Если бы социал-большевизм провозгласил иные сакральные ценности, кроме нищенства, у него оказался бы куда больший запас исторической прочности. И хотя частная собственность — далеко не единственный рычаг управления социальной стабильностью, недооценивать ее значения нельзя.
Отношение милитария к частной собственности — одно из условий его социального схождения со своим сословием. Однако, помимо этого, кмет является гарантом социальной справедливости в обществе, что не может обойти стороной тривиальный вопрос о социальных правах на частную собственность. Может ли быть имущественное неравенство оправдано самим местом человека в обществе? Должен обратить ваше внимание на то, что «прощупывать» данный вопрос мы начали еще с анализа самой сути такого явления как пролетарий. Повторюсь, данное понятие принципиально не подходит к рабочему, или производителю вообще, ибо указывает не столько на вид его социальной занятости, сколько на ориентацию к нищете.
Рабочему совершенно необязательно быть нищим. Откажитесь от идеи одухотворенного нищенствования и сама собой отпадет острота общественного преткновения вокруг проблемы достатка. Таким же образом и буржуазия — это не антагонизм производителя, как внушалось марксистами, а показатель социальной обеспеченности, в том числе и тех производителей, кто сделал рывок к достатку.
Демагогические утверждения, что рабочий не имеет шансов к изменению своего имущественного потенциала, обречены самой исторической правдой. Предприимчивость и работоспособность есть залог имущественных изменений. Даже при объективных трудностях нынешнего соперничества смерда с купцом, предприимчивый производитель — это уже не тот пролетарий, которому судьба уготовила только роль пассивного наблюдателя своей «нищеты». Частная собственность здесь играет роль физического баланса между группой имущих и группой неимущих. Нет таких сословий. Есть производители, торговцы, науковеды, воины... Безусловно существует имущественное сознание и имущественные интересы, но они никогда не объединят интеллигента-науковеда с разбогатевшим купчишкой. Исходя же от обратного — насильственное осаждение частной собственности — ярчайшая форма социальной несправедливости. Если же очевидно различие в доступности подходов к имущественному самоутверждению для разных членов общества — это проблема несовершенства законодательства, а никак не ущербности самой частной собственности.
Исторически воин всегда регулировал накопление. Сбор дани есть не что иное, как социальное подчинение посредством фискальной пошлины, то есть пошлины в государственную казну. Однако изъятие избытка следовало подчинять нормам социальной справедливости, иначе неизбежно следовала социальная конфронтация, последствия которой могли причинить больший ущерб, чем то, что удалось бы выгадать. Другими словами, в отношении производителя воин вел протекционную политику, продавая производителю социальные гарантии. Социальные гарантии против частной собственности. Следует провести четкую грань между гарантиями социальными и правовыми, иначе это обернется обычной коррупцией. Человек, отдающий государству часть своих материальных ценностей, может рассчитывать на выгодный для себя оборот этих ценностей в иной эквивалент, например, гарантию многообещающего торгового партнерства. Нельзя покупать права, разделяющие граждан в глазах закона, но покупать условия социальной самореализации и самоприменения оправданно с точки зрения трехсторонней выгоды: производителя, гаранта как носителя распределения социальных прав и самого государства, получающего динамичную структуру социальной мотивации.
Механизмы социального (а не экономического) регулирования опосредовали аксиому, что трудиться выгодно. Выгодно потому, что труд рассматривается в эквиваленте собственности, то есть в категории жизненного пространства и социального стимулирования. Однако для того, чтобы моральная выгода труда превратилась в экономическую, следует совершить что-то вроде переворота через голову. Одно из самых глобальных усилий человечества заключалось в том, чтобы превратить экономику в гарантированную сферу деятельности. В ней слишком много факторов объективной нестабильности: природные условия, чрезвычайные происшествия или спланированные подрывные акции, износ людского ресурса и профессиональное самопроявление. Даже идеологическая обстановка в мире способна влиять на экономику отдельных государств, принимая во внимание динамику международной торговли.
Но вот что совершенно необходимо исключить из числа объективных условий развития экономики, так это идеологический курс государства. Идеология только мешает экономической выгоде. Считается, например, что основоположники марксизма были великими экономистами. Вероятно, это так и есть. Однако их ставка на неимущего, как исторический тип производителя, может свидетельствовать о том, что эти глобалы-политэкономы просто повредились в уме. Где же было их научное предвидение того факта, что инновация производства со временем вообще сожрет пролетария как социальный тип человеческой истории. Автоматизированные производства, а теперь еще и Компьютеризация просто уничтожат рабочего-пролетария, превратив его в производителя Инженерно-интеллектуального уровня. Пролетарий оказался исторически нежизнестоек. Он проиллюстрировал только фрагмент мировой истории, связанный с созданием и ростом производств, но никак не с их техническим совершенством. Вот поэтому не пролетарий является здесь символом сословия, а производитель. Производитель вечен как понятие. Точно так же, как вечен кмет-милитарий, независимо от того, стреляет ли он из лука или из автомата.
Обращаемость экономики вокруг одних и тех же явлений человеческого бытия Позволяет подчинять ее обоснованному расчету и планированию, в СССР, например, государственный экономический план имел статус закона. Однако, закон - вещь необращаемая, имеющая лишь односторонний ракурс на истину. А вот экономика как нельзя лучше показывает, что любая система должна иметь не только вход, но и выход. Такую гибкую модель может представлять Государственная экономическая программа, вовлекающая в себя далеко не все производства, а только имеющие статус государственно-программных. Причем это должны быть и частные производства, достаточно рентабельные и конкурентоустойчивые. Участие в Программе сможет давать производителю определенные государственные гарантии и льготы, например, в вопросе налогообложения. Между предприятиями временного использования в Государственной экономической программе целесообразно конкурирование за право вхождения в экономическую зону Программы. Отсюда и бросовые предприятия государственного сектора могут быть выкуплены еще одним субъектом экономики - данной Программой, перепрофилированы и пущены в амортизацию производства. Безусловно это только контур. Я намеренно не берусь вписывать его в существующую экономическую ситуацию, поскольку вне реального сближения с ней это будет слишком абстрагировано. Однако без Государственной программы, имеющий приоритетно-правовой статус, наша экономическая система остается сподобленной рысканью по сусекам.
Государственная экономическая программа России (ГЭПээР) для милитариев - вопрос стратегического характера. Воин сможет быть вхож в экономическое управление страной только как Государственный заказчик ГЭПээРа и примсубъект Государства.
ГЭПээР - гибкий механизм функционирования, способный к оперативно-тактической переорганизации в рамках стратегии гарантированной экономики. Перестроить Программу легче, чем перестраивать всю экономическую систему. Однако, было бы наивным полагать, что для стабилизации системы хозяйствования не хватает только этого. Экономика неразрывна с функционирующей законодательной базой. В стране с кризисной законодательной и законоисполнительной властью не может быть экономического прорыва. Это все равно, что пытаться бежать со связанными ногами.
Обратите внимание на тот факт, что в современной России закон, власть, идеология и экономика находятся в разных руках. Социально стабильного правящего класса еще нет. Сделаны первые шаги на пути его формирования, например, само собой определилось, что демократия есть идеология "новых" русских, то есть этого поднимающегося сословия. Появилось зерно идеологической рациональности русской финансовой олигархии. Однако промышленники и демократы хотя и трутся бок о бок друг с другом, еще не слились в абсолютное целое. "Новые" русские еще долго будут постреливать друг друга по темным заулкам ночных дворов и подъездов, прежде чем соединятся единым кагалом сословия. Их разводит все та же пресловутая частная собственность, ибо инстинкт насыщения у "новых" русских настолько агрессивен, что поглощает любые потуги к сближению.
С полной определенностью можно сказать, что воинское сословие опоздает в своем социальном самостроении, пропустив вперед "новых" русских. Есть безусловная разница в том, кто из них станет у горнила власти: корыстолюбцы-накопители или воинствующие правдоборы. Имущественный антагонизм русского общества создаст новый прецедент социального конфликта, на волне которого и утвердится милитарий. Сейчас же, едва свершившийся факт сосредоточения всех ветвей власти в одних руках подтвердит господствующее право новой русской финансовой олигархии, можно будет считать, что процесс раздела частной собственности вошел в заключительную стадию.
В развитии любого явления, в том числе и социально-экономического, есть свои ритмы. Они сопряжены со степенью геоментальной активности народа, всплесками его стихий, что пересекаются с физическими параметрами природных явлений. И все-таки вне самого этноса, выстроенной им цивилизации, технической и культурной искать причинность исторических событий бессмысленно. Кто-то небезосновательно заметил, что если ничего не подозревающему человеку навязчиво внушать: "Не думай о белой обезьяне!", то он обязательно станет о ней думать. Я убежден, что существует "сознание кондовых табуреток" или "сознание драповых пальто". Тех самых, в которые рядилось все бывшее политбюро, тех добротных и безликих пальто, которые всем своим видом говорили, что одежда - это не только физически необходимый человеку элемент соприкосновения с климатом, но еще и способ сокрытия индивидуальности, естественного человеческого различия от других. Надень драповое пальто, и в твоей голове само собой родится изречение типа: "Экономика должна быть экономной!" или "Вот вы, товарищ, хлеб уронили, а в Занзибаре дети голодают!". Кондовые табуретки - это тоже символ сознания. Ни одна кухня когда-то не могла обойтись без этого четырехгранного шедевра Мебельного мастерства. Коренастые табуретки стояли в заводских цехах и казармах, заурядной своей типичностью утверждая, что не только мыслить, но и сидеть нужно одинаково. Совершенно непонятно, какого творческого прорыва можно было ожидать от людей в драповых пальто, каких творческих новаций - от людей кондовых табуреток?
Перемены в общественном сознании заставили многих очнуться. Как обычно бывает в подобных случаях - ориентация повернулась к обратному, противоположному, то есть к западной символике и типизации. Однако внешнее сознание человека - всего лишь следствие опыта общественного развития. Это их опыт. Мы не можем его впрыснуть себе как панацею от собственной чахлости и экономической дистрофии. К России неприменимы даже типические модели экономики ввиду ее территориальных особенностей, Законодательной базы, этнических проблем, климатических условий, факторов социально-политического влияния и еще многого другого. Самый важный вывод в этой связи - не декларирование некоего абстрактного "третьего" пути, а определение первичности социальной силы, придающей государству жизнеспособность.
В качестве такой силы, имеющей волю властедержателя и способность всеправителя, может выступать только партийно организованное воинское сословие. То есть политическая, единовластная структура. Она первична. У Государства должен быть один хозяин, причем именно тот, для кого власть не является способом наживы или политического принижения всех остальных социальных групп.
Для милитария интерес человеческой общности выше, чем интерес отдельной индивидуальности, ставящей себя над государством не только по моралистическим соображениям псевдогуманизма, но и чисто практически. Для милитария принцип социальной справедливости, выраженный в равенстве социальной значимости и социальной потребности - одна из основных осей экономического моделирования. Для милитария экономика - это задача сперва накормить всех, а потом уже докормить кого-то до отвала, а не наоборот, как всегда будет при полновластии финансовой олигархии. Именно по этой причине со стола "новых" русских будет обязательно не хватать "старым" русским. Собственный экономический ценз воинского сословия, его потребительский, материальный ориентир несоизмеримо ниже прожиточных потребностей купеческо-банковской братвы. Что, в свою очередь, отторгает стремление воина к власти как тягу к достатку. Для милитария стремление к власти равнозначно стремлению к порядку. Тому порядку, который логически единообразен и не противоречив самому себе. Экономический, правовой и идеологический порядок - вот те три кита, на которых держится Власть.
Порядок как понятие указует на равновесие, уравнивание народа и государства на одной оси социального соприкосновения. Но именно равновесие и есть критерий порядка. Полемизируя с демократической моралью, обозначу ее правозащитную демагогию в качестве примера дисфункционирования прав и обязанностей гражданина. Фактически демократия - это стихия, прорыв человеческого эго над объективными законами социального бытия. В том, что касается его гуманитарных поползновений еще есть видимость человеколюбия, хотя гуманитарность эта абсолютно безнравственна. Примером может служить милое соседство сатанизма и христианской кротости под одной крышей, извращенной похоти и пуританства как равноправных достижений одной культуры, Однако при влиянии материальных инстинктов на это эго, "демосапиенс" теряет даже видимость человеческого облика. Он легко продает свои принципы и убеждения, он не только легко убивает конкурента, но проделывает это с изуверской жестокостью и цинизмом, он абсолютно убежден, что все покупается и продается и доказывает это на собственном примере.
Однако, едва только общество начинает организовываться по принципам социальной справедливости, по принципам равенства прав и обязанностей, отражая в том сами физические законы Природы - сила действия, уравненная силой противодействия, как примитивное эго самолюбца-демократа эволюционирует в коллективное сознание. Именно коллективное сознание обнаруживает национальное и сословное единства. Именно коллективное сознание прививает индивидууму понятие чести и справедливости как способа морального уравновешивания себя со средой себе подобных.
Экономика тоже предмет коллективного сознания. Экономика опирается на баланс личной выгоды производителя и коллективной выгоды общества. Это равновесие - один из показателей здоровья экономики. Обращаемость выгоды - вот мотор хозяйственного регулирования. При властвовании банковско-купеческой олигархии выгода дает односторонний скос. Пролетарское хозяйствование тоже кособоко, правда, в другую сторону. Равновесие при моделировании социально-экономического базиса может обеспечить только милитарий.
А. К. Белов | >> |
С МЕЧЕМ И ДЕРЖАВОЙ
Сходясь в чем-то с Шекспиром, скажу, что социальное мироустройство сподоблено заурядному лицедейству на театральных подмостках, где каждая роль отыграна уже не один десяток раз. /* «Весь мир – это театр, а люди в нем – актеры»./ Все знакомо, очевидно и не предвещает никаких неожиданностей. Однако так только кажется, поскольку типичность действительно затянулась. Все представление исторического спектакля срежессировано либо властью толпы, либо властью персоны. Причем, в первом случае толпа персонифицируется «представителями народа», между которыми, как правило, возникает борьба за единовластие, а во втором случае персона прикрывается мифом народоправия, используя для этих целей соломенные авторитеты в виде конвента, конгресса, народного собрания, верховного совета, думы, вече и т.д., и т.п.
И то, и другое является крайностью, а крайность всегда создает себе антипод, отражаясь в зеркале бытия отсутствующими достоинствами. Казалось бы, чего проще — соедини достоинства реальные и эктореальные, и получится гармония.
Однако, как водится, утопия социальной гармонии не сделала и шага в сторону своей натурализации. Общество не знает ничего другого, кроме авторитарного, правления и народоправия еще со времен греческих демократий. И та, и другая форма может быть только более или менее динамичной, что и определяет общественное равновесие. Так, брежневский социализм проиллюстрировал вялотекущий авторитаризм, расслабивший общество настолько, что для возвращения СССР в русло жесткого единоправия нужна была новая личность не в пример Горбачеву. Западный атлантизм, стоящий на физическом инстинкте насыщения и спиритуальном космополитизме, напротив, агрессивная форма народоправия, навязывающая всему миру свой мировой порядок. Что остается? Очередная встряска с разворотом на 180°? Ничто так не разрушает этнические цивилизации, как рикошеты политической ориентации. Они пересматривают сложившиеся системы ценностей, разрушают геоментальное пространство цивилизаций, изменяют национальную политику, что, в свою очередь, создает ненужную динамику понятия "национальность" и т.п. рикошеты политического ориентирования государства неизбежно ведут к гражданским войнам. Эти войны могут быть "горячими", как в 1918-1920 гг., и "холодными", как в послеперестроечный период. Все зависит от того, насколько идейно агрессивна приходящая к власти сила и насколько динамичны механизмы ее самореализации. И все-таки есть третий путь. Он использует авторитарную основу реализации исполнительной власти и политический политеизм демократии. Так или иначе, общество сотрясают эти две первородные проблемы. Остальное можно считать в какой-то мере следствием их существования. С одной стороны - несовершенство законодательства и отсутствие дееспособности самого права, с другой - притеснение свободы воли. Третий путь компенсирует и то, и другое. Это - сословная демократия. Нет, не сословный авторитаризм, как это было при социал-большевизме, а сословная демократия с милитарными основами государственного управления.
Воин - не привилегия, воин - первичное социальное слагаемое, необходимое для построения стабильного общества. Воин - это ось социального баланса Государства. Однако речь не идет об утверждении всеобщего единоподобного милитарного мышления. Свобода идеологического выбора остается и за воином. Так сословие может иметь по меньшей мере три политических ориентира: правый - консервативный, левый - либеральный и центристский. Это создает полиалогизацию и политическую борьбу, не разрушая сословного единства. Кроме того, такое обустройство создает и чрезвычайно важную, параллельную политическую связь с другими социальными группами. Воин-либерал или воин-консерватор войдут в конфедерацию левых или правых сил общества. Представляя политические Интересы своих конфедераций, они соединят непостоянство политической тенденциозности с постоянством социально-политического управления страны. Классическое соединение Переменного в постоянном.
Таким образом, приход к власти в стране консерваторов или либералов не будем сопряжен с глобальными общественными потрясениями и переустройствами, поскольку на деле это Всего лишь обозначится в смене политических ориентиров. Решается важнейшая задача упразднения оппонента государственной власти. Причем, заметьте, не насильственным способом подавления инакомыслия, а сугубо конструктивным, так сказать, беспричинным. Историческая реальность в глазах общества продолжает оставаться субъективно-амбивалентной, однако это не вызывает необходимости политической борьбы.
Безусловно идейный полиформизм сословного государства - это компромисс. То, что на языке славянского традиционализма называется Правью. Его цель - равновесие крайностей, слияние интересов, поиск объединяющего начала во имя избежания всеобщего распада. Вполне естественно, что сама крайность не может претендовать на роль Прави. С какими бы благими намерениями ни рвались к власти правые или левые, их истина всегда будет кособока, неустойчива, а значит и уязвима. Но даже и сам компромисс, в той или иной мере выгодный всем, способен кое у кого вызвать физиологическую антипатию. Это легко объяснимо. Социальное послеперестроечное реформирование в России притянуло целую армию государствоненавистников, разрушителей по духу, готовых воевать с любым политических строем, во имя всеобщей нестабильности и хаоса. Эта нестабильность их кормит, тем все и объясняется. Наша пятая власть, в массе своей стоящая под звездно-полосатым флагом, восприняла демократию именно так. Именно как свободу личности от каких бы то ни было моральных или правовых обязательств перед государством. Эта позиция сближает ее с рационализмом сатанинского мироразрушения, самопожирания и идейной ублюдочности. Вполне логично, что обывательский интерес к прессе подогревается "черными" темами. Однако культ чернухи вытравил напрочь из демократической печати элементарную нравственность и общественную пользу.
Вот пример. Газета "Мегаполис-Экспресс" № 43 (1-7 ноября 1995 г.) Заголовки материалов говорят сами за себя: "Радецкая обожает убивать живность", "Репортаж с венком на шее", "Крестовый поход изуверов", "На Таити туристов больше не едят", "Малолетки на балконе пилили горло", "Старшая сестричка забила до смерти младшую", "Корниенко сколотил гробы для себя и жены", "Подставьте тазик и пейте кровь" и дальше в том же духе. При этом, как родится, сляпаны две-три статейки по хрестоматийному православию. Удивительный цинизм! Очевидность сатанинской эйфории здесь лезет на глаза. Однако если вы думаете, что "Мегаполис" - это рупор черной мессы, то ошибаетесь. Ничего подобного, просто обычная "демократическая" газета со своими "демократическими" темами.
Вполне естественно, что "демократический сатанизм" антигосударства, вся эта свора брехунов-информистов и "клерикалов"-растлителей изойдет желчью, едва натолкнется на созидательную идею сильного, устойчивого государства. "Насилие!" - Разносит этот богомерзкий ор. - "Насилие над личностью!". Но, простите, кто вам сказал, что безнравственность, моральное уродство и разложение можно отождествлять с понятием личности? Кто вам сказал, что свобода личности - это свобода действия извращенцев, изуверов и человеконеневистников? Мы имеем полное моральное право при построении государства не брать в расчет их "социальные" потери.
Чистейшей демагогией будет утверждение, что власть милитария, есть социальное насилие подобное радикально-экстремистской диктатуре. Это бред! Во-первых, мы не строим унитарное государство. Во-вторых, мы провозглашаем власть Закона выше любой персональной власти. В-третьих, мы Провозглашаем единство Народа, а не националистические ориентиры, неминуемо делящие общество на "своих" и "чужих". В-четвертых, мы ведем политическую, а не физическую борьбу с инакомыслящими. Наконец, в-пятых, сословная демократия с милитарием во главе опирается на идеологический полиформизм, создающий многопартийность. Где же во всем этом хоть намек на реакционный режим? Впрочем, особенность "этой" информистики в том и состоит, что фактическая сторона дела здесь роли никакой не играет. Важен миф. Подключая его к бесстыдству "правдолюбов"-толкователей демократы получают внутренний общественный резонанс. Походя оболгать - значит, нанести упреждающий удар, предупредить не только последствия, но, по большей мере, уже предварительный интерес к явлению.
Не вызывает сомнения, что идею милитарного правления демократы истолкуют, как милитаризм и пропаганду войны и насилия. Однако подобные выпады должны встретить с нашей стороны ответный демарш. Они сами дают нам повод утверждать социальную дискриминацию милитария. Нам отказывают в праве на существование, в праве на социальный статус. Разве это не повод для борьбы за свои социальные права? Социальные права милиционера и военнослужащего, которых насильственно причисляют к другим классам-сословиям. Теперь, может быть, уже не к пролетариату. А к кому, может быть, к финансовой олигархии?
Но не стоит думать, что, отторгая демократию российского атлантизма, воину следует сближаться с коммунистами. Нет ни малейших иллюзий в том, что произойдет с нами, приди они к власти. Милитарий уже не состоится как социальное явление. Все мы снова станем "пролетариями умственного труда" или "пролетариями общественного порядка", службистами "неимущих", ратниками "рабоче-крестьянской Красной Армии", цепными псами пролетарской диктатуры. У воина всегда была собственная политическая воля. Если она еще не проснулась, ее нужно разбудить. Разбудить сейчас, иначе будет поздно. Иначе мы снова окажемся в прислугах чьим-то социально-политическим интересам.
Никто не ставит под сомнение, воин ли ты. Сомнение может вызвать присутствие у тебя инстинкта твоего сословия. Если его нет, ты никогда не станешь проводником воли этого сословия, ты так и останешься "пролетарием военного дела". Помни, что в этом качестве ты будешь для них всегда социально и духовно чужим, а значит и отторгаемым. Либо будь таким, как они. Будь таким, как они, сознательно занижая свое достоинство, свое место в жизни.
Милитарное правление вовсе не означает милитаризацию общества. Возможно, кто-то истолкует сословный приоритет воина именно так. Атлантистами давно ведется кампания террора против армии и правоохраны, для того, чтобы вызвать устойчивые общественные антипатии к силовым структурам, а главное - к силовому способу возможного разрешения социальных конфликтов. Все тот же упреждающий удар. Он рассчитан на обывательское сознание. Не проходит и дня, чтобы демократы не отпустили очередной пасквиль в адрес силовых структур. Играя таким образом с общественным сознанием, играя на обывательских нервах фантомами несуществующих угроз, притравливая чувство всеобщего отторжения армии и правоохраны как единой, полноценной социальной силы, атлантисты созидают свою демократию "а-ля рус". Они сами создали себе опасный антагонизм, и совершенно недооценивают его потенциальных возможностей.
Вспомните недавние нападки на структуру генерала Коржакова или на "Альфу", якобы виновную в упущении басаевской банды из Буденновска. Демократам нужен повод для высказываний. Убили кого-то, ага, отлично, еще одна возможность упрекнуть милицию в бездействии, в непрофессиональности, некомпетентности, а может быть, если удастся, и как-то бочком задеть вопрос коррумпированности. Все это - политика, хорошо продуманная, расчетливая политика. Удивительно цинично вела себя демократическая пресса, спекулируя именем убитого журналиста Дмитрия Холодова для разжигания всеобщих возмущений действиями силовых структур. Дознание не успело еще и шагу сделать, а уже муссировались направленные слухи о следе военного ведомства. Трудно назвать это просто эмоциональной несдержанностью.
Демократы не воспримут социально-политического подъема милитария ни при каких обстоятельствах. Для них это принципиальная война, война совести, "газават". Потому все мои утверждения о подлинной сути милитарного правления будут восприняты ими не иначе как призыв к военному перевороту. Однако эта профанация не только не тянет на подобие социальной полемики, но, по своему значению для общественного сознания, вряд ли сможет соперничать даже с дворовым собачьим тявканьем.
Удельный вес воинского сословия в обществе не превышает четвертой части. Социальное же давление предопределяет перевес силы более чем на половину. Это памятно по практике общественных собраний. В чем же подлинный смысл милитарного правления? В расширении зоны действия специфических воинских отношений. Милитарная организация профессиональных отношений в обществе, конечно, выглядит жестче, чем гражданская. Однако кто ведет речь о всеобщем, поголовном "дисциплинировании"? Это только в устах госдумовца Артема Тарасова милитарное правление представляется хождением строевым шагом на работу. Подобные высказывания я бы прокомментировал как примитивизм мышления достойный самой личности. Зона социального действий сословия не выходит за рамки тех стратегических задач на которых я останавливался выше. Повторю: законотворческая и законоисполнительные функции, регулирование экономики, охрана внешних границ государства и предотвращение вооруженных конфликтов. Все. В жизни обывателя кроме того, что ему гарантируется правовая стабильность и имущественная устойчивость, ничего не изменится. Нет никаких посягательств на гражданские права личности. Впрочем, если к гражданским правам причислять нетрудоохотчивость, халатность, бездельничество, профессиональную некомпетентность, то, безусловно, кто-то пострадает. Мы никогда не согласимся над утверждением прав личности над ее обязанностями перед обществом. Позволю себе не согласиться с тем, что это является признаком фашизма. Милитарное правление есть приведение власти к потенциальному и исполнительному порядку воинской организации. Что как раз вполне соответствует житейским потребностям обывателя.
Упорядочивание делопроизводственных отношений в экономической сфере - тоже объект не сугубо волевого воздействия. Ни у кого ведь не возникает желания наброситься с нападками на предпринимателя, увольняющего за нерадивость и безделие своего служащего. Почему же в таком случае государство не имеет право ужесточить нормы воздействия на работника, компрометирующего его в глазах общества? В чем же здесь ущемление прав личности? Здесь - ущемление права бездельничать за государственный счет. Не приходило ли вам в голову, что давно пора подумать и о правах государства. Например, о праве достоинства, которое так часто попирают государственные служащие как представители самого государства? Милитарию совершенно не обязательно вступать в социальное столкновение с делопроизводителем, оказывая на него волевое воздействие, поскольку при сословной демократии действует, принцип общинных отношений. Община сама заботится о своем профессиональном лице, имея для этого внутренние механизмы управления процессом. То же касается и производственника. Мы же не можем поставить к каждому станочнику надсмотрщика. Наиболее жесткие меры, которые
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |