«нанороботами проникните мне в тело и расспросите молекулы моих ДНК,
почему так хочется иногда мне нырнуть в асфальт или пожрать стекла.
Если не ответят те, то, так и быть, проведу вас на заброшенный склад
своих снов на край ночи – там вы все поймете, когда увидите этот зависший закат»
Я часто думал о самоубийстве, ведь та жизнь, которой я жил, невозможна. Постоянные перебежки, нет то еды, то денег, то ты убил и надо мотать ноги. Я уставал, каждый день был словно последний. Я засыпал только с мыслями о смерти, я же, правда, думал, что завтра, вот завтра, обязательно покончу с собой. Но этого не происходило. Я не знаю, почему. Наверное, потому что я напивался как свинья, чтобы запить эти мысли, запить горе и все свои мысли, которые причиняли одну только боль. А эта боль всегда превращалась в физическую. Это было невыносимо. Ты чувствуешь ее под кожей. Эта ненависть, жажда мести, она прямо зудела у меня под кожей. Хотелось резать вены, чтобы это наконец-то ушло, грызть бетон, потому что скрип зубов доставал, биться головой о стену, чтобы мысли выкинулись из головы. Это было невыносимо. Поэтому, когда Майки засыпал, я уходил в бар и сидел там, забившись в угол и пропивая последние деньги, озираясь по сторонам завидуя всем этим людям, который живут нормальной жизнью. Ведь ненависть, страх, они проели во мне дыру и такую, что ее невозможно залечить, и что она, как черная дыра, засасывает другие чувства, которые хорошие, которые еще держали меня на плаву.
Я держался, как мог, не давая брату подумать о том, что мне плохо, улыбаясь ему, когда в голове витали только мысли о ноже, который лежит в багажнике и мысли о том, как бы побыстрее полоснуть им себе по горлу.
Меня уничтожили, от человека ничего не осталось, только комок жестокости, который мной и управлял, до тех пор, пока не появился этот человек. Кто я не скажу, как не проси. Этого я сделать не смогу. ОН многое сделал с моей жизнью. Из-за него я оказался тут, когда сказал, что люблю. ОН сам просил этого! Но... он обманул, чтобы я оказался тут. И знаешь, я до сих пор люблю его. Любовь – она лечит. И, кажется, эта дыра, дыра жестокости начинает заживать. Только вот все равно, почему-то такое сильное желания врезаться мордой об стенку, чтобы стало больно и в голове прояснилось. Мысли – они как туман, за моими мыслями ничего не видно, все так смутно, грязно и мокро, что я грязну в них, а это невыносимо. Гребанный туман вокруг моей жизни, приятель и это отвратительно. Наверное, еще и поэтому хочется умереть. Ведь ничего не ясно. У тебя нет будущего…
«Сделайте нарезку из звуков, как я грызу ногти, если сможете.
Слышите, как скрипят половицы, когда я хожу по комнате?
Засэмплируйте хруст суставов, скрежет моих зубов, сведите вместе –
Получите, музыку, которую, будьте уверены, навсегда запомните»
Ты думаешь, что я рассказываю тебе все? Нет, это не так, я пропустил как минимум 90 процентов своей жизни и эмоций. Просто… об этом невозможно рассказать, это надо только почувствовать, но поверь мне, если бы ты это почувствовал, то ты бы уже давно валялся где-нибудь с перерезанными венами или с пулей в черепе. Лежишь ночью в холодном поту, сжимая нож в руке, тебя трясет, ты не можешь нормально дышать, и тебе постоянно кажется, что в углу кто-то стоит, что это отчим, что он подойдет и ударит тебя, изнасилует брата. Мне всегда казалось, что за мной кто-то следит, что завтра произойдет что-то ужасное, а еще более ужасно то, что иногда ночами я сожалел о том, что сделал. Что убил людей, у которых вся жизнь еще впереди, что они тут не при чем. Это быстро проходило, но в те моменты мне казалось, что это будет длиться вечность… Потом мне было так страшно, ведь я понимал, что я в своей жизни ничего не добился, что и не добьюсь ничего, а потом приходила ужасная мысль о том, что и я скоро умру. Вроде это нормально, ведь я всегда хотел покончить с собой, но нет… В такие моменты я умирать не хотел, слишком неизвестна эта смерть… Я всегда дарю ее, преподнося как великий подарок, а сам трясусь в стороне при первой мысли о том, что я когда-нибудь умру, хотя хочу покончить с собой. Не странно ли, а?
Если бы кто-нибудь побывал в моей шкуре, я уверен, многие бы сошли с ума с этими мыслями, но я нет. Я держусь и до сих пор жив, все еще переживая все в себе, брат…
«То, что я бормочу в подушку в полусне ночью, текст этого ада
Положите на музыку, и образы, которые вижу, пустите видеорядом –
Поверьте мне, я знаю жизнь, вы будете шокированы.
Невозможно жить, любить, любить одновременно наш мир и правду»
Многие скажут, да и говорят: «Фу, убийца, надеюсь, тебя поджарят на электрическом стуле. Мразь», и прочее, но меня это забавляет. Они-то ничего обо мне не знают. Насилие порождает насилие. Согласен, да. Все мы расплачиваемся за свои грехи…
Моя жизнь – это сплошная штуки, игра. То, что я прожил забыть невозможно, и это до сих пор прочно сидит у меня в голове, я иногда проигрываю это, не веря, что я это пережил. Все свои глубочайшие депрессии, все свои срывы, истерики и побеги от себя же. Это было страшно, а что теперь? Я лежу в тюремной койке в медкорпусе и завтра у меня суд, где точно вынесут смертный приговор. Я не боюсь смерти, ведь, что мне терять? На правду не обижаются, такие выродки как я не должны жить, да? Да, вы правы, хоть ничего и не сказали. Зато я чувствую, что вы хотели сказать. Я не имею права на ошибку… Но она произошла – я полюбил, и любовь убивает. Она приносит сначала нестерпимую боль, а потом… пуф… и смерть. Ненавижу себя за то, что все-таки поддался на это. Главное, тот, кого я люблю, не любит меня, это опять очередная шутка, человек лгал мне, хотя прекрасно знал, в чем я нуждаюсь, что я хочу давать, и как я хочу измениться, но нет. Ему было на это пофиг, он ударил и сломал меня. Я тут, лежу с больной головой и рассказываю все тебе. Рассказал полный бред, знаю, но попытайся уж выгрести из этого чего-нибудь. Убивал я много, насиловал часто, чтобы заглушить жажду, ведь мастурбация не приносила никаких плодов, делай я это хоть сто раз за ночь. Я, правда, временами жалел о содеянном. Все убийцы просят прощения у своих жертв, ко всем приходит осознание, но мы, убийцы, не меняемся. Мы всегда будем существовать, и мы всегда будет страдать. Именно страдать. Нас все осуждают, но никогда никто не смотрит внутрь нас, всем плевать, что там находится. Психиатры? Пхах, мы понимаем, что это все бред… Никто не смотрит внутрь, но и мы не хотим показывать себя изнутри, чтобы вся эта гадость, весь этот гной не полился наружу, показывая наши умершие души. Никто бы этого не выдержал. Быстрее пустить себе пулю в лоб, чем рассказать все, через что мы смогли пройти. Это хуже, чем война. Это война с собой, ты видишь не то, как погибают твои товарищи, а видишь, как погибаешь ты сам, просыпаясь в криках и слезах, понимая, что сзади кто-то есть, хотя там никого, разговариваешь с собой по ночам.
В общем, что я смог – я рассказал. Остальное, прости, под замком на века вечные… Это и так пробудило во мне не самые хорошие воспоминания и, кажется, сегодня ночью я буду опять все это переживать.
А теперь ступай…
«Не переставая, слушайте получившуюся песню, пусть засядет в вас прочно,
Дразните себя верой в Добро и идеальный мир, как бы между прочим.
Когда вы достигните предела, резко зажмурьте и откройте глаза –
Теперь спокойно идите в любую сторону, вы одни на краю ночи»
========== 28 ==========
Я устало вздохнул, провожая паренька взглядом, и перевел взгляд на Лин, когда тот тихо закрыл за собой дверь. Его определенно ждет повышение. Девушка сидела и как-то бессознательно смотрела перед собой, сжимая край халата. Она быстро смахнула что-то с глаза, и я понял, что это слеза. Вот только этого мне не хватало. Она повернулась ко мне и улыбнулась, наверное, пытаясь этим подбодрить меня, но улыбка вышла очень грустной, такой улыбкой улыбаются, когда пытаются сдержать слезы. Она может быть прекрасной актрисой, но я... я отлично вижу все эмоции человека, как хорошо он бы их не скрывал. Ее улыбка выдает ее. Другой бы принял ее, как поддержку, но не я. Подрагивающий подбородок, слегка поджатые губы и застывшие в глазах слезы – столько деталей для того, чтобы составить полный эмоциональный портрет. Да для меня будет и глаз достаточно. Сколько я их видел в своей жизни? Да не сосчитать. Разные выражения, но в конце взгляд у всех одинаковый – пустой, холодный, мертвый.… Некоторые из взглядов я храню в особом месте своего подсознания. Некоторые слишком уж сильно запали в душу, потому что в них не было страха, а было что-то вроде прощения, понимания. Но чтобы сосчитать их, понадобятся пальцы одной руки.
- Тебе не место в тюрьме, - тихо сказала она, срывающимся голосом.
Тишина была такой долгой, такой осязаемой, что я не сразу понял, что она говорит. Но когда до моего мозга дошла суть сказанного, я сморгнул и приподнял бровь, ожидая продолжения ее слов.
- Тебе место в больнице, Джерард.
- Мне уже никто не поможет, - усмехнулся я и скрестил руки на груди.
Да, никто, хотя последнее время я очень хорошо ощущаю в себе перемены.
Лин отвела взгляд в сторону, сильнее поджала губы и встала, быстренько удаляясь от моей койки, стуча невысокими каблуками по плиточному полу. Я закрыл глаза, сосредотачиваясь на звуках, окружавших меня. Пять шагов медсестры – стук стих, гудение лампочки прекратилось, муха села на стену и замерла. Остался только гул в голове, который не собирается утихать до самой моей смерти.
…
- Вставай, Джерард.
Я медленно открыл глаза и опять закрыл, не в состоянии держать их открытыми. Меня потрясли за плечо и опять назвали по имени, надеясь, что я очнусь. Но я не хочу.… Не сейчас…
- Джерард! – настойчивее прозвучал женский голос, и я-таки открыл глаза, сталкиваясь взглядом с Лин. Вокруг темно, и только белая полоса от лампочки в конце помещения рисует белую полосу на потолке, не смея прорываться за белую ширму и мешать мне. – Тебе надо выпить таблетки и проверить давление, а потом опять можешь спать.
- Спасибо за разрешение, - я сел на кушетке и протянул ей левую руку, ощущая себя последним куском дерьма. Но не потому, что я засранец, а потому что я именно так себя чувствую. Размазанным по ботинку куском дерьма, которое еще и обтерли о бордюр, в надежде стереть. В голове ужасная тяжесть, перед глазами все плывет, глаза самопроизвольно закрываются, и меня шатает во все стороны.
- Плохо дело, - она нахмурилась и сняла с моей руки эту чертову штуковину. – На, пей…
Две таблетки, стакан воды. Не хочу – меня тошнит…
Отвернулся от нее, наморщив нос, но она настойчивее сует мне под нос таблетки и стакан с водой, не терпя такого ребячества. Приходится закидываться лекарствами и выпивать воду, чтобы уже отстали и дали поспать.
Довольной, она встала с моей койки и пошла к выходу.
Я опять лег и уставился в потолок, слушая звуки. Свет потух, сопровождаясь щелчком, гул лампы прекратился, комната погрузилась в темно-синие цвета. Мухи нет, топота каблуков тоже. Только опять одинокий гул.
…
- Вставай, уебок!
А вот это мне нравится больше.
- Я не собираюсь сюсюкаться с тобой! «Ой, у меня болит головка, оставь меня!». Встал, переоделся и вышел отсюда! – меня ударили по щеке, и я открыл глаза, сразу упираясь злым взглядом во Фрэнка, который стоял надо мной. – Быстро!
Зло откинув с себя легкое одеяло, я взял у него вещи. Какого черта ему от меня нужно?
- Фрэнк! Что ты тут делаешь? – вскрикнула Лин и подбежала ко мне.
- Приказ. Отбываем на суд… - он довольно улыбнулся, обнажая ряд ровных зубов. – Ну чего застыл? Мне отвернуться?
Я опять зло зыркнул на него и, игнорируя головокружение, снял с себя тюремную форму, сразу надевая брюки и рубашку, странно подходящую мне по размеру. Ох, никогда не надевал официальные костюмы. Что ж, везде надо искать свои полюсы. Носки, ботинки, которые были мне малы. А как же галстук? Фрэнк осмотрел меня, погремел наручниками и показал их мне, якобы, давай, ручки вытягивай.
- Ему надо выпить таблетки! Он ничего не ел! – все кричала Лин, и каждое ее слово сопровождалось гулкой болью в голове.
Кое-как Фрэнк согласился на таблетки, говоря, что поем я в суде пайком, который мне выдадут. Одев на меня наручники, он вытолкнул меня из лазарета, и мы медленно пошли по коридору, слушая тиканье часов на его руке и стук ботинок по полу. Странно, что он молчит. Я уже приготовился к его монологу о том, какой я плохой, как он меня ненавидит и убьет. Наверное, понял, что мне почти все равно на эти слова и перестал себя вести как ребенок. Повзрослел, надо же.
Хихикнув себе под нос, я заработал болезненный толчок под ребра.
Когда я вышел из корпуса, все заволокло туманом. Я почти не помню ничего. Ни того, как сел в машину в сопровождении караула, как попал в суд и сел на скамью подсудимых. Что говорили в суде, я тоже не помню. Зато я отлично помню крики родных моих жертв и последние слова, которые мне сказал мужик, который стучал молотком: «Вы приговариваетесь к смертной казни через электрический стул. Через ваше тело будет пропущен электрический ток и бла-бла-бла». Я не думал, что слышать эти слова будет так трудно. Я думал о смерти, я думал о ней всю свою жизнь и только недавно смирился с мыслью, что я умру. Там, в тюрьме. Но сейчас.… Сейчас я понял…
Я не хочу умирать, а срок назначен на следующий месяц.
То есть неделю этого месяца я сижу в общем корпусе, а потом меня переводят к смертникам.
Странно. Первый раз я чувствую, как от страха подгибаются колени.
…
Меня кинули в мою камеру, а не в лазарет, переодели и окинули счастливым взглядом. Да, скоро на одно дерьмо в этом мире станет меньше. Я лег на кушетку и закрыл глаза, прокручивая в голове все, что произошло, пытаясь вспомнить упущенные моменты. Один кадр сменял другой, менялись лица, окружение, но я не воспринимал это. Это как смотреть кино без звука и думать о другом, не воспринимая фильм. Я не помню предыдущий кадр, я моментально забывал предыдущее лицо. Странно, раньше со мной этого не было.
Я перевернулся на бок и уставился пустым взглядом в стену напротив. Кто-то подошел к моей камере. Наверное, Фрэнк.
- Скоро сдохнешь, а, скотина?
Это не его голос. Я поднял голову и уставился на того говнюка, которого пытался убить. Плюс пара его дружков, которые тоже получили по щам. Отлично.
- Радуйся, - безэмоционально ответил я и опять улегся.
- Странно. Некоторые люди суда ждут годами, а потом и приговора. Некоторые умирают от старости, так его и не дождавшись. А тебе… месяца не прошло и еще месяца не пройдет, как ты сдохнешь. Видно, ты очень насолил этому миру.
- Старался. – Я закрыл глаза и сунул руки под жесткую подушку.
- Ладно… удачи, - послышался звук удаляющихся шагов.
Удачи? Удачи от него? Какого еще хера он мне желает удачи? А ладно, мне уже все равно. Мне надо ждать и думать… Думать о том, что будет и как это будет. Камера смертников. Это уже звучит страшно. А мысль о последнем обеде навивает тоску…
Я не помню, как я заснул, но разбудила меня сильная тошнота. Только я открыл глаза, как сразу резко слетел с койки и согнулся над унитазом, освобождая свой желудок от недавнего пайка в суде. Черт, теперь все тело так ломит и этот ужасный вкус во рту. Отцепившись от металлического толчка, я облокотился спиной о стенку и, запрокинув назад гудящую голову, закрыл глаза, пытаясь унять бешено стучащее сердце, которое слабой болью отдавалось в и так больной голове. Господи, да я даже не дерьмом себя чувствую, это что-то похуже. Тряпка… Нет, не знаю, мне лень думать. Тело ломит, голова болит, желудок все еще крутит, а дыхание и сердцебиение никак не хотят приходить в норму. И все из-за этого мелкого гаденыша, который ударил меня по голове.
- Совсем раскис, а?
Наверное, ему жизненно необходимо постоянно быть рядом со мной и доставать меня. Дьявол. Он же ненавидит меня, тогда какого хера?..
- Мне так нравится смотреть, как ты мучаешься…
Ах, ну да, конечно, и как я мог забыть? Мысленно ударив себя по лбу, я вымученно улыбнулся.
- Все лыбишься? Ну, ничего. Недолго осталось.
- А ты все не отвалишь, - прохрипел я, игнорируя вспышку боли в голове, из-за которой при закрытых глазах поплыли яркие круги.
- Нет! – я услышал, как он радостно усмехнулся. – Это огромное удовольствие. Ты испытывал такое же, когда убивал невинных людей.
- Вот только не строй из себя закон, Фрэнк, - сказал я уже громче и злее, открывая глаза и отрывая себя от стенки. – Ты сам скольких убил?
- Это тебя не касается. Поймал я больше… - ядовито ухмыльнувшись, он провел дубинкой по прутьям клетки, а я только зажал уши руками и сильно зажмурил глаза, стараясь совладать с собой. – Удачи, девочка. Я еще увижусь с тобой.
Как же он бесит! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Но, черт, как не крути, а люблю я его больше. Господи, до сих пор и за что? Ни за что, он та еще сволочь. Отобрал у меня свободу, повесил на меня несколько убийств, издевается и избивает. Тупой недоноск. Не заслуживаешь ты моей любви, а ты, Джерард, прекращай пускать сопли.
Ну да, тебе легко сказать, а я расклеиваюсь.
Поспи.
А надо бы…
Опять закрыв глаза, я тяжело вздохнул и через несколько болезненных минут заснул, проваливаясь в бред моего подсознания.
Примерно так я существовал около недели, может, меньше. Я потерял счет времени. Тут все такое однообразное, скучное, что даже календарь не поможет. Я еще удивился, как мог определять ночь и день. Я все равно постоянно спал и почти все время сидел в камере, не считая работ, на которых мне пришлось пахать сильнее. Конечно, благодаря Фрэнки. Огромное спасибо Лин, которая на обеде, ужине и завтраке мне приносила таблетки и приветливо улыбалась, чем безумно помогала. Ну, во-первых, у меня какое-то время не болела голова, а во-вторых, такая улыбка мне как раз и нужна, потому что вокруг сплошной мрак. Все ходят замкнутые в себе, никто не шутит, не улыбается, что странно, потому что раньше я только и делал, что слушал разговоры заключенных. А все из-за того, что пришел какой-то новый надзиратель, который ненавидел, когда все вокруг ходят веселые и, чтобы не получить несколько дополнительных часов работы или часов в одиночной камере, где просто сходишь с ума, все молчали и ходили с постными лицами. Хвала небесам, мне не приходилось притворяться. Вообще, могли бы и наградить меня как самого мрачного человека в этом секторе.
Опять камера, тихий час, молчание, давящая на психику тишина. Это так достало, я уже, кажется, слышу чужие мысли… ну или схожу с ума. Надоело лежать на койке и смотреть в потолок, считая на нем трещины. Кажется, я уже каждую знаю наизусть и если дать мне лист бумаги с максимальной точности их изображу.
- Эй, ты…
Я закатил глаза – опять этот голос. А я уже соскучиться успел – все-таки неделя прошла, а я его еще не видел.
- Встал и подошел.
Кто-то не в настроении.
Кое-как поднявшись с кушетки, я подошел к Фрэнку, который что-то держал в руке.
- Это тебе от Лин. Как она говорит, в последнее время ты слишком плох.
- Что же с тобой стало, а, Фрэнки? Носишь мне лекарства…
- Будет плохо, если ты сдохнешь раньше времени, - ухмыльнувшись, он холодно посмотрел на меня и протянул в ладони пару таблеток в капсулах. Я быстро взял их и осмотрел. Я уже должен наркоманом стать…
Фрэнк что-то еще пару раз буркнул себе под нос и уже собрался уходить, делая разворот в сторону, как я окликнул его. Тот замер и напрягся, ожидая от меня продолжения.
- Подойди ко мне, пожалуйста, – подняв взгляд от таблеток, я уставился на Фрэнка, заметив, как несколько заключенных на противоположной стороне с интересом стали наблюдать. – Подойди ближе, я все равно ничего не смогу тебе сделать, и ты знаешь, почему…
Победно улыбнувшись, он подошел ближе, презрительно осматривая меня.
Я просунул руку между прутьев и схватил его за ворот темно синей рубашки, притягивая ближе к себе. Когда его лицо было прямо у прутьев, я прислонился своим горячим лбом к его, для меня такому ледяному, и закрыл глаза, вновь успокаивая бешеное сердцебиение.
- Мне осталось жить совсем ничего, да, ты рад, но… прошу тебя, - я сглотнул сухой ком в горле и из-под бровей посмотрел на него. Тот выглядел немного обескураженным. – Хватит меня доставать. Я уже мертв, если тебе так будет легче. Мертв, понимаешь? Морально и физически. Просто дай мне последние дни насладиться спокойствием.
- Тебя послезавтра переводят к смертникам, - как-то опасливо произнес он.
Сердце пропустило удар и забилось еще более тревожно. Кажется, я теряю самообладание. Держись, Джи.
- Еще лучше, - я грустно усмехнулся. – Радуйся, Фрэнки. Скоро и мне конец, и моей, так презренной тебе, любви тоже.
Фрэнк вырвался из моих пальцев и одернул ворот рубашки.
- Хорошо?
- Нет, - рявкнул он.
- Окей. Тогда иди, наслаждайся жизнью… - я лениво отмахнулся от него, сильно сжимая в кулаке таблетки. – Удачи в начинаниях.
Фрэнк фыркнул.
- Черт возьми, и я все еще люблю тебя. Какого хера? – спросил я сам себя и сел на койку.
- Тебя никто не заставляет.
- Да, я знаю… вот мудак-то… Ну иди, чего стоишь? Тебя уже никто не держит вроде…
Фрэнк резко развернулся, но никуда не ушел.
- В последние свои пять дней ты меня не увидишь. Я обещаю тебе, - он кивнул мне и ушел, гремя наручниками.
Я упал на кушетку и закрыл глаза. Значит, мне осталась еще неделя? Отлично, я рад, только почему-то так сильно трясутся руки, а грудь сотрясают беззвучные рыдания.
Боже, неужели я боюсь?
***
Оставшийся день я провел словно в тумане. Приказы доносились до меня словно из-за бетонной стены, перед глазами все плыло, я почти ничего не помню, да и половина лиц не осталась в моей памяти. Помню точно, что на меня наехал охранник в столовой, когда я уронил поднос с едой, что-то пытался втереть, но я не слушал, кажется, ответил, что дрожат руки, на что он закатил глаза и все. Снова пустота. Не дай Бог последнюю неделю я проведу так же – в неведении, словно меня и нет. Страшно умереть без воспоминаний, без любых воспоминаний, ведь у меня их толком и нет. То, что я прожил, не считается, потому что это вспоминать-то больно. Словно жил не я.
Отбой. На верхнем этаже погасили свет, потом лампочки медленно отключились и на нижнем. Осталась только одна – у надзирателя, который, как я уверен, будет спать. Последнее время что-то все притихли. Я спать не мог, в голову лезло всякое дерьмо, которое отгоняло сон. Неделя. Неделя на все про все. Потом смерть. Интересно, как оно? Я так часто убивал, думал о муках людей, наслаждался этими мыслями и зрелищем. Как они ногтями скребут землю, бетон от боли, которая охватило их тело. Как они стонут и кричат от страха. Помню их глаза, что смотрели на меня с мольбой, в которых читались ужас и смерть, когда им оставалось совсем немного. Несколько секунд; зрачки блекнут, веки медленно опускаются, и уже через мгновения нет огня, слезы перестают течь, нет мольбы и страха. В глазах читается полное умиротворение, словно ничего и не было. Словно они не мертвы, а устали и смотрят в одну точку. Но я-то все знал. Знал, что они мертвы, я жил этим! Я этим наслаждался! Дьявол, а скоро сам буду на их месте. Вот и радуйся теперь, Джи. Скоро поймешь, какого это – умирать. Посмейся над собой. А, нет, это люди посмеются надо мной, которые будут смотреть на мою смерть, тыкать в меня пальцем и смеяться,.. Наслаждаться муками. И кто еще из нас маньяк?
От этого реально не по себе. Хочется забиться в угол, обхватить себя руками и качаться из стороны в сторону, не думать об этом. Но, черт возьми, как бы я не отгонял от себя эти мысли, а уйти они не могут. О чем только не думай, а все равно четкая картина одиночной камеры заполняет мозг. А потом на смену тому кадру приходит другой – электрический стул и перекошенные лица людей, которые будут наблюдать за моей кончиной. Я, правда, боюсь. Я готов даже вернуться в прошлое и, черт, все изменить. Все! Даже остаться рядом с тем ублюдком, жить с ним, все еще оберегая братца, но лишь бы сейчас не находиться тут и не думать о смерти, которая меня ждет. Это страшно. Да, конечно, в детстве все об этом думают, все бояться, но, дети… им-то когда умирать? А я…
Давай, еще пожалей себя, сукин сын, ты же заслужил этого…
Но каждый имеет право на ошибку.
Только не ты, Джерард. Тебя уже поджидает сам Дьявол, чтобы поместить в своё любимое место, рядом с такими же ублюдками, как и ты. Послать к тебе чертей, которые будут глумиться, разрывать тебя на части, слушать вопли, а потом собирать заново и начинать снова. И так остаток дней ада.
Меня передернуло, и я перевернулся на другой бок. Надо что-то сделать. Но что? Я бессилен. Кто меня выпустит отсюда? Никто. Как убежать отсюда? Тоже никак.
Отчаяние…
Закрыв глаза, я попытался заснуть, попытался отчистить мозг, но не трудно угадать, чем это все закончилось… я просто уткнулся носом в подушку и тихо всхлипнул. Докатился… Почувствуй себя жертвой, почувствуй скорую смерть.
- Эй, заткнись! – услышал я из соседней камеры и сильнее вжался носом в подушку, стараясь заглушить подступающие рыдания.
- Джерард, пошли, пройдемся. Разговор есть.
Я отцепился от подушки и поднял голову Фрэнк. Какого хера от тут делает?!
- Ты же сказал…
- Заткнись и вставай, - прервал он меня и открыл камеру, отходя в сторону.
- Ты сказал, что оставишь меня, - прошептал я, поднявшись с кушетки.
- Я сказал, что ты не увидишь меня в свои последние пять дней, не считая последнего. Я буду присутствовать на твоей казни, - он поджал губы и как-то нервно осмотрелся по сторонам, смотря на все из-под лобья.
Когда я подошел к двери камеры, он открыл ее, звякнув ключами, и выпустил меня наружу, не заковывая в наручники. Вместо того чтобы как-то обездвижить меня, чтобы я не убежал, он жестом показал следовать за собой, что я и сделал, все еще не до конца понимая, чего он хочет. Почему-то не страшно, что-то внутри меня уверено, что ничего плохого он мне не сделает. Он уже отыгрался на мне, он знает это, понял. А вдруг он отдаст меня другим, чтобы развлеклись они? Тут много «порядочных» людей. Зеки с радостью могут ему заплатить, чтобы трахнуть новичка, поставить его на свое место.
Мы медленно спустились на первый этаж. Люди в камерах проснулись от громких шагов, которые эхом раздаются по пустому помещению, и прилипли к прутьям клетки, наблюдая за нами. Обрадовало меня одно: стоило только Фрэнку зыркнуть в сторону камер, как те, недовольно, правда, но отцеплялись от прутьев и опять ложились в койки. Мне интересно, почему его боятся? Что он такого делает? Хотя, если вспомнить себя, что он делал со мной, то понять не составит особого труда.
Он вывел меня в коридор и остановился под одной из тусклых ламп, кладя руки на пояс и опуская голову. Тяжело вздохнул и покачал головой, проводя кончиками пальцев по дубинке. Почему-то стало не по себе от этого жеста. Неужели все-таки будет больно? Хотя уже все равно. Главное это вытерпеть, потом все пройдет. Уже приготовился к боли, но её не последовало. Фрэнк не оборачивался, ничего не говорил, а стоял и молчал, смотря в пол. Чего он ожидает? Может, каких-то моих действий? Но что я могу сделать? Чего именно он ожидает от меня? Я-то знаю, что я хочу сделать, но за это только огребу, а я знаю, что резиновая дубина бьет хорошо, примерно, как бита, а мне ей однажды заехали по ноге, когда я давно нарвался на группу каких-то ублюдков. Тот гад поплатился за свой удар…
Прошло уже, может, минуты две, которые тянулись словно вечность. Фрэнк поднял голову и причмокнул. Правую руку положил на дубинку, а вторая все еще покоилась на талии.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |