В мыслях моих проходя по Вселенной, 7 страница

– Кому в России может понадобиться инженер-химик с таким специфи­ческим опытом, как у меня? Я не знаю ни производства, ни настоящей науки. Думаешь, я раньше не пытался уйти из полиции и куда-то устро­иться? Сколько раз пытался! Всё без толку.

На эту тему мне совсем не хотелось говорить. Самолюбие не позволя­ло рассказать Беннету, каких унижений я натерпелся в поисках нового места. Я рассылал десятки своих резюме в самые различные фирмы, част­ные и государственные, российские и иностранные. Я бился неделями над составлением каждого такого коротенького послания, несчетно переправ­лял и оценивал каждое слово, каждую запятую, даже размер шрифта, пы­таясь предугадать, как они будут восприняты при беглом прочтении тем или иным адресатом. И лишь в единичных случаях эти адресаты вообще снисходили до того, чтобы удостоить меня небрежным отказом. Большин­ство отвечало презрительным молчанием. Когда же я пытался предложить свои услуги какому-то работодателю, явившись к нему собственной пер­соной, меня обычно прогоняли с порога.

Я понимал: меня отвергают не только из-за недостатка образования или опыта. Везде сложились свои кланы, и я, одиночка, ни к кому не прибившийся за всю жизнь, теперь, будь хоть трижды бессмертным, про­сто не мог никуда втиснуться, чтобы заново начать карьеру.

Правда, черную работу, за гроши, при желании можно было найти и в восьмидесятые годы XXI века. Но даже в своем отчаянном положении, за­гнанный в угол, я почему-то всё равно надеялся, что сумею этого по­следнего падения избежать. По сути, надеялся на чудо.

– А чего бы ты хотел? – спросил Беннет. – Какое занятие тебе по душе?

Я задумался:

– Не знаю. Конечно, я размышлял об этом... Только не смейся. Может быть, больше всего я хотел бы устроиться гувернером к какому-нибудь толковому мальчишке. В богатых семьях сейчас модно брать гувернеров. Должно быть, во мне говорят нерастраченные отцовские чувства, со сво­им-то собственным сыном я давно потерял всякую связь. Я бы всюду хо­дил с этим мальчишкой, обо всем ему рассказывал... Так было и с моим дедом: у него тоже не сложились отношения с сыном, моим отцом, и он всё передавал помимо него, прямо мне.

– Но, Вит! Такой человек, как ты, и в роли гувернера!

– Какой бы я ни был, в гувернеры мне тоже, скорее всего, не устро­иться.

– Почему?

– Слишком мало детей. Совсем мало. Когда в России вводили генную профилактику, боялись, что будет перенаселение, хотели даже принять закон об ограничении рождаемости. В стране жили тогда восемьдесят шесть миллионов. А за четверть века, без всяких законов, добавилось только пять с половиной, и это при такой низкой смертности.

– Я понимаю, Вит, понимаю, – сказал Беннет. – Но всё равно, я те­бе пошлю благодарность. И с работой для тебя мы что-нибудь придумаем, вот увидишь!

А несколько месяцев спустя, в ноябре 2084-го, его "что-нибудь при­думаем" отозвалось коротенькой заметкой Петроградского информационно­го агентства, которая появилась в нескольких городских интернет-газе­тах и даже в одной бумажной – "Невском обозревателе". Эту единствен­ную за всю жизнь газетную заметку о себе я помню наизусть:

"В нашем городе, наряду с несколькими другими крупнейшими городами Росконфедерации, организуется представительство "In­formation and Investigation Service UN" – "Службы информации и расследований ООН", своего рода международной разведки, кото­рая действует исключительно открытыми методами в интересах все­го мирового сообщества.

Петроградское представительство возглавит Виталий А. Фомин (КВ – 64), один из опытнейших криминалистов России. Он прослу­жил более тридцати лет в научно-техническом отделе Петроград­ского полицейского управления, а совсем недавно блестяще заре­комендовал себя во время командировки в лагеря ООН для подопеч­ных жителей африканского континента.

В руководстве Петропола нам заявили, что с большим сожале­нием отпускают столь ценного сотрудника, но, понимая всю важ­ность его новой миссии, с готовностью идут навстречу и досрочно оформляют В.А.Фомину выход на пенсию по календарному возрасту.

Что ж, порадуемся тому, что наши петроградцы оказываются людьми столь заметными и необходимыми даже в масштабах всемир­ных организаций. И пожелаем г-ну Фомину успехов на его новом ответственном поприще".

7.

То утро вторника 19 ноября 2085 года, мое обыкновенное рабочее ут­ро, казалось, не предвещало ничего неожиданного. Без десяти девять я был в квартирке-офисе. До одиннадцати смотрел на большом и малом компьютерах, сразу на нескольких каналах, новости – мировые, московс­кие, петроградские, регионов Росконфедерации (всюду будничная рутина, ни крупных катастроф, ни громких скандалов). Потом хотел взяться за газеты, да поленился. Некоторое время раздумывал, чего мне больше хо­чется – кофе или пива? Решил отказаться от кофе: я почувствовал жела­ние поспать и взбадриваться было ни к чему.

Выпил баночку пива, выкурил сигарету, и только прилег вздремнуть в маленькой комнате, как резко запиликал сигнал Интернет-вызова. Я ми­гом поднялся с дивана. Первая мысль: Служба опять вызывает российских сотрудников на конференцию. Покажут (конечно, в записи, в Нью-Йорке сейчас глубокая ночь) выступление Залински, начальника нашего депар­тамента, с очередными инструкциями.

Но, подскочив к большому компьютеру, я с изумлением увидел почти сплошь темный экран, где не высветился номер вызывающего абонента. Зато в правом нижнем углу пульсировала, то опадая, то раздуваясь так, что казалось, вот-вот лопнет и брызнет искрами, лежащая огненная восьмерка.

С каждой секундой компьютер взвизгивал всё громче, а я стоял перед ним в растерянности, пока наконец не вспомнил, отчаянным усилием не вытолкнул из памяти параграф инструкции, который никогда не принимал всерьез: горизонтальная восьмерка, символ бесконечности, означает, что вызов идет по специальному шифрканалу Службы, защищенному от пе­рехвата. Да что такое творится?!

Я не сообразил, что прежде всего надо убавить громкость, и к тому моменту, когда ухитрился вспомнить код, необходимый для подключения к шифрканалу, компьютер заливался так пронзительно, что его могли услы­шать сквозь тонкие стены в соседних квартирках-офисах. Секретность у нас получалась хоть куда.

С нажимом последней клавиши кода визг оборвался, и, выступив из вспыхнувшего голографического экрана, со мной носом к носу оказал­ся... Беннет. Вот уж кого я сейчас ожидал увидеть меньше всего. По­следний раз он вызывал меня почти год назад, – разумеется, по обыч­ному каналу, – чтобы поздравить с Рождеством (своим, западным). То­гда мы болтали о пустяках. Он немало потешался над тем, что у нас, в России, новый год встречают дважды, а Рождество отмечают посередине: "Целых две недели праздников! Смотри, не спейся, Вит!"

Сейчас он тоже начал в шутливом тоне:

– Хэлло, Вит! Давненько тебя не вызывал, всё дела, дела. Но ты мог бы и сам вспомнить старого приятеля. Почему ты мне не звонил?

– По той же причине. Боялся помешать твоим делам.

Беннет засмеялся:

– Ну, хорошо. Так я тебя поздравляю, Вит!

– С чем? – в первый момент я почему-то опять подумал о Рождестве. Но даже до католического оставалось еще больше месяца.

– Черт возьми, да сегодня ровно год, как ты работаешь в нашей Слу­жбе! Неужели позабыл?

– Да как-то закрутился. Тоже, знаешь, дела.

Беннет сочувственно кивнул:

– Я понимаю... А как ты поживаешь, Вит? Не женился в очередной раз?

– Ищу невесту.

– И когда будет результат поиска?

– Пока что меня устраивает процесс.

Я старался подладиться под его тон, хотя по-прежнему не понимал, что происходит: мы обменивались шуточками по спецканалу, которым раз­решалось пользоваться только в исключительных случаях, вроде падения астероида, и каждая секунда нашего трепа стоила Службе сумасшедших денег.

– А как там у вас, в Петрограде, с преступностью? По улицам-то хоть можно спокойно ходить?

– Да какая сейчас преступность, так, по мелочам, – ответил я, и на всякий случай поспешно добавил: – Я обо всем пишу в своих отчетах!

– Не сомневаюсь, – улыбнулся Беннет. – Ну, а всякие чрезвычайные происшествия, катастрофы?

Я лихорадочно напрягал память:

– Тоже как будто ничего особенного. Позавчера был один сильный по­жар, но оказалось...

– Вит! – перебил он меня. – Что там за история с двумя парнями, которые на своей машине влетели в речку? Ты слышал об этом?

Конечно, я слышал. На фоне вялой петроградской жизни такие собы­тия были яркими вспышками, и пресса их мусолила подолгу. Две недели назад, 5 ноября 2085 года, при странных обстоятельствах погибли двое мужчин, КВ – сорок восемь и тридцать пять, оба – сотрудники известной фирмы "ДИГО". Поздним вечером на набережной, недалеко от Речного вок­зала, они разогнались на своей машине до скорости чуть не двести ки­лометров в час, а затем водитель резко вывернул руль и направил маши­ну прямо в Неву. Пробив, как снаряд, решетку ограждения, машина ухну­ла в реку.

Расследование ни к чему не пришло. Поведение погибших, как его удалось восстановить, казалось абсурдным. Сидевший за рулем Илья Жи­ляков, старший из двоих, за несколько минут до катастрофы не только отключил автонавигатор и перешел на ручное управление, но и выключил систему безопасности. Поэтому даже передние надувные подушки не выст­релили в момент удара о решетку, и оба несчастных погибли в тот же миг, обоим раздавило грудные клетки. Поэтому же в воде не закрылись воздухозаборники кондиционеров, и салон машины затопило.

Но если Жиляков вел себя как безумец, то его младший напарник, Александр Самсонов, явно не пытался ему помешать и вообще никак не реагировал на происходящее. Он преспокойно сидел рядом, пристегнутый к своему креслу, когда Жиляков разгонял машину и посылал ее на огра­ждение набережной. В крови у обоих не нашли никаких наркотиков, толь­ко незначительные следы алкоголя.

Первой версией было, конечно, самоубийство. Но кто теперь кончает с собой таким варварским способом? В наши бессмертные времена само­убийства не редкость, только для этого давно придуманы более изящные методы. Фармацевтические компании даже выпускают специальные таблет­ки, – конечно, совершенно невинные, успокоительные, снотворные, – но все прекрасно знают, сколько их надо принять, чтобы легко и без муче­ний разделаться со своим бессмертием. В Думе несколько лет крутился закон о запрете их свободной продажи, но дело ничем не кончилось.

И потом, самоубийство не совершают вдвоем. Так поступают только любовные пары, хотя бы и гомосексуальные, а погибшие не были гомосек­суалистами, уж эту тему газеты облизали, как конфетку. И тот, и дру­гой оказались вполне нормальными мужчинами. У старшего, Жилякова, да­же остались жена и маленькая дочь.

В общем, помусолив сенсацию несколько дней, журналисты (и следст­вие) сошлись на том, что водитель, вероятно, внезапно сошел с ума, – случай редчайший, но не сверхъестественный, – а его напарник в это время попросту спал.

– Мне известно только то, что было в газетах, – осторожно сказал я. – И потом...

– Витали! – Беннет перебил меня. – Ты работаешь в Службе целый год. Я думаю, ты успел отдохнуть? И подкормиться?

Я промолчал. Мне стало немного не по себе. Словно от страха, похо­лодело в желудке. Хотя в тот момент я ничего не боялся, я просто не понимал, что происходит.

– Витали! Мы всё-таки – Служба расследований. Мне кажется, для те­бя настало время оправдать нашу вывеску и отработать свое жалованье. Ты понимаешь меня?

– Пока нет.

– Витали, – сказал Беннет, – нужно, чтобы ты взялся за расследова­ние этого дела.

– Какого?

– Черт побери, да с машиной, улетевшей в речку! Ты должен точно выяснить, кто прикончил этих ребят, за что и каким способом. Теперь понятно?

– И когда начинать? – спросил я нелепо. Голова у меня всё еще шла кругом.

– Прямо сейчас! – отрезал Беннет. – Или у тебя сегодня выходной? Докладывать будешь лично мне, ежедневно, в любое время суток, по шифрканалу. Если пойдет интересный улов, можешь звонить хоть каждый час.

В бедной моей голове всё понемногу начало выстраиваться. И я задал вопрос, пока еще не самый главный:

– Почему – докладывать тебе? Ты ведь заведуешь в Службе африкан­ским департаментом. Российскими делами командует Залински.

Он усмехнулся:

– Считай, что меня понизили. Интриги бывают не только у ваших, но и у наших бюрократов.

Тогда я задал следующий вопрос:

– А ты уверен, что я справлюсь? Конечно, я тридцать лет прослужил в полиции, я принимал участие в десятках расследований, но всегда – как эксперт, сидя в лаборатории, за приборами. Самостоятельное рас­следование я не вел ни разу в жизни.

– Мы знаем, что ты не профессиональный сыщик, – спокойно ответил Беннет. – Но у тебя есть другое бесценное качество: ты – надежный па­рень. И в наших глазах это перевешивает и твое неумение, – он добро­душно улыбнулся, – и даже твою лень.

Я промолчал.

– Вит! – сказал он. – Я хочу, чтобы ты, наконец, понял: это при­каз, его надо выполнять!

И тогда я задал главный вопрос:

– Послушай, но мы же не полиция какого-то государства. Мы даже не Интерпол. Мы – спецслужба ООН, всей ООН! Почему это вдруг мы решили заняться таким пустяковым случаем? Или ты считаешь, что тех двоих прихлопнули инопланетяне?

Он даже не улыбнулся:

– Мы получили кое-какие сигналы. Похоже, дело как раз в нашей ком­петенции. А что касается инопланетян, они здесь ни при чем. К сожале­нию.

– Почему – к сожалению? – изумился я.

– Мне кажется, – ответил Беннет, – разобраться с инопланетянами было бы легче.

– Хорошо, – сказал я, – раз ты вгоняешь меня в какую-то авантюру, я для начала должен знать всё, что вам об этом известно. Рассказывай!

Беннет поморщился:

– Не стоит. Те обрывки сведений, что у нас есть, выглядят полным бредом. И я не хочу тебя заранее на что-то настраивать. Давай, ищи. А мы будем сравнивать твою добычу с тем, что уже имеем.

Я попытался возразить, но он повторил:

– Это приказ, Вит! – И спросил озабоченно: – А сколько у тебя де­нег?

Все мои деньги были на карманном компьютере. Я полез в пиджак, ви­севший на стуле, вытащил "карманник" и набрал проверку баланса. На экранчике загорелись цифры: 5472/1520, мой капитал в рублях и долла­рах. На эти деньги я рассчитывал прожить оставшуюся до получки неде­лю.

– У меня полторы тысячи, – сообщил я.

Беннет кивнул:

– Мы сейчас же переводим тебе на "карманник" пятьдесят тысяч дол­ларов.

– Сколько?! – переспросил я. Цифра показалась мне громадной.

Беннет истолковал мое восклицание по-своему:

– Конечно, немного. Но осторожность не мешает. Деньги на "карман­нике" – почти то же, что наличные в старое время. Наши предки говори­ли: "Когда монеты в карманах звенят при ходьбе, это привлекает ненуж­ное внимание". Тем более, если возникнут недоразумения с вашей рус­ской полицией и она вздумает слегка тебя потрясти, лучше не давать ей повод для лишних вопросов. Отчего с тобой большая сумма, и всё такое прочее... Но ты не стесняйся в расходах. Сколько бы ты ни потратил, мы автоматически будем пополнять твой баланс до пятидесяти тысяч. Непрерывно. Ты понял, Вит? А если понадобится сразу истратить больше, тебе стоит только позвонить.

Голографический Беннет исчез, экран компьютера погас, и только на "карманнике" в моих руках светилась надпись: РУБ/ДОЛЛ = 185472/51520, подтверждая, что наш разговор мне не приснился.

Я совершенно не представлял, что мне делать. Ни одной мысли о том, с какой стороны хотя бы подступиться к проблеме, не приходило в голо­ву. Как бы ни подшучивал надо мною Беннет, он всё равно преувеличивал мой опыт и мои способности. А я-то знал себе цену. Да, когда-то я участвовал в некоторых расследованиях, но в какой роли? В научно-тех­ническом отделе полицейского управления существует строгая специали­зация. Я занимался исключительно химическими анализами с целью об­наружения ядовитых веществ, когда следствие подозревало умышленное отравление.

В начале своей службы я, бывало, сам выезжал с оперативной брига­дой на место происшествия, чтобы взять пробы для исследований. Мы с нашим полицейским врачом, Гошей Завлиным, часто спорили над очередным покойником: отравление это или нет, а если отравление, то – несчаст­ный случай или бедняге помогли. Потом меня перестали брать на выезды, пробы отбирали другие и приносили в лабораторию. А в последние годы и такой работы мне почти не доставалось: отравители в России, похоже, перевелись.

Гоша Завлин, который тоже всё чаще сидел без дела, в конце кон­цов уволился из полиции и открыл частную травматологическую клинику где-то в Приозерске. Я же никуда уйти не сумел, а на своем месте вы­думывать себе занятие так и не научился, за что пользовался заслужен­ной нелюбовью начальства.

Итак, ни малейшего розыскного опыта я не имел, а надеяться мог то­лько сам на себя. Формально все ведомства на всей территории Роскон­федерации (в просторечии – Роскони) обязаны были оказывать мне, пред­ставителю Службы ООН, содействие. Но я прекрасно знал, что помогать мне никто не станет.

В чувствах России к Западу приливы чередуются с отливами, и только за последние полвека сменились несколько циклов. Сразу после того, как ушло со сцены Правительство национального возрождения, у нас был прилив симпатий ко всему западному. Этот прилив совпал с Контрацеп­тивной войной, в ходе которой Россия оказалась под крылом Запада и, не воюя сама, избавилась от угрозы с Юга. Потом был отлив: мы сочли, что Запад, победив наших общих врагов, слишком зазнался. Потом – на­катил новый прилив, он совпал с включением России в зону генной меди­цины, когда полученное бессмертие воспринималось, как дар Запада и окончательное слияние с ним.

Но теперь, в середине восьмидесятых, как раз была пора очередного отлива, если не самая низшая точка. Я знал: если я предъявлю свои полномочия любому российскому чиновнику или полицейскому, те – самое большее – запросят для проверки базу данных МВД или МИД, убедятся, что перед ними не самозванец, вот и всё. Интерполовцу они еще могли бы пособить, но помогать сотруднику ООН, которая давно воспринимается как символ власти Запада над миром, никто не будет. Больше того: сво­ему, русскому, который служит западникам, постараются еще и напакос­тить. Беннет, как видно, это хорошо представлял, раз опасался недора­зумений с российской полицией.

Противное чувство, вызывавшее пустоту в груди и холод в желудке, не оставляло меня, и это всё-таки был страх. Я знал Беннета: он мог производить впечатление болтуна, однако даром не говорил ни единого слова. И если уж он сказал, что тех двоих "прикончили", значит, мне предстояло расследовать самое жестокое из всех возможных в бессмерт­ном обществе преступлений – умышленное убийство. Да такое незауряд­ное, что оно получило международный резонанс и привлекло внимание на­шей Службы.

Я не понимал, почему в таком случае к делу не подключили Интерпол, имевший всё необходимое – базы данных, связи, агентурные сети. Однако Беннет не пожелал ответить на этот вопрос, молчание Беннета несло не меньший смысл, чем его слова, и, значит, мне суждено было работать в одиночку. А поскольку, по уставу нашей Службы, мы, в отличие от того же Интерпола, имели право действовать только открытыми методами, я с первых шагов расследования должен был оказаться на виду у неведомых мне, беспощадных преступников.

До сих пор я не то, чтобы не считал себя трусом, но как-то не за­думывался над проблемой собственной храбрости. А те ситуации, которые я сейчас припоминал, скорее говорили в мою пользу. Однажды, неудачно приземлившись на своем дельтаплане, я сломал ногу, да так, что от боли потерял сознание. А через месяц – уже летал снова. И хоть моя специальность – органический анализ – как будто не предполагает ника­кого героизма, в нашей полицейской лаборатории мне приходилось иметь дело с образцами сильнейших нервно-паралитических ядов, настолько убийственных, что невидимая капелька величиной с пылинку, случайно втянутая с дыханием или попавшая на кожу, могла вызвать мгновенную смерть. И я работал с этими жуткими веществами, хотя и с необходимой осторожностью, но вполне спокойно. Работал, не испытывая не только страха, но даже волнения, отлично при том сознавая, что любой разрыв защитной перчатки или неисправность дыхательной маски могут стоить мне жизни.

Но в том-то и дело, что в тех, прежних испытаниях я был один, сам по себе, ни от кого не зависел. Мне угрожали только стихия и слепая случайность. Теперь же опасность была одушевленной, угроза исходила от других людей. И жизнь моя зависела от того, с какой ловкостью я вступлю в отношения с ними, с какой быстротой проникну в их психоло­гию. А я никогда не умел ни того, ни другого. Поэтому давно уже чув­ствовал себя комфортно только в одиночестве. Поэтому сейчас мне было страшно.

И всё-таки я знал, что не смогу отказаться от задания. Не только из-за денег, которые рисковал потерять вместе с работой в Службе. Ви­ной всему был мой дурацкий характер. Я ни за что не согласился бы об­наружить свою неспособность – тем более, слабость – перед другим че­ловеком, хотя бы и перед Беннетом.

Что мне пригодилось бы, так это оружие. Но где его взять? Я мог только с грустью вспомнить пистолет с компьютерным прицелом, который носил в африканской командировке и там же сдал перед возвращением улыбчивому лейтенанту Уайтмэну. В мире бессмертных оружие было на­прочь исключено из обихода, владение им считалось тягчайшим преступ­лением. За хранение какого-нибудь старого пистолета можно было схло­потать десяток лет тюрьмы. Даже охотникам в их обществах ружья выда­вали только на считанные часы, в момент охоты, контролируя каждый па­трон и каждый выстрел. В личном пользовании запрещалось иметь даже баллончик с шок-газом.

Немного подумав, я распахнул дверцы книжного шкафа, где на полках стояли бумажные книги, оставшиеся от деда Виталия, а в ящиках нижнего отделения хранилось кое-что из памятных мне вещей – дедовых и моих собственных. Я выдвинул один из ящиков, достал тяжелую деревянную шкатулку и поднял крышку. Там, внутри, полуутопали в зеленом войлоке поблескивающий вороненой сталью револьвер и шесть латунных патронов, углубление для седьмого патрона пустовало. Это была любимая игрушка моего детства – копия револьвера "наган", служившего когда-то в рус­ской императорской, а потом и в советской армиях. Копия абсолютно точная – по весу, размерам, по мельчайшим подробностям, вплоть до на­резов в стволе, – но, конечно, не стреляющая.

Подобные макеты боевого оружия были в моде в самом начале нынешне­го века. Дед, тогда уже немолодой, прельстился на эту, в сущности, безделушку и купил ее, потому что с таким наганом воевал во Вторую Мировую его отец, мой прадед, Андрей Моисеевич Фомин. Он был артилле­рийским офицером. Сначала отступал со своими гаубицами до самых пред­горий Кавказа, потом долго шел на запад, до самых предместий Берлина, прокладывая огневым валом дорогу пехоте. А в блокадном Ленинграде ждала его невеста, моя прабабушка, высохшая от голода, как сухая тра­винка, кареглазая красавица Альфия. И дождалась, выжила, единственная из всей своей большой татарской семьи.

Я помню, как мне, маленькому, нравились и этот "наган", и патро­ны – гладкие желтые цилиндрики, в которых прятались тупоносые, как бочоночки, пули. Я спрашивал деда:

– А по-настоящему из него можно выстрелить?

– Конечно, нет. Сталь-то не оружейная, мягкая. Его от выстрела разорвет.

Дед запрещал мне показывать "наган" моим приятелям, потому что в годы правления ПНВ в России вместе с боевым и газовым оружием запре­тили и такие, чересчур натуральные игрушки. А теперь они были основа­тельно забыты.

Я взял "наган", откинул защелку барабана и, проворачивая его, вставил в гнезда один за другим шесть патронов. Потом закрыл защелку. Седьмое гнездо осталось незаряженным. Я прекрасно помнил, куда делся седьмой патрон. Я сам, девятилетний, отыскав среди инструментов деда настольные тисочки и пилку для металла, распилил этот патрон пополам: мне было интересно, что там, внутри, насыпано вместо пороха – опилки, песок? Но из распавшегося надвое латунного цилиндрика не высыпалось ничего, пуля-бочоночек была запрессована в пустую гильзу. Потом я долго боялся, что дед заметит пропажу патрона, однако дед, на мое счастье, ничего не заметил.

Я взвел курок, прицелился в экран компьютера и нажал на спусковой крючок. Курок щелкнул так сильно и звонко, "наган" так содрогнулся в моей руке, что это, пожалуй, в самом деле напоминало выстрел. Я ре­шил взять "наган" с собой. Чем черт не шутит, возможно, удастся при случае напугать какого-нибудь простофилю. А попадусь полицейским, су­мею выкрутиться – игрушка, мол, сувенир. И ничего другого полканы не докажут.

Что еще могло бы мне пригодиться в качестве оружия? Я порылся в ящике и вытащил старый, тоже доставшийся от деда, портсигар с облуп­ленной никелировкой. В нем лежали спрятанные мною когда-то пять сига­рет. На первый взгляд – самые обычные сигареты марки "Ява", такие вы­пускались полвека назад, когда я только начинал курить, и выпускаются по сей день. Однако табаком из портсигара не пахло: мои сигареты были вместо табака набиты составом, выделяющим при горении слезоточивый газ. А в фильтрах у них помещались миниатюрные электрозапалы, дейст­вующие от радиосигнала.

Тридцать лет назад, когда я только поступил на работу в полицию, спецсредства, вроде этих сигарет, мы сами делали в нашей лаборатории. По расчетам, нескольких пачек, подброшенных агентами, должно было хватить для создания легкой паники на собрании каких-нибудь радика­лов. Поскольку политические радикалы перевелись в России еще раньше, чем убийцы-отравители, использовать хитрые сигареты по прямому назна­чению не пришлось. Зато молодые сотрудники Петропола тогда набалова­лись ими достаточно. Слезоточивую сигарету подкладывали в пепельницу в кабинете приятеля и подавали из коридора сигнал. Дело кончалось громкими матерными криками жертвы и запущенным на полную мощь конди­ционером: действие одной сигареты, даже в небольшой комнате, было не­велико.

В те давние времена, сам не знаю зачем, я притащил пяток этих си­гарет домой. Сейчас я разложил их на столе, взял пинцет, расковырял фильтры, вытащил давно разрядившиеся микробатарейки, вставил новые и, как мог, поправил фильтры. Достал пачку настоящих сигарет, вытряхнул с одной стороны несколько штук и положил на их место слезоточивые. Мне представлялась сцена в духе старых кинобоевиков: я убегаю от пре­следования темным коридором или тоннелем. Если бросить за собой пач­ку и запалить слезоточивые сигареты сигналом с "карманника", возмож­но, погоня хоть немного замешкается. Больше вооружаться мне было не­чем.

Еще раз, внимательно, я просмотрел на компьютере всё, что сумел отыскать о происшествии у Речного вокзала. Долго разглядывал фотогра­фии тех двоих: водителя Жилякова Ильи Юльевича и его спутника Самсо­нова Александра Львовича. Сначала – фотографии живых. Как-то эти ре­бята мне не приглянулись, рожи у обоих были на редкость противные, самодовольные и тупые. Впрочем, на посмертных снимках, с полуоткрыты­ми мертвыми глазами и ощеренными окровавленными ртами, они понрави­лись мне еще меньше.

Потом я заново пробежал информацию о чрезвычайных происшествиях в Роскони и в мире за последние несколько месяцев, отчеты нашего МВД и сводки Интерпола. Вот здесь картинка складывалась хоть куда. Каза­лось, бессмертное общество благоденствовало. Хватало, конечно, все­возможных катастроф, несчастных случаев, бытовых трагедий, вроде убийств из ревности. Объявлялся время от времени какой-нибудь сексу­альный маньяк или садист, успевавший прежде, чем его поймают, хоро­шенько напугать мирных обывателей. Но преступность настоящая, профес­сиональная деградировала до полного ничтожества. Она как будто вся исчерпывалась мелкими хищениями, да невеликими финансовыми аферами, не нанося ущерба стабильности и процветанию. Можно было подумать, и впрямь наступил конец истории.

Я прекрасно знал, что идилличность этого пейзажа слегка преувели­чена. Одно дело обозревать его со стороны, из надежного укрытия, та­кого, как ооновская служба с твердым окладом, и совсем другое – само­му вариться в кипении будней. Я не мог забыть своих поисков работы и перенесенных унижений. Я понимал: продление биологического существо­вания отнюдь не добавило людям доброжелательности. Думаю, что и мои нынешние знакомые, мелкие предприниматели, снимавшие под офисы сосед­ние квартиры в пятиэтажке и раскланивавшиеся со мной на лестнице, вмиг изменили бы выражение своих физиономий с дружелюбного на камен­ное, если бы в один далеко не прекрасный день я обратился к ним с просьбой о помощи.

Правда, и в самом отчаянном положении, гонимый с полицейской служ­бы, с презрением отвергаемый везде, где пытался предлагать свои услу­ги, я продолжал надеяться на чудо. И это чудо, в конце концов, яви­лось ко мне в облике Беннета. Вот только самоуверенности мне оно не прибавило и прежние душевные раны не исцелило. Я же понимал, что мне случайно повезло.

Однако я отвлекся от расследования. Сейчас мне нужно было думать не о собственных обидах и не о социальных проблемах современного об­щества, а только о криминальном его состоянии. И вот здесь, действи­тельно, не просматривалось ни малейших следов деятельности преступных организаций, способных на умышленное убийство, такое, какое у нас, в полицейском управлении, называлось когда-то "заказным" или "деловым".

Дата добавления: 2015-09-29