Пейн относился к мразям человеческим, как и Орочимару, и если Орочимару поплатился за боль Саске, то почему бы Пейну не поплатиться за то же самое?
Грела и другая мысль: кто, блядь, не боец? Кто изжил себя, перерос, перегорел? Руку тебе листочком А4 отрезать? Иголки в уши вбить так, что еще трое суток будешь с этим железом в мозгу умирать, парализованным дерьмом, в полном сознании? Выбирай, сука.
Из двухсот пунктов список – ткни пальцем, выбери себе смерть...
Саске стискивал зубы. До-ка-зать. Жаль, что осторожность диктует всего лишь один выстрел. Но поговорить-то никто не помешает, верно? Поговорить и бросить в ожидании смерти.
Саске понимал все, кроме одного: почему проснулась эта ненависть только после рассказа
Наруто, а раньше – забыта была, спала, нетронутая...
Зима угасала. Уходила, оставляя мокрые следы луж, волоча за собой комья грязного талого снега. В небе прорезалась синь, очнулись птицы.
Утром Киба кинул в спящего Саске свернутую в трубку газету.
- Ну, - сказал Саске, не открывая глаз.
- Статья, - пояснил Киба. – Час назад «Лонгин» должен был пройти горную тропу.
Вчерашняя...
Саске откинул газету и перевернулся на другой бок. Киба еле слышно вздохнул и вышел из комнаты. На кухне зашумела вода, потом что-то ударилось, звякнуло и жалобно раскатилось.
Пришлось вставать.
- Какого?.. – мрачно спросил Саске, найдя на залитом холодном солнышком полу осколки чашки.
Киба растерянно посмотрел на осколки, потом на свою ладонь. По глубоким линиям судьбы и жизни сочилась медленная кровь.
- Убери.
Киба поднял на него отрешенные глаза.
- Плохая примета.
- Идиот, - сказал Саске, развернулся и вышел.
В комнате, защищенной от первой весны плотными шторами, серел прямоугольник экрана телевизора. Пульт пришлось искать. Саске терпеливо перетряхнул все, что мог – постельное белье, диванные подушки. Заглянул под кресло, скинул со столика стопку журналов. Пульта не было.
Осмотрел подоконник. Кактус, приютившийся в уголке, крепко зацепил длинными колючками тонкую тюль и держался за нее отчаянно, словно пытаясь спрятаться. Саске зло потянул ткань, оставив на ней длинную полоску-стрелку разошедшейся ткани.
Кактус потянулся следом, и его еле удалось поймать у самого края подоконника.
Лишившийся колючек мясистый бочок влажно заблестел.
- Сдохнешь теперь, - сказал Саске кактусу. – Сам виноват.
За спиной его появился Киба, зубами прилаживая к порезанному пальцу кусок липкого пластыря. Посмотрел на кактус, на сомкнутые в нитку губы Саске.
- Да найдем...
И с неба снова посыпался осточертевший сверкающий под солнцем снег.
Саске вышел на улицу, застегивая куртку на ходу. Шел медленно, словно впервые пробираясь по неизведанному миру, не узнавая почему-то ни запорошенных снегом дорожек, ни тонких рябин, ни черного остекленевшего пруда, на котором лежал жирный солнечный мазок.
До спорт-бара добрался на автопилоте и остановился в дверях, услышав приветственное «здравствуйте», увидев в полутьме шевелящиеся тени за яркими стаканами янтарного пива, черного рома и красного вина. Над столами, салфетницами, металлическими пепельницами, лапами чудовищной вешалки, плакатами и футболистами падал, переворачиваясь, медленный, слишком медленный оранжево-серебристый болид, раскрученный центробежной силой, а следом сыпались камни, пыль, растительная мелочь.
Болид достигал точки невозврата, экран чернел.
Строгое серьезное лицо дикторши бесшумно раскрывало густо накрашенный рот, внизу, под ее сложенными безупречными руками текла, сливаясь в белую полосу, бегущая строка. Час назад. «Лонгин». Пожар потушен. Спасатели работают. Неудобное расположение не позволяет технике. Ошибка пилота. Предварительная версия.
- Малад-ца! – прокомментировал кто-то.
- Ох, жалко... такой хорошенький был.
- Доигрался...
- Не, вы как хотите, а пацан свое взял! Он за эти три года небось больше баб перееб, чем мне на всю жизнь запланировано.
- И че? И где теперь его искать? Копченая консерва.
- Ну, если загорелось, то да...
- Читать умеешь – пожар! Сгорел, значит...
-...на работе.
Смех вытолкнул Саске обратно на улицу.
Солнце погасло, падающий снег почернел.
Пока еще мог соображать, добрался до ближайшего мобильного салона, купил нужную сим-карту, растерзал телефон и впихнул в гнездо ничтожный полукартонный квадратик.
Прислонился, ослабевший, к мерзлому кованому заборчику, выслушал гудки, разбавленные треском.
Люди бежали мимо, заворачиваясь на ходу в шарфы – не рассчитали, весне еще не было полного хода...
Откликнувшийся голос Саске назвал по имени, и сквозь помехи, силясь разобрать главное, услышал: туда не подойти. Все горит, только спасатели... Они все спрашивают, что делать с телом. Что делать с телом?!
Саске, морщась от раскалывающей голову боли, чужим холодным голосом пояснял: это они о транспортировке, там же жарко, три дня, как везти... Самолет – раскаленная коробка, ищи грузовой с рефрижератором или сожги его там же... Документы легче будет оформить, на труп через океан – сложнее...
Собирал все силы, чтобы успокоить Омои, отделенного от него сотнями километров и главное – паникой, предательски прорывающейся даже через расстояние.
Не паникуй, говорил Саске, все херовое уже случилось, дальше будет легче, возьми себя в руки и берись за дело, не позволяй себя уложить под успокоительным в больничку – решат же сами, хрен потом найдешь, где зарыли. Соберись, мать твою! Ублюдок чертов, сука ты, соберись!
Я не мог ошибиться, повторял Омои, не я, это не я, я все рассчитал...
Иди на хуй, устало ответил Саске. Какая разница... А здесь идет снег, ты знаешь?
Господи, сказал Омои и заплакал, давясь тяжелым дыханием.
Склад. Глава 45
В потерявшей сон квартире в углах лежали тени полурассудка. Живые мелочи притаились: забытая на столе пачка сигарет, рассыпанная на столике мелочь, уголок диванной подушки. Все замерло.
Время ломалось в цифры на радиоактивном зеленом циферблате. Складки штор лежали нелепо, не кругло и не плавно, окаменев. Приоткрытая форточка.
На кухне сидел Киба, упершись сложенными щепотью пальцами в скулу. Беленькие костяшки, проступающие через туго натянутую кожу рабочих крупных рук. Киба дышал преувеличенно ровно. Он поднялся, зацепив краем глаза смятую в рваное крыло фигуру
Саске, медленно, старательно вымыл два пузатых глубоких стакана, достал из холодильника бутылку водки с резными березовыми листочками на этикетке. Поставил стаканы рядом и разлил водку поровну так, чтобы не разделяя тонких стеклянных стенок, не пролить на стол.
Он прятал глаза, но скрывать было нечего. Люди всегда прячут глаза, когда их настигает неловкость смерти.
Саске опустился на стул, расстегивая одной рукой влажную куртку. Водку выпил долгими свинцовыми глотками. По горлу и ниже, распаляясь, потек жар. В сухие до блеска глаза ударила серая муть. Он был привычен к такой необходимости, как смерть, поэтому потом сидел молча, глядя на всхлипывающего Кибу, уткнувшегося лбом в руку. У того слезы текли по щекам, хватал губами воздух. Опущенными плечами, неподвижным изгибом позвоночника он походил на парализованного.
Саске крошил пальцами кусочки хлеба, то сминая его в плотные шарики, то снова разламывая. Думал о чем-то отвлеченном, фантастическом: ему казалось, что сейчас раздастся звонок в дверь, придет Омои и нужно будет помочь ему втащить в комнату обугленный труп. Тяжелый, вываливающийся из рук, весь в черной шелухе.
Спасти после мог уход в пески, где шпарило кипяченое солнце, от пирамид падала мандрагоровая тень, а Анубис склонял пуделиную голову и скалился.
Саске мысли не контролировал. Так было нужно. Текли они и текли, как слезы Кибы, такие же бестолковые. Потом ему пришло в голову проявить внимание к состоянию Кибы.
- Что случилось? – спросил он.
Киба поднял на него дикие влажные глаза.
- Наруто, - сказал он. – Ты же...
- А, - согласился Саске. – Да. Мы все виноваты. Если бы я, и если бы ты, и если бы еще кто-нибудь. Все было бы хорошо. И как же так. Как могло случиться. Мы не можем поверить. Ах, почему же. Я все за тебя сказал?
Киба опустил лицо в чашечкой сложенные ладони.
- Куртку сними, - глухо сказал он. – Выпей и ложись спать.
- Нет у меня шока, - ответил Саске, но водки себе в стакан все-таки долил. – У меня ничего нет.
- А мне больно.
- Да, - Саске покачал стакан в руке, наблюдая за прозрачным движением. – Мне тоже себя жаль.
С интересом посмотрел за окно. Темнело ласково и непреодолимо. Небо, наживленное на невидимую нить, лежало складками.
- Я давно обратил внимание, - медленно сказал он, - стоит кому-то перестать нести чушь в жизни и перебраться этажом выше, как оставшиеся принимаются начинять всю его чушь смыслом. Мертвецы – самые важные персоны в этом мире. Если бы кто-нибудь решил собрать непобедимую команду, ему пришлось бы набирать в нее трупы. И сидели бы они за столом, как мы сейчас. Соус жрали. Авторитеты, мать их так. Решали бы судьбу планеты, безошибочно, без демократических выборов и оппозиции. Им ведь ни слова поперек...
- О чем ты? – поднял голову Киба. Отёр тыльной стороной ладони влажные щеки, вздохнул, успокаиваясь.
- В этом есть логика, - продолжил Саске, не обращая на него внимания. – Мертвый должен быть прав, иначе смерть потеряет смысл.
- Да блядь... – сказал Киба.
- Тихо, животное. О чем ты думаешь?
- Не хочу, - коротко ответил Киба.
- Потому что глупость. И тебе за свои мысли стыдно. Открыть секрет? Я не могу сопротивляться. Я тоже верю в то, что Наруто был прав. Во всем... И нельзя из прихоти убивать – а ведь это я понял до него, но потом меня сорвало от ревности. Причины придумывал – разные, но сорвало меня от ревности. Что смотришь? Да, это вечер откровений, кукольный театр, пиздец декорациям. Я не хочу больше убивать, потому что так сказал Наруто, который стал авторитетом, потому что умер.
Саске со стуком поставил опустевший стакан, вызывающим движением поднял голову.
Обвини, оспорь, только попробуй... Сентиментализм пришей, скажи, что все оттого, что любил – а хрен тебе... Психика у людей такая. Мозги. Религии на этом построены. И никаких сантиментов.
Но Киба смотрел с жалостью.
- Ты плачешь, - сказал он. – Слезы.
- Водка, - ответил Саске и выбрался из-за стола.
Он выражался несвязно, но не покривил душой. Все, что было в нем истинно человеческого, не привитого, а исконного, собранного прошлыми поколениями тех, кто занавешивал темные окна и отходил от них, крестясь, а еще ранее – укладывал в могилы умерших их жен, воинов и оружие, набралось силы и заявило о себе. Это была неистребимая память прошлого, неозвученный закон сотен тысяч лет, который Саске озвучил и сформулировал: мертвый всегда прав.
И так же, как мать перебирает сохранившуюся прядку волос своего ребенка, как друг останавливается под козырьком подъезда, на котором сохранилась еще несмытая дождями кровь друга, так и Саске моментально приобрел привязку, которую должен был сохранить во что бы то ни стало. Он выбрал одну-единственную запавшую ему в память фразу, набравшуюся сейчас мистического смысла: Наруто не простил бы убийства из прихоти.
И Саске не мог не расшифровать эту фразу иначе как: освободись от своего демона.
Под внезапно посеревшим снегом он забрался в первый попавшийся трамвай и тот, раскидывая грязные хлопья, вынес его под гудящий колесами автомобилей мост. Саске вышел и пересел на троллейбус, полупустой, с ободранными сидениями. Провода натянулись и повлекли.
Электричество потекло по венам. Плохо не было, больно не было, страшно не было.
В душе что-то крутилось, улаживало, распределяло, искало малейшую зацепку. Зацепившись за слова Наруто, Саске понял, что не может больше сидеть и смотреть на кирпичные дома и цветные вывески – зажегся огонь. Троллейбус он оставил напротив вычищенной и обновленной статуи, снова водруженной на свой пьедестал, и это тоже показалось великим символом возрождения и еще черт знает чего, что было, по сути, бессильно перед случившимся, но умело маскировало подступающую боль.
Его слегка пошатывало, но не от водки, опьянения так и не пришло. Дрожали руки, позвоночник превратился в сахарный столб, и Саске боялся резких движений – казалось, лопнет, развалится на куски. Ныли виски, особой хрустящей и морозной болью, словно вмерзли в мозг кристально-чистые сосульки.
Ему хотелось звать Наруто по имени, поэтому шел и повторял его про себя, то безрезультатно, то вдруг нащупывая страшную кармическую нить, по которой вот-вот готов был прийти отклик.
Поток машин нес свет тусклых фар. Светофоры мигали без видимой системы. Кто-то вываливался из дверей магазинов и желтых салонов сотовой связи, где-то слышался смех.
Саске изнемогал, но тоже шел вперед. Пересекая дороги, кольца, тропы, выбрался под массивную арку и поднял голову – очертания фигур на ее вершине боролись с кружащимся снегом, который таял, не достигая земли.
Наруто часто сюда таскался. Покататься на монорельсе, как он пояснял. Саске этого стремления не понимал. По его мнению, из пункта А в пункт Б следовало переться исключительно с какой-нибудь целью. Наруто же тратил деньги на бесполезную поездку в городском транспорте.
Монорельс невидалью для Саске не был – обычный понт, да еще и коряво выполненный.
Наруто же жил по принципу – чем выше, тем лучше, и даже на складе любил лазить по верхним полкам стеллажей, куда кроме него, никто забираться не хотел.
Ему нравились и фонтаны, окруженные людьми летом и молчащие зимой, многочисленные торговые площади, и разнообразие миров, сомкнутое на небольшом пространстве: от охряной Грузии, обточенной серыми каменными плитами до резной бордово-черной Карелии.
И было же – после ночной смены вышли из пустого еще метро, а автобус стоял закрытый, блестя на солнце синими боками. Наруто потянул за руку – погуляем? Потащил под эту самую арку, усыпанную утренними искрами, повлек вглубь, к золотым фигурам, над которыми днем вилась водяная пыль и стояла игрушечная радуга. Саске хотелось спать, хотелось взять Наруто за затылок, прижать к какой-нибудь стене и поцеловать, мысли катились устало, но было отчего-то хорошо...
Воспоминание вспыхнуло и погасло. Искры прошлого потускнели и превратились в медленный скучный снег, арка потяжелела, словно никогда и не была летней.
Саске опустил голову.
Вдалеке за аркой громоздилось что-то оранжевое, объемное, как воздушный шар, но явно живое, потому что двигалось, освещенное мелькающими теплыми огоньками. Оказалось – люди. Десятки людей в ярких оранжево-серебристых куртках, с оранжевыми рюкзаками, с надвинутыми на лоб оранжевыми козырьками. Множество лиц и глаз, сосредоточенных и намеренно-спокойных. Мало кому из собравшихся было лет больше, чем Саске, и он с любопытством уловил на некоторых лицах отпечаток первого серьезного столкновения со смертью.
В центре образованного людьми круга, хорошо освещенного, демонстрировали свои умения скейтеры, роллеры, мастера стрит-триала. В полной тишине их фигуры, поражающие точными геометрическими движениями, походили на взлетающих подраненных оранжевых птиц, умелых настолько, что и раны им не помеха, и кажется – еще немного, и в небо...
Стемнело окончательно. То там, то тут поднимались вверх руки с зажатыми в них огоньками. Зажигалки. Огненное безмолвное прощание. Снимались шлемы, перчатки, вечер утихал.
Завороженный зрелищем Саске, оказавшийся причастным к Наруто больше всех них, вместе взятых и одновременно совершенно чужой, вынул из кармана телефон, щелкнул крышкой и минуты три снимал на видео плывущее в темноте море прощальных огоньков, поднявшихся над головами, над яркими куртками, над землей...
А потом, убирая телефон в карман, вдруг подумал: надо показать ролик Наруто...
И снова подкатил трамвай, коробочек с крутыми ступеньками, ярко освещенный изнутри, пустой. Болтались только петли-удавки на вытертых сотнями рук поручнях, и сидел в самом конце бесцветный человек в сером пиджаке и шляпе с мягкими полями. Лица человека разглядеть было невозможно – он читал газету, и виднелся только подвижный лоб с кожей, словно мягкий пластик.
Трамвай дернулся и покатил. Из сидений сыпались желтоватые кусочки поролона. Город за окнами отдалялся, становясь все темнее, глубже. Чтобы убить время, Саске вытащил телефон и еще раз посмотрел ролик. Огоньки теплели, колыхаясь. Потом щелкнул на список контактов и остановился на подсвеченном экраном мертвом имени. Функции-удалить.
- Твоя остановка, - вдруг мягко напомнили сзади.
Саске развернулся, положив руку на спинку сидения, и вгляделся. На него поверх края газеты смотрели немигающие круглые глаза. Где-то он такие уже видел – глаза-дула, металлическое кольцо, зрачок-прицел. Неживая материя.
Пришлось подняться, спрятав в карман телефон, подойти ближе, контролируя вкрадчивое покачивание вагона под ногами, и вырвать из гладких серых рук газету.
- Молодой человек, - укоризненно сказал оказавшийся за ней благообразный гражданин с седой бородкой клинышком.
Саске отшатнулся, вовремя схватившись за ременную петлю, и посмотрел за окно.
Черный провал переулка, ведущего к «Лонгину», уже скрывался за поворотом. Остановку он пропустил.
Пришлось потом возвращаться назад, идти сквозь дворы-нагромождения закованных в решетки коробок, домов с вытянутыми ребрами балконов и наростами мансард, мимо мусорных баков, ночных магазинчиков и смутных теней на каких-то лавках.
Расположение «Лонгина» Саске помнил отлично, но нашел его не сразу. Накатывало чувство дезориентации и казалось, что его растянуло по времени, множественными слоями, и каждый слой жил своей жизнью – одновременно и смотрел в глаза пришедшего работать на склад мальчишки, неуверенного, но держащего марку изо всех сил, и лежал рядом с ним, закутанным в плед, сонным и теплым, и сидел напротив в баре, разглядывая его руки на стакане с зеленым бамбуковым пивом...
И все же шел по ночным дворам, ища «Лонгин».
Собраться воедино не получалось, слоев становилось все больше, и каждый стремился перебить картинку своей, поэтому то застегивал молнию на куртке Наруто, то отворачивался от него, кидая резкое «люби, если хочешь», то проводил пальцами по влажной от крови выщерблинке на поверхности стола...
И шел по дворам. Все было потеряно.
Нестерпимо хотелось курить, но Саске не мог курить в темноте. И плакать он тоже не мог - над кем угодно, но не над Наруто... Наруто требовал большего – разобраться и понять, никого не убивая.
Дверь «Лонгина» была заперта. Мигал неутомимый огонек видеокамеры. Саске отступил на шаг, раздумывая. Мутное городское небо над ним чертил свет далеких прожекторов.
Шагнув в сторону, Саске застыл под зарешеченным окном и замер. Оставалось только ждать, а ждать Саске мог часами, не шевелясь и не высказывая своего присутствия. На этот раз его выдержка не понадобилась. Автоматический замок тяжелой двери щелкнул, приглашая войти. Коридор за дверью тоже был пуст, но Саске, памятуя об охране, шел медленно, перестроившись на режим защиты, вслушиваясь в тишину, всматриваясь в полумрак. Проверил свои ощущения и понял: «Лонгин» уже не тот. Нет здесь больше неслучайных личностей, отдыхающих по комнаткам бойцов, девок, барыг и охраны.
Боковые двери были заперты наглухо, посторонние запахи выветрились – остался только густой запах лака и тонких духов.
Камеры провожали Саске немигающими взглядами до единственной приоткрытой двери, из-за которой сочился красноватый, искаженный бархатными портьерами свет.
В комнате был знакомый Саске столик и кресло, донельзя гнутое в спинке, потускневший турецкий кальян, мутноватое зеркало, единственная вестибюльная вычурная лампа.
На мелочи Саске внимания не обратил – вспомнилось и легло. А вот фигуру Пейна, тяжелую и сильную, выхватил глазами и взгляд уже не отводил.
- Что делать и кто виноват? – спросил Пейн, выпрямляясь в своем кресле, цепляясь белыми пальцами за исцарапанные подлокотники.
Его глаза смотрели утомленно и жестко.
- Подходи, помянем.
Полупустая бутылка коньяка на низком столике, облитые серебряной резьбой рюмки.
- Поговорим... – продолжил он, видя, что Саске не двигается с места.
Саске откинул капюшон.
- Так кто виноват? – спросил он, игнорируя все остальное.
Пейн задумался. Широкой ладонью обхватил бутылку, наклонил ее и вылил янтарный коньяк в одну из рюмок.
- Присядь, - кивнул он. – В ногах, сам знаешь... Сказки любишь? Набросаю тебе схемку, для твоего мозга персонально, а то ведь не поймешь, не умеешь...
Спровоцировать Саске не удалось. Он лишь согласно наклонил голову и даже сел напротив, молчаливый и идеально-внимательный, словно ствол винтовки, идущий вслед за траекторией цели. Ему не мешал даже наполнивший комнату сладковатый дым.
В старом мире жил Дракон. В давние времена мощь его была непреодолима, и город, лежащий в ущелье под его пещерами, давно устал бороться и преклонился перед Драконом, превознося его качества и силу. Дракон был падок на лесть и хотел похвал – больше, подношений – чаще. Со временем другие города пали перед его мощью, и Дракону стало скучно. Он увидел, что лесть всегда равна лести, страх равен страху, а сила – силе – и нет в этом мире ни одной загадки.
В глубине своих пещер он нашел кривые зеркала и погрузился в созерцание лжи, распустив многочисленных своих пленниц. Города больше не слышали его рева и со временем забыли его глаза. Жизнь в них текла по-прежнему, и имя Дракона уходило в лету.
Кривые зеркала крепко держали Дракона, и он не заметил, что одна из пленниц отказалась уйти из его пещер. Она жила рядом долгие годы, не мешая Дракону и ничем не напоминая о себе, и потихоньку приобрела его черты, научившись быть сильной незаметно.
Столетия спустя в пещеру заявился молодой боец, не обкатанный в битвах, но дерзкий. Он был единственным, кто вспомнил о Драконе впервые за столько лет, поэтому Дракон оторвался на миг от своих зеркал, научил его использовать людей и разрешил пользоваться своим именем.
Боец оправдал ожидания. Он подчинил силе своего убеждения города и толпу, и имя
Дракона возродилось. Все чаще единственная верная Дракону пленница выскальзывала из пещеры, чтобы побыть с бойцом, помочь ему, перевязать его раны, направить на нужный путь – советы были ему нужны, он был молод.
Она начала жить полной жизнью, ощущая себя важной, нужной, заботливой, и когда
Дракон увидел живой блеск в ее глазах, то понял, что потерял.
Пришло время, когда боец, облеченный славой, пришел к Дракону и сказал: отдай мне свое имя.
Оно тебе не нужно, а я с его помощью могу помогать людям, потому что они мне верят.
Тогда Дракон подвел его к кривому зеркалу и заставил посмотреть на отражение.
- Угадай, что увидел там боец? – спросил Пейн.
- Ближе к делу. В том, что ты никчемный старый мудак виноватых нет.
Пейн поднял руку с оказавшимся в ней пультом управления, и позади Саске тихонько зашуршал огромный экран, почти невидимый ранее.
- Посмотри.
Саске отрицательно покачал головой, не оборачиваясь. Он точно знал, что может увидеть на экране.
Пейн не стал настаивать. Теперь он рассказывал чуть отрешенно, рассматривая движущуюся картинку за спиной Саске.
- Наруто знал, что такое хорошо, но не знал, что такое плохо. Он поступал сообразно своей совести, а она никогда не мешала ему получать физические удовольствия. Мало того – он понимал симбиоз разума и тела, как симбиоз двух разных существ, и не отказывал телу, зная, как много от него зависит. Ему в голову не приходило дать своим поступкам объективную оценку. Почему ты не научил его знать, что он не человек, а падкий на еблю гомик?
Саске вспомнил давний разговор на Дамбах. Пытался. Доказывал. Просил, вдалбливал и морду бил. Наруто не понимал. Не мог он въехать, почему одни люди хуже других только по причине сексуальных предпочтений. Пейн был прав – падкий на еблю гомик и человек – понятия объективно прямопротивоположные.
- Ты не только его не предупредил, ты втащил его в свой мир насильно. Другого мира он не знал – а твой, с тщательно подобранными лицами, масками и декорациями, - либо имелся в жопу сам, либо относился к этому спокойно. Первые вылазки домашнего мальчика были по гей-клубам, первые друзья – пидары или толерасты, первые сильные ощущения он получил от члена, первую защиту – от педика. Ты исказил его мир. Ты виноват. Он не мог понять, что все должно происходить иначе – других примеров у него не было. Сбежавшим от ответственности был ты, ты бросил ринг и спорт, боясь огласки.
А ему позволил на этом погореть.
Саске вздрогнул. Слово было страшное: по-го-реть. Похоже на просьбу.
- Я предложил ему хороший вариант, - продолжил Пейн. – Активы «Лонгина» перешли бы ко мне и не тратились попусту, торговой маркой и лейблом он мог пользоваться сколько угодно и приходить сюда сосать, когда ему заблагорассудится. Я не ограничил его ни в чем: за пределами моего мира ходил бы и сверкал, чистенький... герой-звездочка.
- Он отказался.
- Испугался, - поправил Пейн. – Его бы разорвали.
Саске не выдержал этого бесцельного диалога, поднялся и решительно развернулся. На экране он увидел ту же комнату, только сверху и под углом, раскинутое на кресле тело Пейна, его полузакрытые глаза, и между его ног – склоненную светловолосую голову.
Наруто, словно отреагировав на его взгляд, показательно наклонился, обнимая губами толстый напряженный член, а потом выпустил его, слизнув тонкую нитку смазки.
В памяти Саске вспыхнули плывущие в темноте огоньки, зажженные людьми, которые в него верили.
И он понял.
- Наруто не ушел от проблемы, он решил ее, - сказал Саске вполголоса, уже начиная чувствовать в груди приближающийся холодок.
- Смотри, - шепнул сзади Пейн. – Он наслаждается...
Саске прикрыл глаза. Ничего не получится, Наруто. Оружие никогда не станет человеком, а прихоти ведут в персональный ад. Так что – прости.
Больше думать он не захотел. Поэтому шагнул вперед навстречу поднявшемуся Пейну и начал убивать.
Его не могла остановить ни сила, ни навык, его невозможно было оттолкнуть или избежать: он впивался в тело, как впивается хорошо наточенный клинок, безошибочно
находил хрупкие точки, сминал их нервные узлы, держался бесстрастно – исполнял.
Под тяжестью двух сцепившихся тел ломался хрупкий столик, билось стекло, лопалась эмаль кальяна, рвалась старинная обивка кресла. Мир «Лонгина» рушился и умирал вместе с владельцем, которого Саске вскоре уложил спиной на пол, зажав руку стандартным болевым и которому медленно, в течение трех минут вбивал в глотку пульт управления от широкоформатного экрана, демонстрирующего игрища трупов.
Пейн хрипел, из-за расколотых зубов выбивалась кровавая пена и текла по подбородку и губам вперемешку с обломками серого пластика. В горле у него что-то поскрипывало и пищало, а потом, когда шея раздулась, словно у диковинного ящера, он забился в предсмертной панике, поражающей даже лучших и сильнейших. Дергался, кривлялся, выгибал спину, рубашка на груди разошлась, растеряв мелкие пуговки, и до нее уже дотянулись кровавые мерзкие слюни, но Саске не был еще уверен, что выиграл, поэтому вслед за пультом, разжав сведенные челюсти Пейна, втолкнул в сжимающийся красно-черный провал попавшееся под руку отколотое горлышко бутылки. Нажал в последний раз – челюсть хрустнула и повисла. Стекло затрещало. Кровь поднялась из глубины лопнувшей глотки и заалела свежими пятнами повсюду.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |