Меня снова охватила тоска по Трудолюбовке. Я вспомнила, как бабушка вечерами сидела дома и ждала меня. Она никогда не сидела без дела: то вязала к зиме носки или варежки, то штопала чулки, то вязала кружевные подстилки под цветочные горшки, которые стояли на подоконниках. Я обычно отказывалась надевать заштопанные колготки, и бабушка покупала новые. Но свои чулки она штопала по нескольку раз. Бабушка была чрезвычайно бережлива во всем, что касалось ее. Я даже не могу вспомнить, когда она в последний раз покупала себе новое платье или пальто. Кофты она вязала сама. Платьев, как она говорила, ей хватит по гроб жизни а туфли она надевала очень редко. Чаще всего она ходила в резиновых сапогах или галошах – и весной, и летом, и осенью. К коровам удобнее всего было ходить в сапогах. Я тоже их надевала, когда шла вместе с бабушкой на ферму.
В школу я конечно же носила туфли на высоких каблуках. Было не очень удобно шагать в них по неровной проселочной дороге, иногда каблуки застревали между камней или в глине, а про пыль я вообще не говорю. В школе я проскальзывала в туалет и мыла туфли, чтобы никто не заметил, какая грязная у меня обувь.
А тут на дорогах никакой глины и в помине нет. Все покрыто асфальтом – даже узкие, на одну машину, дороги, по которым мы ехали вдоль моря.
Когда мы приблизились к Стокгольму, шоссе стало широким. Красивые деревянные дома, разбросанные там и сям, исчезли, их сменили городские постройки, которые мне очень понравились. Чувствовалось, что Стокгольм – большой густонаселенный город, где живут всякие люди – и молодые, и старые, и богатые, и бедные. В этом городе было много мужчин, готовых выпускать сперму. Сперму, которая будет потом растекаться по моему телу или лицу или собираться в противные сгустки в презервативе. Эта сперма отвратительно пахла. Когда она засыхала, я соскребала ее ногтями, а презервативы выбрасывала в туалет, еле сдерживая рвотные позывы.
Мы остановились у светофора напротив белого здания сферической формы. В здании были круглые окна, и оно было похоже на космический корабль. По-видимому, это было какое-то спортивное сооружение. Оттуда выходили люди, преимущественно мужчины. Просто одетые, веселые, они шли и разговаривали между собой. Многие шли в сопровождении женщин. Женщины тоже были веселые. Глядя на этих мужчин, я подумала: почему, когда ими овладевает похоть, они превращаются в зверей? Почему они унижают нас, женщин, используя для слива своей спермы? Почему они называют нас проститутками, блядями, потаскухами, когда сами прибегают к нашим услугам? А потом они возвращаются домой, к своим женщинам. Вряд ли они трахают своих женщин такими же способами, какими трахают нас…
Я почувствовала, как к горлу опять подступила тошнота. Может, от моих невеселых мыслей, но, скорее всего, от голода. Последний раз я ела очень давно. Небольшой бутерброд на пароме – вот и все.
– Скоро будем на месте, – сказал Марат.
– Нормально, а то я уже опять проголодался, – кивнул Радик.
– Остановись у будки с сосисками, я куплю жратвы на вечер.
– Мне большой гамбургер с колой, – встрепенулась Татьяна.
Как я поняла, она демонстрировала мне: смотри, я в той же стае, мне разрешили заказать себе еду. Я изо всех сил сжала зубы. Сказать, что я тоже хочу есть? Да лучше умереть с голода, чем унижаться.
– Я тоже от гамбургера не откажусь, – сказал Радик. – И побольше картошки фри.
– Я тоже хочу фри, – опять возникла Татьяна.
Марат вылез из машины и пошел в киоск. Приятный запах жареного мяса с примесью лука и картошки ударил в нос.
Дразнящий запах жареного лука и жареного картофеля.
Я помнила этот запах. Я могу отличить его среди сотен, тысяч других. Это был запах моего дома. Жареная картошка с луком.
В Трудолюбовке, наигравшись на воздухе, я с волчьим аппетитом скорее бежала домой. Я бежала и знала, что бабушка уже стоит у плиты и на большой чугунной сковороде жарит нарезанный кругляшками картофель. Сковорода была без ручки, и бабушка использовала специальный прихват, чтобы обращаться с ней. Одной рукой она крутила сковороду, а другой рукой переворачивала картошку, чтобы та как следует поджарилась. Уже на пороге в нос мне ударял щекочущий запах. И только тогда я сполна ощущала, как же я хочу есть. Жареная картошка с луком была моим самым любимым блюдом.
Марат вернулся с большим бумажным пакетом. Из пакета исходили сумасшедшие запахи. У меня закружилась голова. Все втроем они стали разворачивать гамбургеры, завернутые в тонкую бумагу. Марат облизывал пальцы, вымазанные в соусе. Радик лакал кока-колу, Татьяна набивала рот хрустящей картошкой – одну пригоршню за другой.
Я думала, что вот-вот потеряю сознание, и вдруг услышала собственный голос:
– Пожалуйста, дайте и мне немного фри.
Неужели это сказала я? Я же не хотела. Мой мозг запрещал просить, но тело забастовало. Я не ела толком почти три дня. Я знала, что дети в Африке не едят месяцами и не умирают. Почему же я попросила поесть? Не знаю. Наверное, потому, что больше не могла терпеть голод. Я была готова сделать что угодно за пригоршню картофеля фри. Я была голодна.
Марат радостно посмотрел на меня:
– Вау! Крыса открыла пасть!
– Пожрать захотела, – сказал Радик.
– И попить, – добавил ехидно Марат.
– Что, крыса, проголодалась? – спросил Радик.
Я не отвечала. Я и не думала отвечать. Хотя нет, про себя я ответила им, что никакая я не крыса, но возражать вслух я не осмеливалась. Я хотела есть, и я была готова помалкивать в тряпочку, только бы получить немного еды.
– Попроси еще, – сказал Марат. Он явно наслаждался моим поражением.
– Пожалуйста, – попросила я.
– Нет, не так, – заржал Марат.
– Пожа-а-алуйста-а! – повторила я.
– Повторяй за мной: «Ты можешь трахнуть меня в жопу». Вот тогда ты, может, и получишь что-то.
– Ты можешь трахнуть меня в жопу, – покорно повторила я тихим голосом.
– Громче! – приказал Марат. Он уже больше не радовался, он рассердился.
– Ты можешь трахнуть меня в жопу, – сказала я погромче.
– За этим, блин, не заржавеет, будь спок, – сказал Марат. – Уже сегодня вечером исполню твое пожелание.
Радик захохотал, Татьяна тоже хмыкнула.
Я чувствовала себя, как настоящая проститутка, готовая продать свое тело за кусок хлеба. Нет, не только тело, я была готова и душу продать за кусочек хлеба! Мне хотелось есть! Как низко может пасть человек!
– Но ты же не продала свою душу, – изрекла докторша.
– Ты пытаешься меня утешить.
– Нет…
– Это твоя работа, тебе за это платят.
– Речь идет не об этом…
– Нет, именно об этом, ты тоже продала себя. Ты занимаешься со мной не потому, что тебе меня жаль, а потому, что ты получаешь за это зарплату!
Я заплакала, нет, я завыла, как собака. Я физически почувствовала, как во мне открылся какой-то шлюз, и вся грязь, которую я вобрала в себя в Швеции, стала прорываться наружу. Грязи было так много, и она хлынула так неожиданно, что я не поняла сначала, что происходит, а потом потонула в этом разрушительном хаосе воспоминаний. У меня сбилось дыхание, я не могла крикнуть, чтобы попросить о помощи, и я чувствовала, что иду ко дну. Дно устилали блевотина, сперма и кровь.
– Я есть хотела, – выла я. – Понимаешь ли ты, жирная манда?! Я умирала с голода! – кричала я на докторшу.
Потом я рухнула на пол и стала кататься с боку на бок. Я каталась и кричала, каталась и выла. Только теперь я поняла, в какой грязи извалялась, после того как продала свою душу за кусок хлеба. Мне было стыдно. Я не могла самой себе посмотреть в глаза. Я хотела уйти от самой себя.
В истерике я стала рвать ногтями кожу на руке. Я рвала и кусала ее, я хотела сбросить с себя кожу, как змея, я не хотела больше находиться в своей старой оболочке!
Докторша молча наблюдала за мной.
Потом она взяла с кровати белое вязаное покрывало и накинула его на меня. Она закутала меня и вышла из комнаты.
Я снова погрузилась в свои грязные, гадкие воспоминания. Все глубже, глубже…
Марат явно наслаждался моим поведением и со смехом бросил мне остатки своего гамбургера. Я обеими руками подобрала с пола обкусанный кусок и начала жадно есть. Гамбургер был мягкий и сочный, обильно политый соусом. На нем осталось еще немного мяса и лука. О, какое пиршество! Мясо было пропитано пряностями и восхитительно пахло. Чтобы растянуть удовольствие, я ела очень медленно. Я откусывала по капельке и жевала до бесконечности, пока кусочек не таял во рту. Потом откусывала еще и еще.
Я наслаждалась. Да, я хотела есть, но я до сих пор не могу понять, почему мне доставляло такое удовольствие поедать остатки этого гамбургера. Мне казалось, что ничего вкуснее я в жизни не ела.
Радик тоже бросил мне остатки своего гамбургера. Я подобрала и его и, как собака, немедленно отправила прямо в рот. Я уже не хотела растягивать удовольствие. Я устала от всего этого.
Проехав немного по кварталу, прилегающему к сферическому зданию, мы остановились у бежевого пятиэтажного кирпичного дома. Все дома на улице выглядели одинаково. В конце улицы, слегка поднимающейся вверх, я увидела парк. В парке был холм с подъемником для лыжников. Я удивилась – подъемник для лыжников посреди города! Примерно такой же подъемник был вблизи от нашей деревни, куда петербуржцы приезжали зимой кататься на лыжах.
На доме висела табличка с номером «13». Название улицы было очень длинное, и я не смогла его прочесть. Я испугалась, сердце упало куда-то в желудок. Не знаю, чего я ждала, но начало было малообещающее.
Мы поднимались по лестнице, а мне казалось, будто я спускаюсь в ад. Я не могла знать, сколько здесь пробуду, что со мной случится завтра, послезавтра, через год или через десять лет.
Квартира находилась на верхнем этаже. Чемодан сильно тянул вниз, и я запыхалась. Перед глазами мелькали таблички с фамилиями на дверях. Я пыталась прочесть фамилии, но не запомнила ни одной. Фамилии были странные, почти все заканчивались на «сон», и только одна отличалась от других: Салашвили.
Именно перед дверью с грузинской фамилией мы и остановились. Я почему-то не удивилась. Вряд ли у Марата были знакомые шведы. Он, как я поняла, языком не владел. Да и по-английски он знал всего несколько слов. На пароме он большей частью произносил «ноу» или «йес». Какие там иностранные языки – для него существовали только деньги и телки, и еще наркотики.
Марат дважды позвонил, и дверь открылась. За дверью стоял молодой человек не старше тридцати. Он также был одет в тренировочный костюм. Наверное, в Швеции все сутенеры носят спортивную одежду, подумала я. Из комнаты доносились взрывы смеха.
– Привет! – Парень протянул руку и поприветствовал сперва Марата, а потом Радика.
– Салют, Арон. – Марат дружески толкнул его в бок.
– Все хоккей? – поинтересовался Арон.
– Так точно, – ответил Марат, но в его голосе я уловила недовольство. Ничего хорошего это не предвещало. Когда Марат был чем-то недоволен, от него можно было ожидать чего угодно. Он мог даже наброситься с бранью на клиентов. Но хуже всего было нам. Очередное изнасилование – это еще цветочки. Не далее как на прошлой неделе он гасил окурки о мои пятки – так, чтобы следы ожогов не заметили клиенты.
Я не знала, что было причиной плохого настроения Марата, но в такие моменты лучше всего от него куда-нибудь спрятаться. Я поставила чемодан на пол и проскользнула в ванную, которая находилась в прихожей. Здесь я была в относительной безопасности. Ванная комната была огромная, кроме собственно ванны, в ней находились душевая кабина, унитаз и небольшая стиральная машина. Но даже при таком великолепии выглядела она не слишком привлекательно. Кафель был грязный, ручки не чищены со времен царя Гороха, полотенца имели неопределенный цвет, все было запущено и неприятно. Оглядевшись, я села на стульчак, чтобы передохнуть.
– Это что у тебя тут за праздник? – услышала я голос Марата.
Арон что-то пробормотал в ответ.
– Ну ты, вонючий козел, – закричал Марат. – Тебе платят, чтобы ты за блядями присматривал, а не пьянствовал тут!
Раздался звон разбитого стекла. Потом Арон стал просить о прощении. Я продолжала спокойно сидеть на стульчаке. Скоро Марат выдохнется. Не исключено, что он попросит сделать ему отсос, но это не самое страшное, что он мог придумать. Я уже научилась, делая минет, не дышать носом. Удалять привкус мочи я тоже научилась. Нужно было, прежде чем член окажется во рту, подумать о лимоне. Тогда сразу выделялось много слюны – оставалось только смочить член слюной и заглотить его. Тогда он не имел ни запаха, ни вкуса – по крайней мере, несколько минут.
Наихудшее наступало потом – сперма. Я с трудом переносила ее на своем лице. Еще хуже было ее глотать. Много раз я пыталась удержать ее во рту, а потом бежала в туалет, чтобы выплюнуть. Но однажды на меня как-то пожаловался клиент, и я получила трепку. После этого я уже не пыталась выплевывать сперму в туалет. Уже потом я засовывала глубоко в горло два пальца, чтобы вызвать рвоту. И это было освобождением. После этого я чувствовала себя сносно.
– Эй ты, дохлая крыса, ты куда, блин, запропастилась? – закричал Марат, прерывая мои размышления.
Я поняла, что он зовет меня. Пора… Внутри будто натянулись невидимые шнурки. Я знала, что меня ожидает. Телу – мучения, душе – еще одна смерть.
– Иди сюда!
В кино я видела, как люди любят друг друга. Смешней всего любовь показывали в старых советских фильмах. Когда мужчина собирался поцеловать женщину, начинала звучать романтическая музыка. Потом мужчина склонялся над лицом женщины, кадр затемнялся, а музыка звучала громче и драматичнее. В современных фильмах все было иначе. Там показывали обнаженное женское тело и покачивающееся над ним тело мужчины. Но я никогда не видела, чтобы при половом акте присутствовали зрители (я не имею в виду тех зрителей, что сидят в зале). Любовники пытались, по крайней мере, куда-нибудь спрятаться, чтобы их никто не увидел. В каком-то фильме на целующуюся парочку наткнулись посторонние, так герои в спешном порядке удрали по дождю прочь. Это было так романтично! После фильма я мечтала, чтобы меня во время дождя поцеловал красивый парень. При мысли об этом сладко потягивало в груди. Я надеялась, что когда-нибудь встречу свою настоящую любовь, и мы с моим избранником будем бегать под дождем, целуясь украдкой, когда рядом никого не окажется. Какое дело другим людям до моей любви – она должна быть моей и принадлежать только мне.
Секс для меня был продолжением любви, божественным ритуалом. Я мечтала, как мое тело соединится однажды с телом того, кого я полюблю. Я думала об этом, когда смотрела кино. Но действительность оказалась совсем непохожей на мои мечты.
Я встала и вышла из ванной. Теперь я уже не чувствовала себя в безопасности.
Комната, куда я вошла, была большой, но почти без мебели. Коричневый кожаный диван, кресло и журнальный столик, вот и все. Да, еще телевизор. Везде валялись банки из-под пива, старые газеты, пластиковые сумки и пакеты. На окнах не было занавесок, только жалюзи.
Марат стоял с опущенными брюками и массировал член. На диване сидели Радик и Арон. Рядом с ними какая-то молодая девушка. Татьяны не было.
– Поди ко мне, потаскушка. Быстро, сказал! Я приблизилась к Марату и опустила глаза.
– На колени, – приказал он.
Ослушаться я не смела. Сейчас он выпустит свою клейкую сперму мне в лицо. К этому я уже привыкла. Мошонка Марата сжалась в комок, движения стали быстрыми. Я слышал, как Радик подзадоривал его:
– Огонь! Пли!
Вот сейчас… Чтобы не чувствовать запаха спермы, я задержала дыхание. Я боялась, что меня вырвет. Такое уже было. Марат в этом случае начнет меня избивать. Зная вкусы Марата, я подняла лицо и широко открыла рот. Может, потом он даст банку кока-колы, подумала я.
Марат спустил. Сперма медленно потекла по моим щекам и губам, а потом стала капать с подбородка на грудь.
Радик захлопал в ладоши.
Я закрыла глаза и опустилась на пятки. Но экзекуция на этом не закончилась. Я почувствовала, как по голове потекла теплая жидкость. В комнате распространился запах мочи. Моча стекала на лицо, смешивалась с моими слезами и проливалась на пол. Вскоре подо мной образовалась большая лужа. Марат пнул меня ногой, и я упала в эту лужу мочи. Радик и Арон заржали.
Я лежала в луже мочи и впервые после унизительного обращения не плакала. Внутри было пусто. Ничего даже не колыхнулось. Никаких чувств не осталось. Я умерла и попала в ад. Это я точно знала. Живой человек в ад не попадает. Итак, я умерла.
Глава шестнадцатая
После того как Марат помочился на меня, странным образом все для меня стало проще. Я смирилась со своим рабским положением. Я прекратила думать о побеге и жила – а точнее сказать, существовала – в стокгольмской квартире где-то около «Глобуса». От Арона, который иногда рассказывал о Швеции, я узнала, что сферическое здание, которое мы проезжали, называется «Глобус».
Арон оказался неплохим парнем. В сущности, он был добрый. Он никогда не подавлял нас, давал нам кокаин и не просил за это деньги. У меня никаких денег по-прежнему не было, а Татьяне разрешили удерживать от заработка до двухсот долларов в день. Сигареты и кокаин она получала бесплатно. Я и не заметила, как без всякого сопротивления опускалась все глубже и глубже, на самое дно.
– Ты не должна упрекать в этом себя, – сказала докторша.
– Как же так? Я смирилась со всем, я предала саму себя… – Нет, ты этого не сделала.
– А что же я сделала?
– Ты приспосабливалась к ситуации.
– Я предала саму себя.
– Нет, наоборот. Ты приспосабливалась, чтобы выжить.
– Глотая наркотики?
– Это был твой способ выживания.
– Согласиться с рабством?
– И это тоже.
– А предательство?
– И предательство. Человек по своей природе хороший выживальщик.
– Если человек становится предателем, то он уже не человек, – возразила я.
– Нет, ты не права.
– Но я превратилась в подлую рабыню. Потаскуху! Тело с отверстием, куда вставляют грязные члены!
Все во мне застыло и окаменело. Я потеряла чувство времени. Я не знала, день сейчас или ночь. В Швеции я утратила интерес ко всему, и прежде всего к клиентам, которые шли круглые сутки: иногда приходилось обслуживать по пять, а иногда и по пятнадцать человек. Но я никогда их не считала. А для чего мне было это делать? Деньги я все равно за них не получала.
Деньги получала Татьяна. После того как ей стали платить, она сильно изменилась. Она хотела обслужить как можно больше клиентов. Иногда, когда я уставала, она забирала клиентов у меня. И она стала ко мне добрее. Каждое утро она пересчитывала заработанные бабки. Она была просто одержима.
– Таня, – спросила я ее как-то утром, когда мы лежали и отдыхали; утро было единственное время, когда мы были свободны. – Сколько денег ты заработала?
– Тридцать тысяч крон, – вздохнула она. – Марат, сучонок, оштрафовал меня в этот месяц почти на пятнадцать тысяч. Сказал, что клиенты пожаловались. И еще три тысячи я потратила на еду.
– А сколько стоит твоя мечта – квартира в Москве?
– Мне б хотя бы на краю Москвы, – вздохнула она. – Около пятнадцати тысяч долларов, то есть примерно четыреста тысяч крон.
Я подсчитала в уме и поняла, что Татьяне нужно работать четыре года, чтобы собрать такие деньги. Четыре года унижений… Выйду ли я на свободу к этому времени? Выживет ли Татьяна, каждый день принимая клиентов? Не надует ли ее Марат с деньгами? И даже если ей удастся собрать на квартиру деньги, будет ли она счастлива?
– Ты не представляешь, как я буду рада, когда у меня будет своя квартира, – продолжала щебетать Татьяна. – Маленькая-маленькая квартирка, и не важно, что она будет у черта на куличках.
– Таня, через четыре года ты станешь развалиной! Представь, одна в пустой квартире…
– Я не буду одинокой, – перебила она меня.
– Ты имеешь в виду, что найдешь мужика?
– Бррр! Ни за что на свете! Не думаю, что я полюблю когда-нибудь какого-нибудь мужчину!
И я тоже, подумала я. Я тоже не думаю, что смогу влюбиться в кого-нибудь после всего этого.
– Надеюсь, когда-нибудь это случится, – сказала моя докторша.
– Они мне все противны! – возразила я.
– Ты наверняка встретишь мужчину, в которого втрескаешься по уши и которого будешь любить.
– Нет, никогда ни один козел не дотронется до моего тела!
Для Татьяны секс не имел ничего общего с любовью. Она работала как вол, чтобы скопить деньги на квартиру. А я, получая деньги от клиентов, отдавала все Арону.
Как я уже сказала, Арону было где-то в районе тридцати. Он был склонен к полноте и лысоват. Большую часть дня он проводил на диване с пультом в руках, переключаясь с канала на канал.
Мы с Татьяной делили вторую комнату, а в третьей принимали клиентов. Если одновременно приходили два клиента, Арон отправлялся на кухню, и кто-то из нас занимал гостиную. Бывало и так, что клиенты сидели на кухне с Ароном и ждали своей очереди. Арон обычно трепался с ними о всякой всячине. Он хорошо знал шведский язык. В свободные часы он пересказывал нам местные сплетни, которые слышал от клиентов.
Что меня больше всего удивляло, так это шведский закон, согласно которому преследованию подлежали мужчины, которые искали сексуальных утех, а не женщины, предоставляющие такого рода услуги. В России все наоборот. Проституция запрещена, и штрафы платят проститутки. Татьяна рассказывала, как московские милиционеры получали от сутенеров большие деньги за крышевание проституток. А Арон говорил, что не так давно в Стокгольме был арестован высокопоставленный шведский чиновник, посетивший бордель. Чиновнику пришлось подать в отставку. В России, со слов Татьяны, многие высокопоставленные чиновники ходят к проституткам, и никто из них не был наказан.
– Они что, важные шишки, раз приходят к нам и не боятся наказания? – спросила я как-то у Арона.
– Нет, я так не думаю.
– А если кто-то пронюхает, что они ходят сюда?
– Кто? – удивился моему вопросу Арон. – Кто об этом узнает?
– К примеру, соседи, – сказала я, возрождая надежду. Может, кто-то из соседей заметит, что в квартиру к Арону слишком часто наведываются мужчины. Может, у кого-то возникнет подозрение, и бдительный сосед сообщит об этом в полицию.
– Чушь, тут на все плюют. Никому в Швеции дела нет до того, чем занимаются соседи.
Маленькая искра надежды так же быстро погасла, как и зажглась. Конечно, Арон прав. Если бы соседи поинтересовались, что происходит в квартире рядом с ними, они бы уже давно позвонили в полицию. Но ничего подобного не произошло.
Марат и Радик появлялись у нас каждый день. Обычно они приходили утром, когда было спокойно, и забирали деньги. Иногда они устраивали гулянку с наркотиками, водкой и сексом.
Чем они занимались в Швеции, где жили, я не имела никакого представления. Вероятно, ничем. Может быть, считали заработанные нами деньги. А жить они могли где угодно.
Я заметила, что Марат любит считать деньги. Сначала он старательно разглаживал банкноты: плевал на пальцы, разгибал углы, тер ногтем вызывающие сомнение пятнышки. Потом он сортировал банкноты по номиналу: пятьдесят крон – в одну кучку, стокроновики – в другую. Тысячные и двадцатки были редким трофеем в нашем деле, но он любил именно их – вероятно, потому, что они выплачивались самыми лучшими, самыми верными клиентами.
Клиентов он делил на две категории: постоянных тра-халей и залетных птиц. Залетные птицы редко приходили во второй раз. Мы для них были пикантным приключением. Именно они спешили опробовать экстремальные формы секса и хорошо его оплачивали. Для меня обслуживать их было мучением. Во мне они видели вещь, с которой можно сделать все что угодно.
У Татьяны была своя градация. Она тоже делила клиентов на две категории: на тех, кто давал ей чаевые, и на тех, кто не давал. Чаевые она оставляла себе и ради них была готова на все.
Я же различала извращенцев и нормальных. Извращенцы встречались не только среди залетных птиц. Их фантазии порой были ужасны. Помню одного из них. Он приходил обычно во время ленча, в темно-синем костюме и белой рубашке с запонками. Такой утонченный, такой интеллигентный на вид, но по своему естеству – настоящий дьявол. У него был потертый кожаный портфель, который он обычно клал на стол, разделявший мою и Татьянину кровать. Кроме наших кроватей и стола с одним стулом, в комнате больше ничего не было. Стол нам поставили после того, как один из клиентов оплатил игру в босса и секретаршу. Но этот гаденыш в темно-синем костюме в обычные игры играть не желал. Он доставал из портфеля металлическую линейку и бил меня сначала по пальцам руки, а потом по заднице. Потом он бил себя. Закончив самоистязание, он входил в меня через анус. При этом он называл меня Зигмундом Фрейдом.
– Зигмунд Фрейд был основателем психотерапии, – терпеливо объяснила мне докторша. – Именно он начал лечить психопатических пациентов, выслушивая их рассказы. Как раз то, чем мы с тобой занимаемся.
– А почему он называл Фрейдом меня? Он же со мной не разговаривал. Он орал на меня, бил линейкой и потом трахал.
– Фрейд был одним из первых, кто утверждал, что развитие человека влияет на его сексуальное поведение, так что твой клиент вряд ли одобрял теории Фрейда. В его случае они, кажется, полностью совпадали с реальностью.
– Что ты имеешь в виду? – переспросила я, не понимая ее.
– Я считаю, что в детстве он был жертвой сексуального насилия и уже взрослым пытался выместить обиду на других людях.
– Я не верю тебе, – возразила я. – У него просто голова не в порядке.
Вообще, у меня было много мужчин с больным воображением. И я по-прежнему не понимаю, как им могли прийти в голову такие фантазии. Например, кое-кому нравилось нюхать экскременты. Доходило до того, что от некоторых клиентов мне приходилось убегать. Я не могла поступить иначе, несмотря на то что они жаловались на меня Арону. Позже Марат задавал мне трепку, но к трепкам я уже привыкла.
Другая категория клиентов представляла собой обычных похотливых мужиков разного возраста и разных национальностей. Многие были у нас завсегдатаями. Я не скажу, что мне нравился какой-то клиент, но некоторые из них были лучше других.
Один мужчина был очень даже симпатичный. Ему было пятьдесят, но выглядел он моложе. Он имел обыкновение спускать почти сразу, не напрягая меня. Остальное время он лежал и гладил мое тело. Татьяну он никогда не покупал, и если я была занята, он шел в кухню и дожидался, пока я освобожусь. Ни с Ароном, ни с Татьяной он не разговаривал, просто сидел в кухне и молчал. Это он платил скомканными двадцатками. Разглаживая их, Марат обычно выдавал язвительные комментарии:
– Поди, член этого козла так же скукожен, как и эти бабки?
– Да нет, – включался в разговор Радик, – он просто мал, как и его бумажник.
– А мне один хрен, какая у него палка. Главное, чтобы она приносила бабки.
Я никогда не участвовала в этих дискуссиях. Это было неприятно. Так же неприятно, как смотреть порнофильмы или читать порнолитературу.
Однажды Марату пришла в голову идея сфотографировать нас с Татьяной.
– Какого хрена они сидят тут и лясы точат, пока ждут клиентов! Девки должны работать! – сказал он, пересчитывая деньги.
Арон в это время сидел и листал порножурнал.
– Опаньки, редакция дает триста крон за фотографию, – произнес он задумчиво. – Недурно!
– Ну как покажи! А что, клевая идея! – завелся Марат. – Сейчас сфоткаем наших шлюх, и бабки в кармане.
– Триста крон на улице не валяются. Деньги есть деньги, – с умным видом кивнул Радик.
– Да не, будет много возни, – возразил Арон. – Снимки-то проявлять надо. Могут на нас выйти.
– Кто ж теперь проявляет снимки, сраный ты козел! – засмеялся Марат. – Снимем их цифровиком.
– Мы можем дать объявление, – предложил Радик.
– Нет, вот это рискованно.
– Да ни хрена не рискованней, чем клеить объявления на столбах, как ты делаешь, – не соглашался Радик.
– Тогда нужно найти еще несколько мочедырок! – задумчиво произнес Марат.
– Поедем в Белград и притащим пару поблядушек. Они там уже всему научены. Тебе не придется их натаскивать, – захохотал Радик.
Мы были вынуждены присутствовать при разговоре, потому что Марат, когда приходил, всегда требовал составить ему компанию. Мы сидели и курили. Иногда Марат приходил с марихуаной, иногда приносил таблетки. Мне все больше и больше нравилось курить.
– Натащить не проблема, – сказал Марат. – Все бабы по натуре суки и требуют палку. Этих вот кобылок мы быстро объездили.
Все загоготали.
Мой главный мучитель сидел на диване и качал ногой. Я посмотрела на его остроносые ботинки с большой металлической пряжкой. Если он захочет избить меня, будет больно. Впрочем, ему больше не было надобности учить меня: я уже была вышколена. Я согласилась быть потаскушкой, мочедыркой, крысой. Я делала все, что мне говорили, я не думала о побеге и каждый день корячилась перед Маратом на коленях в «профилактических целях». Так он называл ежедневную порцию унижения. Больше всего ему нравилось, когда я раздевалась догола и ложилась перед ним на живот. Он ставил свою ногу в остроносом ботинке на мою голову и сильно прижимал ее к полу. Боли не было – ну, может, чуть-чуть. Но это было в высшей степени унизительно. Но все это я заслужила. Это было наказание за то, что я стремилась к лучшей жизни, отличной от той, которой жили мои бабушка и мама. Но спроси меня, как я представляю лучшую жизнь, я бы не ответила. Я не знала, чего я, собственно, хотела, когда не спешила уезжать из Питера, провалив экзамены в институт. Я просто не хотела оставаться в Трудолюбовке. Вот за это я и пострадала…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |