Ваал-сунги разглядывали их новый дом:
— Прекрасные места, боже ты мой.
— Всё, меня отсюда не выгонят, — озорной лев с гривой, полной колючек репейника, весело улыбался и сидел на камне возле пещеры дренгира, свесив лапы.
Две старшие сестры Ашаи-Китрах вылезли на вершину Верхнего холма, и терпеливо ее осмотрев, решили, что здесь хорошее место для служений и молитв — оно должно быть повыше.
— Этот, что на юге, вроде бы лучше… — заметила сестра Ваалу-Харана, указав на Южный холм.
Поспорив, решили оставить всё как есть.
Ваалу-Харана села, вздохнув. Ну вот, снова сменилось их место. Новые земли. Новое, неизведанное. Сегодня они освоятся, а завтра перейдут остальные: львята, старые львицы, беременные. Где-то там, на западе, кучкуется в страхе этот союз. И гиена с ним. Нахейм ждет…
Посмотрела на Дальний холм. Тот ли не выше? Они уже проходили мимо его подножия. Даже остановились осмотреть полосы, что нарисованы соком хирайи у начала восходящей тропки.
На него она смотрела чуть дольше, чем требовалось.
«Нет… Не выше», — махнула она лапой. Близость к небу — не главное. Главное — твердая вера.
Внизу уже, на бывшем месте сбора Делванни, охотницы Дэнэнаи, Хустру и Шуудан уже договаривались: куда, как и что. Конечно, делят еще не убитую тушу… Еще не раз поругаются.
— Ты представь себе, вот он так бежит… а я — вот так, во, во… — увлеченно рассказывал об охоте на буйволов молодой лев Дэнэнаи. — Я тогда думаю — нет еще рано, рано, а Мастал мне рычит: «Вправо!». Да я же вижу, что какое там вправо!..
— Ага, ага, — уныло поддакивал второй, тоскуя о неразделенной любви.
Третий, не учавствуя в беседе, просто плелся вперед, не в силах отвести глаз от… хвоста хаману, что шла первой.
— Ой, — вдруг неудачно оступилась вольсунга: — Мммм…
— Больно?
— Нормально. Грррр… — урча, потирала она ушибленную лапу.
— Ну чего, всё? Идем дальше? — спросил тот, кто рассказывал о буйволах, но ему никто не ответил: все смотрели наверх, навострив уши, с серьезным сосредоточием. Хаману даже не полностью отвела лапу ото рта, которую вылизывала.
Он медленно тоже посмотрел наверх, туда, куда вела тропа.
А там стояла львица светлого, необычно светлого окраса. Не делая ничего, она просто глядела на них сверху-вниз, с задумчивостью и тенью отвращения.
— Ступайте прочь, — бросила для них, а затем исчезла за уступом; лишь пыль поднялась за нею.
Ваал-сунги, сыны и дочь Ваала, мгновение стояли остыло, неподвижно. Каждый, упражняясь в догадливости, старался понять: кто это? что это?
— Чё это было? — с усмешкой спросил первый лев, тот самый, что рассказывал о буйволах.
Самцы зашевелились:
— Сейчас мы её…
— Я думал, что здесь всё пусто. Гляди, наглая какая, а?
Они еще немного посмеялись и повозмущались, а за это время вольсунга прошла несколько шагов вперед, принюхиваясь и щуря глаза в подозрениях. Она несколько раз словно пыталась преодолеть невидимую пелену, но всё что-то мешало; потому она снова старалась уловить запахи воздуха, вострила уши и прильнула хвостом к земле, словно при охоте.
— Слушайте, кто это может быть? — спросила она, но не весело, а с тревожным подозрением. — Отсюда все ушли.
— Так пошли, посмотрим, — с разгильдяйством и смелостью сказал первый.
Та остановила его лапой, ударив по груди:
— Стой! Вдруг это засада?
Все прониклись такой возможностью и немного посидели, обдумывая свое положение.
— Ладно, вы с ума не сходите-то, какая засада? Ваал с нами, и тут полно наших. Идем, глянем.
Все согласно кивнули, и даже львица. Они медленно, осторожно пошли наверх; странно вот так стелиться по земле, оглядываться по сторонам средь белого дня, когда сам мир поет: ничего случиться не может! живи и радуйся жизни! опасности и тьма далеко, забудь о них!
Идти вверх, по неширокой тропке, пришлось довольно долго. Слева — крутой склон вниз, справа — такой же, но вверх. На склонах растут жесткие кустарники, невысокая трава.
— Пещера… — тихо молвила вольсунга, и обернулась к своим.
— Это здесь убили ту шаманаю, — сказал первый лев.
Второй спросил обыденно, не притишая голоса:
— Какую? Первую?
— Нет. Вторую.
Все уставились в черноту входа пещеры. Ничего не разглядеть! Яркое солнце, полдень, а там — темно. У входа еще кое-что видно, конечно, но в ней есть глубина.
— Ее здесь нет. Ухо откусить дам, что нет. Тут прятаться — глупее не придумаешь.
Львица посмотрела на землю.
— Глядите. Шерсть на камне. И чуть крови… — указала она лапой, и все пригнулись, чтобы посмотреть.
— Ну, ясно. Отсюда тащили мертвое тело.
— Наверное, это она сделала.
— Возможно. Дочь, родственница или сестра.
Они, львы, еще что-то обсуждали, спорили и смеялись, глядя по сторонам… Она, дочь Ваал-сунгов, ощутила легкий холод в лапах и на загривке; вдруг почувствовав себя крайне одинокой, словно не было здесь ни ее товарищей, ни этого солнца, ни этой травы — ничего вообще, — она украдкой всматривалась в бездну пещеры, каких повидала десятки на своем веку; седьмым или восьмым чувством львица, чья жизнь уже расцвела пышным цветом здоровой молодости, ловила эту тихую, туманную, готовую на всё враждебность этого места. На ничтожный миг, но показалось, что она размером с песчинку, а пещера изрослась до размеров горы.
«Наваждение… Спаси меня Ваал, сохрани от опасности, верную дочь твою… Так, что это я растекаюсь, совсем как…».
Пока ее глодали чувства, львы подошли ближе, и одному из них тень коснулась лап и кончика носа. Неизвестно отчего, но ее испугало это, будто бы тень — живая, может причинить вред и зло.
— Идем, глянем на всякий, что тут.
— Наши подходят. Смотрите! — третий лев смотрел вниз по тропке.
От этой простой, незатейливой фразы повеяло такой приятной обыденностью и силой дня, что вольсунга изрядно успокоилась и даже улыбнулась себе, мол, чужая земля, потому и всякие глупости чудятся. С кем не бывает.
Второй лев постоянно думал: «Почему мы сразу за нею не кинулись? Не кинулся я? Надо было тотчас поймать! Эх, упустил момент отличиться. Упустил».
Немного потоптавшись у входа, решились войти. У первого льва глаза уже немного привыкли видеть тьму, потому он заметил, что пещера не слишком маленькая, и всё ее нутро скрыто от глаз — каменные стены ведут куда-то налево. Наверняка эта пещерка не слишком большая; там, верно, какая-то небольшая ниша, грудка песка и камней (он сам почти всё детство проспал в пещере, и помнил, как мать имела обыкновение выметать лапой в ее конец камешки, ветки и прочий мусор). Совершенно очевидно, что здесь может прятаться только слабоумный.
— Здесь никого! — нарочито громко молвил; льву не понравилось, как собственный голос звонким эхом ударил по ушам. — Она сбежала вниз с той стороны… И вот кровь, — указал он на следы.
— Это здесь погибла та шаманая? — второй лев опасливо трогал какой-то панцирь. Панцирь качался с тихим, неприятным звуком.
— Да, именно.
— Пойдем отсюда. Места, где гибнут шамани, несут плохое, — сказал третий.
Львица прислушивалась; навострив уши, она всматривалась в конец пещеры.
— Вы слышите?
— Что?
— Там кто-то дышит, — почти шепотом молвила вольсунга. — Там… Я слышу…
Все тоже насторожились. Трое львов вышли наперед, образовав линию. Звук слишком призрачен, неясен, почти у порога слуха; тем не менее, он есть; он проникает не обычным манером, беспокоя ухо, а тревожит само сознание, будто дышишь ты сам.
Первый лев подал жест охоты: «Вперед!». Тотчас там что-то зашевелилось, услышался звук осыпающихся каменных крошек; все снова застыли, кто как. И в таком положении им пришлось встретить свой страх. Из глубин, слева, вышел некто; смутно угадывались очертания львицы, но никто не обращал внимания на черты, ибо видел нечто иное, более важное и пугающее. Всецело притягивали внимание глаза этой львицы, что пылали изнутри чем-то, а чем — сказать решительно невозможно; они не светились в темноте, тем не менее, от их сверкания почти потух свет остального мира, всё потемнело. Невозможно видеть чужие глаза во тьме, но здесь так было.
Чуть зашумело в ушах; еще очень тихо, нежно, но со скрытой угрозой.
Дочь Ваал-сунгов первой инстинктивно поняла бедственность своего положения, и верно, мгновенно, бессознательно решила, что лучший способ сохранить себе равновесие и жизнь — удрать. Мгновенно, замысловато извернувшись на месте, львица отбросила землю от себя и прыгнула навстречу тусклому свету дня, но и ее хлестнуло по ушам, хоть и намного слабее, невозможное, темное, смешанное с рычанием:
— Нйах!
Этот крик тут же забегал внутри души эхом: всенастигающим, безжалостным, звенящим и глухим одновременно. И тут же сознание очутилось в не помнящей саму себя серости, схожей на сон; но маленькой частицей вольсунга смогла удержаться на некоей грани, за которой была бездна забвения, и к ней с шумом вернулись зрение, слух, обоняние, чувство тела. Чувство такое, будто тебя кто только-только разбудил, и ты в панике куда-то удираешь. Вольсунга обнаружила, что продолжает бежать. Так много времени прошло для нее, а она только выбежала из пещеры; прошел ничтожный миг! Тут же, споткнувшись, она покатилась по склону; совладав с телом, львица смогла уцепиться когтями в землю и траву, причем сломала один из них, на правой лапе. Такой ценой она смогла прекратить сваливание вниз, по склону. Судорожно вдохнув, ошалело оглянулась, ища помощи.
А со львами всё было так, как и должно быть.
Крик быстро и хорошо остановил их мир, усыпил души, выбил прочь сознание; но они еще живы, они еще должны что-то делать во вселенной, раз еще не убиты; потому сознание медленно, необычно медленно вползало назад, мучительно выстравая окружающее из того, что давали чувства. Каждый из них никак не смог бы сказать, сколько держался этот насильственный сон сознания: лишь миг или почти вечность. И, когда они возвратились, то вокруг не витало ничего, кроме ночного, неподдельного страха и обещания страдания.
Их душам показалось, что вокруг сумерки дрожащего, алого рассвета. Опасность, яркая, шла от всего: от стен пещеры, от мелькающих алых теней по ним, от глаз львицы, что обрели черный зрачок пустоты, от самих себя. Вот она, ужасная правда. Вот он, правдивый ужас.
Хочется убежать? Смешно. Здесь нет места никакому хотению. Это единственное, что сейчас живет в их сердце: спрятаться, убрать этот ужас, уткнуться куда-то и больше никогда не высовываться. У первого подкосились лапы, и он несколько мгновений безуспешно пытался встать; второй верно определил, где его ждет призрачное спасение, и попытался бежать к выходу, охваченный паникой; третий же, обезумев, потерял всякую ориентацию, потому изо всей силы ударился о стенку пещеры, полагая, что где-то там — выход. Сильным ударом он сразу же причинил себе большой вред. Сэнзалли толкнула его к выходу, как ненужное. За это время первый Ваал-сунг сумел встать на лапы, и тоже смог сам выбежать, не понимая, кто он и что он.
Второй от толчка беспомощно упал, и попытался подняться снова. Сэнзалли подошла к нему, и в ней проснулась смутная жалость самки, которую она пригасила. Больше она не причиняла ему вреда и боли, а лишь, взяв за челюсть, сказала:
— Скажи своим: пусть уходят с этой земли.
Тот смотрел жалкими, большими глазами, глотая густую кровь из разбитого носа.
Снаружи донеслилсь беспокойные голоса, чей-то рык тревоги; Сэнзалли-шамани остро посмотрела туда, аккуратно оставив подбородок врага.
Всё, ее сражение на сегодня кончено. Надо убираться отсюда. Большими прыжками она, прекрасно зная свой дом, скрылась в густой траве южного склона Дальнего холма.
**
Вечер трудного дня. Земли бывшего прайда Делванни. На них — взрослые львы и львицы прайдов Хустру, Дэнэнаи и Шуудан.
Детей, больных, старых и нянек решили оставить позади — на всякий случай.
Ваал-сунга долго не могла говорить, вся чуть дрожала, и всё лишь твердила:
— Я не могла по-другому, не могла… Не могла.
Ашаи-Китрах постарались, как могли, снять с нее страх, и после этого она уснула.
Второй лев был примерно в таком же состоянии, только речь его была бессвязнее; ему тоже долго отмывали страх в воде, а потом еле уложили спать.
Третий лев сильно повредил себе нос, челюсть и зубы. Пребывал он в лихорадочном, тяжелом полусознании. Его уложили в пещере Южного холма и рядом с ним неотступно находилась одна из учениц.
Первый лев тронулся умом. Им сразу занялись старшие сестры, но это не помогло; похоже, нечто совершенно сдало в нем. Ни молитвы, ни проверенные способы снятия страха, ни попытки разговора — ничего не действовало.
Понял он, что обречен жить и страдать. Жить-страдать, жить-страдать, жить и страдать, будто для чьей-то забавы и потехи; этот бессмысленный «кто-то» вызвал волну ярости, которую схлестнула волна нового, свежего страха: вдруг «он» знает о его мысли, и еще сильней прижмет к земле, еще более даст волю этим порочным кругам жизни.
— Я вижу, вижу, наконец, гряды пылающих колец, — то и дело говорил он бессмыслицу, никого не трогая в уголке. — Знал же, что жизнь — кольцо. Знал, и забыл. Забыл-забыл, а не стоит, не стоит забывать… Ой, ёй… Всюду блеск и упадок, куда ни смотри.
Гримаса его морды искривилась настолько, что некоторые отворачивались от страха и жалости.
— Мне трудно смотреть. Хватит уже. Надоело. За столько лет…
Муганги распорядились: половина воинов спит, половина — бодрствует. Неслыханная мера.
Всем остальным тоже спать оказалось неуютно. Каждый чувствовал себя в смутной опасности; на земле ждал ночной страх, а как посмотришь в небо — звёздный ужас. Сумасшедший, что появился во прайде, и с которым еще не знали, что делать, некоторое время бродил вокруг живым свидетельством, пугая тех Ваал-сунгов, кто еще в своем уме. Потом старшие сестры распорядились усадить его на месте, неважно как — увещеванием или силой. Только родня — мать и сестра — не опасались его и пытались хоть как-то помочь.
Рано утром правителю Мирэмаю порученец Синарр доложил следующее:
— Мой хозяин, верная Лапа Ваала, земли южного прайда Делванни полностью наши. Также только что Вестающая сообщила мне, что земли северного прайда Регноран заняты, не без короткой битвы. После нее этот прайд Регноран тут же, ночью, вступил в переговоры и ушел прочь, на запад.
— Хорошо, всё как надо.
— Мой хозяин, муганги южного крыла желали добавить каплю горечи к радостным новостям.
— Что такое? — скривился Мирэмай. Что он не любит, так это всякие мелкие неприятности, которыми любят пичкать подданные.
— Увы, на землях Делванни всё еще осталась какая-то шаманая. Пока неизвестно, действует она одна либо в составе шайки. Это пытаются выяснить.
— Шаманая? — зашевелился Мирэмай. — Еще одна? Их там уже две убили. И что там с ней?
— Вчера днем она успела причинить вред нескольким нашим воинам, а потом скрыться.
— Как именно?
— Пока еще точно неясно. Посыльная утверждала, что даже сами Ашаи уклончиво отвечают на вопрос. Как она говорила, их чем-то напугали до смерти. Один сошел с ума, похоже, окончательно.
Синарр равнодушно замолчал, словно рассказывал о чем-то совершенно далеком.
— Тебе это ничего не напоминает? — прищурился Мирэмай.
— Напоминает, мой правитель. Как раз хотел поделиться мнением.
— Ну?
— Инцидент в Йонурру.
Правитель четко указал лапой на порученца лапой, мол, «правильно мыслишь».
— Хорошо. Позови мне, пожалуйста, Высокую Мать, — посмотрел он в сторону.
— Будет сделано, — чуть поклонился Синарр.
Когда пришла Ринарита, то первым делом Мирэмай прогнал двух его любимиц прочь, которые как раз очень некстати пришли:
— Так… А ну ушли все, быстро.
Те покорно удалились. Правитель Ваал-сунгов терпеливо ждал, пока они уйдут; Ринарита же равнодушно провожала их взглядом.
— Похоже, объявилась наша знакомая шаманая.
— Как? — села Ринарита.
Мирэмай быстро и вкратце рассказал ей, что случилось.
— Что ж… Пойду-ка отправлю своих лучших сестер. Я знаю, какие из них самые толковые… Эх, жаль, многие остались позади, или даже в самом аръергарде. Я тоже пойду, — сказала Ринарита.
— Нет-нет! На самый край авангарда — никогда! Я слишком тобою дорожу.
Пригладив себя несколько раз за ухом, Ринарита ничего не ответила.
— Не думаю, что стоит слишком суетиться. Много чести. Она наверняка тут же сбежала. В будущем еще точно объявится, улучим момент — и схватим.
Вдруг хорошая мысль посетила Ринариту:
— А что там с пленницей? Она наверняка должна знать, кто это такая. Я хорошо помню, что, по ее словам, отправлялись две группы. Ее, южная, поймалась; а в северной как раз и была та шаманая. Пленница наверняка должна хоть что-то знать о ней.
— Точно! Так! Так, подите сюда немедленно!..
Мирэмай тут же хотел знать, когда доставят пленницу. Приказал сбегать за Нильзе, и та, чуть недовольная, что ей не дали поспать, сказала правителю:
— Сегодня ночью я всё передала Амариссани, как и приказывал правитель. Скоро посыльная прибежит к ашнарийцам, и те придут сюда с этой пленницей. А уж когда — не могу знать.
На том и закончили.
Тем временем Ваал-сунгов, что заняли земли Делванни, ждал новый сюрприз.
Первым делом дозорные заметили, что к прайду приближаются около десятка голов с запада; и спереди отряда идет львица. Всё ясно — идут с миром. Муганги и старейшины тут же засуетились, начали приказывать и указывать; некоторые собрались в подобие стройного прямоугольника (у Ваал-сунгов с дисциплиной всё очень хорошо), а сестры Ашаи-Китрах собрались возле мугангов, чтобы придти на помощь, если что. Некоторые скрытно разбегались вправо и влево, чтобы упредить возможные хитрости, окружение и прочее.
Это были львы и львицы из Хартланда — посланцы Союза.
В Хартланд первые новости принес Ману со своей группой. По стечению обстоятельств, почти чудом он избежал встречи с вольсунгами возле прайда Регноран; он успел его предупредить об опасности нападения, что и сыграло свою роль — регноранцы решили не уходить с земель. В целом, его предупреждение не слишком помогло регноранцам — они и так уже знали, что вольсунги на подходе. Как только Ману ушел, так сразу были замечены вольсунги. Йонурру, кстати, в последний момент решили заручиться поддержкой еще двух прайдов. Вольсунги, заметив, что союзные не застигнуты врасплох, попытались пригрозить им. Это привело к большой, хаотичной и неравной битве, в результате которой почти половина регноранцев, причем половина сильная, была перебита. Вольсунги, особенно Йонурру, несмотря на организованность и внезапность, понесли значительные потери. Муганг Йонурру после боя умолял остальных двух не выдавать того, что его прайд понес такие потери. Те лишь повели ушами и пообещали этого не делать. В результате Мирэмаю известили о том, что всё прошло просто и гладко, мол, северный прайд союзных повержен, а у нас почти никаких потерь.
В бою погиб молодой дренгир Регноран, который только-только успел им стать, как и вообще почти все львы этого прайда. Вместо него дальнейшие ночные переговоры с вольсунгами вела его львица, которая, несмотря ни на что, старалась держаться. Помня о приказах Мирэмая, старшие сестры Ашаи-Китрах напомнили мугангам, что к союзным нужно идти со словом во всех случаях, когда это возможно; муганги нехотя «вспомнили» и согласились, ибо считали за лучшее перебить вообще всех, но ослушаться не смели.
Эти переговоры стали сущим издевательством и унижением. В конце концов, вольсунги разрешили выжившим уйти прочь, причем хитрые Ашаи постоянно твердили, что они шли к регноранцам «с миром, а на них напали, не слушая» и что «предлагалось спокойное решение проблемы, а вы — с дракой! Нате, получили, чего хотели». Делали они это мастерски, и даже сама львица дренгира начала сомневаться в своей правоте. Тем не менее, надо было уходить. Собрав жалкие остатки прайда и волю, она приказала всем уходить к Хартланду.
Шамани Регноран — Сазарри и Хайтана — пропали без вести, словно в воду канули. Времени искать их не было, потому львица дренгира решила идти без них. Никто никогда не узнал, что сразу после сумерек, перед нападением, несколько сестер Ашаи и несколько воинов очень хитрым, по-змеиному коварным способом выманили их из прайда, а потом убили.
Почти сразу же после прибытия группы Ману в Хартланд на горизонте появились делваннийцы. Львы и львицы Хартланда оторопело глядели, как вереница из пяти десятков голов, с детьми, в колючках и пыли, как-то сонно вбрела к ним домой; их, голодных и усталых, было попросту нечем накормить. Никакие, даже самые лучшие охотницы не выдержат такой нагрузки.
Потом — еще хуже. Пришли остатки Регноран.
Тревожные новости пришли отовсюду: сначала от Ману, потом от дренгира Делванни, который являл собою воплощенное, паническое беспокойство, а потом прибытие остатков Регноран словно подвело первый печальный итог в начавшейся битве.
Первым делом Делванни ушел южнее, а остатки Регноран вошли в Хартланд. Что еще с ними делать?
Для охотниц и охотников наступили очень тяжелые времена.
Конунг Умтай сначала желал немедленно призвать все оставшиеся прайды Союза — Велари, Юнити, Иллари, Хлаалу — прямо к себе; но его быстро отговорили, да и сам он сразу же понял глупость этого шага отчаяния. Ему стало совершенно ясно: он не знает, что делать. И, самое главное, вряд ли бы знал любой из его предшественников, потому что крупные силы на Союз не нападали уже более сотни лет.
Сотни!
Это более, чем достаточно, чтобы всё забыть.
До этого любая оборона либо же наступление совершались силами одного прайда. Союз считался Союзом, но каждый решал свои проблемы сам. Регноранцы вяло ругались с Менаи-Саргали; не из нужны, а так, по многолетней привычке. Веларийцы, как обычно, гоняли южные прайды (фактически, реальный боевой опыт сейчас только у них). Иногда суетились юнианцы со всякими чужаками.
Теперь же… Вольсунги. Их много. У них инициатива. И самое главное — опыт. Они знают, как идти вперед; они неумолимо знают, что делать; они — воплощенная уверенность.
Умтай уткнулся головой в лапы. Тупик. Он не стал создавать воздушных иллюзий; он сразу понял, что всё это — начало конца. Вольсунги реальны. Реальнее солнца и луны, дождя и ветра.
— И если это конец… — тихо сказал конунг сам себе. — То нужно хотя бы шанс на жизнь тем, кто доверял мне. И, как ни смешно, продолжает доверять.
Была создана группа тех, кто пойдет к вольсунгам на переговоры. В нее вошли лишь добровольцы — никто не мог сказать, что их ждет там, на востоке. Ману очень просился в эту группу, старался убедить отца в том, что у него есть неоценимый опыт, ибо он видел живых, настоящих вольсунгов, а не ту тень страха, которую хранят в своем сердце другие. Но Умтай строжайше запретил.
Поймав момент, к Ману подбежал взволнованный Аринай. Он, мать Сэнзалли и Мааши, со сравнительно спокойным сердцем уходили из родной земли, ибо знали, что Сэнзалли должна вернуться с Ману в Хартланд. Но этого не случилось! Он уже знал, что каким-то образом Сэнзалли пошла домой сама, на родные земли! Его дочь! Сама!
— Где Сэнзалли, Ману?!
— В Делванни, — ответил он. Ману думал, что голос дрогнет, либо фраза прозвучит виновато, сдавленно, но собственный ровный тон удивил его самого.
— Ты понимаешь, что сейчас там вольсунги?!
— Более, чем понимаю. Я ненавижу себя за это. Я вообще себя ненавижу. Пусть лев внемлет: я хотел вот прямо теперь снова пойти к вольсунгам — теперь уже с миром, — несмотря на то, что почти умираю от усталости на протяжении уж нескольких дней. Но мне конунг запретил это делать и строго приказал оставаться в Хартланде. Потому всё, что я смог сделать: я попросил главу переговорщиков, советника отца… то есть, конунга… Ховару… чтобы он обязательно спросил вольсунгов о Сэнзалли. Они сейчас идут на земли Делванни.
— Почему так случилось? Как ты мог отпустить ее саму? — с горем спрашивал отец.
— Это было ее желание. Пусть лев верит мне. Когда мы вошли на земли Союза, то решили, что надо предупредить Делванни и Регноран. Я предлагал пойти с нею или отправить кого-то другого, но она напрочь отказалась. И… кроме того… Она более чем способна постоять за себя.
— Ману, это мое изящное, молодое дитя! Она маленькая, юная львица! О каком «постоять» может идти речь?!
— Те, кто шел со мною в группе, не дадут соврать, — повел ушами Ману.
— Ты о чем, негодяй?!
Сын конунга не обратил внимание на оскорбление, а только устало молвил:
— Только пусть мне лев не говорит, что не знает свою дочь.
— Что я знаю?! — со злым удивлением спросил Аринай, обойдя его вокруг.
— О том, какая она шамани.
— Небо мое, ты вообще о чем?! Причем здесь то, что она шамани?! Она вообще никогда всерьез всем этим не занималась! Что за бред ты смеешь мне говорить?!
— Как это «при чем»? Не «всерьез»? Она умеет такое, чего не умеем все мы. Она спас… эй…
Аринай не стал больше слушать и бросил Ману одного.
— …спасла всю нашу группу… — договорил Ману для себя и для справедливости.
Отец Сэнзалли побежал проситься в группу, что шла на переговоры; но конунг, опасаясь, что этот лев может всё испортить, не разрешил этого.
— Шакал с ним… Пойду и найду сам. Моя дочь жива, я знаю. Жива…
Он быстро попрощался с плачущей Зарарой и совершенно невменяемой, ревущей Мааши, которая плакала, уже много дней тоскуя за сестрой. В какой-то момент Зараза схватила его когтями и с диким взглядом молвила ему:
— Не иди, Аринаи. Не иди туда. Вдруг они с Фринаей вернутся? Вдруг она вернется?
— С ума сошла?! Как я могу не пойти?! Разве не видишь — всем вокруг плевать!
И ушел.
Умтай смотрел на длинный кусок мяса зебры, что валялся перед ним. Со спины, даже без шкуры. Самое то, самое вкусное. Но кушать он не хотел совершенно, хотя не ел уж два дня.
«Так… Младшего и старшего нужно отправить подальше… Отправлю одного в Хлаалу, другого в Иллари. Ману. Ману. Больше некому…. Некому…», — думал он.
— Отец? — подошел Ману сзади, и Умтай весь содрогнулся.
Сын заметил, как за эти дни осунулся и постарел отец. Даже подряхлел.
— На… ешь. Ешь сейчас же.
— Да я поел, — отмахнулся Ману.
— Ешь, тебе говорят! — закричал конунг.
Ману со вздохом откусил кусок и начал медленно жевать.
— Со всем этим и позабыл спросить… Ману, а где вторая, южная группа? Ты же разделил свои силы возле Делванни. Так? — закрыв глаза, бесцветно спросил отец.
— Да. А они разве еще не пришли? — душа Ману огрубела за эти дни от тяжелых впечатлений, потому он даже не бросил жевать.
Умтай долго смотрел на него, а потом снова уткнулся взглядом в землю. Землю, что пока еще принадлежит Союзу.
— Нет.
Сын конунга на миг перестал жевать. Потом продолжил, отрывая новый кусок:
— Значит, придут. Хотя вряд ли это нам поможет.
Умтай пригладил гриву, несколько раз втянул-вытянул когти. Потом равнодушно провел по лапе — остались царапины, осталась шерсть на когтях, но до крови не дошло.
«Кончилась у меня кровь, видимо. Испила жизнь всю до дна».
— Сын, слушай меня.
— Да.
— Меня скоро не станет. Потому эту тяжесть — у меня нет иного слова — придется нести тебе. Прости меня за то, что мне больше нечего тебе передать. Слушай внимательно. Если вольсунги согласятся на какое-то подобие мира, если они захотят вступить в переговоры — в чем я сомневаюсь — то ты станешь правителем нашего прайда, Хартланда. Это будет трудно, невероятно трудно. Я не знаю, что буду говорить. Я постараюсь в переговорах выиграть время. Выиграть хоть какие-то условия. Строить хорошую морду при ужасной игре. Но вряд ли так произойдет. Вольсунги, скорее всего, упиваются легкостью победы. Им будет плевать на нас. Потому, если они станут наступать, ты пойдешь в Юнити. Братьев твоих, как ты знаешь, я уже отправил в Иллари и Хлаалу. Я разошлю посыльных во все прайды с вестью о том, что теперь каждый сам за себя. Скажу, чтобы каждый уходил прочь… Илларийцы — на север, в Морлай. Веларийцы — на юг. Хотя они вряд ли согласятся. Юнианцы и Хлаалу — на запад… Прайдам виднее, куда идти и что делать…
Без заминки Ману спросил, бросив пищу:
— А ты? А мать?
— Мы, и тот, кто этого захочет, останемся здесь.
— Я останусь с тобой, — махнул лапой Ману, а потом почему-то засмеялся, показав клыки.
— Исключено. Сын мой… Тебе кажется, что жизнь — это весело, а смерть — недоразумение. Смерть страшна и нелепа, Ману. Нелепа…
Умтай не находил себе места и начал ходить кругами:
— Еще успеешь к предкам. Ты поведешь остатки Хартланда к юнианцам. Это славный прайд. И спасайтесь вместе с юнианцами. Идите на запад или на север. Я знаю, что юнианцы будут упираться. Они будут цепляться за ту землю, на которой жили их предки целые три сотни лет. Ты умеешь считать до трех сотен?
— Нет, — с усмешкой молвил Ману.
— Ты должен уговорить юнианцев уйти. Союза не будет, но его остатки должны жить.
— Что это за жизнь?.. Когда должен жить…
Умтай, посмотрев на сына, вздохнул и ничего не сказал.
— Зачем тогда братьев ты отправил в другие прайды? — Ману глядел в сторону.
— Чтобы чего не вышло… Чтобы им никакие глупости не пришли в голову. Они будут тебе только мешать.
Сын конунга всё понял.
— Готовься, Ману.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |