Тут надо сделать отступление и сказать, что баскетбольная команда их школы, в которую входили несколько человек из класса Коли, была в Минске заметным явлением. Не раз она занимала призовые места на городских и республиканских соревнованиях, а один год даже удостоилась звания лучшей юношеской команды города. Поэтому не требует долгого объяснения факт, что баскетбол в жизни их школы занимал особое место, а сами баскетболисты пользовались привилегиями, невозможными для других учеников, и, прежде всего, понятно, на уроках физкультуры, где для них существовал режим «свободного расписания», который означал возможность любимой игры на любом уроке, а прохождение учебной программы оставалось уделом девчонок и тех немногих мальчишек, которые предпочитали шумное пыхтение на беговой дорожке и беспомощное висение на перекладине и кольцах (под смеющимися взглядами одноклассниц — впрочем, недолгими и лишь изредка: над убогими не смеются) проклятиям товарищей по команде после их беспомощных телодвижений на баскетбольной площадке, результатом которых были не заброшенные или пропущенные мячи. В числе этих страдальцев все эти два года учебы в новой школе был и Коля. И хотя его давно подмывало попробовать свои силы в какой-нибудь игре — внутри класса или с другим классом, — до сегодняшнего дня он так и не смог побороть в себе непонятную робость. Непонятную — потому, что его пугала не сама игра и связанные с ней риск и ответственность; более того, часто, наблюдая за игрой одноклассников, он видел их ошибки и промахи, которых никогда бы не сделал он, и его буквально жгло желание показать, на что он способен. Но... останавливала необходимость найти слова, которыми надо было высказать свою просьбу. Какая-то неодолимая сила приклеивала к небу его язык каждый раз, когда он думал над тем, как сказать одноклассникам о своем желании принять участие в каком-либо матче. При этом не раз слышанные им в подобных случаях ответные насмешки и «подколки» гулко звучали у него в ушах, а предстоящий матч, наоборот, казался не желанным праздником и способом самоутверждения среди сверстников, а самоистязанием, на которое он по непонятной причине сам себя толкает. Но сегодня эти слова вылетели у него без малейшей
запинки — причём тогда, когда в другое время у него не вырвали бы их и клещами: у одноклассников предстоял принципиальный (после проигранного накануне в отчаянно упорной борьбе) матч со своими давними, ещё с начальных классов, соперниками — командой девятого «а».
— Бойцы, — с улыбкой сказал он сгрудившимся у задней парты в жарком споре о составе команды одноклассникам, — возьмите меня. Согласен на любую баскетбольную должность — от центрового до левого крайнего защитника. Кроме мальчика на побегушках! — добавил он со смехом.
Парни уставились на него с изумлением: эта его просьба была наглостью, причём, наглостью вопиющей (спор шёл между самыми умелыми и опытными); но, с другой стороны, к этому времени Коля уже два месяца был завсегдатаем «тусовок» «на стадионе», о чём в классе, конечно, знали, и поэтому «отшить» его словами: «Юноша, а куда мяч бросать, ты знаешь?» или: «Иди потренируйся вначале в песочнице» — и другими подобающими в таких случаях, никто не решился.
— Бойцы! — рассмеялся Коля. — Не дрейфь: не подведу. А в качестве залога обещаю поставить всем по стакану компота и булочке за каждый пропущенный или не заброшенный по моей вине мяч.
Не сами слова, а тон, каким они были сказаны, произвели на парней впечатление. (Впрочем, именно так чаще всего и бывает).
— Ладно, Коля, пошли с нами, — сказал неизменный в течение этих двух лет капитан команды Дима Воробьёв. — Только, чур, чтобы без обид: не потянешь игру — я тебя сразу меняю, договорились?
— Договорились! — задорно ответил Коля. — Но встречное условие: если сыграю, как надо, возьмёшь меня в команду на постоянно — идет?
— Посмотрим, — не развеяв своих сомнений, буркнул Воробьёв.
В раздевалке спортивного зала Коля, сняв брюки и рубашку, перед тем, как надеть спортивный костюм, оглядел себя в зеркале. Из-за стекла в деревянной раме на него смотрел худой нескладный подросток, тонкий в талии и узкий в плечах; длинные, похожие на веревки руки с узлами на месте локтевых и лучезапястных суставов безвольно висели вдоль костлявого тела и, казалось, перегибались на острых гранях ключиц и реберных дуг. Трудно было представить, что эти руки-веревки способны отобрать у противника мяч или забросить его в кольцо. Коле неожиданно стало смешно: только он знал, что могут эти руки.
— Пацаны! — сладко потянувшись, сказал он. — Ох, что-то стать молодецкая сегодня просит раздолья. Пошли, пока есть время, покидаем мяч — разомнёмся.
В спортивном зале под одним из баскетбольных колец уже собрались их соперники. Парни, разминаясь перед началом игры, бросали мяч в кольцо, дробно стучали им по полу, соревнуясь в технике обводки. Нарочито развязной походкой Коля подошёл к ним.
— Ну что, воины, как настроение? Боевое? Как сегодня играем? Два тайма по двадцать минут с пятиминутным перерывом, идет?
Баскетболисты девятого-а уставились на него с изумлением: видеть Колю в роли спортивного авторитета им ещё не доводилось.
— Как всегда, — равнодушно пожал плечами капитан команды девятого «а» Виктор Доровин — высокий, хорошо сложенный юноша со смуглым цыгановатым лицом и черными, чуть вьющимися волосами. — Впрочем, специально для тебя можем десять минут добавить: а то, я смотрю, ты сегодня прямо орел, — добавил он с откровенной издевкой.
— Витя, кто орел, а кто курица, увидим на баскетбольной площадке, — с весёлым вызовом ответил Коля.
Мяч разыграли в центре площадки два капитана — Воробьёв и Доровин. После короткой схватки им овладела команда девятого «б» и устремилась на половину площадки противников. Но «ашники» (прозвище учеников девятого «а», как, впрочем, и «бэшники», «вэшники» и так далее, принятое, похоже, во всех школах) выстроили надёжную защиту. Терять первый мяч не хотелось: по суеверной примете первый заброшенный мяч во многом определял исход всего матча. Поэтому, отдавая друг другу короткие точные пасы, никто из команды девятого «б» не решался первым сделать проход к кольцу. Коля наравне со всеми легко и точно принимал и отдавал мяч, с радостью отмечая, что его баскетбольные навыки за эти два года ничуть не притупились; и в какой-то момент, без малейшего предварительного расчёта, словно кто-то толкнул его в спину, он бросился в мелькнувшую на долю секунды брешь в защите противника и после нескольких пружинистых шагов точно забросил в корзину мяч.
Все произошло настолько быстро и неожиданно, словно сквозь шеренгу игроков прошла бесплотная тень, что подростки в первое мгновение изумлённо замерли.
— Ловко, — хмыкнул в этот короткий миг тишины Доровин и пошёл с мячом на точку вброса.
Колю, как таран, едва не сбив с ног, схватил в объятия Воробьёв.
— Колька, молоток! Так ты же классно играешь! Что ж ты раньше с нами не играл?!
— Выжидал момент. И, как видишь, вовремя, — отвечая на его объятия такой же крепкой хваткой, счастливо рассмеялся Коля.
В эту секунду подбежали остальные игроки их команды и осыпали Колю хлопками по спине, пожатиями рук, объятиями за шею и прочими проявлениями восторга. Дрожь от этих хлопков и объятий горячей сладкой волной пробежала по его телу.
— Так, ребята, оттянулись. Внимательно! Не дадим отыграть первый мяч, — тем временем озабоченно скомандовал Воробьёв.
Коля вместе со всеми отошёл на свою половину площадки, готовясь во всеоружии встретить противника и ощущая при этом, как, подобно вскипающей пене, в нем нарастает восторг от единения со своими одноклассниками, словно после долгих скитаний в чужой стране он наконец-то вернулся домой.
В тот день команда девятого «б» выиграла матч с разрывом в счете в шестнадцать очков. Коля за игру забросил одиннадцать мячей — больше, и то только на два мяча, забросил лишь капитан команды Воробьёв. Особенно хорошо, к восторгу товарищей по команде, у него получались штрафные броски, которые из баскетболистов девятого «б» уверенно не выполнял никто, даже Воробьёв. Ни одного очка из тех, которые могли принести команде штрафные броски, когда их выполнял Коля, не пропало. Победа была полной. Такого разгромного счёта в играх давних соперников ещё не бывало. Хмурые, расстроенные игроки девятого «а» по одному, гуськом, подобно похоронной процессии, покидали зал. Замыкавший шествие Доровин остановился возле свалки, которую в сногсшибательном восторге устроили соперники. Подростки смеялись, обнимались, падали в обнимку на пол, пытались подбрасывать в воздух Воробьёва и... Колю.
— Коля, — окликнул его Доровин, когда он оказался на своих ногах и был в состоянии воспринимать членораздельную речь.
Сияя, как начищенный медный шар, Коля подошёл.
— Слушай, Коля, у нас на днях игра с двадцать третьей гимназией, не хочешь сыграть за сборную школы? Юра Синкевич из десятого «б» ногу подвернул, и я подумал, что лучше тебя нам замену не найти.
— Конечно, хочу! — радостно воскликнул Коля. — Только не на игру, Витя. Возьми меня в команду на постоянно.
— Ну, это не от меня зависит... — замялся Доровин, но, вспомнив сегодняшнюю игру, уверенно закончил: — Но, думаю, проблем не будет. Я поговорю с Дмитруком. (Учителем физкультуры и,
в одном лице, тренером баскетболистов — авт). Ты приди в среду к нам на тренировку, хорошо? — И, прощаясь, он протянул Коле для пожатия руку.
— Хорошо, — отвечая на его крепкую хватку таким же сильным рукопожатием, сказал Коля и ощутил легкое головокружение, словно на вершине отвесной заоблачной скалы, куда он забрался в стремительном безоглядном порыве.
Вымывшись в душе и переодевшись, команда девятого «б» и их болельщики гурьбой ввалились в школьный буфет отметить победу. В компании было несколько девчонок — неизменных все эти годы учебы Коли в новой школе болельщиц подобных состязаний. Когда все расселись за длинным, составленным из нескольких, столом — шумно, беспорядочно, с толканиями, смехом и девчоночьими визгами, — со своего места во главе стола поднялся Воробьёв.
Вообще-то такой официоз в этой компании наблюдался впервые. Никогда раньше подобные застолья не выходили за рамки совместного поглощения сладостей — под аккомпанемент смеха, озорных выкриков и шумной возни за столом, — и уже вовсе непредставимой была картина, чтобы Воробьёв позволил бы себе чем-то выделиться из своих одноклассников — кроме классной игры на баскетбольной площадке. Но что-то сегодня его к этому подвигло.
— Ребята, вы сегодня отлично играли, — торжественно начал он.
— А вы? — с озорной улыбкой перебила его Катя Березина, «капитан» команды болельщиков.
— И мы тоже, — невозмутимо ответил ей Воробьёв и продолжил прежним торжественным тоном, — Но я хочу сказать, что игра — это как химическая реакция: добавьте в исходные вещества немного катализатора, и результат будет совсем иной. Таким катализатором был сегодня Николай. Я не знаю, Коля, — повернувшись к «катализатору» матча, сказал он с искренним удивлением, — почему ты, как тайник, так долго скрывал, что ты отлично играешь...
— А это тактика такая! — откинувшись на спинку стула, рассмеялся Коля. — Застать противника врасплох. Видишь, как я вовремя раскрылся? В результате — полный разгром.
— Коля, у тебя, наверное, эта тактика универсальная, — ехидно заметила Березина. — Тебя два года было не отличить от тени, зато сегодня ты рассекаешь, как броненосец «Потёмкин».
В другое время после таких слов Кати Коля от смущения впал бы в анабиоз, но сейчас он уверенно посмотрел в её насмешливые глаза.
— Катя, если бы я раскрылся два года назад, то к сегодняшнему дню я бы тебе уже надоел. А так у тебя ещё все впереди.
— Что впереди? — спросила Катя с прежней улыбкой, которая, однако, не скрыла настороженного прищура её глаз.
— Все, — спокойно выдерживая её взгляд, ответил Коля. — Все, что ты захочешь, не больше того. Но и не меньше! — закончил он с неожиданным хохотом.
В тот день Коля пришёл домой позже возвращения с работы матери, что означало его задержку после уроков более, чем на три часа. Такое произошло с ним впервые.
— Коля, что случилось?! — выйдя навстречу ему в прихожую, встревожено спросила мать. — Я вся извелась уже здесь: звонила в школу — уроки давно закончились, никого из твоих одноклассников в школе нет.
— Ну, мам! В баскетбол играли, потом в столовке в школе посидели, по улицам прошлись, — беспечно ответил Коля.
И хотя это было как раз то, что она хотела от отношений сына с одноклассниками и к чему она его в меру своих сил подталкивала, этот вдруг получившийся результат почему-то радости не доставил. Более того, такое неожиданное сближение вызвало непонятную тревогу.
— Ну, а позвонить нельзя было?! — спросила она, с трудом сдерживаясь, чтобы не вспылить. — Неужели ты не понимал, что я здесь места себе не нахожу?!
Коля задумчиво посмотрел на мать, ощущая странное раздвоение: с одной стороны, он понимал её гнев и даже успел удивиться, как это он, в самом деле, не догадался (совершенно забыл!) позвонить ей и предупредить, что он задерживается в школе; но с другой стороны, никаких угрызений совести он в связи с этим не ощутил — то есть, вообще, никаких чувств: раскаяния, сочувствия, жалости, нежности... Словно он разговаривал с посторонним человеком. И эта пустота его испугала — внезапно, хлестко, как неожиданно обнаруженная пропажа кошелька со всеми, сколько было, деньгами.
— Мам, не обижайся: так получилось... прости, — с усилием, заставляя себя, сказал он. — Больше такого не будет, обещаю. Я пойду полежу, ладно? — Коля вдруг как-то сразу, словно в момент этих слов внутри у него лопнула пружина, которая в течение дня удерживала его приподнятое настроение, почувствовал огромную усталость, и самым большим его желанием, заслонившим все другие его чувства, сейчас было — лечь в постель, закрыть глаза, и чтобы его до утра никто не трогал.
— Что с тобой?! Ты не заболел? — встревожено спросила мать, моментально забыв про свои обиды, и протянула руку к его лбу, чтобы на ощупь определить температуру.
— Да нет, устал просто: давно не играл в баскетбол, — неприязненно отстранился Коля. — Я пойду часик полежу, а потом буду делать уроки.
— А поесть? Ведь ты не обедал.
— Ну, не хочу я есть, мама! Потом! — сдерживаясь из последних сил, отмахнулся Коля и ушел в свою комнату.
У себя в комнате он плотно закрыл за собой дверь, затем сел на свою кровать и некоторое время сидел неподвижно с ощущением, что забыл сегодня сделать что-то важное, но при этом не мог даже приблизительно представить, когда и в какой области его обязанностей произошёл этот промах. Коля растерянно огляделся, остановил взгляд на подушке и, словно она была увиденным в последний момент спасительным решением, торопливо подвинул её к себе, лег и закрыл глаза. Он слышал, как в комнату вошла мать, как она подошла к кровати, постояла у изголовья, а затем накрыла его одеялом, но никакая сила не заставила бы его сейчас открыть глаза. В ушах звучал беспрерывный тонкий, на одной ноте, звон, хотя он отдавал себе отчет, что никаких звуков, кроме тихого дыхания матери, в комнате не было; затем кровать под ним начала плавное круговое движение; Коля явственно ощутил, как его охватывает ускоряющееся, вызывающее желание вцепиться в пружинный матрас под собой вращение, но при этом он вдруг обнаружил, что не может пошевелить даже пальцем; затем он почувствовал на своем лбу прохладную руку матери, и словно это прикосновение сорвало его последнее крепление к краю бездонной пропасти, он провалился в душную, без единого просвета темноту...
Когда он открыл глаза, в комнате было темно. Из-за двери не доносилось ни звука. Коля торопливо зажёг свет и посмотрел на часы. Стрелки показывали половину восьмого. «Половина восьмого... чего? Вечера или утра?!» Внезапно, с испугом, как о произошедшем несчастном случае, он вспомнил свои недавние подвиги в школе и... ужаснулся: повторить что-либо подобное он бы сейчас не смог и под угрозой смертной казни. Коля зябко поёжился. По непонятной причине его охватил страх и ощущение своей беззащитности перед холодным враждебным миром, который шумел, гудел, взвизгивал тормозами и сиренами клаксонов за окном его комнаты. Хотелось свернуться калачиком, накрыться одеялом с головой и не шевелиться. В этот момент из-за двери донёсся приглушённый звон посуды на кухне. «Мама!» — подобно вспышке света, озарило воспоминание. Коля вскочил с кровати, с остановившимся дыханием пробежал расстояние от своей комнаты до кухни и, распахнув закрытую матерью дверь, замер в замешательстве. Мать посмотрела на него с улыбкой.
— Ну что, спортсмен, выспался? Иди мой руки и садись ужинать. А потом сразу за уроки — сегодня уже никакого телевизора, договорились? А то и так, не знаю, когда ты теперь успеешь сделать уроки.
Эти обычные, множество раз слышанные слова неожиданно наполнили Колю восторгом: какое счастье, что у него есть мать, есть дом — надёжный и уютный, — где он всегда может найти убежище от бурь и угроз огромного мира, в который он пришёл пятнадцать лет назад. Он стремительно подошёл к матери и обвил её руками за шею, прижавшись горячей щекой.
— Мам! Ты... — выдохнул он и запнулся, подбирая слова, достойные выразить переполнявшие его чувства, а затем, словно после тщательного расчёта, который сошёлся с ответом задачи, уверенно закончил: — Ты у меня самая красивая, и я тебя люблю.
ГЛАВА 2
Утром следующего дня Коля шел в школу в насторожённом и каком-то раздвоенном настроении. Вчерашний его порыв казался приснившимся ему фантастическим событием, которое ни при каких обстоятельствах не могло иметь к нему отношения. Но, с другой стороны, он отдавал себе отчет, что такое было, а так как каждый поступок накладывает на человека необходимость определённого соответствия, то предстоящая встреча с одноклассниками наполняла его самым настоящим страхом, даже большим, чем если бы ему снова нужно было вызваться отвечать у доски или выйти на баскетбольную площадку. Особенно его пугала возможность встречи с кем-нибудь из девчонок, свидетельниц его вчерашних подвигов, наедине. В этом случае, он точно знал, от смущения он провалится сквозь землю. Но, как это часто бывает, худшие его опасения подтвердились с точностью до последней подробности.
— Коля, привет! — на подходе к школе окликнула его Катя Березина, когда он, поздно спохватившись, пытался скрыться от неё в оказавшимся рядом проулке. — Ты куда? Разве не в школу?
Коля замер, точно застигнутый на месте преступления. В голове вихрем взметнулись мысли: «Что делать?! Боже, как глупо! ещё подумает, что я... А может, сказать, что хочу зайти к знакомому? Какому! До уроков десять минут». При этом его мозг, вернее, какая-то его неподвластная Коле часть, словно вживлённый механический таймер, мерно и неумолимо отсчитывал время, в течение которого ответ мог прозвучать правдоподобно — секунда, две, три...
— Коля, ты что, онемел? — рассмеялась Катя. — Или я помешала тебе в каком-то секретном деле? Или, в интимном? — лукаво сощурилась она.
— Нет, Катя... Я... я... просто я хотел... — пламенея малиновым цветом, выдавил из себя Коля, не представляя, что сказать в свое оправдание, но зато ясно видя, как нелепо он сейчас выглядит в глазах Кати, и как с каждой секундой задержки с вразумительным ответом эта нелепость превращается в карикатуру.
— Катя, пошли в школу, а то опоздаем! — взмолился он и, испытывая приступ вполне физического удушья, расстегнул ворот рубашки.
— Пошли, разве я возражаю? — удивленно сказала Катя, а затем оглядела Колю встревоженным взглядом. — Тебе что, плохо? Ты не заболел?
— Нет-нет, все нормально! — торопливо ответил Коля, радуясь смене темы разговора. — Просто запыхался: поздно вышел из дому.
В школе Коля, переодевшись в гардеробе, некоторое время прослонялся по коридорам с расчётом войти в класс перед самым звонком и таким образом избежать расспросов одноклассников. Правда, здесь таилась другая опасность — встретить кого-либо из соперников или их болельщиков во вчерашнем баскетбольном матче. Эта опасность чуть не настигла его, когда он едва не столкнулся нос к носу с Доровиным, неожиданно вышедшим из-за угла коридора, и Коля избежал встречи лишь тем, что в последний момент заскочил в класс к первоклассникам — к весёлому оживлению последних. (О своем обещании сыграть за сборную школы он боялся даже вспоминать). Но в целом операция прошла успешно. Войдя в класс одновременно со звонком на урок, Коля торопливо пошёл между рядами парт к своему месту на предпоследней парте, невнятно бурча в ответ на приветствия одноклассников и нервно хлопая по протянутым для приветствия рукам.
— Коля, привет! — окликнул его с последней парты Воробьёв. — Пойдёшь сегодня играть? С нами десятый «а» сразиться хочет — они давно собирались.
Коля втянул голову в плечи, не смея обернуться: все его тоскливые предчувствия сбывались с точностью запущенной программы.
— Не знаю... Посмотрим, — пролепетал он и с тоской посмотрел на занятых приготовлениями к уроку одноклассников: эти тридцать человек были для него источником как самых больших радостей, так и наиболее горьких переживаний. По непонятной причине последние сегодня безоговорочно преобладали.
Урок, однако, прошёл для Коли спокойно: учитель, как обычно, вызывал к доске отвечать домашнее задание (но Колю сия доля минула), объяснял тему урока; одноклассники с разной степенью энтузиазма выполняли его распоряжения; журнал и дневники планомерно пополнялись оценками и замечаниями, а глаза учеников, соответственно, радостным блеском и близкими слезами, и о существовании Коли все забыли. Но на первой же перемене его страдания вспыхнули с новой силой.
— Коля, здравствуй! — задорно окликнула его в коридоре Лена Чумакова, одна из болельщиц вчерашнего баскетбольного матча, учившаяся в параллельном классе. — Как дела? Не иссяк твой запал? Вчера ты сверкал, как метеор.
Попадание, что называется, не в бровь, а в глаз: именно запал, который ярко горел вчера, оставил выжженное саднящее место в его душе сегодня — таким было его ощущение всего произошедшего с ним.
— Ой, Лена, не знаю... Потом поговорим, ладно? — страдальчески сморщился он и побрел дальше по коридору, провожаемый удивлённым взглядом.
В закуток «на стадионе» на этот раз Коля пришёл без малейшего к тому желания — только повинуясь привычке и еще, возможно, из страха потерять это, с таким трудом обретённое, место под солнцем 123-й минской школы[4]. Но при этом его терзал другой страх: что скажут о вчерашнем его обитатели — Француз, Толян и другие? Не затаил ли Француз на него обиду за вчерашнюю фамильярность? (И как его угораздило!) И, главное, как ему теперь там себя вести?
Но на этот раз его страхи оказались напрасными. События в закутке «на стадионе» ни в чем не отступали от привычного сценария. Толян не появлялся, и никто из парней ничем не показывал, что вчера здесь произошло что-то необычное. С облегчением, в иные моменты переходящим в восторг, слушал Коля рассказы приятелей об их похождениях в школе и дома, смеялся над анекдотами и, выкуривая вместе с остальными сигарету, восторженно, с примесью неверия в невероятно удачную цепь событий, которая привела его сюда, вглядывался в лица друзей, с наслаждением ощущая, как постепенно к нему возвращается обычное здесь приподнятое, уверенное в себе настроение, ощущение себя равным среди избранных; а воспоминания о вчерашнем впервые за сегодняшний день вызвали у него не смущение и растерянность, а гордость и ещё грусть, так как он не мог себе представить, что сможет когда-нибудь повторить что-либо подобное.
Когда, спустя некоторое время, подростки снова потянулись за сигаретами, Француз с едва заметным колебанием достал вчерашнюю приметную пачку.
— Ну, что, кто хочет ещё раз кайфануть? Но сегодня уже за деньги.
В закутке повисла тишина. Прежний испуг, хотя и в сглаженном, по сравнению со вчерашним, виде, проступил на лицах подростков. В свою очередь, намного уверенней справился со смущением своей паствы
Француз.
— Вы вчера попробовали, кому было плохо? Вы прожили классный день. А всего в нашей жизни... — Француз наморщил лоб, производя в уме подсчёт, — тридцать шесть тысяч пятьсот дней. Это если жить до ста лет. Но пятнадцать из них вы уже прожили. Но вот только много ли за эти годы у вас было таких дней?
«А ведь верно! — с неожиданным волнением подумал Коля. — Каждый день тоска и тягомотина и только вчера... — он запнулся, подбирая подходящее слово, и твёрдо закончил: — полет!».
Он решительно протянул руку за сигаретой.
— Ну, дай мне одну. Почём сдаешь?
— Штука за штуку. По справедливости, — ухмыльнулся Француз.
«Штука» — в переводе на нормальный язык, тысяча рублей — в описываемый период русской истории (на той части русской земли, которая называется Белой Русью) равнялась примерно пятидесяти советским копейкам. А на карманные расходы Коле в месяц выдавалась сумма равная в той валюте трем рублям.
«Шесть раз в месяц можно так классно веселиться! — подумал Коля с восторгом, какой бывает, когда трудное пугающее решение дается легко, а все возможные возражения отметаются с порога, без рассмотрения. — Француз прав: живем один раз, и одну шестую часть жизни мы уже прожили. А как? Что мы видели? И что впереди?».
Он отдал деньги, взял сигарету и, чиркнув спичкой, глубоко затянулся. Как и вчера на него с опаской смотрели сверстники, но Коля уже после первых затяжек сладковатым, щекочущим ноздри дымом ощутил свое над ними бесконечное превосходство.
— Ну, и что вы, воины, хвосты поджали? — задорно сказал он. — Ну, выкурили мы вчера по такой сигарете, ну и что? Никто не умер. Наоборот, все сверкали, как метеоры, — с удовольствием процитировал он слова Чумаковой. — И ведь никто никого за уши не тянет: не хочешь — не кури. Но это ведь, как вино, которое пьют не для того, чтобы напиться, а для того, чтобы хорошо провести время. Верно я говорю, Француз? — Коля плутовато покосился на капитана своей команды в закутке «на стадионе», с наслаждением ощущая, как к нему возвращается вчерашняя раскованность и непринуждённость.
— Верно, верно, — довольно ухмыльнулся Француз.
Подростки обступили его кругом, и к пачке сигарет протянулись несколько рук. И хотя последних было меньше, чем вчера, сегодня это объяснялось только ценой. Впрочем, многие сигареты пошли из рук в руки, и обделенным не остался никто. Парни, глубоко затягиваясь и медленно выпуская из себя дым, смотрели перед собой задумчивыми глазами и, встречаясь взглядами, испытывали удивительно сладкое чувство общности и... дружбы.
Как и накануне, весь день Коля испытывал необыкновенный душевный подъем. И хотя баскетбольного матча на этот раз не было (планировавшаяся вчера встреча с десятым «а» по какой-то причине не состоялась), он с не меньшим успехом парил (пожалуй, самое точное здесь слово) во время уроков, перемен, обеда в школьной столовой и всех прочих крупных и мелких, долгих и коротких событий, составляющих школьный учебный день. Но к вечеру его энтузиазм снова иссяк. Как и в прошлый раз, вместе с наступившими сумерками незаметно и беспричинно подкрался страх. Каждый звук теперь был либо внезапным громким набатом, либо тихим зловещим шорохом; самые невинные картинки и происшествия обрели коварное роковое значение. Уличный шум за окном казался ревущей лавиной машин, одна из которых рано или поздно врежется в его дом; скрип двери на кухне или в комнате матери заставлял его вздрагивать и оборачиваться в ожидании непрошеного гостя; а за тёмным окном на улицу то и дело мерещилось следившее за каждым его движением бледное лицо.
Умом Коля понимал беспочвенность своих страхов — более того, он даже догадывался, что причиной их стала выкуренная утром сигарета с «травкой», — но ничего поделать с собой не мог. Целый вечер он жался к матери, стараясь под любым предлогом быть рядом с ней, с тоской ожидая момента, когда надо будет идти ложиться спать, что будет означать необходимость остаться в своей комнате одному — наедине с неясной, но зловещей угрозой, о которой мать не знает и потому будет крепко спать и не успеет прийти к нему на помощь.
Мать сразу почувствовала неладное и вначале ласково, исподволь, в затем прямо и настойчиво пыталась выяснить, что с ним происходит, но Коля только смущённо обезоруживающе улыбался:
— Ну чего ты, мам? Всё нормально, честно.
С неохотой, заставляя себя, он сказал обычные: «Спокойной ночи» — и пошёл укладываться спать.
Оставшись один, Коля уныло расстелил постель, разделся и, выключив свет, долго сидел на кровати, глядя на неплотно закрытую дверь — испытывая непонятную опаску лечь в постель. В сумерках комнаты, освещённой только уличным светом, щель между дверью и косяком казалась черным провалом, ведущим в глубокое подземелье. Коля встал, плотно закрыл дверь и зажёг настольную лампу. Но теперь черным цветом закрасилось окно, и навязчивое видение бледного лица за стеклом стало особенно жутким. Коля нервно задёрнул штору и, не выключая света, лег в постель, натянув одеяло до самых глаз. Внезапно его охватило тревожное и тоскливое ожидание завтрашнего дня. По непонятной причине, без каких-либо ожидаемых тревожных событий грядущий день казался ему надвигающейся... катастрофой, до которой, если он ничего не придумает, осталось всего несколько часов. Он невольно посмотрел на громко тикавший на столе будильник и тут же понял, что совершил тяжёлую ошибку: звуки старого будильника врезались в слух мерным тиканьем заведённого часового механизма адской машины, отсчитывающего оставшиеся ему для принятия решения секунды. И эти звуки сжимающегося с каждым ударом времени наполнили его тугой жгучей тревогой, как у подсудимого в последнюю ночь перед судом.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |