает властвовать над землей сразу же после захода солнца. Так было и сейчас: наступивший вечер начал быстро опускаться на холмы и долины, давая отдых всему, что трудилось днем. И когда конники вошли в лес, там уже было темно.
- Послушай, Анзаур, как поживают те девять братьев, на которых ты надеешься как на своих защитников? - спросил Ахмед.
- Живут с горем пополам. Копаются в земле, мокнут под дождями. Старший в прошлом году женился, уже родился мальчишка.
- Я знаю, что у Бидада есть сынишка. А Черим?.. Сабех?..
Анзаур горестно усмехнулся:
- Ты знаешь, у них на девятерых одна шапка. Кто идет на улицу, тот и надевает. Не сразу узнаешь, кто в этой шапке. Иногда встречаю их мать, Ляшину, и думаю, как она могла выходить такую ораву? Сколько надо иметь силы, терпения, любви? И никогда не пожалуется. Да еще такая веселая, радостная, будто не воз тяжелый волочит, а налегке идет...
- Но теперь ей немного полегче,- заметил Ахмед.- Старший-то уже отделился, должно быть, помогает матери.
- Е-о-ой! Какая от него помощь! Пустой человек, да еще и болтун. Говорит, что родовитые рождены ездить на иноходцах, тфокотли на кобылах, словно не от рук родовитых Абатовых погиб его отец. Еще мать побаивается, а то бы совсем продался Шеретлуковым. Мы должны, говорит, уважать родовитых, так повелел аллах.
- Вот тебе и старший из братьев! - возмутился Ахмед.- Чему же он младших научит? Гнуть и гнуть спину, пока
не подохнешь, забыть, что ты мужчина! С ума он сошел, что ли?
- Валлахи, не знаю. Может, потому он таким стал, что Наго подарил ему к свадьбе верхового коня?
- А что тут особенного? Это добрый старый обычай адыгов. Каждый должен помочь молодой семье стать на ноги. Старики говорят: "Помогая другим, помогаешь этим и себе". И еще говорят: "Если сделал кому-нибудь добро и потом требуешь благодарности, значит, открываешь двери беде". Ну, а как Мос? По-прежнему батрачит у Наго?
- Хороший парень. Он из братьев, по-моему, самый крепкий и порядочный. Сила в нем есть и гордость. Говорят, в отца пошел.
- Не пришлось мне отца увидеть, но тфокотли Абатовых до сих пор рассказывают, каким он был мужественным и честным человеком. Жалко, очень жалко, что такой достойный мужчина безвременно покинул этот мир. Да и семья теперь бедствует.
- Ничего, вырастут братья Хагуровы, станут мужчинами, как отец, как Мос, покажут себя обидчикам, тогда я не позавидую не только Абатовым, но и всем родовитым шапсугам,- сказал все время молчавший Усток.
- Хорошо, если братья Хагуровы будут дружны, стеной будут стоять, а то ведь Шеретлуковы хитры, как лисы, и коварны, как змеи,- заговорил Анзаур.- Вон что сделали с братьями Хутами: поссорили, и те живут теперь в Бастуке врагами. Вот тебе и родные братья! Да и у Хагуровых уже есть трещина, этот старший, Бидада, подпевает Наго...
В полночь всадники подъехали к Бастуку. Аул не уместился в неширокой горной долине, выплеснулся из нее на склон.
Светила яркая луна, и спавший аул был хорошо виден. Анзаур нашел взглядом свой дом:
- У меня не спят, светятся окна. Наверно, жена с больным парнишкой мается.
А мальчишка уже и не маялся особенно, не нуждался даже в сиделке. Кость срослась, и он хоть сегодня мог бы ходить по комнате, даже на улицу смог бы выйти, но мать не велит. Она смотрит за каждым движением сына, готова день и ночь сидеть у постели, подавать ему еду, питье. Измучилась за это время, но от своего не отступается. И все ругает Шеретлуковых, поносит их на чем свет стоит.
Ахмед стал осматривать больного. Недовольно качал головой, хмурился:
- Уж не слепой ли тебя лечил, парень? Как ты думаешь?
- Нет, не слепой,- серьезно ответил мальчик.- Он что-нибудь сделал плохо?
- Ему бы сподручнее работать в кузнице молотобойцем. Грохай себе и грохай, где кузнец укажет. И чем сильнее, тем лучше.
Мальчишке неловко, что из-за него приехал издалека этот человек, неприятно, что ругает костоправа. И тревожно: что же дальше? Не зря ведь за этим лекарем ездили. Как он будет поправлять ногу, чем станет ее лечить?
- Как тебя зовут, молодец? Может, мы с тобой тезки? - Ахмед погладил мальчишку по свежевыбритой голове.
- Мое имя - Натар. Тебя тоже так зовут? - удивился парнишка. Ему показалось, что гость немножко похож на волшебников, о которых рассказывается в сказках.
- Ах, какая жалость! - искренне воскликнул Ахмед.- Самую малость не совпали наши имена. Зовут меня Ахмедом из рода Шепако. Может, слышал?
- Нет. А он чем-нибудь знаменит, твой род?
- О да! Мы земледельцы. Пашем землю, сеем хлеб, растим скотину.
- Сами пасете скот и поле пашете? - насторожился Натар.
- О да! Никому не доверяем. Все делаем сами, делаем лучше всех.
- Тогда вы тфокотли,- разочаровался Натар.
- Конечно! Мы те, без которых не может обойтись ни родовитый, ни князь, ни даже заморский царь. Мы, тфокотли,- начало и конец всему. Запомни это, Натар, и гордись тем, что ты земледелец, а не родовитый бездельник. Ну, а теперь скажи: ты уже вставал, ходил немного по комнате?
- Я хочу походить, да мама не велит.
- Что ты, добрый человек, что ты! - забеспокоилась жена Анзаура Мерем.- Ему рано вставать, он может повредить себе.
- Успокойся, Мерем, раз уж мы здесь, ничего плохого не случится. Мальчик должен вырасти джигитом, и мы поможем ему. Завтра займемся, а сегодня всем спокойной ночи.
В кунацкой для мужчин уже собрали ужин.
Анзаур ждал, что Ахмед заговорит о сыне, о его ноге. Тревожился, но спросить не решался: может, ему надо еще раз посмотреть мальчика, подумать, как лечить ногу?
Хотя спать легли далеко за полночь, Шепако и Усток поднялись рано. Хозяева встали и того раньше. После завтрака Ахмед сказал Анзауру:
- Теперь займемся мальчиком. Мне кажется, я смогу поправить ногу. Обязательно поправлю, но это будет не просто и трудно... для мальчика. У меня к тебе просьба; пусть жена твоя уйдет из дома. Может, к соседям... Надо ей уйти, а тебе придется остаться. Без хозяина нам не обойтись. Убери с кровати всю постель. Положи хорошо пропаренную доску и подушку. Доска должна быть широкой и толстой. Во всю кровать. Остальное мы сделаем с Устоком сами. Еще одна просьба: приведи того, кто лечил Натара.
- Он уже здесь. Узнал, что приехал ты, и пришел. Пойду займусь кроватью и пришлю лекаря.
Вошел лекарь. Это был рослый, немного неуклюжий молодой парень со страдальческими глазами. "У лекарей часто бывают такие глаза",- подумал Ахмед.
- Да будет добрым ваш день! - несмело поздоровался парень.- Мне передали, что я тебе нужен, Ахмед. Вот и пришел. Ты мне что-то хотел сказать?..
- Садись, раз пришел.
- Нет, я постою.- Он остался у двери.
- Ты знаешь, что я хочу сделать с мальчиком?
- Если скажешь, буду знать,- немного смелее пробасил лекарь.- Я сделал все, что мог, да вот... не получилось. Даже у костоправов постарше меня иногда не получается, а мне-то всего двадцать. Научусь. Вот и ты поучишь. О тебе все говорят как о большом мастере.
- Я решил опять сломать Натару ногу,- несколько смутившись от похвалы, перебил его Ахмед.
Молодой костоправ вытаращил глаза:
- Я не слышал, чтобы кто-нибудь такое делал... Что по воле аллаха свершилось, то свершилось, и мы тут не вольны, но самим ломать... Лучше бы не трогать мальчишку, Ахмед!..
- Если ты так будешь рассуждать, из тебя никогда не выйдет хорошего костоправа. Аллах дал человеку разум и благословляет все доброе, что он может сделать с помощью своего разума. Аллах благословляет, а делает-то человек, и делать доброе дело очень трудно. Намного труднее, чем злое. Ты назвал меня мастером, сказал, что хочешь кое-чему поучиться. Я постараюсь научить тебя тому, чему учили меня мой отец и дед. Пойдешь со мной и будешь помогать.
- Нет. Я не выдержу этого. Не принуждай, Ахмед...
- Я тоже знаю, что такое боль! И своя и чужая. А чужую
иногда труднее перенести, чем свою. Именно поэтому мы с тобой должны пойти и помочь ребенку, если не хотим, чтобы его всю жизнь дразнили хромым Натаром!..
- А если то, что мы сделаем, обернется не добром, а злом? Что мы скажем ему потом?
Ахмед рассердился было на молодого костоправа, но тут же взял себя в руки, подумал, что от этого никому не станет легче, своей горячностью он может принести парню зло - ведь люди потом много лет будут говорить о нем: это тот, который испортил ногу Натару, а Ахмед Шепако поправил? И тогда хоть пропади, убегай на край света, в ауле не будет ему житья.
Шепако спросил:
- Как зовут тебя в ауле, брат мой?
- Шабаном Патарезовым.
- Забудем сегодня, Шабан, о худшем и будем надеяться на лучшее. Без надежды нечего браться за дело. Даже за самое легкое. Сердце говорит мне, что нас с тобой ждет удача. Двое таких джигитов да еще с помощью Устока - неужели мы не сделаем, что хотим? Вот и хозяин идет, наверно, Натара уже подготовили.
И они направились в комнату к мальчику.
Отец остановился у двери, а Ахмед с помощниками подошел к Натару, который уже лежал на голой доске и настороженно, в ожидании чего-то непонятного и страшного, смотрел в глаза Шепако, словно спрашивая: что ты хочешь сделать со мною, скажи, мне будет больно, скажи?
Ахмед засучил рукава, глядя себе под ноги, чтобы не встретиться глазами с Натаром...
Потом достал из кармана тряпицу, развернул ее - там был пучок травы. Подержал траву в кипятке, пока по комнате не пошел едкий запах, протянул ее Шабану.
- Возьми. Дай понюхать мальчику и сам понюхай... Шабан покраснел от обиды и стыда:
- Я мужчина, Ахмед. Зачем ты со мной так разговариваешь? Я дам понюхать только Натару.
Тем временем Усток заслонил собою Ахмеда, навалился на грудь мальчика, прижал к доске и...
Ни отец Натара, ни Шабан не успели ничего сообразить, как Ахмед Шепако быстрым, сильным и точным движением сломал Натару ногу в том месте, где она неправильно срослась. Раздался негромкий, глухой стон, затем тяжелый выдох: у Натара катились из глаз слезы и выступила капелька крови на прокушенной губе.
- Ты - настоящий мужчина,- сказал Ахмед Натару.- Молодец, мой мальчик, успокойся, теперь уже не будет больно, теперь будет все хорошо.
Шабан, бледный, с широко открытыми глазами, ошеломленно и вместе с тем восхищенно смотрел на Шепако.
III
Как разными путями по просторным долинам и тесным ущельям торопятся к морю малые и большие речки, так вот уже третий день стекаются подводы, всадники, пешие на летний базар в Пшаде, который раскинулся на побережье Черного моря. Спешат не только шапсуги. Если прислушаться к разговорам, услышишь и убыхскую речь, и абадзехскую, и бжедугскую, и темиргойскую, и бесленеевскую, и даже ногайскую. Для ногайцев, едущих с верховьев Кубани, черноморская земля чужая, неприветливая, и едут они по ней неуверенно, настороженно озираясь, как бы ожидая подвоха.
Чем уже становится долина, тем теснее в ней и конным и пешим, громче крики людей, скрип подвод, ржанье лошадей.
Речушке неуютно в теснине; спотыкаясь о валуны, ударяясь об утесы, она громко шумит и старается поскорее выскочить на простор. И хотя ее скоро поглотят седые морские волны, она радуется своей судьбе: разве плохо, вырвавшись из каменных объятий, погулять с ветром в обнимку по морским просторам!
Едва над дальними горами занялся бледный рассвет, двое всадников, спустившись по узкой крутой тропе, перешли вброд речку. По вспотевшим лошадям можно было догадаться, что путь этих всадников далек и непрост,- видно, торопились кого-то настичь, а может, сами уходили от преследования. У каждого из них было по пленнику. Пленники лежали перед всадниками в мешках и, казалось, были бездыханными - так измучила их дорога.
Конники перешли речку и двинулись вдоль берега, смешавшись с другими всадниками.
Вскоре взошло солнце, пригрело затылки и спины людей, а навстречу им подул ветерок - свежий, пахнувший морем, которое уже манило синевой.
- Макай! -позвал тот, что ехал впереди.
- Что, Мамруко?
- Все забываю тебя спросить,- ты же абадзех, живешь в горах, значит, должен знать, что это за камень. Вон тот, огромный, как копна сена. А на нем еще один, видишь, будто
крыша дома. И дыра прямо как вход в дом. Сам он таким получился или сделал его кто?
- У вас, у темиргойцев, нет камней-испэун1, потому ты и не знаешь. Это дом испа, карлика, о котором рассказывается в сказках.
- А-а, вот в чем дело! - воскликнул Макай.- Я о них немного слышал. Видать, бог не наделил этих самых испов ни ростом, ни силой. И как только они жили в таких домах?!
- Они в них не жили.
- Что же тогда?..
- Хоронили в них покойников.
- Так бы и сказал сразу... Слушай, Макай, и мы с тобой тоже маленькие люди, проживем маленькую короткую жизнь, а потом нам на могиле поставят камень. Зачем мне почести после смерти? Пока живешь, Макай, наслаждайся жизнью, а потом пусть у тебя на могиле хоть плачут, хоть танцуют.
- Тоже правильно, Мамруко. И все-таки хочется, чтобы и после смерти тебе оказали уважение. Хоть ты его и не почувствуешь, и на том свете оно никак не пригодится, сердце об этом болит. Почему так?
Мамруко только рассмеялся в ответ и махнул рукой,- мол, провались все пропадом,- а потом призадумался и серьезно сказал:
- Не хочу того света! Всего хочу здесь. Все говорят, говорят о том свете, а кто там был, кто его видел, кто может поручиться, что он есть? Эффенди только бородой трясет, а толком тоже ничего не скажет. Э, будем делать свое земное дело, это вернее...
С поздней осени прошлого года турецкие торговые суда редко приставали к побережью адыгской земли. Мертвый сезон, пусто на берегах, в прибрежных аулах: нет турецких судов, значит, нет и торговли, нет базаров. Правда, случалось, что и зимой приставал какой-нибудь парусник, но базара он не собирал. Ведь люди не знали, что он приплывет, да и товара у него немного. Что может привезти один парусник? А сегодня народ валил со всех концов - и с гор, и с равнины, и из далеких степей. Люди посматривали на корабли, стоявшие на якорях вблизи берега, на дальние, показавшиеся из-за горизонта паруса.
Горцы привезли товары, что скопились за целый год и ждут заморских купцов. Стоят вдоль берега повозки, гру-
1 И с п э у н - дольмен, погребальное сооружение из камней.
женные тюками овчин и шерстью, мешками пшеницы и бочками с маслом, медом, воском.
Уже много и народа и товара, но торги еще не начались, купцы пока присматриваются друг к другу, узнают цены - как бы не продешевить.
Ржут лошади, уставшие ждать.
Мычат, равнодушно жуют волы.
А молодежь, пока старшие заняты делами, веселится. Устроила скачки, стрельбу из пистолетов и винтовок по мишеням.
Тут и там снуют дельцы-посредники, предлагая, спрашивая.
Старики сидят в тени кустов и степенно беседуют. Велика адыгская земля, и каждому хочется знать, что случилось в ее пределах за прошлый год. Что нового? Справляются о своих старых знакомых - живы ли, здоровы? Кто с кем поссорился, кто помирился?
На полянке под развесистым деревом гремит бубен, играет музыка. Там затеяли пляску.
А в стороне от всех, на солнцепеке, сидят под охраной женщины, дети, мужчины, которых продадут туркам в рабство. Тоска, печаль, обреченность на их лицах. Будто и не светит солнце, не шумит, весело играя, морская волна.
Тут же, на берегу, и эффенди. Он уселся за анэ, на котором лежит коран. Рядом с эффенди с десяток мешков соли. Это пошлина, которую он взимает с заморских купцов. Когда закончится базар, соль развезут по аулам.
К берегу пристала шлюпка, груженная окованными сундуками. Ее встретили двое всадников и проводили хозяина к эффенди, который вежливо, с достоинством поздоровался по-турецки, а потом, держа перед собою коран в сафьяновом переплете, строго спросил:
- Нет ли на твоем судне товаров, которые запрещено ввозить в адыгскую землю?
- Нет у меня таких товаров.
- Клянись на коране.
- Клянусь кораном, клянусь аллахом всемогущим и милосердным, что ничего запретного на своем судне я не привез.
- Клянись, что среди вас нет людей, болеющих заразными болезнями!
- Клянусь! Все мои люди здоровы. Никаких дурных болезней на землю черкесов мы не привезли.
- Если так, добро пожаловать, дорогой гость.- Эффенди
' Так в прошлом называли адыгов.
положил коран на анэ, обнялся с гостем и пригласил его сесть рядом с собою на ковер.- Вижу, Дакташ, милостью аллаха ты жив, в добром здравии. Дела, похоже, идут успешно - новый парусник у тебя.
- Новый, новый, в трудах добываем хлеб наш.
- Какие новости, с позволения аллаха, на вашей стороне? Не случилось какой ли беды?
- Нет, благодаря аллаху, у нас все спокойно, все хорошо.
- А как поживает Хасан-Мурад? Что-то давно не показывался он в наших краях.
- И Хасан-Мурад в добром здравии и благополучии. Увидишь, если соскучился. Следом за мной идет его корабль. Думаю, к вечеру будет здесь.
Утром следующего дня началась торговля, шел обмен товарами - на базаре кипела жизнь.
Серые овчины, кожи и шерсть меняли на хром, сафьян, на толстые выделанные подошвы. Продавали масло и мед, пробуя на зуб золотые монеты заморской чеканки. Продавали пшеницу и покупали порох, ружья, пистолеты. Так было устроено на адыгской земле - без оружия не посеешь хлеб, не прокормишь детей, не обеспечишь спокойную старость отцам.
Люди продавали хлеб.
Люди продавали людей.
- Не плачь, брат мой,- успокаивал мальчишку, рукавом утиравшего слезы, молодой тфокотль.- Будем надеяться, что хозяин, купивший нас, не хуже того, который продал в чужую землю... Не надо плакать, лучше смотри на небо, на горы, чтобы они жили потом в нашей памяти. Старые люди говорят, память о родной земле очень помогает на чужбине. Не плачь, брат мой, смотри, как красива наша земля!
- Куда бы вас ни увезли, дети аллаха, всюду помните об отце своем изначальном, о господе нашем,- наставительно сказал эффенди, воздев очи к небу.- Поклоняйтесь господу, который сотворил вас и тех, кто был до вас, который сделал землю ковром для вас, а небо - прекрасным зданием, и низвел с неба воду, и напоил ею плоды, и дал вам пропитание...
Женщина, сидевшая рядом с плачущим мальчиком, воскликнула:
- Если бы аллах отнял у тебя сейчас язык, это было бы его самое лучшее дело! Дай нам спокойно попрощаться со своей родиной.
- Что ты, женщина, сказала? - не расслышал эффенди.
- Она сказала: заткнись! И не ерепенься - нам уже нечего терять, большего горя, чем принес нам Мамруко с помощью твоего аллаха, быть не может. А ты, Мамруко,- обратился молодой тфокотль к тому, кто продал его в рабство,- не забывай, что я обещал вернуться и посчитаться с тобой. Рука, которую ты перебил мне, к тому времени срастется и от ненависти к тебе станет сильнее, чем была... И ты, Макай, щенок мамруковский, тоже жди меня с заморскими "подарками".
Мамруко и Макай сделали вид, будто не слышат тфокотля, и пошли вдоль берега,- может, поглазеть, а может, и купить чего-нибудь, ведь теперь деньги у них были.
Мамруко увидел знакомого турецкого купца:
- Салам алейкум, Хасан-Мурад! Не узнаешь, что ли? Хасан-Мурад закончил отмеривать покупателю золотую
парчу, поднял глаза и обрадовано воскликнул:
- О, алейкум салам! А я думаю, кто это меня окликает, кому я понадобился? Рад тебя видеть, дорогой Мамруко. Как жив-здоров, что делаешь, чем пробавляешься? А Шеретлуковы? Все ли у них хорошо?
- Спасибо, Хасан-Мурад, на жизнь не жалуемся. И солнце над нами светит, и дожди не обходят наши поля. Шеретлуковы тоже живы-здоровы. У них большая радость.
- Али-Султан женился?
- Нет, ему еще рано. Они отвезли в Бжедугию своего воспитанника. Может, помнишь Алкеса?
- Как не помнить! Отца его, великого князя Кансава Хаджемукова, я знаю лучше, чем Наго Шеретлукова.
- Великий князь остался очень доволен воспитанием сына и всячески обласкал Наго, так что теперь, считай, Шеретлуковы возвысились, у них крепкая рука в Бжедугии, а это дорого стоит. К тому же Алкес любит Наго, считает вторым отцом и сделает для него все что понадобится - и словом, и делом, и саблей. Согласись, Хасан-Мурад, это немало, если подумать, что Алкес только еще входит в силу.
- Верно, верно. Я рад за Кансава.
- Послушай, если ты так хорошо знаешь великого князя, почему он не пригласил тебя на торжество?
- О! Если бы князь Кансав знал, что я здесь, он прислал бы за мной своих людей. Давно было торжество?
- Позавчера.
- О, совсем недавно. Хорошо, очень хорошо! - воскликнул Хасан-Мурад, что-то прикидывая.
- Ты, кажется, что-то придумал, а?
Хасан-Мурад ничего не ответил, только подмигнул - дескать, есть кое-что.
IV
Издавна адыги считали, что человека надо лечить не только снадобьями, но и радостью, весельем, которое передается больному и своей силой изгоняет хворь. Эти своеобразные увеселительные игры у постели больного адыги называли "чапщ". Здесь пели веселые песни, плясали, затевали разные игры, состязались в борьбе, ловкости, остроумии. Пели особую песню, в которой просили Тлепша', покровителя воинов, выковать больному крепкое здоровье, без которого мужчине никак нельзя.
Труднее всего справляться с недугом ночью, поэтому больше всего людей приходило вечером, и только с восходом солнца, когда свет окончательно побеждал мрак, больного можно было оставить,- теперь сон будет светлым, приятным, живительным.
Такой чапщ сегодня и в доме Анзаура Ахеджака. Весь день приходили и уходили люди. Мальчишек, друзей Натара, было столько, что они не умещались в комнате товарища и затевали веселые игры во дворе, шумели так, чтобы Натар слышал их,- пусть это поможет ему одолеть страдания.
Особенно много народу собралось к вечеру. И все больше старики, уважаемые в ауле мужи.
У дверей стояла наковальня с молотом. Каждый, кто переступал порог дома, должен был ударить по ней. Звоном этим отпугивали нечистую силу и призывали кузнеца Тлепша на помощь и как бы заранее благодарили его за добро.
Люди сидели и во дворе, и на веранде, и в гостиной, и у постели Натара. Под звон наковальни рассказывали разные истории. Вспоминали и бжедугов, и абадзехов, и самых дальних из адыгов: темиргойцев, бесленеевцев и кабардинцев. Вспоминали и о турецкой земле, о крымском хане. Потом заговорили о казаках, которые издавна селились на Тереке, а теперь вот оседают ближе к Кубани. Адыги называли их баткелями.
-' Слышно, новые станицы строят над самой Кубанью и Лабою. Не к добру это, не к добру. Похоже, опять урысы будут воевать с турками.
1 Т л е п ш - легендарный кузнец нартского эпоса.
2 Баткель - от украинского слова "батько". У р ы с - русский.
- Так и будет. Тут уж ничего не поделаешь: мы слишком маленькие люди, чтобы помешать этому.
Шабан, можно сказать, весь день простоял у дверного косяка, ни разу не присел: он тяжело переживал неудачу в лечении Натара. Ахмед понимал это и хотел как-то помочь парню. Несколько раз просил его сесть, но тот, не желая умалять своей вины, отказался.
- Послушай, Шабан,- снова обратился к парню Ахмед,- я прошу тебя, посиди немного рядом со мной.
- Спасибо, старший брат, я моложе других, постою.
- Правильно, моложе, но когда тебя просят старшие, надо уважать их просьбу! - рассердился Усток.- Целый день упрямишься. Верно ведь говорят: в ногах правды нет,- так что садись, а то и упасть можешь.
- Нет, старший брат, я не упаду, у меня очень крепкие ноги, они привыкли целый день стоять в кузнице у горна.
- Но тут же не кузница! - возразил кто-то из сидевших. Услышав.о кузнице, Ахмед Шепако вспомнил свои слова,
что лекарю, который лечил Натару ногу, только и работать молотобойцем в кузнице, а не людей врачевать. Вспомнил и испытал неловкость, будто еще раз обидел Шабана.
Теперь Ахмед посмотрел на парня иначе. Про себя отметил, что тот крепкого телосложения, крепко стоит на мускулистых ногах, настоящий кузнец. Черты лица крупные, губы толстые, длинные, мозолистые руки висят почти до колен. На короткой мощной шее круглая крупная голова. Уши похожи на подгорелые лепешки. Черная войлочная шапка на бритой голове едва держится, явно мала...
Облик такой, словно родился он молотобойцем. У природы, видно, не хватило времени хорошенько над ним поработать. Но именно это-то и нравилось Ахмеду: видимо, прямодушный и честный, можно на него положиться. "Будет, будет из него хороший костоправ, потому что глубоко переживает, ему сейчас больнее, чем Натару,- так и должно быть".
А наковальня все звенела и звенела, значит, приходили новые люди, приносили с собою радость, веселье, добротой своей души помогая мальчику. Что ж, может быть, потом, когда вырастет, и он поможет кому-нибудь из них землю от врагов защитить. Так по-разному люди смеются, плачут, едят, поют, ходят, любят и отвечают на любовь! И это так хорошо! Вот даже наковальня каждый раз говорит другим голосом, потому что у одного удар быстрый и легкий, у другого увесистый, у третьего переливчатый, какой-то трепетный, у четвертого словно застенчивый...
- Оказывается, ты кузнец, Шабан! - сказал Ахмед.
- Милостью Тлепша - кузнец, старший брат. Тебя это удивляет?
- Нет, я просто так,- уклонился Ахмед.
Но Шабан все-таки понял, почему Ахмед об этом спросил.
Немного погодя послышался его глуховатый бас:
- Вот какая беда может случиться с человеком, если он берется не за свое дело... Увидел я горе Ахеджаковых, увидел несчастного мальчика, и захотелось помочь им. Видел я, как отец лечил переломы, вправлял вывихи. Помогал ему несколько раз, а сам никогда не пробовал, не пришлось. И вот... Не надо было мне браться за лечение, да не устоял, уж очень жалко стало парнишку. И еще подумал: может, хоть как-то помогу ему? Ведь как знать, мог и умереть малыш. И пал бы позор на мою голову. Из-за глупой самоуверенности и жалостливого сердца.
Выслушал Ахмед кузнеца и укорил себя: "Вот и суди человека! Ведь Шабану важно было спасти парнишку, он и не думал о своей чести. Конечно, мальчик наверняка погиб бы, если б не кузнец. Случай этот будет добрым уроком". И чтобы хоть немного загладить свою вину, Ахмед обнял Шабана за плечо и громко, чтобы слышали все, сказал:
- Не слабое, а сильное у тебя сердце, брат мой, ты очень мужественный и добрый человек. Патарезовы могут гордиться тобою. Ты спас мальчика - это главное. Думаю, Ахеджаки тоже так считают. Ну, а теперь мы с тобой вместе доведем дело до конца. Верно я говорю или нет? - обратился Ахмед к Анзауру.
- Да, да, молодец Шабан... Когда случилась у нас эта беда, мы думали: к кому пойти, у кого искать помощи? Ты прав, Ахмед, если бы не Шабан, мальчик мог погибнуть. Начала бы пухнуть нога - и конец ему. И вот решили идти к Шабану. Патарезовы - люди основательные, мастеровые. Лучше кузнецов в Шапсугии, пожалуй, не найдешь. А отец Шабана еще и лекарем был. Наших отцов лечил. Подумали, что Шабан, может, чему-то научился у своего отца. Ну и попросили его.
- Нет, лучше я буду только кузнецом. Свое-то дело я знаю крепко,- буркнул Шабан.
- Конечно, конечно,- согласился Ахмед.- Быть настоящим мастером - это большое дело, но ведь и кузнецом ты стал не сразу, наверно, долго учился у своего отца.
- Учился, а как же!
- Вот видишь, значит, научишься и людей лечить. У тебя чуткое сердце...
Анзаур слушал Ахмеда и думал, что Шепако еще молод, а рассуждает будто пожилой, мудрый человек. Слава о нем идет по всей Шапсугии - и не только как о костоправе, много говорят о его мужестве, а качество это среди адыгов ценится выше всего. Трусость, малодушие скоры на ногу. Люди быстро распознают их, и чем больше людей о них знает, тем быстрее их бег, а мужество... О-о, как неторопливо и недоверчиво оно! Как долго и многократно пытает оно человека. А главное - мужество не верит слову, ему подай дело. Много надо свершить дел, чтобы люди наконец поверили, что человек воистину мужествен. Надо заметить, что мужеству всегда противостоит мужество. Испытывая свое мужество, Ахмед Шепако много раз встречался с мужественными людьми. Наго Шеретлуков силен, перед ним дрожит вся округа, да и шашкой, кинжалом он владеет не хуже других. И его сын Али-Султан - ловкий и сильный парень. Но однажды случилось так, что Ахмед один поскакал навстречу Наго и его сыну. Наверное, в его взгляде, в том, как он скакал, было столько силы и угрозы, что они, пришпорив коней, бросились наутек. Ахмед догнал Наго и отхлестал его плеткой по спине и плечам, а потом смотрел вслед и хохотал до слез... Об этом скоро узнали в Бастуке, и Наго поклялся памятью предков отомстить тфокотлю Ахмеду Шепако...
Вспомнив эту историю, Анзаур восхищенно посмотрел на Ахмеда и подумал о сыне, недаром сам Шепако приехал врачевать его, столько аульчан пришло! Все хотят, чтобы Натар выздоровел и стал мужчиной. И он станет: разве мальчик кричал от боли, когда Ахмед ломал ему ногу, разве был в его глазах страх? Нет, он вел себя достойно. Об этом говорили и Ахмед, и Шабан с Устоком. И другим рассказывали, это делает свои первые шаги мужество Натара...
Мужчины поднялись, Анзаур тоже встал, но в комнату к сыну не пошел. Гостей в комнате Натара осталось уже немного. На подоконнике горела и громко трещала жировая коптилка. Ее неяркий свет падал на бритую голову Натара, на бледное лицо. Лежал он на жестком топчане, только под головой была большая пуховая подушка.
Посередине комнаты с потолка свисал на шнурке большой цельдао. На табуретке стоял небольшой таз с водой. Каждый,
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |