— Ты Менани зовешься? — спросил он, раздражаясь. Синарр вообще всегда спокоен и рассудителен, но только тогда, когда правитель Мирэмай рядом. Тогда он образец ума и благоразумия. Иногда даже доброты, снисходительности, благообразия. Когда же правитель уходит, оставляя его главным, то всё преображается: в нем пробуждается скрытое, но верное желание тиранить. Жестоко править, смеяться над кем-то и утверждать свою волю.
— Да, — тихо ответила она, бесконечно уставшая от допросов, истязаний. Менани желала лишь одного: чтобы всё как можно скорее кончилось. Хорошо бы в жизни взять, да уснуть, и никогда больше не просыпаться. Умирать, оно страшно. А уснуть навсегда, без боли и страха — это да, это было бы хорошо.
Она незаметно переминалась с лапы на лапу — стоять больно и трудно. Старинный и верный способ сделать кого-то беспомощным: повредить, прокусить лапы. Что вольсунги с нею и сделали, как только поймали ее. Менани пряталась и скрывалась дольше всех, потому что остальные из ее группы погибли, а она смогла убежать и выжить; но благодаря нелепой случайности ее всё же схватили.
«Странно, но я еще жива…», — думала она каждым утром в эти странные дни. Вольсунги уже узнали всё, что только могли; что им еще надо? Менани ответила на всякий их вопрос. Нет, конечно, сначала упиралась, играла в неприступность, но боль очень быстро напомнила о жизни.
Менани уже не надеялась увидеть родные земли, но странно: сейчас она находится возле Южного холма. Вон там, совсем недалеко, прыжков сто, она любила спать.
— Так, мы сейчас на землях Делванни. Знаешь такой прайд? — издевательски спросил Синарр.
— Она из этого Делванни, — сказал какой-то лев из Найсагри, что сопровождал ее.
— В самом деле? — радостно удивился Синарр.
Лев чуть скривился. Найсагри, они такие. Смелые и наглые до невозможности. Легко могут скорчить мину самому порученцу правителя.
— Мы же говорили, — с легким отвращением молвил он.
— Я не могу помнить всё подряд! — взъярился Синарр. «Не причинить вред», — вспомнил он наставление Мирэмая. Потому, прикрыв глаза и поискав в себе мягкость, уже спокойнее спросил у Менани:
— Так ты из Делванни?
— Да. Что с моим прайдом? — вдруг осмелилась задать вопрос Менани.
Синарр было хотел хорошо так ударить ее и завопить о том, что вопросы здесь задает он, но быстро смекнул, что делать так не стоит. Она совершенно запугана. Не нужно пугать еще больше. Нужно сыграть в доброту. Тогда эта львица пойдет навстречу, радуясь хоть какой-то доброте среди вселенского зла.
— Он ушел западнее. С ним всё в порядке. Сейчас идут переговоры о мире между нами и твоим союзом. Если твои будут хорошо себя вести, то никакого вреда не будет.
— Это… так?..
— Именно так, — подхватил Синарр. Потом немного приврал: — Более того, именно поэтому ты сейчас жива. Радуйся рассудительности своего правителя. Потому я могу пообещать тебе жизнь, но ты должна кое-что рассказать.
«Уж всё говорила. Не привыкать», — подумалось, и вся она сжалась.
— Мне известно, что вас было две группы. Твоя оказалась поймана. Вторая вернулась домой…
«Они живы… Они вернулись!», — радостно подумала Менани, но даже и малейшего виду не подала. Радоваться внешне сейчас опасно и больно.
— …и в ней была одна молодая львица. Шаманая. Ты наверняка должна что-то знать о ней.
— Ну…
— Говори-говори. Расскажи мне о ней.
Сзади Мирэмая неслышно встала Ринарита. Она с невзрачным любопытством смотрела на Менани.
— А что такое? Вы ее тоже схватили? — очень осторожно спросила львица Союза.
— Нет, нет. Нам просто нужно знать о ней.
Сопровождающий толкнул Менани. Чего, ей снова надо красного порошка, прокушенных лап, голода и унижения?
— Ты! Оставь это, негодяй, или гнев Ваала изведет тебя в пепел! — пригрозилась Ринарита.
Мирэмай, дернувшись от ее голоса, обернулся:
— Ах, Высокая Мать. Мое почтение.
— Скажи, чтобы все убрались. Кроме меня, тебя и Менани, — не обратила она внимания на вежливость.
— Все слышали! Живо! — рыкнул порученец правителя, и все мигом исчезли.
— Менани, тебе больно? — участливо спросила Ринарита, стараясь поймать ее взгляд.
— Жизнь есть боль.
— Не думай так.
Ринарита села прямо напротив нее. Мирэмай сделал два шажка назад, но был весь внимание.
— Ты пыталась разведать наши земли. Ты играла, ты проиграла. Потому на твою судьбу выпали страдание и боль. Но теперь мы в перемирии с твоими собратьями. Потому мы не желаем обижать тебя.
Менани взглянула на нее, затравленно, снизу вверх.
— Послушай меня, — голос Ринариты звучал для нее, как плавный ручеек. — Перемирие — это покой. Хорошие дни, дни без боли. Для всех. Но одна львица, которая скрывается где-то здесь, на этой земле, — потопала Высокая Мать по траве. — Скорее всего, это и ее земля. Мы знаем, что она шаманая. Мы знаем, что она молода, и у нее светлая шерсть.
Менани сглотнула и перестала смотреть на Ринариту, но та очень нежно, даже трогательно, взяла лапой ее подбородок и подняла.
— Весь Союз уже согласился на переговоры, а она скрывается на этих землях. Упорствует, не верит. Наш добрый правитель, Лапа Ваала, решил не причинять ей зла. Но она не хочет слушать. Мы должны ее убедить перестать враждебничать. И ты должна нам в этом помочь. Ты ведь знаешь, кто она? — с уверенным утверждением молвила Высокая Мать.
— Сэнзалли… — безвольно ответила пленница.
— Она из твоего прайда, не так ли? — не удивленная ответом, продолжала Ринарита.
— Да… Мы подруги… Когда мы шли в разведку, то Ману разделил группу на две части… В одну, южную, вошла я. Во вторую вошла Сэнзалли. Из моего прайда шли только я и она…
— Кто такой Ману? — тут же подскочил с вопросом порученец.
Высокая Мать недовольно подняла лапу, и Мирэмай заткнулся.
— Она шаманая, не так ли? — нежность ее голоса напомнила о светлом прошлом, о теплой жизни.
— Да. Она — шамани, — боясь жить, ответила Менани.
**
«Странные дни. Странность со мною», — Сэнзалли внимательно осматривала дальний холм, спрятавшись за кустом. Смиренная и незлобная, она грустно думала о том, что настало время уходить, и она в последний раз видит свою землю. Сэнгай совсем прилег к земле, чтобы не заметили. Умный, толковый он лев, говорит верно и поступает хорошо. С таким идти можно…
«Вот я и пойду», — подумала она, глянув мельком на свою большую, утреннюю тень. Это раннее утро, рассвет.
— Я пойду сама, ты останься…
— Это невозможно. Я не могу тебя бросить. Кто тебя защитит?
— Попытаюсь защититься сама… — отмахнулась шамани.
— Полно тебе. Не брошу я тебя, — посмотрел Сэнгай на нее.
Сэнзалли вздохнула и молвила ему:
— Идем. Осторожно, тихонько.
Он крался сзади и несколько раз почему-то лапой задел ее хвост. Нечаянно, или из озорства. Кто знает.
— Сэнзи, только прошу тебя, недолго. Риск большой, они наверняка там бродят.
— Боишься? — остановилась она, бросив ему взгляд.
Сэнгай встал тоже, в полный рост, не таясь.
— Шутишь?
— Прости… Я не могу вот так просто уйти, не попрощавшись. Ты… ты должен понять.
Сэнзалли очень осторожно пробиралась по узенькой, почти незаметной тропке, к пещере на Дальнем холме — той самой тропке, где она встретилась с Нильзе. Удивительно, но когда они без приключений вышли наверх и медленно вошли вовнутрь, то оказалось, что вольсунгов здесь нет. «Видимо, они решили не совать сюда нос», — решила Сэнзалли, осматриваясь в ней.
Так оно, на самом деле, и было: Ашаи-Китрах запретили всем приближаться к ней, вполне разумно опасаясь еще какого-то страха либо коварства от этих непонятных местных шаманай.
«Что ж, прощайте, мои земли. Я старалась вас защитить, последняя из своего прайда. Так, нужно тут всё напортить». Сэнзалли-шамани решила проклясть эту пещеру, чтобы всякий, входивший в нее, не чуял себя хорошо. Если забирают у меня — так пусть не останется другим.
Сэнгай предупредительно встал у входа, стараясь заметить возможную опасность. Вдруг Сэнзалли застыла, подняв лапку, и начала смотреть на него. Он нервничает, переживает, хотя не выдает этого. Сжала жалость и чувство вины: ведь он пришел за ней, своим светлым образом и мечтой, преодолев страх и опасности, а она так неосторожно обходится с этим, подвергая его и себя смертельной опасности. Мол, земля, нужно ее защитить, своя земля, верность… Но есть ли в этом смысл?
Ведь цепляться за землю глупо… Мать-земля носит всех, ей всё равно, вольсунг ты или союзный, злой или добрый, смелый либо трусливый. Верность идет не для земли, а для родных душ. А где сейчас родные души? Да, ее прайд далеко, на западе, а она тут, здесь — пытается что-то доказать себе и другим. Сэнзалли раньше, глубоко внутри, таки презирала свой прайд: за то, что струсил; за то, что ушел. Но если посмотреть на вещи иначе?
Какой смысл находиться на месте? Какой смысл гибнуть в бессмысленных стычках? Во прайде есть львята. Никакая мать не хочет отдавать свое дитя в лапы глупого насилия. Всех их можно понять.
— Сэнзи…
Она смотрела него, и слеза, невидимая для него, скатилась по ее щеке.
— Сэнзи!
— Да? — встрепенулась молодая шамани.
— Ну что, идем?
Нет, не надо ничего портить. Не надо сеять зла — его в мире и так на всех хватит. Кроткая душа Сэнзалли не может быть душою шамани-порченницы. Она попрощалась, она сделала, что могла. Можно уходить, нужно уходить.
— Да, мой милый Сэнгаи. Идем.
Сэнгай осторожно вышел наружу, посмотрел по сторонам и даже вверх. Принюхался. Потом, выглянув из-за большого, потрескавшегося камня, тут же отпрянул.
— Внизу вольсунги. Их там полно! И смотрят сюда! — сказал с ненавистью, спрятавшись назад за камень.
Сверху что-то стукнуло, и они двое, оскалившись, вместе посмотрели туда. Но оттуда свалился лишь камешек и упал прямо у входа в пещеру.
— Тут никогда камни не падают, — сказала Сэнзалли, леденея душой от темной ярости.
Но вольсунги весьма далеко внизу, у подножия основной тропы. Сэнгай сквозь кусты посмотрел на восток: там вроде никого не было, но двух местах предательски зашатались ветки. Он тут же, на полусогнутых лапах, подобрался к южному склону, к той тропе, откуда они пришли; но там ничего не видно — лишь сплошные заросли акации.
— Сэнзалли! — раздался совсем чужой, незнакомый голос.
Изумленная шамани вслушалась. Откуда им знать ее имя? Кто сказал, откуда знают?!
— Сэнзалли! — еще раз прозвучал зов оттуда, снизу.
Шамани решила, что смысла прятаться нет, если тебя полностью раскрыли. Сэнгай подбежал к ней, а она вскочила на тот самый потрескавшийся камень. Он весьма высок, потому пришлось уцепиться когтями, чтобы вскарабкаться.
— Чего тебе, вольсунг? — громко спросила она.
Сэнзалли увидела, что внизу находится много врагов: около двадцати голов, не меньше. «Какая честь», — иронично подумала. Тот, кто звал ее, находился ближе: он встал посреди главной тропы, не рискуя подходить и общаться с нею вблизи.
— Твои прайды заключили с нами перемирие!
Шамани смолчала.
— Мы хотим поговорить с тобой, и не причиним тебе вреда! — орал он.
— Так говори, чего тебе. Ты пришел на мою землю. Так говори, чего надо.
— Здесь нет твоего прайда, и ты не можешь быть хозяйкой этих земель! — еще громче заорал лев.
— Я — и есть прайд, — решила сказать Сэнзалли.
— Но твой правитель Аргир не здесь. Он ушел отсюда!
Из-за камня выглянул Сэнгай. Опасаясь засады сверху или сзади, он не слишком вслушивался в разговор, а старался предупредить возможную опасность.
Долгое молчание. Сэнзалли не понимала, чего он хочет. Хорошо бы видеть глаза, да он далеко, а потому учуять что-то невозможно.
— Не только мы хотим поговорить с тобой! Твоя подруга — тоже хочет!
— Какая подруга? — стало холодно, очень холодно в душе Сэнзалли. Это плохо. Нет-нет. Это очень плохо.
Вольсунг (а это был один из старейшин Дэнэнаи) попал в немного глупое положение, поскольку забыл имя пленницы. Синарр именно ему поручил беседовать с шаманаей Сэнзалли. Сам порученец стоял внизу, рядом с Высокой Матерью и воинами — подальше от возможной опасности. Он заметил заминку, потому ему и пришлось громко сказать:
— Менани!
Сэнзалли застыла, а потом резко повернулась к Сэнгаю. Он смотрел на нее тревожно, с ожиданием плохого и с готовностью защитить ее.
— Они схватили Менани! — с отчаянием молвила Сэнзалли.
С непониманием в глазах Сэнгай подбежал к ней:
— Кто это?
— Моя подруга! Она была в южной группе, а я — в северной. О, нет-нет. Нет-нет-нет…
— Сэнзалли! — настойчивый голос вольсунга не давал покоя.
— Где Менани? — снова повернулась шамани, почувствовав, как дрогнул голос. Она думала, что они вернулись. Она думала, что Менани вернулась…
Одна из старших сестер Ашаи чуть стукнула ее в подбородок.
— Скажи ей. Скажи… Уже! Не скажешь — сделаем с тобой то, что с остальными!
— Зови, не то поймаем и убьем ее! — с другой стороны, на ухо пригрозил ей Синарр. — Там засада, там полно наших воинов, будь уверена.
Кто-то больно толкнул лапой под ребра.
— Сэнзалли, иди… сюда, — тихо, почти шепотом молвила Менани.
Нервничая из-за медлительности пленницы, Синарр оскалился:
— Громче!
— Сэнзалли! — почти прорычала Менани.
Вот. Как надо. Синарр со скрытой торжественностью громко изрек, стараясь перекричать ветер:
— Видишь, Сэнзалли! Спускайся вниз. Мы не причиним вреда ни тебе, ни твоему другу.
Шамани спрыгнула с камня. Да, вот оно, простое средство против нее. Да, вот он — конец без вести и славы.
— Это ловушка, Сэнзи. О предки, я же тебе говорил… Говорил же я тебе, говорил! — укрывшись от мира, провел лапой по морде Сэнгай. Когтями он взъерошил гриву, что спадала на глаза.
Сэнзалли сидела несколько мгновений, ничего не говоря, и смотря вниз.
— Это действительно Менани. Они ее схватили, — горестно молвила она.
Сэнгай чуть подумал, а потом на что-то решился. Нужно на что-то решаться.
— Идем вниз, к ним. Нечего тут больше сидеть.
— Они убьют и ее, и тебя. И меня, — возразила Сэнзалли.
Шамани поняла: какую же глупую и самоуверенною ошибку она умудрилась допустить. Ошибку от уверенной наглости, или наглой уверенности — уж не имеет значения. «Я думала, что своим даром смогу спугнуть всякого, что встанет мне на пути… Ха, ложь самой себе — худшая изо всех. Теперь же и Сэнгай, и Менани, и я — загнанная добыча».
Дернулась лапа. Дернулась, чтобы подойти к Сэнгаю, шепнуть ему на ухо «Уходим..», и благополучно скрыться. Еще есть возможность, время убрать отсюда хвост; Сэнгай не говорит этого, но точно думает — нужно уходить. Это разумно. Как они помогут Менани, если сойдут вниз? Никак. Сэнгай погибнет, Менани, наверное, тоже, ну а она, Сэнзалли-шамани… Что-то с нею будет. Вряд ли нечто хорошее.
«Но я не могу ее бросить! Не могу, совсем никак!», — поджала лапку Сэнзалли, чувствуя какую-то полную несносность тех испытаний, что дарит ей вирд. Будь он неладен, будь неладна вся эта сложная жизнь. Лишь знает, как подкинуть толику страданий. Другие живут без большой боли: для них есть время жить, время умирать, и на этом конец. Никакой сложной жизни, лишь день за днем. Но что, что тут делать?
— Сэнзалли! Сэнзалли! — звучало снизу назойливое, требовательное.
Вскочила на камень:
— Отпустите ее! — зарычала без особой надежды и с тоном бессилия.
— Только лишь тогда, если ты сойдешь вниз. Для разговора, — был ей ответ Синарра.
Ясно. Если Сэнзалли уйдет, то вольсунги замучают Менани до смерти. Наверняка: Сэнзалли знает и чует это. Но если согласиться с ними «говорить», то Сэнгай уйдет за ней, а вольсунги его не стерпят. Все их слова — ложь и чушь, коварство. Им нужна лишь кровь.
— Сэнзи. Не будем ее бросать. Шакал со всем. Идем вниз, — в подтверждение ее мыслей сказал Сэнгай, погладив ее по шее.
Склонив голову на бок, Сэнзалли ясным взглядом, даже чуть улыбаясь, смотрела на льва-Сэнгая. Мечта, она всегда так близко. Ее почти можно коснуться лапой. Но жизнь всегда знает, как ее изжечь в прах. Знает-знает. Она думала, что пойдет с ним в Юнити. Что они будут вместе смеяться, шутить, а потом — а почему нет? — играть со своими детьми. Сэнзалли, наверное, ради него вообще бы бросила Союз и ушла в Большой мир. Но всё не так.
— Сэнгай… Уходи, — вольно махнула лапой, не смотря на него.
Тот изумился, не веря ушам:
— С ума сошла. Предлагаешь мне бросить тебя?
— Они убьют тебя, — посмотрела на него, склонившись. — Со мною, возможно, будет как-то по-другому. Но тебя точно не пощадят. Я справлюсь. Иди.
— Сэнзи, я не уйду. Перестань говорить чушь и обижать меня.
— Сэнзалли! — позвали ее вольсунги, и ее уши услышали насмешливые оттенки. Учуяли слабость, учуяли.
Времени больше нет. Нужно решиться. Есть лишь один выход. Хорошо, что он есть. Сэнзалли может его спасти; ему нужно жить, Сэнгай не должен умирать. И если она выживет, то будет знать: Сэнгай где-то ходит по миру — живой, смелый, невредимый. Пусть так. Он не должен страдать из-за ее глупости.
— Сэнгаи, милый, — мягко и нежно молвила Сэнзалли-шамани, ровно встав на лапы, прижав уши и чуть склонив голову вниз. Она ждала его слов.
— Да, Сэнзи, — участливо ответил он, сделав шаг к ней.
— Погляди, что здесь, — тронула она себя за левое ушко. — Гляди-гляди, хороший.
— Что? Не пой…
— Нйах!
Ей самой показалось, что земля зашаталась под лапами. Миг провала, сияющей черноты; потом — возврат: всё потемнело, обагрилось, но очень быстро звуки мира и краски мира обрели прежние оттенки и цвета. Она схватила его за гриву и почти нос к ному громко шептала ему:
— Мой левый глаз держит тебя, душа льва. Внимай: не хочешь ты меня, не знаешь ты меня, не видишь ты меня. Со мной не останешься, от меня уйдешь, и меня не найдешь. Домой твой путь, к родным твой след, — отпустив гриву, толкнула его от себя, еще непомнящего.
Сэнгай чуть не упал с лап, потом дико оглянулся. Несколько раз судорожно вдохнул, потом испуганно оглянулся. Когда шамани поняла, что его сознание вернулось домой, обрело тяжесть и устойчивость, то топнула лапой:
— Пошел! Пошел прочь! — она еле сдержалась, чтобы сказать это без слез.
— Да сама пошла ты… — мерзко сказал он, оскалившись. Чуть растерянно оглянувшись, он процедил. — Чего я вообще тут делаю? К гиене это.
И скрылся правильно и верно — убежал по маленькой, заросшей тропке. Только ветки акации зашевелились, а потом всё стихло.
Прикрыв рот лапой, укусив себя, выпустив когти, она заплакала тихо и беззвучно. Хотелось упасть на землю, свернуться и забыть о жизни и смерти; но — нельзя. Нельзя. Сэнзалли утерлась, помотала головой. Потрогала себя за левую щеку, вспомнила, что полоски стерла еще позавчера. Надо бы их нанести, но нечем… Ах, какая разница. Их не видно, но они есть.
— Сэнзалли! — раздалось уже ближе.
— Молчи, вольсунг. Иду я.
Сэнзалли гордо и стройно начала сходить вниз, без всякой поспешности; чувствуя истощенность, усталость, она старалась идти, как подобает. Теперь она без ярости и нетерпения рассматривала их, вольсунгов. Вот она прошла мимо того, кто ее звал. Какой-то лев возраста силы, со шрамами на морде, узенькими янтарными глазками. Проводил ее взглядом, когда шамани прошла мимо него. Сэнзалли уже заметила, где Менани; ее с трех сторон окружили львы, а один из них сделал несколько шагов навстречу ей. Ах, вот и Ашаи-Китрах, ее ненавистницы, противницы. Вот вы какие. Старые, молодые — всякие. У всех уши черные, у некоторых — полоски. Глаза чуть безумные, резкие. Глядят с ненавистью, почти все. Да не бойтесь. Не будет вам вреда — нет у шамани сил, истратила только что.
— Кто ж из вас правитель, что хотел меня видеть? — встала она у подножия холма, окруженная вольсунгами со всех сторон. Прямо перед нею находилась Менани: испуганная, худая, с подтеками крови на лапах и с огромной царапиной на щеке. Она с невыразимым чувством смотрела на Сэнзалли, и в этом чувстве было всё: радость видеть родную душу, страх, боль, сожаление, чувство предательства, чувство преданности.
Ей ответил порученец:
— Нашего правителя нет — он ушел в Хартланд, если я правильно помню название главного прайда Союза. Ушел обсуждать условия мира между твоим родом и нами — сыновьями и дочерьми Ваала.
Многозначительно помолчал.
— Я здесь за него. Мое имя — Синарр.
Сэнзалли взмахнула хвостом.
— Так говори. Шамани-Сэнзалли здесь.
— Что с тобой говорить? Много чести, — засмеялся некий молодой голосок. — Шаманая ты, и страшная смерть для тебя.
Шамани Союза не встрепенулась, а лишь посмотрела на подругу. Прикрыв глаза, она чуть улыбнулась ей, и Менани сжато улыбнулась в ответ, а потом закрылась лапой.
Майну-Синарр злобно высмотрел, кто это сказал. Какая-то ученица осмелилась болтать, когда он говорит!
— Молчать! — зарычал он. Но сам мгновенно понял, что стал заложником глупой ситуации. Если разобраться, то по морали и правилам Ваал-сунгов, шаманае действительно уготована смерть, часто — мучительная. Расспросил, вытянул сведения — и с глаз долой. Если он сейчас начнет говорить с нею о мире и взаимопонимании, то окружающие не поймут такого; и Ашаи-Китрах, кроме Высокой Матери, тем более не поймут. Он и сам не понимал, зачем это надо, а просто знал, что так нужно правителю. Он не обсуждает решения правителя, но… как это сейчас правильно сделать, в конце концов?
Синарр откровенно растерянно посмотрел на Ринариту. Но та всё поняла, как надо, и смекнула:
— Пленить ее.
Сэнзалли вдруг изо всех сил, что остались ей служить, зарычала на него, на всех них, без разбору, стараясь напоследок усеять тьму и страх в низких душах, желающих крови. Это подействовало: все, кто стоял перед нею, отвернулись, пригнулись. Менани сжалась от неожиданного ужаса, Ринарита приоткрыла рот и прижала уши, Синарру стало крайне не по себе, и он плюхнулся на хвост, изумившись алой молнии, что на миг насквозь пронзила весь мир надвое.
Но те, кто был сзади, мало что ощутили. Справившись с неожиданностью, львы навалились на нее и мощно прижали к земле, хоть это не особо требовалось: Сэнзалли стала слаба, беззащитна и немощна, истощившись телом и душой.
Здесь, в этом мире, чудес нет. Он прост и глуп.
Они лишь там, в ином существовании, где снует сплин мечты и недостижимый блеск идеала.
**
— С ним не говорят. Его слушают, — темный-темный лев, просто огромный, стоял перед конунгом Умтаем, загораживая собой почти всё: прайд Хартланд, что робко и с чувством неизвестного топтался внизу, напуганный строгими наставлениями конунга ни в коем случае не выказывать и малейшего сопротивления; блеклое солнце, что несмело выглядывало из-за облаков, словно стыдясь смотреть на мать-землю; и его личные, нищие остатки духа.
Умтай было подумал, что этот лев и есть правитель вольсунгов. Но эта мысль оказалась ошибкой. За ним появился еще один. Вот он, Мирэмай, с довольным видом и в глазах беззаботно устраивает отчаянное, привычное превосходство.
— Как ты своих собрал… Чего ты их собрал, как стадо? — сразу же, без особой церемонии начал Мирэмай, недовольно указывая на прайд Хартланд. Кстати, между ними были и делваннийцы, регноранцы, а также двое веларийцев, что поручению дренгира Велари всё же остались посмотреть, что будет происходить в Хартланде. Юнианцев, илларийцев не было, из прайда Хлаалу — тоже никого.
Умтай, в целом, был готов, что его достоинство особо никто хранить не будет, но выяснилось, что о него сразу же вытерли лапы. Он сидит один, рядом с ним даже сыновей нет: двоих вообще отправил в Иллари и Юнити, а Ману указал не вмешиваться в переговоры, а также предупредил, храня во взгляде неизбывную печаль:
— Будь готов. Мне больше не на кого надеяться.
Возле Мирэмая — четверо голов, что охраняют его. Правитель Ваал-сунгов удобно уселся (вообще же, хозяйское чувство и способность очень быстро осваиваться в любой обстановке — в крови Ваал-сунгов), вздохнул и посмотрел на своего собеседника. Молчание. Молчание затянулось. Первым его разорвал Умтай:
— Мое имя — Умтай. Я — конунг Союза. Его… правитель.
Мирэмай-Халу незамедлительно ответил:
— Мирэмай. Давай не будем ходить вокруг добычи, а сразу поговорим о деле. Твоих мало, моих Ваал-сунгов — тьма. Ты это знаешь. Ты не стал сражаться, и не стал убегать. Значит, ты решил найти с нами взаимопонимание.
Мирэмай сделал значительную, экспрессивную паузу.
— И ты, Умтай, решил правильно. Ваал милостив, а Ваал-сунги славны. Союзные! Слушайте все! — вдруг подорвался он с места, оборачиваясь назад и вставая в полный рост. — Мы не пришли с войной или ненавистью. Мы пришли с добрым намерением! Нам не нужно вашей земли! Мы просто идем с востока на запад, а ваша земля — лишь на нашем пути!
Закончив нехитрую речь, Мирэмай снова разлегся.
— И это правда. Мы действительно не сидим на месте. Поэтому нам не нужно вашей земли. Но! Спросишь ты! Почему я не прогоню Союз прочь, не разобью его?! Нет. Нет-нет. Я очень не хочу этого. А почему? А потому, что твои прайды могут обрести силу, свет, истинную жизнь.
И понеслось. Мирэмай взахлеб, торопливо, словно подросток о первой охоте, рассказал о Ваал-сунгах, об их вере, о том, что они все идут в Нахейм и что жизнь немыслима и глупа без высшего тепла в сердце. Потом он сразу же определил, что Умтай, к большому сожалению, уже не может быть правителем Союза ввиду сложившихся обстоятельств. Он станет кем-то вроде муганга, только с большей властью. Сразу пришлось объяснить, кто такой муганг. Пришлось объяснить, кто такие Ашаи-Китрах. Тут же была из тех, кто пришел с ним, Мирэмай лично выдернул чуть испуганную молоденькую, хорошенькую сестру, которая уже успела завести осторожную беседу со старой львицей из Хартланда.
— Вот Ашаи, гляди! Гляди! Вот уши, вот полосы под глазами, вот дух и вот Ваал — видишь!
Ошеломленный Умтай готов был ко многому, но не к такому. За него определили всё: место в жизни, место в смерти, кому что должен, кому что — нет, что делать вольно, и что — нет.
Вконец бывший конунг великого в прошлом Союза лишь сдавленно молвил:
— Хочу сказать, что я решился уйти. Мое место возьмет мой сын. Свежая кровь будет уместнее…
— А то! — восторженно завопил Мирэмай, а потом засмеялся. — Свежая кровь! Уместнее!
Потом сразу же попросил привести эту самую молодую кровь, а сам занялся обыденными вопросами: где и как разместить на ночь всех, кто с ним пришел. Сразу же пошел, безо всякого страха, знакомиться с хартландцами, ошеломив тем, что их конунг — уж не конунг. Ему не поверили и некоторые даже стали скалиться от остатка гордости и злобы, но Мирэмай, неуязвимый, засмеялся и привел Умтая. Которому ничего не оставалось, как подтвердить слова правителя Ваал-сунгов.
Зная, что нету ничего страшнее кучки голов без лаповодства, Мирэмай тут же дал им дорогу в будущее:
— Это ваш конунг, и он ушел! Вы самостоятельны, вольны! Я никого не держу! Но Ваал-сунги предлагают вам взаимопонимание и тепло души!
В этих заботах прошел день, аж до вечера. Только вечером, после крайне долгой беседы с матерью и отцом, пришел Ману, который большими, круглыми глазами глядел на вчерашних врагов. Сегодня они кто? Ни друг, ни враг? Кто? Непонятно. Страшное оно слово: «непонятно». Когда вещи понятны, тогда жизнь проще и строже; когда непонятны, то куда податься? Что делать?
Но и за него уже решили. Удобно так жить! Не решайся ни на что, за тебя решат. Будьте уверены, удобно. И что ж, Мирэмай сразу вытянул Ману на былую скалу конунга, и начал с ним говорить прямо, яростно и бесхитростно, прямо как родной отец:
— Давай поговорим спокойно и по делу, как львы. Разве я предлагаю тебе нечто плохое? Вовсе нет. Посмотри, как ты жил. На одном месте топтался всю свою жизнь! Ты ничего не видел, и никто не видел тебя! Ты лев, но по-настоящему почти никогда не дрался! Ты, как всякий самец, желал много самок, но они отказывали тебе, ибо связь между львом и львицей у вас считается отчего-то почти пороком. Ха-ха. И самки боялись ее, требуя что-то взамен: любви, обещаний, опеки, верности — чего угодно! Посмотри на нас, разве у нас жизнь плоха? Подумай хорошо. Мы — сыновья и дочери Ваала, и он может принять всякого, кто действительно этого возжелает и действительно этого достоин. Ты хочешь много самок? Стань ринасу, и любая хаману — твоя! Да совершенно любая — даже мои львицы! Только возжелай, и им тоже достаточно лишь захотеть тебя. И даже я, властелин Ваал-cунгов, не могу им этого запретить, как и тебе. Каково, а?! Можешь воспитывать своих детей, можешь забыть о них навсегда — как хочешь! Это твое дело и дело той хаману, что тебе отдалась. Больше ничье! Можешь клясться кому-то до смерти, а можешь хоть каждый день просыпаться с новой львицей! Хочешь славы? Да ради Ваала! Беги в авангард и дерись со всем, что видишь впереди! Устал и хочешь залечить раны? Иди вглубь, подальше от драк, или тебя туда отнесут верные друзья. И тебя вылечат, о тебе позаботятся Ашаи-Китрах. Проклятье, да ты можешь свалить любую из них, пока она натирает твои раны кири! Это тоже можно, и даже нужно! Надо лишь ее согласие, и больше ничего. Ни-че-го. Ты можешь не ходить вокруг да около, не изощряться во лжи. Можешь просто ее спросить: «Хочешь?». Ха-ха, да-да, вот так просто! Да что здесь говорить! А ну, это, позовите любую… позови, быстро! Быстро зови!
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |