— А-а-а-а-а…
Мавутичи забавлялись, перебрасывая один другому кнут. Удары были не очень сильными. Иначе забава окончилась бы слишком скоро.
Вот кнутом завладел Хизур и уже оскалился, отводя руку назад, но на запястье вдруг тяжело легла чья-то ладонь.
— Хватит бы…
На последнем слове полетел наземь уже Шульгач. Хизур ударил его опять-таки не в полную силу, чтобы не разгневать Мавута. Если Владыка захочет, он убьёт сам. Убьёт так, чтобы всем другим было видно и понятно его правосудие. Схватки между «детьми» ему не нужны.
И эта стычка не укрылась от внимания Мавута, тем более что касалась она не только Хизура и Шульгача. Мавутичи ведь не сами нашли себе развлечение, кнут дал им Владыка. То есть Шульгач, по сути, не Хизура за руку ухватил.
Все знали: указывать Владыке не позволено никому. А вот за пояснением подходить — сколько угодно. Пусть знают это и дальше…
— Зачем, спрашиваешь, пороть велю? усмехнулся Мавут. — А допытаться хочу, как твои былые сородичи моего Змеёныша извели. И не только…
Мавут забрал кнут у Хизура и сам ударил мальчишку. Ну, мол, Шульгач, что сотворишь? Прикоснёшься ли? Попробуй…
Но злой пёс, поднявший было шерсть и даже оскалившийся, кусать всё-таки не полез. Лишь упрямо пробормотал:
— Ты и так почти всё уже знаешь…
Мавут чуть помедлил с ответом, пристально, зрачок в зрачок глядя на однорукого. Размышлял, следовало ли отвечать. «Дети» уже не хохотали над маленьким пленником, корчившимся на камнях. Они развесили уши, глядя то на Шульгача, то на Владыку.
Это было очень нехорошо. Уж не самое ли время Хизура любимой забавой одарить? Ишь как приплясывает в нетерпении…
«И одарю, если ты, никчёмный, ещё слово скажешь мне поперёк…»
Мавут хлестнул чернокожего снова. Тот тихо завыл, пытаясь куда-то ползти. Бывший венн дрогнул лицом, но не пошевелился.
«Ладно, Хизур. Потерпи. Видно, не пришло ещё время…»
— Ты сам сказал — почти, — проговорил Мавут удовлетворённо. — А я хочу знать про этих дикарей не почти, а всё до конца. Когда я начну с ним беседовать, пускай парень всё время думает, не забыл ли о чём!
— Ты — Владыка, — чуть помолчав, ответил Шульгач. — Ты мудр. Но много ли выльется из кувшина, в котором попросту ничего нет?
Мавут пожал плечами, ему стало весело.
— Кнут поможет проверить, нет ли на дне хоть капельки. А заодно и посмотрим — вдруг подберёт сопли и кидаться начнёт? Может, нового Латгери воспитаем.
— Владыка… А если нашего Латгери на него у Волков выменять?
«Да на что мне калека бездвижный», — хотел было отмахнуться Мавут, но остановился. Не дело Владыке вот так объявлять об отказе от «сына», принявшего за него раны. А потом промелькнула и совсем нежданная мысль.
— Обменять? Дело говоришь. Спасибо за совет, Шульгач.
Мавут отшвырнул кнут. Шагнул мимо расступившихся «детей», поднял на руки трясущегося мальчишку и понёс, на ходу заговаривая, отводя его боль. Чернокожий плохо понимал, что творилось вокруг. Почуяв негаданное облегчение, потянулся к своему избавителю, что было сил прижался к нему…
Своего главного палача в Мавуте он не признал.
Краем глаза Мавут уловил, как кто-то из «детей», только что рвавших один у другого кнут, вдруг скривился лицом, словно тоже недалеки были слёзы.
Вот так! Пусть помнят: Владыка может не только ударить, но и приласкать. Не только на смерть послать, но и выручить из беды.
И Шульгача казнить пока не придётся. Чего доброго сгодится ещё. Этот пёс хоть и огрызается, зато в трудную пору нипочём не предаст.
А самое главное — черномазого он действительно обменяет.
Только не на Латгери, конечно…
Бусый снова попирал коленями утлую гать, заглядывая в Бучило. Ему долго не удавалось вызвать страшную зубастую птицу, но наконец он совладал. Вот измельчали и больше не показывались пузыри, вот успокоилась и стала гладкой поверхность… И почти сразу в тёмной глубине загорелись два огонька. Птица летела из бездны, не то падала из чёрных небес… Когда сделалась видна каждая чешуйка на её крыльях, Бусый едва не зажмурился, ожидая, что из Бучила вот-вот высунутся когтистые лапы и схватят его. Но нет. Птица остановилась и повисла в пустоте, размеренно взмахивая крыльями.
— Мавут, — прошептал Бусый, и заклинание сработало. Птица обернулась рыжеусым мужчиной.
А на руках у Владыки лежал Ульгеш!
И не то чтобы тот его удерживал силой. Мономатанец льнул к нему, словно от смерти спасаясь. Жалкий, заплаканный, весь в крови…
— Не бойся, маленький венн, — первым заговорил Мавут. — Без моего дозволения никто тебя не обидит.
Бусый хотел ответить, но горло стиснула судорога, от которой голос превращается в придушенный писк Мальчишка закашлялся, однако потом всё же выдавил:
— У нас есть защитник. Каменный Симуран…
— А мне, — пожал плечами Мавут, — пока через его рубеж и не надо. Занадобится, уж что-нибудь придумаю… Ты меня зачем звал?
— Ульгеш… — выговорил Бусый. И ничего не добавил. Он видел только, что мономатанец был жив.
— Хочешь, чтобы отпустил я его? — Мавуту, кажется, постепенно становилось скучно. — Да забирай хоть сейчас. На что он мне?
Бусый было вздохнул, подался вперёд, чуть ли не руки протянул перенять у него друга… Но Владыка не двинулся с места, лишь усмехнулся в рыжие усы, глаза зорко блеснули.
— Ну а ты, — сказал он, — раз так получается, у меня вместо него погостишь. Осмотришься, своими глазами поглядишь, что к чему. Остаться, может, захочешь…
«Ни за что не захочу!» — чуть не заорал Бусый, но на руках у Мавута всхлипывал израненный Ульгеш, и Бусый, стоя на коленях, кивнул белым пятном лица:
— Я иду. Отпусти его.
При этом в самой сокровенной глубине души трепетала мысль, которую он надеялся утаить от Мавута… Последняя надежда Бусого была на камень-оберег, висевший, как всегда, у него на груди. Неужели не оборонит?! Он даже незаметно оттянул ворот, выпуская мешочек с камнем наружу…
За этот мешочек его и ухватила когтистая лапа, вырвавшаяся в брызгах из спокойной глади Бучила. Бусый канул в прорву лицом вперёд, не успев издать ни звука, только закачались и облегчённо всплыли хворостяные мостки…
ЗАБАВНЫЕ СКАЗЫ
Аптахар взял из рук одного из парней сегванскую арфу, бережно провёл по ней ладонью, лаская. Прижал к груди, зажмурился, очищая мысли и душу от всего ненужного, поднимая их к небесам и наполняя восторгом вдохновения, а Твердолюбу подумалось вдруг, что примерно так же Аптахар готовился бы и к смертному бою.
Наконец в тишину, повисшую над костром, решительно ворвались звуки струн…
Аптахар не был искусным гудцом, его руки явно больше привыкли к веслу и боевому топору, чем к струнам. Но найдётся ли сегван, который совсем не умел бы складывать песни или на арфе играть? Из-под заскорузлых пальцев полились звуки, в яростном и грубоватом звоне струн Твердолюб вдруг услышал и грохот морских волн, разбивающихся о скалы, и завывание штормового ветра, и рокот близящейся грозы…
Потом Аптахар запел, точнее — заговорил протяжно, нараспев, торжественно вплетая свой голос в звуки морского шторма, разгулявшегося на берегу Светыни.
Услышь мою песню, бескрайнее море,
Пусть чайки на крыльях её разнесут!
Про первую свадьбу, и первое горе,
И первый на свете Божественный суд.
Над островом диким гуляли метели,
Зима насылала морозный туман,
Но солнце пригрело, и скалы вспотели,
И вышел из камня на свет великан.
Он остров обвёл немигающим оком.
Тяжёлая поступь крошила гранит.
На острове было совсем одиноко,
Лишь горы угрюмо смотрели в зенит.
Тогда великан устремился в дорогу,
По суше и морю, по тёмному дну,
Решив непременно вернуться в берлогу,
Ведя за собой молодую жену.
И скоро ему подвалила удача,
И выбрался он, попирая пески,
Туда, где весёлая Ордла-рыбачка
У берега моря острила крючки.
Не глянулся ей великан длиннопятый,
Но будет он слушать девчонкино «нет!..».
Схватил и унёс от подружек и брата,
И скоро наследник явился на свет…
Аптахар продолжал петь — сдержанно и негромко, однако даже глухой почувствовал бы, как в горле певца закипал клокочущий гнев. Грозно нараставшие звуки арфы заставляли сердце Твердолюба учащённо биться, а дыхание — замирать в нестерпимом ожидании. Песня сулила грозу.
Сынок великана, тупой и спесивый,
Жестокой игрой наполнял свои дни.
Ходил он глумиться на кромку прилива,
Где плакала Ордла вдали от родни.
Ворочал прибой неподъёмные глыбы,
Но доброе море услышало зов:
Оно ей послало великую рыбу —
Акулу-самца с миллионом зубов.
Он принял беглянку на крепкую спину,
В мгновение ока из плена умчал.
От лютого мужа, от злобного сына,
Туда, где родной дожидался причал.
Никто не видал, как они расставались
У края воды, на холодном ветру.
Но дни потекли и недели промчались,
И Ордла-рыбачка метнула икру.
Из каждой икринки, светлы и румяны,
На битву и радость явились сыны…
Вот так на земле зародились сегваны,
Могучее племя детей океана,
Народ Островов и солёной волны!
Песнь на этом не кончилась. Конечно, сыновья Ордлы со временем снарядили корабли и отправились мстить за поругание матери. И конечно, повергли в бою и великана, и своего злочестивого брата, потому что Правда Богов была на их стороне. Но это легко было предугадать, так что начало Твердолюбу понравилось больше.
— Ну, что скажешь, венн?
Юный сын кунса, Винитар, по обыкновению, провожал к лодке Твердолюба и Межамирова Щенка.
— Добрая песня, — на правах старшего сказал Твёрд. — Она нас позабавила.
Он успел вызнать, что для сегвана не было высшей хвалы, чем когда рассказ или песню именовали забавными.
Младший Щенок толкнул его в бок, и он, спохватившись, добавил:
— Дедушка Астин велел тебя за ракушку поблагодарить…
Винитар молча кивнул.
— Он тебе отдарок прислал, — продолжал Твёрд. — Только остерёг при всех в руки отдавать.
Юный сегван снова кивнул. У него были густые, белого золота волосы, светлее, чем у отца. Твердолюб уже знал: кунс Винитарий за что-то не жаловал сына. Чем провинился мальчишка, Щенята вызнать не пытались, лишь жалеючи взирали на сверстника, стойко выносившего неласку родителя. Горько это, должно быть, стать вроде чужого собственному отцу!
— Я его в западёнке оставил, — сказал Твердолюб. — По ту сторону мыса растёт сосна о двух головах, при ней камень, в нём норка, там и лежит.
Межамиров Щенок вдруг спросил:
— Отчего кунс дедушку в гости не позовёт? — Отдарок был сегванской булавкой для плаща, дорогой и красивой работы. Сын кузнеца в этом кое-что понимал, но не умел распознавать значения узоров и на всякий случай спросил: — Он что, из рода, с которым вы враждовали?
Винитар пожал плечами.
— Когда мы узнали о нём, — проговорил он затем, — кунс сказал нам: вот никчёмный, зря потративший жизнь. Иные, избравшие Близнецов, стали великими жрецами, их боятся и чтят от Шо-Ситайна до Саккарема. А этот ничего не сумел достичь в своём новом служении, знаться с ним — от себя удачу отпугивать.
Услышав подобное эхо своих былых рассуждений, Твердолюб чуть не бросился запальчиво спорить, но вовремя вспомнил о раковине, шумевшей прибоем, и промолчал.
— Был бы я песнопевцем, сложил бы сказ про Тужира Гуся, — размечтался Межамиров Щенок, когда уже гребли к своему берегу. Ему не давала покоя песнь Аптахара, хотелось немедленно ответить чем-нибудь своим, таким же величественным и могучим. Про Гуся же говорили всю зиму, эта притка и теперь была на устах.
Горе выдалось редкое: на осенней ярмарке Тужир схватился на ножах с молодым Вепрем. Из-за чего — люди так и не дознались. Бой вышел коротким и страшно жестоким, парней не успели разнять, и Тужир залился кровью из шейной жилы и умер. Вепрь же, с подрезанным локтем, остался калекой.
Большухи с большаками сошлись судить и рядить… Вепрю, покаянно пытавшемуся говорить о своей вине (какая разница, действительной или мнимой, нашёптанной совестью), было велено закрыть рот на замок и выбросить ключ, и Гуси не оспорили Правды, возбранявшей им месть за убитого сына. Так велось с незапамятных пор: если кто-то погибал во внезапно вспыхнувшей драке, его и объявляли виновным. Всё лучше, чем восставать роду на род, затевать большое немирье!.. Братья Тужира, конечно, трясли кулаками и размазывали злые слёзы, но слово матерей и отцов осталось непререкаемым.
— Гусята дураки и песен не заслужили, — весомо втолковывал Твердолюб младшему родичу. — Тужир был, может, парень и дельный, но не постоял за себя, и, если без Правды, дальше-то что? Ну, кликнули бы дальнюю родню и друзей, те своих, этак скоро каждый с каждым начал бы резаться! Худой мир лучше доброй ссоры, а Тужиру едино теперь — что слава, что срам…
Он лучше всех сверстников знал веннскую Правду. И горд был случаем лишний раз объяснить её глупышу.
Широкая Светынь молча слушала его рассуждения, лишь вздыхала волнами. Наверное, она знала всё наперёд…
ПЕСНЬ РАССТАВАНИЯ
Тонко и нежно зазвучала деревянная дудочка. Чуть слышный трепещущий звук растворился в вечернем небе, наполненном закатными красками. Мелодия, невыразимо прекрасная, отравленная сладкой печалью расставания с умирающим на глазах днём, причудливой бабочкой запорхала в прозрачном воздухе. И суровые, меченные боевыми шрамами мужчины даже не заметили, в какой миг их поросшие шерстью сердца отозвались и тоже затрепетали в такт странной дурманящей песне, а души переполнил нестерпимый восторг, замешенный на такой же нестерпимой тоске.
«Мгновения ускользают, — пела им дудочка. — Они были полны света, но их не вернуть. Чудо и красота мимолётны, а счастье рождается обречённым на гибель…»
Мелодию извлекала из простенького инструмента гибкая девушка, до глаз закутанная в дымчато-прозрачный шёлк Алая ткань приглушённым багрянцем искрилась в закатных лучах. Девушка начала медленный танец, движения её бы ли точными и скупыми, но вместо похотливых улыбок вооружённые мужчины вдруг начали закрывать лица руками, пряча неудержимые слёзы'
Слезы лишали взор привычной ясности хрупкую фигурку танцовщицы кутала пелена и она казалась летящей, прозрачной и невесомой сотканной из дождевых капель. Тающей, как те мгновения чуда и света, о которых грустила дудочка. В беззащитных движениях девичьего тела мерещились то последние язычки пламени, умирающего под порывами ветра, то грустное и прекрасное кружение сорванного лепестка…
Мужчины, привычные к жути и смерти, узрели перед собой манящую бездну, и сопротивляться ее зову не было сил. Да и желания не было.
Задыхаясь от любви и восторга, они жадно пили красоту безвозвратного, вбирали тлетворную красоту смерти.
Танец и дудочка уносили их из привычного и надёжного мира всё дальше в одинокую призрачную вселенную, отправляя в погоню за недостижимым.
В руке девушки возникла длинная лента. Она сверкала зеркальным серебром, так что последние солнечные лучи дробились в её волнах и складках каплями крови. Лента вилась кольцами, выплетала причудливые спирали, вела за собой взгляд. Танец Смерти набирал силу, бренный мир таял и тёк, выплавляясь для каждого во что-то своё.
Смуглый молодой нардарец увидел мальчишку лет пяти. Похожего на него самого, как почка на дерево. Мальчишка тоже танцевал, но нежные переливы дудочки в видении нардарца обернулись суровыми грозовыми раскатами родовых барабанов. Мальчишка танцевал древний воинственный танец. Танцевал здорово, и сам это понимал. По малости лет ему не хватало сосредоточения, он всё взглядывал на отца, и глаза смеялись, а губы вздрагивали, не в силах сдержать счастливой улыбки. Сын…
Если бы…
Если бы родился пять лет назад. Если бы ему позволили явиться на свет…
Жена умирала, не в силах разрешиться от бремени. И повитуха, видевшая много рождений, сказала, что возможно спасти всего одну жизнь. Выбирай, воин.
Нардарец выбрал жену. Он поступил разумно. Она могла выздороветь и принести ему нового сына. И повитуха не дала нерождённому узреть Священный Огонь, а жена… Она прожила ещё три дня. Повитуха сказала, что её тело перебороло горячку, но душа устремилась следом за первенцем. Так он потерял всё.
Пять лет в «семье» Мавута не были жизнью, он понял это только сейчас. Он был мёртв, но танец Преходящего вернул ему жизнь. А вместе с ней — боль. Такую, какой не в силах вынести живой человек.
«Сынок! Сынок…»
Мальчишка недоумённо взглянул на отца. Что случилось? Кругом родня, а он — танцует в кругу, и танец ему удаётся, и рокот барабанов рождает эхо на склонах! Вот оно, счастье!
«Что же ты плачешь, отец?..»
«Всё хорошо, малыш. Я с тобой. Больше мы не расстанемся…»
Он должен был спешить, пока не растаяло, не исчезло увиденное в мелькании серебряной ленты. Страшась опоздать, воин рванул из ножен кинжал и с размаху хватил отточенным лезвием себя по горлу.
Почему он не сделал этого раньше?..
Вспышка боли, короткая и смехотворная… Её сменил беспредельный покой, наступило чудесное умиротворение. Вот теперь всё было действительно хорошо.
Никто из воинов даже не дрогнул, когда нардарец повалился лицом в костёр. Напротив, рубиновые брызги даровали танцу Преходящего совсем уже запредельную силу. В струящемся серебре улыбались давно умершие близкие, воскресала любовь, оживала погубленная мечта. Счастье, которое каждый из них держал когда-то в ладони, а потом упустил, чудесным образом возвращалось.
Допустить ли, чтобы оно снова исчезло?
Нельзя! Невозможно!
А значит, надо спешить, пока всё не оборвалось. Скорее, не то будет поздно!
Дальнейшее свершилось очень быстро. Гораздо быстрее, чем о том можно рассказать. Блеск выхваченных клинков, сверкание ленты, алая кровь…
Девушка отняла от губ дудочку и перевела дух. Танец Умирания таит великую власть, но даром он не даётся. Не у всякой танцовщицы, сумевшей войти в этот Танец, хватает сил из него выйти…
Облачённая в шёлк одолела ядовито-сладостное искушение. Дело, ради которого она начала Танец, ещё не было завершено.
Отдышавшись, она стала осматриваться. Путь к пещере Железного Вабика был открыт. Ну, почти. У входа — всего один человек, и он не остановит её, кем бы он ни был.
Юная танцовщица отбросила ленту, пристальнее вгляделась в молодого стража. Вздрогнула было от неожиданности, но сразу овладела собой. Медленно сняла шёлковую повязку, закрывающую лицо. В последнем закатном луче яркой зеленью сверкнули глаза…
«Таемлу!..»
Горный Кузнец узнал её сразу.
Таемлу…
Повзрослевшая, наделённая, как и многие её новые сестры, сверхчеловеческой красотой. Юная жрица Кан Милосердной, ставшая служительницей Мораны.
Как могло такое произойти?..
Горный Кузнец обратил взгляд на юношу, стоявшего у порога пещеры. Тот, естественно, видел, что произошло с заставой в ущелье, но оставался безучастно спокойным. Он никому не позволит войти внутрь. Правда в предстоявшем бою будет на его стороне…
Старик напряг зрение, стараясь различить в гаснущем свете черты его лица. Он уже догадался, кто это, но сердце снова кольнуло.
Перед ним стоял Бусый… Сильный и взрослый, удивительно похожий на своего деда, каким тот просился в ученики.
Бусый, угодивший в соратники к Владыке Мавуту…
Горный Кузнец прижал ладонью птицу, ломившуюся вон из груди. Ему понадобилось усилие, чтобы вспомнить: наблюдая за щепками, он заглянул по течению Потока довольно далеко вперёд. А значит, в том русле Времени, которое было реально для Бусого и Таемлу, эта гибельная встреча ещё не состоялась.
Скверно было то, что Поток показал её так подробно и ярко. Это значило, что будущее было уже предопределено. Уже свершились события, возложившие печать на страницу Книги Судеб.
Он знал: отменить скреплённое этой печатью почти невозможно.
Почти…
Ну что за печаль была Горному Кузнецу, давно отошедшему от забот внешнего мира, до двух крохотных щепок, летевших в тумане из одного водоворота в другой?..
Что заставляло его прикидывать, как изловчиться и встать на пути у Потока, шутя уносившего в небытие и великих правителей, и созданные ими державы?
Знакомое предвкушение уже разбегалось по телу щекочущей волной. Хотелось прямо сейчас седлать ослика и не оглядываясь спешить прочь из благословенного уединения Особого Места. Куда? Для начала — в Нардар, в глухую горную деревушку, где одна молодуха вот-вот почувствует первые схватки. Если уберечь обе жизни вместо одной, Поток Времени… Нет, конечно, он не повернёт из-за этого в сторону. В нём всего лишь возникнет маленькая волна. Она может докатиться и чуть подтолкнуть две лёгкие щепки, несущиеся в переменчивых струях…
Горный Кузнец улыбнулся собственному нетерпению. Если судить по этой горячности, достойной юнца, старость с её бездеятельной мудростью ещё не настигла его.
Вместо призрачных волн Потока перед глазами снова плескалось вещественное и знакомое озеро. Мудрец кое-как разогнул затёкшие ноги и побрёл к воде. Прежде чем затевать путешествие, следовало переделать множество дел…
СИЛА КАМНЯ
Мавут снова наблюдал, как его уноты тыкали копьями соломенных кукол. Получалось у них довольно-таки бестолково, но Владыка не вмешивался. Чтобы слуги по достоинству ценили твои наставления, надо самому знать им цену. Не потрудились с первого раза усвоить урок — пускай мучаются и потеют. Впредь будут прилежней.
Присев на белый коврик из нарядного войлока, Владыка опустил веки и нащупал рогатую каменную фигурку, висевшую на шее на кожаном ремешке. Могучие колдуны Мономатаны вырезали её из камня, который в Самоцветных горах называли Звездой Бездны. В родном языке Мавута у камня не было имени. Как и в языках ещё многих, многих племён. Подземная драгоценность едва поддавалась обработке, изготовление фигурки наверняка растянулось на несколько поколений. Обычные Звёзды были подобны осколкам льда, совсем прозрачным или с едва заметным цветным отливом, но заморские колдуны как-то завладели чудовищно редкой Чёрной Звездой. Той, что остаётся холодной в любую жару и так отбрасывает свет, попавший на грани, словно не желает иметь с ним ничего общего. Страшно даже представить, сколько за неё заплатили, причём не только деньгами.
Подобных камней в этом мире было всего два. И один из них — у Мавута.
Шепча про себя молитву, он сжал фигурку в кулаке. Сильно, так, что острые рога впились в ладонь. Взывать к этому Божеству, не предложив кровавой жертвы, не стоило даже пытаться.
Кровь затекла в оскаленную пасть фигурки, и камень в ладони стал ещё холоднее. Чёрное Божество приняло почтительное угощение. И ответило на молитву, указав Мавуту Тропу.
Мавут шагнул на эту Тропу… и унёсся на изнанку реальности, в самые её недра, в одно из Исподних Царств этого мира. Окунулся с головой в озеро, где плескалась вовсе не вода, а…
Мавут не взялся бы описать, что его окружало. Кипящая кровь? Пленённый Тьмой Свет? То, чему нарлаки с нардарцами, поклонники Священного Огня, дали название Чёрного Пламени?..
А впрочем, это не имело значения.
Усилием мысли Мавут растворился в Пламени, жадно вбирая нечеловеческую, бушующую, ищущую выхода силу.
Не в первый раз он проделывал это, борясь с безумным желанием оттянуть возвращение и пить, пить без конца, взыскуя всемогущества Тёмных Богов.
Увы, его плоть ещё оставалась смертной, а значит, являла скверное вместилище для такой силы. Если пожадничать, «похмелье» окажется неподъёмным. Он знал это, потому что был не первым, кто вступал на Тропу. Ему не понадобилось убивать чернокожего колдуна, прежнего обладателя Чёрной Звезды. Он нашёл его в пещере и вынул камень из мёртвой руки, и тело колдуна облетело на пол невесомыми хлопьями сажи. Однако гримасу ужаса на лице своего предшественника Мавут крепко запомнил.
Нет уж, это не для него! Ему ещё не надоело быть живым в мире живых. И вряд ли скоро надоест…
Мавут открыл глаза и огляделся, приходя в себя. За время его духовного путешествия на свете мало что изменилось. И конечно, никто не заметил отлучки Владыки, самым наблюдательным, вроде Хизура, лишь показалось, что он ненадолго прикрыл глаза, о чём-то задумавшись.
«Погоди, Хизур! Когда-нибудь возьму тебя с собой. Когда время придёт. А пока…»
Грудь распирала кипящая холодным огнём ярость, бьющая через край смертоносная и жестокая сила. Хотелось кровавой драки, чьей-то боли и смерти. Нестерпимо хотелось. Немедленно. В этот раз он явно хватил лишку. Совсем немного, но хватил.
Ничего, это тоже поправимо. Но — чуть попозже. Истинный воин никому не позволит собой управлять. Даже собственным желаниям.
Очень глубоко вздохнув несколько раз, Мавут достал из кошеля и принялся разглядывать совсем другой камень. Сдёрнутый с мальчишки-венна, когда тот падал в Бучило.
Камень был поразительно красив, но Мавута никогда не занимала красота и ценность камней. Любование было бесполезно и оттого чуждо Владыке, а богатство — это он давно уже понял — не несло в себе истинного могущества. Как всё, что может быть дано или отнято другими людьми.
Однако сейчас, вертя в руках загадочный камень, Мавут помимо воли улыбнулся, следя за переливчатой игрой красок А потом — словно нюхом почуял, отчётливо ощутил то, о чём догадался ещё ночью: в камне обитала потаённая сила. И она была не чета той лёгкой искорке волшебства, что в руках сведущего человека начинает играть почти в любом самоцвете. Она была по меньшей мере равна силе Чёрной Звезды, если не превосходила её.
Но это была светлая сила…
Научиться подчинять себе светлые силы Мавут пытался уже не один год. Обрести два крыла вместо одного, в самом деле стать всемогущим… Об этом мечтают почти все дети, и он не был исключением. Тоже в своё время мечтал о могуществе, чтобы всех накормить, обогреть… наказать, кого надо… А потом повзрослел и понял: сила нужна не ради чего-то, а сама по себе. Сильный человек свободен по-настоящему. Особенно если сбросит с глаз мешающую пелену совести и поднимется над злом и добром, постигая высшие истины.
До сих пор попытки Мавута подобраться к источникам светлых сил успеха не принесли. Вот уже несколько лет он повсюду возил с собой очень старый меч, доставленный из Саккарема. Меч был очень непрост, потому что в нём продолжали себя давно завершённые жизни с их неукротимыми, неудовлетворёнными помыслами и страстями. Мавут даже завладеть им сумел далеко не с первой попытки. А уж подчинить его себе… Меч ложился в ладонь не как соратник и друг, а как… как непокорённая девка на постылое ложе. Конечно, к нему можно было подобрать ключик, однако Мавут покуда не совладал.
И вот недавно он что-то нащупал в землях веннов и снова потянулся за силой… На сей раз оплошал Змеёныш, позволивший справиться с собой кучке завывающих дикарей. Ничего, неудачу всегда сменяет удача. Упорства и терпения Мавуту не занимать.
Камень. Этот камень… Новая препона — или наконец-то награда?
Если подойти к делу с умом и толикой везения, мальчишкин оберег откроет Тропу к такой силе, что даже от созерцания её дальнего блеска у Владыки просто дух перехватывало. Гулявший в крови избыток Чёрного Пламени всё же дал о себе знать — Мавут резко стиснул камень в кулаке и метнул в его глубину кипящий луч силы…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 42 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |