Росомахи славились тем, что всё делали добротно и прочно. Родосвятова клеть исключением не была. Твердолюб потратил полночи на то, чтобы разобрать берёсту на крыше и осторожно разорвать дёрн. Немирье, случившееся у соседей, заставило Росомах поставить вдоль тына нескольких сторожей, но они смотрели наружу. Парня, махнувшего через тын изнутри, только проводили изумлённые возгласы.
Твердолюб так и не узнал, гнались ли за ним. Наверное, не гнались. В конце концов, свою судьбу каждый выбирает сам…
ТЕНЬ ТЬМЫ
Бусый молча плёлся за Извергом. Если бы дома, если бы родными веннскими холмами, ещё неизвестно, кому за кем плестись бы пришлось. Но здесь, в этих безбожных горах…
Ноги, налившиеся свинцом, едва повиновались, а голову то стискивала ломающая затылок боль, то окутывала дурнотная тошнота. Больше всего хотелось распластаться на острых камнях где-нибудь в тени склона и умереть от усталости. Надо полагать, это произошло бы достаточно скоро…
Бусый намечал себе впереди очередное смертное ложе, дальше которого он совершенно точно не сделает ни шагу, и — вновь и вновь — оставлял его за спиной. Ему было не до того, чтобы вбирать в себя незнакомый облик этой горной страны, он вообще почти не взглядывал по сторонам, но когда приходилось… Ох.
Внезапные пропасти, отвесные раскалённые скалы, беспорядочные нагромождения громадных камней, обманчиво упокоенных на крутых склонах. Эти валуны были готовы от малейшего толчка покатиться вниз, увлечь за собой тучу крупных и мелких собратьев, в кровавую слизь растереть всякого, кто подвернётся… Да разве можно вообще здесь людям ходить? Да ещё так, как шёл Изверг? Без дорог и даже без козьих троп. Всё время меняя направление. Всякий раз выбирая из всех возможных путей самый худший…
Бусый молча шёл, пока худо-бедно слушалось тело. А потом, когда тело окончательно сказало «хватит», — схватился рукой за выступ скалы, не удержался и сполз. По-прежнему молча.
Изверг остановился, вернулся, без звука взвалил мальчишку на плечо и шатаясь заковылял дальше.
Полежав немного на крепком плече, Бусый ощутил, что чернота перед глазами начала вроде редеть, а сердце вновь обрело способность проталкивать по жилам густую от жары кровь. Он попробовал шевельнуться. Не ахти как, но получилось.
— Пусти, — просипел он. — Сам пойду.
Говорить с Извергом не хотелось. Мало ли, что бок о бок висели на скальной стене и однорукий держал его, пока Бусый выл волком… Верить ли тому, кто тебя дважды пытался убить? Кто из врага в одночасье сделался другом?
Но не висеть же и дальше на нём беспомощной падалью!
— Пусти, говорю…
Изверг повернул к мальчишке чёрное лицо, улыбнулся растрескавшимися губами. Медленно поставил на ноги.
— Уже немного, — выговорил он. — Сейчас по этому гребню к ручью… Там и передохнуть можно будет.
Гребень, о котором говорилось, был узким и острым, как лезвие топора, и довольно круто уводил вниз. Однорукий пропустил Бусого вперёд и едва успел подхватить за шиворот, не дав свалиться на сторону. Падать что влево, что вправо пришлось бы ох далеко… Слова о близости отдыха у ручья отняли последние силы. Бусого шатало и клонило, мир плыл перед глазами, но вниз по гребню идти он всё-таки мог.
Немного погодя он даже решился начать разговор. С человеком, которому, как ни крути, был немало нынче обязан.
— Ну посидим мы у ручья, — сказал он, — а дальше куда?
— Дальше всё просто, — хрипло дыша, отозвался однорукий. — Все ручьи отсюда в одну реку текут. Ренной называется… Она приведёт в город Кондар. Дальше на север через Засечный кряж, его, я слышал, виллы крепко стерегут… А там и Светынь, и Звоница… и твои Волки.
— А… эти там? — Бусый ткнул пальцем через плечо, не решаясь выговорить имя Мавута. — Не догадаются?
Изверг немного помолчал. Потом сказал так:
— Гадать про нас можно долго. Короче пути есть на Светынь…
— А почему мы прямиком не пошли?
— Потому что по тем горам ты без меня не пройдёшь. А здесь — не пропадёшь и один. Главное, до Засечного кряжа… Там виллы, ты вроде им друг…
— Тоже заладил, без тебя да без тебя, — мрачно проворчал Бусый. — Поздоровей меня будешь небось!
На этот раз однорукий совсем ничего не ответил, и это очень не понравилось Бусому. Настолько, что он даже спрашивать дальше не стал.
А хотелось ему расспросить про страшный Змеев След в четверть страны Нарлак, о котором рассказывал Ульгеш. Про погост Четыре Дуба, что стоял, как он слышал от Таемлу, как раз на реке Ренне.
«А ну тебя, — решил он, пробираясь по гребню. — Раз скрываешь про себя что-то важное, так и я тебе всего не скажу. Скоро доберёмся до Четырёх Дубов, к Таемлу… Вот с кем посоветоваться…»
Бусый представил себе, как она называет его Красивым Бельчонком и танцует среди душистых ромашек, и у него как будто прибавилось сил.
Ночь наступила внезапно и сразу, так, как никогда не наступала в веннских лесах. Только что было вполне светло, но вот солнце круто нырнуло за иззубренный, как пила, кряж — и долина, где протекал ручей, сразу утонула в непроглядных потёмках.
Пламя костерка не могло справиться с этой Тьмой, лишь чуть раздвигало её, силилось отвоевать маленький круг, и от этого Тьма казалась ещё страшнее и гуще. Бусому вдруг вспомнился совсем другой костерок на берегу весенней Светыни. Тогда им сообща удалось отбиться от наседающей жути, лишить её злой колдовской силы, без которой она враз превратилась в обычную и ничуть не страшную темень.
Кажется, целая жизнь с тех пор прошла…
Удастся ли нынче?
Тогда он был дома, и всё было на его стороне. Светынь, ледоход, близкое торжество утра… Нынче Бусому и его костру никто на выручку не придёт. Он один в далёких чужих горах. И даже хворост, который он подбрасывает в огонь, — не от берёзы, не от доброй сосны, а от какого-то незнакомого и несчастного дерева, засохшего на этих бесплодных камнях… И от Изверга особой подмоги ждать не приходится. Бывший соплеменник почему-то не захотел даже войти внутрь круга, очерченного горящей головнёй, лёг спать поодаль…
А Тьма всё ближе. Ей, а не Бусому, в этих злых местах раздолье и дом родной. Тьма здесь хозяйка, наглая и уверенная. Сегодня добыче от неё некуда деться. Одинокий мальчишка, заблудившийся на чужбине. Ни оберега на шее, ни матери-реки за спиной… Единственная оборона — вышивка на одёжке, так Тьма и не с такими доспехами управлялась. А этот второй, сирота, не потребный ни своему кровному племени, ни новой семье… Это всего лишь пища.
Бусый что было сил звал к себе особую внутреннюю улыбку, подбрасывал потихоньку сучья в костёр и — в упор, в зрачок — смотрел на подступавшую Тьму.
Однорукий взметнулся с земли и вскочил оскаленный, с обнажённым мечом в левой руке.
— В Круг! — заорал ему Бусый. — Зайди в Круг!
Изверг даже головы не повернул. Скорее всего, он этого крика даже не услышал.
Обступившая Тьма угрожающе загустела и вдруг вытолкнула из себя огромную зубастую птицу. Нет, это не была страшная птица Мавута. Это била крыльями её Тень, непроглядно-чёрная и вещественно плотная. Она ударила Изверга, и он покатился, сбитый с ног, по камням. Меча он, правда, не выронил. И когда новый удар, на сей раз когтистой лапой, не дал ему подняться на ноги, — успел рубануть навстречу.
Тень Тьмы хрипло взвизгнула и заухала на разные голоса… И тотчас на Изверга обрушился вихрь жестоких ударов.
Бусый выхватил из костра пылающий сук, завопил что-то несусветное и бросился вон из ограждающего Круга. И понял, что огонь, разведённый двумя веннами, всё-таки решил быть на их стороне. Вместо того чтобы сразу же бесславно погаснуть, сук, которым размахивал Бусый, только шипел и разгорался всё ярче. Бусый встал над поникшим без движения Извергом и, хрипя от ярости, бил, бил, бил этим огненным мечом в наседающую Тень Тьмы…
Потом он лежал поперёк тела своего товарища, лежал очень неудобно, подвернув левую руку и откинув правую, ещё сжимавшую догоревший сук, но не пытался изменить положение, потому что двигаться было слишком хлопотно. Наверное, несколько раз он то ли засыпал, то ли проваливался в беспамятство. Во всяком случае звёзды — близкие звёзды, яркие в темноте, каких дома летом никогда не бывало, — очень уж быстро вершили свой путь по небу. И вот небо на востоке начало светлеть, и звёзды почти сразу исчезли.
Бусый как следует проморгался, когда солнце поднялось из-за горы и стало тормошить его ласковыми руками лучей. Вставай, дескать, пока жара снова не началась!..
Он хотел сесть, но сразу охнул и откинулся обратно. Он никогда не был неженкой, но вчера ему досталось, кажется, на год вперёд. Бусый стиснул зубы, тихо зарычал и кое-как перекатился на бок. Потом поднялся на колени…
До ручья, который вроде должен был привести его к реке с диковинным названием Ренна, было шагов десять. Бусый решил было встать и пойти, но прислушался к себе и сразу передумал. Ещё он хотел посмотреть, как там однорукий, но отложил и эту затею. Изверг был жив, он по крайней мере дышал, а раз дожил до утра, значит, мог ещё чуть-чуть потерпеть.
Бусый на четвереньках скатился к ручью, распластался на берегу, сунул голову в воду и понял, как это — блаженствовать на Острове Жизни. Он готов был решить, что в самом деле умер и незаметно вознёсся Туда, но боль, плескавшаяся во всём теле, была слишком уж посюсторонней. Бусый вспомнил про Изверга и захотел поделиться с ним животворным блаженством, но у него не было с собой ни чашки, ни ковша. Стащив негнущимися руками рубашку, Бусый пополоскал её в ручье, собрал в ком и пополз обратно.
Однорукий выглядел так, что Бусому враз вспомнился и растерзанный Колояр, и Итерскел, каким они с Осокой его нашли. И дело было не в ранах, Изверг и без особых ран казался выпотрошенным, выпитым до дна, лишённым жизненных сил. Бусый приподнялся и выжал рубашку у него над лицом. Вода заструилась по маминой вышивке и стала омывать веки, затекла в приоткрытый рот… Изверг застонал, замычал и принялся жадно глотать, но глаз не раскрыл. Делать нечего, Бусый отправился за живой водой снова. Потом ещё раз…
«Так вот о чём ты вчера не хотел со мной говорить. Знал, что Мавут достанет тебя, как только спустится Тьма. Ты ж Мавутич, ты ему клятву давал… Поэтому и в Круг не пошёл. Меня уберечь думал! А то мы их не видали! И Тень эту, и саму зубастую птицу, и ещё кого похуже. И морду били кое-кому…»
Он вообще-то подозревал, что, если бы промедлил, смалодушничал, позволил этой ночью Извергу погибнуть, — и сам бы в живых не остался. Но это уж никого не касалось.
Бывший венн тем временем очнулся, но встать или даже просто пошевелиться не попытался. Куда уж там… Сумел только облизать губы и еле слышно выдавить:
— Вниз… По ручью… Ренна… Торопись…
Ещё он толковал про город Кондар и какого-то Кей-Сонмора, но Бусый не особенно слушал. Нужен ему этот неведомый город, чего он там не видал? И Кей-Сонмор не нужен, он знал, что пойдёт к Таемлу. Но, чтобы Изверг от него отвязался и замолчал, — кивнул головой. Понял, дескать, всё сделаю.
Однорукий с облегчением опустил веки. Теперь, когда он сделал действительно всё, чтобы спасти Волчонка, можно и умереть наконец. Эта мысль принесла удовольствие и облегчение. Скоро здесь будет Мавут… Изверг едва не улыбнулся, представив разочарование и ярость Владыки, когда тот обнаружит мертвеца. Мальчишка к тому времени будет уже далеко. Он лёгок и быстр на ногу, недаром он Волчьего рода…
Приятные раздумья были прерваны самым бессовестным образом. Изверг очнулся от покачивания и толчков: его куда-то тащили. На волокуше, слаженной из двух жердей, заплетённых ветвями. Заплетённых сноровисто и притом очень знакомо, по-веннски…
Мальчишка отправился, как ему и было велено, вниз по ручью. Но про то, чтобы уходить одному, как не услышал. Однорукий лишь застонал про себя. Все венны были упрямы, как пни, они такими не становились, они такими рождались. Изверг послушал надсадное пыхтение Бусого и понял, что с волокушей тому от Мавутичей не уйти.
Выход оставался один. Встать.
Любой лекарь схватился бы за голову: какое идти, когда сил нет даже на то, чтобы слюну проглотить! Однорукий знал это, он и сам был очень неплохим лекарем. Но встать было надо…
И он встал.
Потому что тоже был из породы, которая упрямее пней…
К вечеру им удалось спуститься до самой Ренны.
— А эта… Тень? — спросил Бусый. — Она нас… ночью?..
Изверг покачал головой:
— Нет, малыш… Она раны зализывает. Ты ей славно накостылял…
— Мы, — буркнул мальчишка.
Изверг согласился:
— Да. Мы…
ДЫМ НАД СВЕТЫНЬЮ
Прямохожим путём Твердопюб домой не побежал. На mom случай, если Росомахи всё же захотят его остановить, пустился через ночной лес вкруговую. Сперва к Светыни, потом берегом. Там, у берега, было множество потаённых мест, где его никто никогда не найдёт. Он подберётся вплотную и…
О том, как он поступит, когда подберётся вплотную и увидит сегванов Винитария, наделавших в его деревне каких-то страшных дел, Твердолюб особо не задумывался. Может, его даже вела детская надежда на чудо, на то, что с рассветом он выбежит к дому и увидит: там ничего не случилось. Всё так же поёт молот в кузнице Межамира, и суки лежат со щенками, и наплывает через тын запах свежего хлеба…
Он проснётся и поймёт, что всего лишь увидел страшный сон, а на самом деле всё хорошо. Он посмотрит на свои руки и не увидит на них отметин от верёвок, а во рту больше не будет привкуса крови из разбитой губы…
Твердолюб бежал во все лопатки, словно не было за плечами бессонной ночи, борьбы с путами и разобранной крыши. Когда начало светать, ветер дохнул в лицо близостью воды, и он выскочил к береговому обрыву.
И почти сразу услыхал впереди голоса.
«Сегваны!..» — немедленно пронеслась мысль. Твердолюб мгновенно затаился, исчезнув за обросшей валежиной, и его впервые посетила трезвая мысль, а что, собственно, он будет делать, если там, впереди, в самом деле четверо-пятеро сегванов.
Но это оказались не сегваны.
Мужчины разговаривали на безбожном смешанном языке, который неизбежно появляется там, где сходятся дети разных племён. Твердолюб бывал на ярмарках и распознал вельхские и сольвеннские слова. Люди о чём-то весело и спокойно разговаривали, смеялись. Восходящие токи воздуха доносили мирные запахи дыма и снеди. Твердолюб решил подобраться поближе…
Под обрывом стояла большая парусная лодка, вытащенная на песок. В таких по Светыни путешествовали отчаянные торговцы. На песке догорал костерок и лежало несколько одеял. Приехавшие сворачивали стоянку, собираясь двигаться дальше. Шестеро мужиков, все крепкие и неробкие с виду. Твердолюб даже узнал вожака, его звали Булыма. Твёрд его когда-то видел на ярмарке; дядька Межамир ещё не стал у него ничего покупать и сказал потом, что красное имя ему не Булыма, а «булыч», и добавил: по слухам, он не брезгует краденым.
Тем не менее этот жуликоватый торговец уже показался юному венну чуть ли не родным человеком. Твердолюб был готов спуститься вниз, пока ватажники не уехали. Они доподлинно расскажут ему, что случилось, а если повезёт, то не поскупятся и на добрый совет…
В это время один из мужиков, с плохо двигавшейся половиной лица, за что остальные называли его Косорылом, раскрыл мешок, что-то вытащил и развернул на свету полюбоваться, и у Твердолюба остановилось сердце.
Это был кованый, расшитый речным жемчугом праздничный убор большухи Серых Псов, который предводительница рода надевала всего несколько раз в год, на великие дни…
Твердолюб вскочил и, начисто перестав о чём-либо думать, ринулся вниз по откосу.
Ватажники изумлённо обернулись навстречу, кто-то метнул было руку к оружию, но сразу опустил. Растерзанный и полоумный мальчишка весьма мало походил на полного достоинства охотника-венна.
— Эй, парень… — начал Булыма, но Твердолюб его не услышал. Он бросился прямо к Косорылу и попытался выхватить у него большухин убор. Дюжий ватажник отшвырнул юнца, но тот бросился снова. На сей раз ему достался крепкий удар кулаком под дых, Твёрд упал, и его прижали к земле. Он лежал на песке, тяжело дыша, и не сопротивлялся. Но, стоило державшим рукам чуть-чуть ослабнуть, — взметнулся с земли и зубами вцепился Косорылу в горло. И грыз, ломая хрящи, пока от посыпавшихся ударов не пала на глаза темнота…
Ватажники Булымы не были разбойниками, душегубствующими по дорогам. Они были перекупщиками, которые забирают у душегубов добычу и продают её надёжным, проверенным людям. Хороший меч — наёмнику, который назавтра уезжает за тридевять земель. Меховую накидку — мономатанцу, который увезёт северную диковину куда-нибудь в Мванааке. А дивно расшитую женскую рубаху, умело отстиранную от крови, — аррантскому собирателю редкостей…
Загодя позвал их Винитарий или они сами явились сюда, точно мухи на падаль, — Твердолюб так и не узнал, да и не пытался узнать. Зато оказалось, что булычи умели вязать узлы ничуть не хуже Росомах. Если не лучше. Наверное, им не привыкать было утихомиривать строптивых невольников. Второй раз за одни сутки Твёрд оказался спутан по рукам и ногам, причём так, что не мог ни освободиться, ни покалечиться от застоя крови в перетянутых членах. Когда его бросили в лодку, он умудрился извернуться и вышибить ногами одного из ватажников в воду. Потом попытался сам вывалиться через борт и либо уплыть от них, либо утонуть. Тогда перекупщики срезали на берегу жердь и привязали к ней свою живую добычу, уже совершенно лишив пленника возможности двигаться.
После этого Твердолюб затих и лишь молча слушал спор булычей, обсуждавших его дальнейшую участь. Рыжий приятель Косорыла стоял за то, чтобы привязать ему к ногам камень потяжелее, но остальные воспротивились. Косорыла, сказали они, не вернёшь всё равно, так чего ради зря упускать выгоду? Крепкого и здорового мальчишку вполне можно продать. Только куда-нибудь подальше в неворотимую сторону.
Кто-то первым упомянул Самоцветные горы… Твердолюб смутно припомнил, что вроде бы слышал это название, но что с ним было связано, в памяти так и не всплыло, и он перестал думать об этом. Он знал одно: рано или поздно его волей-неволей избавят по крайней мере от жерди, и тогда…
Только один молодой ватажник, сам ненамного старше Твёрда, всё больше помалкивал, как бы со стороны слушая перепалку. Но не потому помалкивал, что из-за молодости лет его не допускали к общей беседе. Нет, с ним вели себя вполне уважительно, как понял Твёрд — из-за нешуточного умения драться. Парня просто не особенно занимали разговоры о выгоде и продаже, у него был какой-то свой интерес. Какой — Твердолюб не слишком задумывался. Только время от времени ловил на себе оценивающий взгляд молодого сольвенна и со временем запомнил, как того звали: Резоуст.
Ещё Твёрд понял, что булычи не собирались держать его при себе до самого Галирада. Если бы они появились там с пленником-венном, о дальнейших путешествиях по Светыни можно было бы просто сразу забыть. Накануне прибытия в сольвеннскую столицу Булыма собирался причалить к левому берегу, с кем-то там встретиться и сбыть с рук часть награбленного Людоедом. А заодно — и Твердолюба.
Всё изменилось в ночь перед задуманной встречей на левобережье.
Твёрд, по обыкновению оставленный в лодке, видел счастливый сон: матушка убаюкивала его, тихонько покачивая зыбку. Сперва он лишь бездумно радовался её близости, её голосу, прикосновению милых рук. Потом захотел сказать ей, что уже вырос и в люльке ему тесно и неудобно лежать, что он с радостью вылез бы, если бы она чуть-чуть ему помогла… Однако, как почему-то бывает во сне, слова наружу не пошли, а вот колыбелька раскачивалась всё сильней, и дно у неё было, оказывается, ох и ребристое…
Уже поняв, что всё происходило не наяву, Твердолюб ещё некоторое время цеплялся за уплывающие клочья блаженного забытья, но колыбель окончательно превратилась в лодку, качавшуюся на волнах.
Тогда он дёрнулся, окончательно приходя в себя, и ещё прежде, чем он успел открыть глаза, до сознания достучались разом две вещи. Во-первых, лодка действительно качалась, причём так, словно в ней кто-то яростно грёб, — это вместо того, чтобы тихо покоиться на песке. А во-вторых и в-главных…
Милый знакомый голос продолжал звучать и наяву.
— Родной мой, любый мой, — шептал этот голос, прерываясь от размеренного усилия. — Ты потерпи… Теперь всё будет хорошо…
Твёрд наконец разлепил веки и увидел над собой светлое небо весенней ночи, в котором с северной стороны тлела румяная полоса.
Лодка булычей набирала ход, уходя прочь от берега и вниз по течению, но вместо пятерых ватажников на вёслах трудилось всего двое гребцов.
Бажана Росомашка.
И Резоуст.
А за кормой тяжёлой посудины невесомо бежала на привязи узкая берестяная лодочка, несравненным умением ладить которые славился род Росомах.
Твердолюб всё понял каким-то звериным знанием, в одно мгновение ока. Без повести, без расспросов увидел, как Бажану, попытавшуюся заступиться за него перед роднёй, мать с отцом увели домой и заперли — для наказания и вразумления. Только вязать, как Тверда, не стали, о чём, наверное, уже ныне горько жалели. Потому что девка сбежала, подняв одну из половиц, как сбежала бы на её месте лесная сестра росомаха. Потом стащила лодочку и ушла на ней озёрным устьем на Светынь, ибо знала своего жениха и догадалась, каким путём тот рванётся домой. Она лишь чуть-чуть не поспела перехватить его, но зато хорошо видела, как он встретил Булымичей. У Бажаны хватило рассудка не ввязываться в бессмысленный бой. Несколько дней и ночей она тихо следовала за ватажниками, как росомаха следует за охотником, разорившим логово, выжидая случая поквитаться. И наконец решилась попробовать спасти Твердолюба — но лишь для того, чтобы попасться Резоусту, сторожившему ночлег.
И тогда — вот диво-то дивное! — вместо того, чтобы крикнуть тревогу и прибавить к добыче ещё и полонянку, Резоуст лишь приложил палец к губам, а потом жестами объяснил замершей девке, что готов уйти от ватажников вместе с нею и Твердолюбом.
Зачем, почему, какая Резоусту была в том корысть — Бажана так и не спросила. Просто изо всех сил сгибалась над вёслами, вместе с нежданным союзником увозя от врагов беспомощного жениха. Они не потратили времени даже на то, чтобы его развязать, всё равно толку с Тверда было бы нынче немного. Теперь Бажана сидела к нему спиной, на корме, гребла во весь дух и, не оглядываясь, повторяла, как заклинание:
— Ты потерпи… Всё будет хорошо…
Жердь не давала Твердолюбу приподняться и выглянуть через борт, но, судя по журчанию и толчкам речных струй, лодка успела удалиться от берега почти на перестрел и скоро должна была отдаться стремнине. В это время — гораздо скорей, чем хотелось бы беглецам, — сзади поднялся шум, над тихой водой полетели угрозы и бешеная ругань, а ещё через некоторое время за кормой стали шлёпаться стрелы. Резоуст с Росомашкой, у которых и так, кажется, гнулись вёсла в руках, ещё удвоили усилия, поперхнувшаяся Бажана умолкла, перестав уговаривать Твёрда чуть-чуть потерпеть, но стрелы падали всё дальше, и вот лодку подхватила быстрина, и добрая Светынь понесла своих детей на ладони прочь от врагов.
Тогда Бажана медленно разжала руки на вёслах и обернулась к Твердолюбу, и тот увидел, что заставило её замолчать. Считалось, что сольвеннские луки уступали веннским по силе и точности боя, но, видно, кто-то из ватажников дальше других пробежал по левобережному мелководью. Или просто оказался более искусным стрельцом. В груди у Бажаны торчала стрела, ударившая уже на излете, но много ли надо беззащитному девичьему телу? Изо рта Росомашки толчками выходила ярко-алая кровь и сбегала по подбородку и шее.
«Любый мой…» — одними глазами сказала Бажана. Ободряюще улыбнулась и стала тихо валиться прямо на ноги отчаянно забившемуся Твердолюбу…
…Большую лодку наполнили сухим хворостом так, что она осела в воде. Твердолюб уложил Бажану на самом верху, и отнятое у Серых Псов стало ей ложем и милодарами, а драгоценный наряд водительницы рода — уютным покрывалом. К корме берестяной лодочки привязали верёвку, и двое мужчин, взявшись за вёсла, повели оба судёнышка прочь от берега. Работали в удивительном согласии, так, словно давно знали друг друга. Потом Твердолюб высек живого огня, раздул факел, бросил его на хворост и перерезал верёвку.
— Куда теперь думаешь? — спросил Резоуст, когда далеко на реке распался погребальный костёр, и ветер понёс оторвавшийся дымный хвост, а всё, что не догорело, мать Светынь упокоила в своём лоне.
«Если бы Бажана сразу бросила грести, может, рана и не оказалась бы смертельной, — думал, в это время Твердолюб. — Но она продолжала меня спасать, и наконечник всё резал тело, пока не коснулся боевой жилы…»
Вслух он сказал:
— Пойду мстить Людоеду.
Странное дело, он не заплакал ни над Бажаной, ни теперь, когда всё принадлежавшее ей ушло из этого мира. Душевное онемение не покинуло его, даже когда рядом раздался смех Резоуста. Твёрд лишь медленно повернул голову.
— Какому Людоеду? — отсмеявшись, горестно спросил Резоуст. — Ты его вблизи-то видел ли?.. Так от него одного вся эта ватага, как цыплята от ястреба, разбежалась бы. Да какое от него, от самого распоследнего комеса. А ты с одним Косорылом как следует справиться не мог. Да сегваны тебя…
«Ну да, Косорыл. А ещё — рыжий Бобыня, плешивый Голсана, хитрый Лисутка, плюгавый Меньшак. И вожак Булыма. Кто из них пустил ту стрелу?..»
— А тебе что? — равнодушно спросил Твердолюб. Отвернулся и снова уставился вдаль, где уже и не разглядеть было плавающих обломков. Только дым, быстро таявший в синеве.
«Эх, дядька Родосвят… Что ж вы там её покрепче не заперли… Ну, погоревала бы, так не весь же век горевать…»
— Мне-то — ничего, — пожал плечами Резоуст. — Если охота погибнуть без толку и смысла, давай, иди. А лучше — прямо тут кидай петлю на шею, и тащиться далеко не придётся. Но если ты в самом деле хочешь отплатить за себя и за девчонку…
Твердолюб поднял глаза.
— Есть Владыка, который примет тебя, не спрашивая роду и племени, — продолжал Резоуст. — Он даст тебе кров, защиту и хлеб, а если будешь верен и честен — назовёт сыном и станет учить. Я поклонился ему полтора года назад…
«Полтора года, — подумал молодой венн. — Всего полтора года… И тогда я вправду смогу… Булыма, Голсана, Бобыня, Лисутка, Меньшак…»
— Почему ты… Бажане помог? — выговорил он, запнувшись на имени невесты.
— Потому, — ответил Резоуст, — что и без неё увёл бы тебя. Не в эту ночь, так на следующую.
Твёрд мрачно спросил:
— Зачем я тебе?
— А затем, — ответил Резоуст, — что не такой уж я добрый. Просто тем, кто первое обучение превзойдёт, наш отец Мавут даёт поручения. Мне вот повелел вернуться в родные места и привести к нему сироту. Да такого, чтобы Владыка себе копьё из него мог сделать. Чтобы постиг тот сирота свободу и силу и научился разить врага, как копьё: прямо и без сомнений, ни смерти, ни лютой боли не страшась…
«Полтора года, — тупо повторил про себя Твердолюб. — Как копьё…»
ВСТРЕЧА У КОСТРА
Ближе к вечеру даже чудовищное упрямство, свойственное его племени, перестало поддерживать Изверга на ногах. У него сами собой закрывались глаза, он еле шёл, тяжело повисая на плече Бусого, и тот очень обрадовался, когда между ветвями на берегу Ренны блеснул костёр. Кто мог сидеть возле такого костра? Ведь не десяток вооружённых Мавутичей?..
Нет, конечно. Там возился у огня всего один человек. И ни коня поблизости, ни меча. Лопата, кирка, деревянный лоток для промывки — перед веннами был один из тех, кто шатается сам собой по Змееву Следу, ищет золото, вывернутое из земли. Человек мирно помешивал деревянной ложкой в котелке, по берегу разносился умопомрачительный запах свежей ухи…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 44 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |