Значит, это что-то не слишком важное.
Сэнзалли обошла один из них и… сделала несколько медленных шажков, а потом застыла.
Он сидел один. Медленно обернулся, заслышав шаги.
— Сэнгай?..
— Сэнзалли?! — с еще большим удивлением спросил он.
Шевеля в воздухе лапой, она действительно на миг утратила дар слов.
— Я просил разговора с главой… Я не думал… Как ты… — на нем играла радостная улыбка, осененная настоящим счастьем встречи.
— Это я и есть. Точнее, я вместо него, — отстраненно сказала Сэнзалли, рассматривая Сэнгая, такого далекого в памяти, такого близкого наяву. — Яриса сейчас нет… о предки, Сэнгай, какими судьбами?!
Они обнялись.
— Как ты? — ходил он вокруг нее.
— Да хорошо! Но как ты? — и она вокруг него.
— Хорошо-хорошо… А ты?
Засмеялись.
— Как ты здесь очутился?
— Я всё это время искал тебя.
— Ты искал меня?
— А что мне оставалось?..
— И ты здесь лишь потому, что искал меня? Тебя не вело путешествие, нужда, не привел случай или рок, не привела судьба или изгнание? Ты просто искал меня? — изумлялась Сэнзалли, не помня себя.
— Тебе незачем удивляться. Удивляться надо мне. Удивляться тому, что я смог это сделать.
Молча Сэнзалли присела, не зная, что и сказать. Потом молвила:
— Пройдем… Я приму тебя, накормлю и дам попить. Если хочешь, то можешь уснуть.
— Я не смогу уснуть, пока не поговорю с тобой.
Кивнув головой, она повела его за собой. Они пошли среди приятной земли Ниснару.
— Сэнзалли, — растерянно позвал ее Сэнгай.
— Да, Сэнгаи? — мурлыкнула она.
— Ты всё так же ласково зовешь меня — «Сэнгаи».
— Просто потому, что я помню тебя. И помню свою любовь.
— Ты любила меня?
— А как ты думаешь?
Он смолчал.
— Я не хотела, чтобы ты там погиб… — сразу начала она, живо и ясно помня прошлое. Сэнзалли всегда мечтала объяснить ему свой поступок, хоть мельком, хоть чуть, чтобы он понял — там не было злобы, там не было глупости. Были лишь любовь и сострадание.
— Я знаю, — торопливо перебил он. — Расскажи мне: что с тобою потом было?
Сэнзалли взмахнула хвостом, посмотрела на него, улыбнулась, будто не зная, что сказать.
— Вольсунги схватили меня. Потом пленили. Старались использовать в своих целях. Но мне удалось сбежать.
— Как?
— Мне помогли, — кратенько ответила она.
Потом, понимая, что ее маленький рассказ вовсе недостоин такой встречи, продолжила:
— Я требовала, чтобы они отпустили Менани.
— Кто это?
— Та самая львица, моя подруга, которую они поймали ранее. И бросить которую я не могла…
— Ах да. Прости — я просто привык бросать имена в пропасть небытия.
— Ты стал необычно говорить, — заметила Сэнзалли без укора, а с любопытством.
— Это от дальних путей. В них начинаешь говорить сам с собой. И что дальше?
— Я добилась, чтобы ее отпустили. Вольсунги сделали это, но сделали ее слепой, — остановилась Сэнзалли за большим камнем, где их не могли настигнуть любопытные взгляды и уши.
— Зачем? — без особого удивления спросил Сэнгай.
— В них живет бессмысленная вера в справедливость жестокости. Я не знаю, зачем. Наверное, из злорадства ко мне. Или к нам всем. Я не знаю.
— Ты видела ее? Ты говорила с нею?
Какой сложный вопрос.
— Да. Я дала ей строфант. Что за жизнь в бесконечной темноте…
Помолчала, дала волю чувству — утерла слезу.
— А потом лапы привели меня сюда. Теперь я львица аршаха прайда Ниснару-Саргали. У меня двое детей. И хороший прайд, — истерла вторую.
— Тебе хорошо здесь? — меланхолично спросил он.
— Да. Я обрела то, с чем могу жить.
— Значит. Значит, теперь ты львица-Саргали…
— Я не Саргали. И не союзная. И не дочь Делванни, которого нет. И даже не шамани.
— Но кто тогда?
— Лишь ее тень, — так ответила и ему, и себе.
Они пошли дальше.
— Расскажи мне о себе, Сэнгаи. Что ты делал? Как жил? Что случилось с тобою, когда я изгнала тебя? Поверь, я волновалась о тебе; мою душу всегда грело лишь то, что ты жив.
— Ты чувствовала это?
— Конечно. Я не одну ночь сновидела, чтобы уяснить это до конца. И… Как ты нашел меня?
— Когда ты прогнала меня… назовем это так? — не мог он подобрать слов.
— Пусть будет так, — согласилась Сэнзалли. Слова неважны.
— Когда ты прогнала меня, то я сначала пошел в Хартланд. Я не помню, как туда шел; я очнулся лишь тогда, когда кто-то из хартландцев заговорил со мной. Я не помню что думал, что переживал; ненавидел ли тебя или любил. Я решил вернуться за тобой… но потом понял, как это глупо. В Хартланде мне делать было нечего. Там сплошь были вольсунги. Как хозяева. Как родные этим землям. Словно жили здесь дольше, чем сам Союз. Мне ничего не оставалось, как уйти в Юнити.
— Ты ушел в Юнити? — Сэнзалли подошла к своей пещере и предложила улечься у входа.
— Да, — прилег Сэнгай. — Я не буду тебя утомлять рассказом. Часть Юнити — в основном, это молодые львицы и дети — объединилась с Хлаалу. А часть — осталась. Меня тоже заставляли, упрашивали, чтобы я ушел с ними.
— Зачем они остались? — зная ответ, всё же спросила Сэнзалли.
— Готовиться к приходу вольсунгов. Или ты думаешь, что Юнити сдал бы свои земли без боя?
— О, какой кошмар, — печально молвила Сэнзалли, прикрыв лапой глаза. Нетрудно догадаться, что стало дальше.
— Почему? — удивился он.
— За эти годы я познала цену боли. Лучше бы они ушли. Нет смысла цепляться за землю. Предки простят — если их души видят наши сердца, то простят — а жить нужно дальше. Нет смысла в славной смерти.
— А в чем тогда смысл?
— В жизни.
— Все мы, так или иначе, умрем, — с равнодушной сосредоточенностью сказал Сэнгай, глядя в пустоту. Потом взглянул на нее: — Ты не осуждала свой прайд, который ушел от вольсунгов, не пошевелив и когтем. А осуждаешь Юнити, который не сдал свою честь?
Сэнзалли покачала головой, закрыв глаза:
— Не осуждаю юнианцев. Я никого не осуждаю — я давно перестала это делать. Просто я теперь лучше понимаю своих. Раньше я недоумевала, а теперь понимаю.
— Тогда почему ты тогда оставалась на своих землях? Сейчас ты говоришь, что цепляться за землю глупо. Но тогда я застал тебя ярой защитницей, которую боялись все. Или ты не та Сэнзалли, которую я знаю? — в нем таилась какая-то обида: то ли на ее слова, то ли на судьбу, то ли на время, то ли на нее. Или на всё вместе.
Она не стала ему отвечать. Тут нет ответа. Вместо этого спросила:
— Ты ушел вместе с Хлаалу?
— Нет. Я остался.
— Но ты выжил.
— Да. Меня кто-то ударил по затылку, в самом начале боя. Даже ничего толком не успел сделать.
— А что потом?
— А что потом… Потом я встал и увидел, что все, все кого я знал, и кто стоял рядом со мной — мертвы. Каким-то чудом я ушел оттуда, прихрамывая. Каким-то чудом я нашел Хлаалу с остатками Юнити. И за всё это время, Сэнзи… за всё это время, что бы ждали боя, никто из делваннийцев, илларийцев, регноранцев — слышишь! — никто не воспротивился. Никто нам не помог, никто к нам не перебежал. Все сидели друг на дружке возле Хартланда, корчили благостные рожи вольсунгам и тряслись от страха. Трясся от страха весь твой прайд, боясь за свои никчемные жизни.
Как и он, Сэнзалли невольно скривилась, а потом даже оскалилась от насмешки и презрения. Но эти чувства были мимолетны и слабы.
— Что с Велари? — поинтересовалась.
— Они тоже дрались, как мы. Я знаю, что часть из них выжила и ушла прочь, на южные земли…
— На скальные, голодные земли… — помнила Сэнзалли, что и где находится возле бывшего Союза.
— Да. Я не знаю, чем они сейчас живут. Пусть им поможет небо, — ткнул он когтем в небеса.
Вздохнув, он свалился набок и желал было дотронуться к Сэнзалли; но потом понял, что всяким излиянием чувств может повредить ей — новая жизнь может такого не простить. Для остальных Саргали он простой незнакомец.
— Когда я пришел к нашим, то они уже хорошо успели отойти. Они так и назвали прайд — Хлаалу-Юнити. Так, на время… И начали мы скитаться. Сейчас мы на запад от Морлая. Там небогатые земли, но жить можно…
Он начал водить лапой по теплому камню, припоминая:
— Рядом со мной дралась наша шамани. Она даже стояла сзади меня перед боем. Благодаря ей мы знали, что вольсунги приближаются, и успели подготовиться. Погибла и она. Ее убеждали уйти, уйти с Хлаалу, чтобы хранить знание. Но она говорила, что ученица станет ее презирать.
— У нее была ученица… — вспомнила Сэнзалли прошлое; то самое прошлое, когда совсем юной пришла вместе с отцом в прайд Юнити, чтобы посмотреть весь Союз — такой большой, такой вечный, такой привычный… Да, у Ирраи была ученица, это Сэнзалли вспомнила; только она тогда была еще суть дитя, даже не подросток.
— Она мне и помогла узнать, что ты жива. Чему была очень рада — о тебе сущие легенды ходят, и все знают, кто такая Сэнзалли. Все знают, что ты та истинная шамани, что не сдалась вольсунгам. Как же говорила о тебе Малиэ?ль! Говорила, что хотела бы взглянуть на тебя хоть чуть, хоть на миг. Как терзала меня расспросами о тебе; она бесконечно слушала один и тот же рассказ, как мы с тобою встретились на землях Делванни, и я ничего от нее не утаил, рассказывал совершенно всё — ибо невозможно утаивать при такой искренности. Вот, и она мне помогла, ибо очень хотела. Хотя с нее даже не совсем сошли пятна. Даже пятна не сошли…
— Как именно? — серьезно поинтересовалась Сэнзалли.
— Бросала вместе со мною кости. После чего сказала, что ты жива, и что вокруг тебя нечто высокое. Как сказала: «Наверное, горы». И больше ничего...
— Ах, какая молодчина, — вздохнула шамани.
— И с этим знанием я начал тебя искать. За эти годы я много чего успел. Обходить весь Морлай. Побывать на землях Союза… что теперь земли вольсунгов. Наша земля, кстати, им очень нравятся. Уходить не очень желают. Успел подраться бесчисленное множество раз. Кое-что потерять, кое-что обрести. И вот… я здесь.
Он посмотрел на нее, улыбнулся, но с грустными глазами.
— Это странное чувство… Когда чего-то достигаешь, кого-то находишь и…
— Ты не рад тому, чем я стала и как изменилась? — спросила Сэнзалли и поняла, что ее вопрос весьма глуп и нерадив.
— Вовсе нет. Просто не знаешь, что будешь делать дальше. Это словно догнать саму даль, достигнуть неба, и задаться вопросом — а что дальше?
Они молчали очень долго.
— Мне сказали, что ты пришел с какой-то шамани, — зачем-то посмотрела Сэнзалли по сторонам.
— А, да. Она мне очень помогла. Помогла найти тебя. Долго рассказывать…
— Нет, поведай, прошу.
— Чего тут рассказывать… В общем, мне посоветовал один лев к ней обратиться. Говорил, что она знает, как искать пропавших. Ты не представляешь, что мне стоило найти кто знает тех, кто знает, где она находится. Да-да, вот так. Не представляешь, — махнул он лапой, словно понимая, что Сэнзалли не оценит полностью всех его стараний.
— Как ее зовут? — спросила Сэнзалли.
— А я там помню. Ты не представляешь, сколько имен мельтешило перед моими глазами за эти годы… Я просто уже не запоминаю их — нет смысла. И так через день расставание, и так через день забудешь.
— Нэй, Сэнгаи, как тогда к ней обращался?
— Ты уже говоришь, как Саргали… — улыбнулся он. — Да знаешь, как оно бывает: она представилась в начале знакомства, а я угукнул и забыл. Потому лишь «львица то» да «львица сё». И вот она посмотрела на меня, потом сказала мне ждать. Я ждал почти целую ночь. Потом возвратилась и сказала, что знает, где тебя искать. Более того, согласилась к тебе провести. Сказала, что я потеряюсь сам в Больших горах. Я ей очень благодарен, этого не отнять. Помогла мне больше всех, чем кто либо за все эти годы.
— Где ты ее встретил?
— В Тощей Долине.
Сэнзалли подняла бровь.
— Это в восточном Морлае. Если долго где-то жить, то непременно нахватаешься всякого: привычек; слов; образа жизни.
Почесал гриву в задумчивости.
— Даже не знаю, как мне теперь вернуться…
— О чем ты? Почему не знаешь?
— Я обещал нашей маленькой шамани — Малиэль — что вернусь или с тобой, или не вернусь вовсе…
Сэнзалли приложила лапу к его лапе. Она не могла внятно ответить; ибо совершенно ясно — она действительно не может бросить всю эту жизнь, которую ей подарил вирд.
— Обещания и клятвы иногда приходится нарушать. Иногда от нас ничего не зависит. Совершенно ничего… — обреченно молвил он.
— Если хочешь — ты можешь остаться, — сделала Сэнзалли вежливое, неловкое положение, которое существовало лишь для того, чтобы отказаться.
Он ухмыльнулся.
— Сэнзалли, ты же знаешь — это бессмысленно и невозможно. Я первый раз вижу в тебе неискренность. Ты сама прекрасно понимаешь, что я не могу остаться. Как я смогу смотреть на тебя каждый день? На твоего льва? Детей? На твой прайд? Как я уживусь в душе с этим.
Поднявшись на лапы с новыми силами, он молвил:
— Нет. Я сделал то, что должен был сделать. Отыскал тебя и понял, что у тебя всё хорошо.
— Ты отыскал меня тогда… И отыскал сейчас… Сэнгай, я… Я не знаю, что мне говорить. Не знаю. Не знаю, что сделать, — сдалась Сэнзалли.
— Ответь мне на один вопрос.
— Хорошо, — с готовностью сказала Сэнзалли.
— Ты вспоминала меня?
Она молчала, не отводя взгляда, не двигаясь. Не дрогнуло ее ушко, не пошевелился хвост или коготь.
— Ладно, — отвернулся Сэнгай, поняв тщетность всяких стремлений. Всё — лишь пыль.
— Нет! Стой! Стой…
Сэнзалли, рискуя положением и жизнью, рискуя благополучием детей, рискуя быть увиденной и услышанной, всё же не могла не сделать этого. Ощутив теплую волну нежных воспоминаний, храня в себе прошлое, помня тех, кого любила и для кого сохранила мягкость души, она поцеловала его.
Пусть он возьмет это с собою в долгую память.
**
Сэнзалли уложила Сэнгая спать на Склоне гостей (так оно называется в Ниснару, особое место для гостей прайда), и села возле него; она была рядом с ним, пока не уснул. Завтра его ждет тяжелый, трудный путь обратно. Нужно набраться сил. Сэнзалли долго-долго смотрела на него; рассматривала измученные, усталые складки у рта; посеченные уши; шрамы на боках и лапах. Потом она плакала, вспоминая жизнь; и ощутила, что Сэнгай обманывает ее, что он не спит, а слушает и глядит, как она плачет. Но не разоблачила его маленький обман, ибо если разоблачать всю ложь на свете, то что нам останется?
Сэнзалли дотронулась до его гривы, а потом вышла.
Свечерело.
Она ушла искать ту самую шамани, что привела Сэнгая. Нужно показать благодарность сестре по пути, нужно отдать должное сестринству шамани. Выяснилось, что та уже вовсю освоилась и рассказывает что-то очень смешное охотницам, что притащили айранов — мелких косуль, которые в Больших горах чуть ли не основная пища. Львицы-Саргали мило смеются, как умеют только они; вообще, им только дай повод, они всегда готовы рассмеяться над какой-нибудь мелочью, даже старые и, казалось бы, важные. Это поначалу всегда поражало Сэнзалли, а потом она привыкла.
Сэнзалли видела ее со спины и приближалась; старый, но довольно сильный голос показался знакомым, слишком знакомым. Она не могла вспомнить, кому же он надлежит…
— Простите, сестры…
Все весело посмотрели на Сэнзалли, хорошую львицу их хорошего правителя. Обернулась и старая шамани.
Это совсем маленькое, несложное движение — обернуться. Но как долго это было для Сэнзалли!
С каждым мигом узнавание ставало всё яснее, прочнее; еще чуть — и нет сомнений. Это — Градива. Сильно постаревшая, с обычным для пожилых львиц сухим носом, притухшим взором.
— Ах, подскажите мне, прошу: как зовут вашу милую аршасси?
Аршасси — так иногда зовут львицу аршаха. Это слово больше употребляют Менаи, Ордосс или Таллалу; оно почему-то не прижилось в Ниснару, Сэнзалли сама не знала, почему.
— Мое имя неважно, — сдавленно ответила Сэнзалли, но быстро обрела волю. — Пойдем со мной, Градива.
— Ох, ты меня знаешь?
— Лев, которого ты привела, поведал твое имя, — солгала Сэнзалли. — Я с большой благодарностью хочу сказать тебе, что ты очень помогла и ему, и мне.
— Пустое это, пустое. Свой дар мы должны использовать. Что толку, если его прятать при себе?
— Градива, пойдем со мной, — настойчивее предложила она.
Старая львица пошла рядом с молодой. Сэнзалли чувствовала некую двойственность в себе; она не могла понять — что заставляет ее скрывать собственное имя, собственную личность? Но на такой ответ у шамани всегда есть ответ. Если не знаешь, что заставляет тебя делать определенные поступки, значит это — твоя личная сила.
Всё-таки это Градива, что некогда дала ей непростое, но знание, что так повлияло на ее судьбу. Она не носит за собою никакой вины, просто так случилось…
— Так о каком таланте говорила ты? — спросила Сэнзалли.
— Аааа… Я издавна научилась этому, еще молодой. Научилась находить пропавших. И звать их. Кто он тебе, этот лев Сэнгай? Давняя любовь? Не бойся, я никому не скажу — слишком старая, чтобы подставлять. Или врать.
Тишина. Только птицы поют в закате.
— Молчишь… Да наверное, любовь. Нет другой причины, чтобы так неистово искать львицу. Но, боюсь, поменялся и он… поменялась и ты, — вздохнула Градива.
— Откуда львица всё это знает? — Сэнзалли неосознанно перешла на принятое в Союзе уважительное обращение. Саргали говорят по-другому: они часто говорят о себе, как о ком-то другом.
— Частью говорила с Сэнгаем, частью догадалась, частью ощутила. Это несложно… — по-старому тяжело засмеялась Градива.
Сэнзалли вдруг захотелось что-то знать о ней, оставаясь неузнанной:
— Какой львица крови и куда держит путь?
— О, моя родина далеко отсюда, далеко на юг… Не так уж давно я пришла в Морлай; думала, тут будет лучше жить.
— И лучше?
— Да как сказать… Всюду то же самое. Да и что мне искать лучшего: зубы стали тупыми, когти тоже. Стала хуже видеть, хуже слышать.
Простонала и пожаловалась, как обычно делают старые львицы.
— Жаль только Неру, мою подругу. Ей не дался этот Морлай, ох как не дался. Лучше бы мы остались…
— Нера — твоя подруга? — навострив ушки, спросила Сэнзалли. Она прекрасно помнила, что Нера была дочерью Градивы. Больной, безумной дочерью, что слаба умом.
По крайней мере, так говорила Градива тогда.
«Но можно ли верить словам?..», — скользнуло предчувствие в ее сердце, безмолвное знание дарило проницательность, и Сэнзалли стала внимательнее слушать эту старую львицу.
— Именно. Никто не понимал ее лучше, чем я; и никто не понимал меня лучше, чем она. Как жаль, что ее больше нет.
— Что с нею стало?
— Она умерла при родах, — был краткий ответ.
«Умерла, рожая своих детей. Страшная смерть», — подумала Сэнзалли. Но большого сожаления почему-то не было.
— Нера была поздней роженицей. Она забеременела весьма поздно. Сказалось и это, но… Не это стало причиной.
— А что? — ухватилась Сэнзалли вопросом.
— Все мы не без пятен. У всех нас есть пороки. Нера имела свои, и поплатилась за них, — покачала головой Градива.
— Какие же?
— Она имела свой дар и свое проклятие, Сэнзалли. Она просто стала тою, кем должна стать. Как и я, — остановилась Градива посреди высоких горных трав.
— Так тебе львицы сказали мое имя? — остановилась и Сэнзалли.
— Нет, Сэнзалли. Я давно помню его. Ты узнала меня? Узнаешь меня?
Прошли мгновения, во время которых спадало притворство, игра, увиливание.
— Да. Да, Градива. Я помню тебя, — темно сказала Сэнзалли.
— И ты не хочешь разорвать меня на куски? Ведь я пришла к тебе за избавлением.
«Разорвать… на куски? Зачем?».
— Я не знаю причины для этого, — правдиво ответила Сэналли.
— Ты мне врешь. Я не верю. Либо ты коварнее, изощреннее, чем я чувствую, — сузив глаза, говорила Градива, постоянно кивая головой в такт своему недоверию.
— Прекрати эти тайны, Градива. Говорю то, что думаю.
Старая, опытная шамани старалась понять, истинно ли это.
— Чистая душа. Чистая душа ты. Всем бы так.
Посмотрела в сторону.
— Вспомни тот день, — ровно, равнодушно начала Градива, не смотря ей в глаза.
— Я хорошо его помню.
— Помнишь, как я тебе дала знание, как красть силу у львов?
— Помню.
— Так вот, я тебе не сказала тогда, что это — смертельно опасное знание.
Сэнзалли приложила ей лапу на плечо.
— Это не страшно. Ты могла сама не знать о последствиях. Ты ведь не знала, так? — с уверенностью молвила Сэнзалли.
А Градива громко выдохнула воздух в горьком смехе:
— О нет, я прекрасно знала, что обрекаю тебя на непростую судьбу, если ты решишься применить такое знание. Или даже на смерть.
«Зачем? Отчего… такой обман…», — отходила назад Сэнзалли.
— Тогда зачем… зачем ты утаила? Зачем такая полуправда? Смысл? Где смысл одной шамани давать ложное знание другой?
— Я вижу, какую удивительную силу ты имела. Конечно, ее в тебе осталось немного… Но всё же. Я вижу, что ты применяла мое знание, и вовсе не погибла; более того, ты стала много сильнее. Я слышала все те слухи, которые ходят о тебе… Но удивительно не это. Удивительно то, что ты не смогла понять, кто именно убил того львенка, которого ты искала.
Какой львенок? Кто убил? Кого? Где? Погоди… Градива говорит об Аярре? О нем?
Это сумасшествие. Не может быть. «На чем основана вся моя жизнь?!», — не хватало воздуха Сэнзалли.
— Я умею звать. Давать зов, — прозвучал голос Градивы, чисто и ясно среди сумерек. — А Нера была клянущей шамани, шамани-порченницей. Это был ее дар. И жизнь потекла так, что она потеряла всю родню. Всю, из-за одного правителя-самодура. Ее дар как нельзя лучше подходил для такого случая, словно сама судьба сделала ее когтем возмездия и мести. Она умела портить, и не боялась делать это; но для этого нужен один ритуал. Он ужасен — в нем нужно убить львенка. Но она делала это. А я умела звать.
Ах, вот оно как… Ясно. Ясно-ясно.
— Значит, Аярр ушел по твоему зову…
— Именно так.
— А Нера убила его…
— Когда ты беседовала со мной, то Нера держала его под водой, в болоте. Ты пришла совершенно верно, следуя своему чувству; но пришла и не увидела его — тебя обманули глаза. Мне пришлось отвлечь тебя, уйти с тобой в сторону и занять разговором; наш разговор, моя передача знания — не более, чем обманка. Уловка. Чтобы занять время.
Молчание. Говори. Говори дальше.
— Но когда я это сделала, то поняла, что перешла некую грань, упала в некий обрыв. Я нарушила вечное сестринство шамани… Не знаю, как это правильно назвать. Никогда я не была уже такой, как прежде. Ко мне начал красться страх: тихий, ночной… Но неумолимый. И тень каждую ночь все ближе подбираются ко мне.
Сама не зная почему, но Сэнзалли засмеялась: зло, жестоко, без капли сомнения или сострадания.
— Мне тебя пожалеть? — блеснули ее клыки.
— Нет. Тебе лучше убить меня. Я пришла к тебе за этим. Когда я повстречала этого Сэнгая — поняла, что это знак.
Сэнзалли хотела сказать, страшно хотела: «Мне плевать на то, что ты думаешь о сестринстве — тебе оно неизвестно; ты не знаешь сестринства шамани. Чихала я на тебя и твое чувство. Теперь я знаю одно — ты убила Аярра; а я так убивалась за ним, и так корила себя за эту смерть».
Вся жизнь, выходит, вся судьба Сэнзалли — лишь насмешка какой-то львицы, что желала спастись от возмездия. Но она могла занять ее простым разговором… Но нет! Градива изощренно, со знанием ввела Сэнзалли в обман, заблуждение; и в результате вся ее дальнейшая судьба, со всеми горестями и радостями, со всей силой и борьбой, была дочерью этого обмана.
Сэнзалли вдруг вспомнила, как в тумане, Умаллу, шамани Хлаалу; тогда она казалась ей пугающей, немилосердной, заставляющей учить всякую чепуху, хотя вроде как есть столько прекрасных вещей в жизни. Умалла желала научить Сэнзалли знать обман и видеть ложь, но она, по легкой мысли юности, решила, что жизнь — мягкая прогулка среди красоты мира.
Надо Градиву убить.
Или не надо?
Сэнзалли подумала немножко.
Вроде и надо.
Но… но. По-другому нужно действовать; и по-другому жить.
— Как ужасно ты использовала свой дар… Погляди — ты привела ко мне Сэнгая. И ты могла в жизни использовать дар не для плохого, но для хорошего.
— Ты же знаешь: первое, чему учится шамани — нет ни плохого, ни хорошего, — ответила Градива.
— Да уж? А если клык тебе, конкретной живой тебе вонзается в шею — это хорошо или нет для тебя?! — запылал взгляд Сэнзалли алой молнией. — Где тогда будет твоя мудрость?!
Градива сжалась, готовясь принять ее нападение. Но его всё не было. Потому она спросила, воспрянув:
— А какой твой дар, Сэнзалли?
— Ты его уже знаешь. Это твой ночной страх. Он съест тебя, и это лишь твое. Мне всё равно. Поделом в жизни и тебе, и Нере. А теперь убирайся, — кивнула Сэнзалли, чтобы шла прочь Градива от нее, прочь.
— Если бы не я — то где была бы твоя сила? — вдруг, совсем внезапно, с кривой усмешкой тихо молвила Градива, чуть склонив голову набок.
Воспрянула. Почуяла «слабость». Ах, как эти душонки любят чужую слабость. Была такая, пришла сдаваться. Но тут поняла, что возмездия не будет, и принялась за старое.
Но Сэнзалли это совсем не задело. Она совершенно успокоилась, понимая, насколько полна фатализма и тихой иронии всякая, даже несложная судьба. Ах, да, эта старая шамани старается схитрить, задеть ее, намекая, что ее сила грязна, изошла из страха и грязи болота, из позора и насилия. В ее обретении не было ничего прекрасного, высокого, вышнего. Ничего мягкого, светлого. Вирд подарил ей вот такой непростой, мучительный и тяжелый способ стать тою, кем она стала.
В какой-то миг Сэнзалли решила, что нужно предательской хитростью, ловким обманом обвести эту Градиву вокруг когтя, убедить ее в том, что ее жизнь еще продолжится, а потом убить, видя удивление и страх в ее глазах. Но потом поняла, что это ничего ей не принесет: ни удовлетворения, ни пользы. Ничего.
Она сама заблудится в кошмаре своих поступков. Нужно лишь не мешать ей. Она еще может веселиться, ей еще наполовину страшно, наполовину смешно. Ну-ну. Знавала она смельчаков, знавала Сэнзалли.
Но хозяйке страха виднее.
Ночной страх вползет в ее душу сквозь взгляд Сэнзалли; тот самый страх, хозяйкою которого она стала. Всё в мире возвращается по своей незаметной, тихой, но верной справедливости.
— Уходи из моего прайда.
Сэнзалли тут же громко позвала:
— Цанна! Львы, зовет вас Сэнзалли! — и прорычала зов.
Тут же прибежало целых четыре льва, всякий возрастов.
— За что звала нас, Сэнзалли?
— Проводите эту львицу, пусть идет куда возжелает. Глядите за нею и приберегите ее — ей страшно ходить в ночи.
**
Хорошо знать, что твоя жизнь не проходит даром, что ты живешь для кого-то или ради чего-то; пустота вместо смысла истомляет душу, явно или неявно поджидая тебя в каждой тени. Рано или поздно пустота тебя поймает и начнет ставить такие вопросы, на которые ты не сможешь ответить.
«Хорошо знать, ради чего живешь, ради чего жила», — думала Сэнзалли, вглядываясь в сок хирайи на своей лапе.
Вместо былой силы у Сэнзалли теперь лишь ее остатки, лишь ее знание и память. Она никогда не была столь сильна, как прежде, после того как переместилась из Делванни к утесу Аратты. Сила в ней была чужая, не своя, не взятая собственным намерением и безупречностью души. Тем не менее, душа ее хранила главное — память о том, как быть сильной, и знание страха. Сэнзалли не желала брать здесь кого-то в ученицы, и никогда не собиралась; она понимала, что на это у нее не хватит ни знания, ни силы, ни терпения, ни того особого желания, которое непременно должно быть при таком начинании.
Но как же род знания и сестринство шамани, которое каждая из них хоть раз в жизни, но остро ощутит?
Вокруг сплошь ночь, но скоро рассвет. Сэнзалли ни мгновения не спала в этой ночи — готовилась к уходу Сэнгая.
«Моя милая, неизвестная мне Малиэль», — сновало в ее душе, пока она мешала сок хирайи с глиной. — «Я знаю, каково это — остаться одной, потеряться на заре пути и не чувствовать поддержки. Прости меня, что я тут, а ты — там, в неизвестности Большого мира, вместе с остатками родного тебе Союза. Я сбежала от него прочь, но ты — отнюдь», — Сэнзалли сделала себе первую полоску на левой щеке.
«Но такова судьба, по-другому не вышло и не обессудь».
Поглядела вверх, туда, где небо.
«Говорят, что для шамани нет ни хорошего, ни дурного; оно так, но не совсем. Так удобно рассматривать поступки других — это поможет тебе сберечь тишину души и безупречность. Но всякой из нас важно, из чего состоит наша душа: из каких намерений, желаний, стремлений. Путь шамани — это путь наверх, не забывай об этом».
Сэнзалли сделала себе вторую, а потом третью полоску.
Нет, она не может пойти и помочь Малиэль, она не может бросить ту жизнь, которая ее захватила; здесь у Сэнзалли свои обязанности, свои надежды, своя ответственность. Дети. И шамани долго думала, что может сделать для Малиэль; ничего в жизни не должно пропадать даром, и Сэнгай не зря сделал это длинное путешествие. Подумав, она решила передать Малиэль свою силу; она ей пригодится больше. У Сэнзалли еще есть кое-что в запасе, она не растрачивалась на пустяки, а бережно хранила, постоянно сновидя, чтобы та имела выход и применение.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |