Бурно М.Е. – Клиническая психотерапия 41 страница

«вошел во вкус любви» и с тех пор «сильно охоч до баб». Любил всегда природу, «какая бы ни была природа, собака, кошка, но особенно лошадку, я в армии 3 года на ней катался». Отличался всегда практичностью и аккуратностью, что подтверждает и его жена. «У меня все дивуются насчет порядку, куда ни пойди — все на месте, хозяйки, как заходят, удивляются». К общественным делам никогда заметно не тянулся. «Я на них не обращаю внимания, я на это дело малограмотный, мое дело поесть, посмеяться, поспать, выпить». Способен был раньше и способен сейчас трезво признать свою вину (хоть и с шуткой), но что такое сомнение, самоанализ — не может понять: «Что ты, батюшка! Сомнения? Я их не умею, я их не учил. Это не хорошо, это не "гуд"!»

Систематически злоупотреблять алкоголем стал с 24 лет, после службы в армии. Любил выпить и раньше. Еще в 20 лет заметил, что «крепок на водку». Пил для того, чтобы еще лучше поесть (поесть очень любил). После армии почти каждый день выпивал за обедом, за ужином или даже за завтраком по 0,5 л водки, «пьяным не делался, только еще веселей и еще больше ел». После 0,5 л водки грузил, кочегарил и никто не замечал, что выпил. Через 1—1,5 года после армии (25—26 лет) жена заметила, что стал «плохо, путанно спать», часто просыпался после выпивки, чего-то боялся («а раньше храпел, как лев»). Через 2 года после армии (26 лет) уже «лечил» по утрам дрожь в руках и боязливость опохмелением. Не отказывал себе в опохмелении. «Что ж делать! Тело требует, кишки тянут. Давай, давай, выпей! Как магнитом тянет». Пил всегда только водку («что с вина толку-то!»). Перед войной выпивал ежедневно около 1 л водки в день «для аппетита» и, действительно, выпив, прекрасно ел. Если полдня-день не пил, делался раздражительным, злым, придирчивым. Выпив, становился «веселым добрым юмористом».

В начале войны (август 1941 г.) попал в плен. Работал там в тяжелых условиях (рудники), освобожден только в 1945 г., в плену не удалось выпить ни капли спиртного, сперва очень «скучал» по водке, потом «привык». Вернувшись на родину, работал грузчиком, ассенизатором и почти каждый день опять был пьян. По утрам «трясся» и непременно опохмелялся. 17 лет назад (45 лет) поступил работать в «трест очистки»; подобранные во дворах выброшенные вещи сдавал утильщику, стало больше «вольных» денег, стал пить больше 1 л водки в день. Продолжал, однако, обильно с удовольствием закусывать. Ни разу в жизни не было рвоты. Не отмечено до сих пор ни одного истинного запоя, ни одного прогула, ни разу не был в вытрезвителе. 14 лет назад (48 лет, 22-й год болезни) жена заметила, что в пьяном виде становится «дурной» (раньше пьяный был веселый, покладистый). «Гневный, как зверь», придирчивый, «бешеные глаза». Поест и кричит жене: «Ты мне есть не даешь!» Ночью не спит, стаскивает с жены, дочери одеяло, хватается за нож, без оснований ревнует жену. Не раз в пьяном виде бросал в мусоропровод обед, ужин. Однажды пьяный бегал за женой и дочерью с топором, грозился порубить. Протрезвев, не мог этого вспомнить. Вообще последние 10 лет болезни многое, что творил пьяный, забывает независимо от количества выпитого. Последние 3—4 года болезни кричит по ночам, что «бегут за окном черти», просит жену смотреть на них вместе с ним, стал пропивать вещи, когда жена лежала в больнице, пропил ее пуховый платок, пил и суррогаты (денатурат, резиновый клей БФ и пр).

На работе всегда был «на хорошем счету» и лечиться в диспансер пришел впервые в 1968 г., «чтоб уважить бабку, чтоб не ругалась». Лечился амбулаторно антабусом (0,15 на ночь) 2 года, но лекарство принимал, по-видимому, в основном благодаря уговорам и ультиматумам жены. Часто ругался, что нельзя ему пить. Когда в дом приходили гости и пили спиртное, обиженно уходил на балкон и стоял там.

В кабинете диспансера благодушен, часто заразительно хохочет, балагурит все время. «А чего тужить-то! Все равно помирать! Самое основное пошутить да покушать». Очень общителен, добродушен. «Друзей много ли? Вся Москва моя!» На конференции так объяснил женщинам-врачам, откуда у него «вольные» деньги: «Вот ты выкинула пальто, она — кофточку, она — куртку, а я все — в мешок. Так оно и идеть. Везем к утильщику — 10 рублей на троих. Ну так она и пошла колесом. А сейчас хрю-хрю обеспечиваем, помои собираем». Довольно тепло относится к жене и детям. «Дети да бабка — кого ж мне еще любить!» Начав лечиться, стал после работы «от нечего делать» читать книги. Читает их часто с середины, не помнит ни названий книг, ни писателей. «А, я все эти книги жизнью прошел!» Газет не читает. «Газеты? А, все исписанные». Объем знаний — житейский. Переносный смысл пословиц понимает хорошо. Довольно хорошая память. Больным алкоголизмом себя не считает. Шутит по всем поводам. Почувствовав половую слабость, сказал жене: «Все, бабка, отбаловались мы с тобой. Не хватает силы вращения крови». Оживляется в разговоре о выпивке так, что не может спокойно сидеть на стуле, причмокивает, прищелкивает пальцами. «Какое вино лучше? Какая бутылка? Бутылка она мокрая и все тут!» Однажды в очереди у дверей кабинета в шутку стал «отчитывать» жену при других больных и их женах: «Я сколько раз тебе говорил, не пей, а теперь вот ходи с тобой по врачам! Вот будешь одна ет-чГлава В

ходить!» Жена больного рассказывает, что и до болезни он часто «откидывал подобные номера». Больше 4 лет уже держится без капли спиртного, хотя антабус не принимает больше года. Приезжает последние года два ко мне с женой раз в 2—3 месяца. Как рассказывает жена, ждет этих встреч, чувствуя в них важную опору. Сам шутливо заявляет, что через 2 месяца начинает «скучать» по доктору, потому что «охота побалакать про жизнь». Все легче и тверже чувствует себя в алкогольной обстановке (например, в гостях у родственников), да и стараются с женой не ходить в гости. Работает, нянчит внука, смотрит телевизор, «со старым покончено совсем», стойко вынес в этом году два соблазняющих натиска собравшихся из разных мест родственников (похороны брата, потом похороны матери). Пикнического телосложения.

Знаков органического поражения мозга неврологически не отмечается. Диагноз терапевта: гипертоническая болезнь (обнаружена 6 лет назад).

Наряду с «синтонными алкоголиками» Жислин описал как их антиподов «шизоидных алкоголиков». Однако под шизоидностью он здесь понимал, видимо, лишь малодоступность и потому справедливо отказался в последней своей книге от «шизоидных алкоголиков» («в действительности данная группа оказалась весьма сложной и полиморфной по своему составу» (Жислин, 1965, с. 271).

Некоторую противоположность синтонным алкоголикам составляют астенические алкоголики. Они еще до болезни отличаются астеническим складом — ранимым самолюбием с чувством неполноценности, что выражается конфузливостью, боязливостью, робостью, нерешительностью, стеснительностью, тревожностью, мнительностью, застенчивостью. Они аккуратны, порядочны, боятся ответственности. Трудно сходятся с людьми, медленно привыкают к человеку, но привыкнув, привязываются крепко. Нередко жалуются, что им трудно найти с обществом общий язык. Любят свой дом, свободное время обычно проводят в семье. В одиночестве скучают, а обществом тяготятся. Меланхоличные, добрые, непрактичные «тугодумы», пассивные, покорные, ипохонд-ричные, любят природу, животных. Некоторым из них нравится читать книги «про жалостное». Смирные, тихие, слабовольные, они весьма малодушны. В детстве боятся учителя, краснея отвечают урок перед классом, вообще отличаются вегетативной неустойчивостью. Потом робеют «начальника». Упрек, насмешка надолго их ранят. Впечатлительны: от вида крови, похоронной процессии нередко бывают у них обмороки. Подобных людей еще в прошлом веке описывал французский психолог Рибо под названием «характеры смиренные» (les humbles). Отмечал у них «посредственный ум, отсутствие энергии, преувеличенную чувствительность». «Робость является господствующей в них нотой...» (Рибо Т., 1899, с. 32). А.Ф. Лазурский (1923) назвал таких людей «покорно-деятельными». Подобно гоголевскому Акакию Акакиевичу, они внушаемы, трудолюбивы, застенчивы, робки, конфузливы в обществе; эти «исполнители с развитым чувством долга обязанности свои знают хорошо, права представляют плохо»; «непритязательность и умение довольствоваться немногим, в связи с отсутствием эгоизма и нетребовательностью по отношению к другим, делают этих людей часто довольно симпатичными, хотя вместе с тем и жалкими». Наконец, Лазурский остроумно подмечает, что «несмотря на столь развитую способность к самоограничению, бывают у этих людей свои небольшие страстишки, скрашивающие их неприглядную, однообразную жизнь. Чаще всего здесь приходится встречаться со склонностью к выпивке» (с. 77). Понятно, в тех случаях, когда астенический склад усилен, заострен до патологии, психопатии, следует говорить уже об астени-ческихлсшолатахТжнушкина* — робких, малодушных, застенчивых людях, «главными чертами которых являются чрезмерная впечатлительность, с одной стороны, и резко выраженное чувство собственной недостаточности — с другой» (Ганнушкин П.Б., 1964, с. 137). Подобные характеры, наконец, прекрасно описаны в русской художественной литературе (например, пушкинский станционный смотритель).

* Психастенические психопаты и так называемые нормальные психа-стеники («созерцательные характеры» — les contemplatifs T. Рибо) отличаются от астенических людей прежде всего второсигнальностью (мыс-лительностью) вкупе с блеклой чувственностью. Здесь не просто тревожная мнительность, а мыслительная наклонность к сомнениям (сомнение — логическая борьба мнений), самоанализу с самообвинением. Кстати, психастеники спиваются редко.

Алкоголь делает их смелее, разговорчивей. Они обыкновенно начинают выпивать по вечерам, чтоб не тревожили неприятные воспоминания прожитого дня, чтоб повеселеть, чтоб не волноваться на танцах, в гостях. Значительное огорчение, тем более горе, сталкивает их в пьянство. Похмельный абстинентный синдром, даже слабо выраженный, переносится тут весьма тяжело, загружен самообвинением, тревогой и вегетативными дисфункциями. Тяжело им не опохмелиться, перетерпеть больное состояние («выходиться»). У этих робких, грустных людей, не похожих на традиционных алкоголиков, несмотря на многолетнюю давность болезни, часто не удается обнаружить алкогольного благодушия, эйфории, «юмора висельников». Лишь при упоминании о выпивке проглатывают они слюну, конфузливо улыбаются, прячут глаза. Часто они астенического или диспластического телосложения.

Настоящий вариант (тип) алкоголиков, видимо, самый прогностически благоприятный. Иногда и без встречи с врачом, напугавшись неприятных соматических, вегетативных расстройств после пьянства (гастрит, сердцебиения, головокружения и т. п.), больной расстается надолго с алкоголем. Один такой мой пациент в пьяном виде полез купаться, чуть не утонул и напугался так, что пришел лечиться от алкоголизма. Подобного больного описывает в прошлом веке российский врач М.Я. Магазинер (1837, с. 60). Робкий чиновник, предавшийся от отчаяния пьянству, несколько лет утопавший в этом пороке, пришел в пасху, вместе с другими чиновниками, поздравить с праздником начальника. Начальник, похристосовавшись со всеми, прошел с суровым видом мимо его и сказал вполголоса: «от вас несет уже так рано сивухой!» Чиновник, потрясенный этим, прибежал к Магазинеру и «умолял излечить его от пьянства». К тому времени как М.Я. Магазинер писал о нем, больной был уже около 6 лет трезв, «добрый отец семейства», «отличный чиновник» и «благословлял минуту гнева начальника своего». Такие больные обычно рано приходят в диспансер, понимают, что больны, усердно лечатся. Видимо, ведущий лечебный прием тут — задушевно-рациональная, активирующая терапия. Здесь надобно подробно, неторопливо, человечески говорить с пациентом о его жизни вообще (в спокойной обстановке, один на один). Консторум (1962, с. 200) не мог не заметить в своем психотерапевтическом кабинете этих «замкнутых», «сенситивных, склонных к мучительному чувству недостаточности, с повышенной требовательностью к себе», «прогностически благоприятных» алкоголиков. «Приходя к врачу, чтобы лечиться от алкоголя, полагая, что лечение сводится к лекарствам и гипнозу, и встречая интерес и сочувствие к себе, далеко выходящие за узко медицинские рамки, эти, как правило, глубоко одинокие люди горячо привязываются к врачу и, если только они сохранили достаточную душевную и духовную пластичность, активно воспринимают слова врача и становятся на новый жизненный путь». В работе с астеническими алкоголиками ощущается большой вес этих консторумских слов. Подобным больным следует ненаставительно и неназойливо понемногу рассказывать, как можно в таких же условиях жить интереснее и переносить огорчения без алкоголя. Рядом с этим весьма уместны тут удлиненные сеансы гипноза по Рожнову (1953) с внушением физической бодрости, душевной свежести, уверенности. Иногда помогают здесь, как вспомогательное, аутогенная тренировка и приемы самовнушения по Куэ. В течение хотя бы первого года амбулаторного лечения следует встречаться с такими больными еженедельно. Перерывы в 2—3 недели ослабляют «психотерапевтическую зарядку». Грустноватые, теплые душой, но слабовольные, как дети, астенические алкоголики в первые встречи стесняются посмотреть врачу в глаза, однако способны тонко почувствовать формальность, фальшивую доброжелательность, и тогда вряд ли можно ждать успеха.

Случай 2

Больной М., 58 лет, 1910 г. рождения, дьякон.

Родился в крестьянской семье от третьей беременности. Два старших брата и два младших «храбростью, наглостью похожи на мать». М. похож на мать лишь внешне, а «характер такой же робкий и несмелый, как у отца». Родственники больного и сам больной не помнят в роду душевнобольных и пьяниц.

В детстве болел только «легкой корью». Родители работали с утра до ночи, воспитывался религиозным дедушкой. Читал с ним религиозные книги на русском и церковнославянском языках (в 6 лет выучился читать), ходил с дедушкой в церковь, нравилась очень служба, церковное пение, любил звонить в колокол со «старичком-звонарем». С детства робок, стеснителен, пуглив, застенчив, нерешителен, тревожен, ипохондричен, «слабохарактерен», трудно привыкает к новым людям, исполнителен, прилежен. В школу пошел 8 лет, хорошо учился, окончил 4 класса церковно-приход-ской школы. Больше других предметов любил географию. Учительница просила его учиться дальше, но не стал: побоялся, что в семилетней школе мальчишки будут смеяться над его религиозностью. Всегда был «тугодум». Любил в детстве мечтать, например, представлять, как на небе ангелы летают. После того как в 12 лет побывал с дедушкой в монастыре (3 дня там молились), захотелось уйти в монастырь на всю жизнь. Но монастырь закрыли (1922 г.). Дедушка отдал его в «приют с монастырским духом». Приняли туда (хоть и не сирота) за религиозность. Учился там церковному пению, чтению, уставу. «Чувствовал в себе большое желание служить Богу». В 1927 г. закрыли приют, пошел работать в сельскую церковь псаломщиком (17 лет). В том же году учитель пристыдил его, молодого парня, за такую работу. Испугавшись, пошел работать счетоводом, но все свободное время молился, читал духовные книги. Стал тогда читать и беллетг--** Глава В

ристику. Через несколько лет снова устроился в церковь псаломщиком. С детства любил религиозную музыку и живопись духовного содержания. Слабохарактерного, можно было его склонить «в любую сторону в любых делах, кроме веры». Веру же в нем, как сам считает, поколебать трудно, «потому что больше всего нравилась и нравится религиозная духовная жизнь: там спокойней, никто не дергает, а в гражданской жизни ругани много». Много раз убеждали его перестать верить, предлагали даже работать учителем и соглашался, а потом все-таки тянуло в тихую, покойную церковную жизнь. С 1937 г. снова работает в церкви. Память была «средняя», стремился всегда к аккуратности, «чтоб чистенько все было». С детства предпочитал уединение шумному обществу, но и скучал без людей. С кем попало не знался. Хотелось очень иметь близкого друга, которому все можно сказать, но не приобрел такого. Малоразговорчив с незнакомыми людьми, вообще «не любитель болтать», но всегда откровенен, «не мог хитрить», доверчив, любил всегда делать людям добро, мягок, всегда был очень раним, «особенно если за живое зацепят». Сильно расстраивался, когда обижали, но, «согласно учению Христа», прощал обиды (хотя и не мог уже потом с обидевшим его человеком легко себя чувствовать). Всегда боялся своих «начальников», тревожился по пустяку, встреча с незнакомым человеком для него — «проблема», гораздо легче написать письмо незнакомому человеку, нежели поговорить с ним. Всегда склонен был к ипохондричности, но выраженной наклонности к сомнениям, к «самокопанию», самоанализу не отмечал. Скромный, стыдливый, совестливый, душевный, переживал чужую беду, не любил командовать, но любил подчиняться. По малому пустяку внутренне раздражался и медленно остывал. Родителям не грубил, «поперек не шел». Любил все русское: природу, одежду, еду. Людей понимал плохо. Настроение с юности несколько колеблется без заметных причин. И сейчас чаще грустноватый. Половое чувство дало себя знать в 13—14 лет, было уже тогда сильное. Девушек, женщин стеснялся, часто онанировал. И в зрелые годы не был «по робости» близок с женщинами (до женитьбы). «Думал всю жизнь заниматься онанизмом, как монах», но в 1948 г. (38 лет) священник в уральском городке пообещал «рукоположить» его в дьяконы — для этого необходимо было жениться. Обратил тогда внимание на женщину (на 8 лет старше его), приходившую к священнику стирать белье. «Понравилось, как заботливо стирает», робко признался попадье, что хотел бы такую жену, и попадья «все устроила». Очень любил свою работящую скромную жену, «добрая была христианка». К еде всегда равнодушен, «лишь бы сытым», «за этим никогда не гнался». Больше всего смолоду любил читать дома «добрые, жалостные книги», особенно духовные. Путешествовать, переезжать из одного места в другое не любил, «домосед», «затворник», «отшельник». В гости, в общество, если можно было, старался не ходить, «от людей уставал и робел незнакомых», больше всего любил быть дома, с женой, с книгами. Всегда нерешителен и «влюблен в природу»: лес, сад, цветы, «всех без исключения животных», в детстве жаль было овец, которых резали, в зрелые годы по слабодушию не мог курице голову отрубить. Всегда был непрактичный, но вещи берег. Коллекционировал книги, иконы. «Домик мой на Урале был весь в иконах». Отмечает в себе смолоду большое стремление к аккуратности, на деле же часто «неряха». Тихий, малоподвижный, с бедными суетливыми движениями, спорт не любил никогда. Детей с женой не хотели, чтоб мальчишки не дразнили детей «поповскими детками». Жили «дружно, тихо».

В 24 года, работая счетоводом, стал выпивать по вечерам дома один, «чтоб не волновали события прожитого дня», чтоб стать повеселее, посмелее, пойти в гости. Легко пьянел и не пил больше стакана водки за вечер. Через 1,5—2 года (в 26 лет) отметил уже абстинентные явления: пугливость по утрам, плохой сон, дрожание рук; все это почти проходило после «двух глотков водки», но не опохмелялся в будни, «грех выпимши в церковь идти». Через год (27 лет) со смертью матери «запил с горя», пил больше месяца, не протрезвляясь, до наступления отвращения к алкоголю. После этого запоя старался изо всех сил пить «умеренно» (не больше стакана водки в день). Если выпивал больше, на утро было такое тяжелое похмелье, что невозможно не опохмелиться и тогда не ходил на работу, весь день опохмелялся (начинался запой на 2—6 дней). В 1965 г. умерла от рака желудка жена. Оставшись один в доме, в тоске запил. Старушки-прихожанки, которые топили ему печь и готовили обед, приносили по его просьбе водку. Через месяц запойного пьянства услышал в ночной темноте комнаты голос жены: «Рано, рано, рано». Испугался, решив, что этот голос раздался из загробного мира, утром дал телеграмму московскому племяннику. Племянник приехал, увез его в Москву, женил на 70-летней старушке с однокомнатной квартирой и привел в психоневрологический диспансер лечиться от алкоголизма.

В кабинете врача, трезвый, оживляется в разговоре о водке, конфузливо прячет блестящие глаза, проглатывает слюну. Жалкий, слабодушный, застенчивый, робкий. Впрочем, не очень переживает, что женился по расчету: «один Бог без греха». Искренне верит в Бога, рассказывает про «святые мощи» как про факт существования Бога: «Только от благодати Божьей 700 лет может храниться тело человека». Между утренней и вечерней молитвой читает духовные и художественные книги. Добрый, благодушный; признался врачу через год лечения, что врач для него «как отец родной» (почти вдвое старше врача). Первые два года лечения приходил ко мне в диспансер почти еженедельно, антабус принимал меньше года. Просил не бросать его, он одинок, ему хорошо от того, что просто приходит к врачу поговорить о своей жизни, он замкнутый, не многим доверяет, а «выговориться очень хочется». Пить спиртное никогда больше не станет, уже давно не жил «такой хорошей ясной жизнью». Уехал от жены (требовала денег) в подмосковное село, «красивое природой и храмом», работает там псаломщиком, раз в месяц приезжает «получить зарядку», пишет мне письма.

Среднего роста, диспластического телосложения. Знаков органического поражения мозга неврологически не отмечается. Внутренние органы — возрастная норма.

* Другими словами это — «эпилептоидная акцентуация», или «авторитарный склад личности». «Эпитимность» понимается здесь характерологически широко, охватывая общее в характере у здорового (эпилепто-идного акцентуанта), эпилептоидного психопата и эпилептика. Это так называемый «эпитимный круг». (Прим. 2006 г.).

** В отличие от гиперсоциальных эпилептоидов Мауца (по Ганнушкину, 1964, с. 157), к алкоголизму, видимо, мало предрасположенных.

Третья группа — эпилептоидные алкоголики. Происходят из эпилептоидных психопатов или здоровых людей с эпи-тимным душевным складом*. Нередко, в детстве еще, обращают на себя внимание недоразвитием нравственных чувств, слабоволием и грубоватостью. Не испытывая в полной мере стыда, раскаяния, жалости, сочувствия, такие люди формально способны понимать, что хорошо, что плохо, и потому нередко «представляются» нравственными. В детстве многие из них с удовольствием мучают животных, рассказывая об этом в зрелости со смехом, без смущения. Если детьми просят они прощения, то обыкновенно не для душевного облегчения, а с корыстью. Угрюмые, черствые, мстительные, эгоистичные, вороватые, трусливые, угодливые, вспыльчивые, упрямые, они не нуждаются в материнской ласке, на каждом шагу лгут, не хотят никому подчиняться, часто не хотят учиться и не интересуются работой. Многим из них свойственна лицемерная маска, она сказывается в типичных их выражениях: «всего добренького», «не буду золотое времечко ваше отнимать». Ханжество здесь, однако, грубое, без утонченности**, выражается, например, в бесконечных нотациях детям при восхвалении собственной персоны, достойной примеров, но, если копнуть, весьма осаленной. Близкие нередко говорят про них: «вредный», «мелочный», «злой», «хвастливый» («умней его нет, интересней его нет»), «из-за пустяка разойдется, дерется, ругается, несколько часов не успокоишь». Один мой больной, из-за того, что жена кормила «невкусно», отделился в еде, стал ходить в кафе и из семейного бюджета выделил себе на еду 2 рубля в день, а жене с восьмилетним ребенком — 1,5 рубля. Другой, разводясь с женой, стал делить вилки, тарелки, из-за одной ложки мог поднять скандал. Нередко они весьма капризны и требуют от близких, чтоб нянчились с ними. Жена одного такого больного рассказывала, что на просьбу ее выкупаться в ванне отвечал: «А вот ты и сделай так, чтоб я сегодня выкупался, вот ты найди ко мне такой подход». Эта терпеливая женщина не раз «волокла» пьяного мужа в диспансер, побитая им. Зимой привозила на санках, лечилась сама в психотерапевтическом кабинете от невротического состояния. Он же, уйдя из дому, сказал «новой любви», что жена его «сумасшедшая», лечится у психиатра и жить с ней невозможно. Наряду с недоразвитием нравственных чувств довольно сильно развито тут пищевое и половое влечение. Про пищевую капризность таких людей рассказывают: «завтрак, обед, ужин — это для него вопрос номер один», «если плохо поест, ходит, как зверь», «такой лакомка, что макароны, котлеты, пельмени есть не будет». Рано и обильно вступают они в многочисленные половые связи, обычно без симпатии даже, но со сластолюбивой капризностью и порой с извращенностью. У них нередко отмечается так называемая рассеянная микроневрологическая симптоматика (грубоватость, асимметрия лица, весьма глубоко сидящие глаза, массивная нижняя челюсть и т. п.)*.

* Сегодня эта группа алкоголиков представляется мне более сложной. Она включает в себя и «чистых», конституциальных безнравственных эпилептоидов, эпилептоидных акцентуантов и взрывчатых органических психопатов, акцентуантов (см. работу 6.8). Нельзя забывать, что среди эпилептоидных и органических психопатов и акцентуантов есть и немало нравственных, по своему благородных, тоже спивающихся, но в этой моей молодой работе о них, к сожалению, не рассказано, если не считать воспоминания о Тетереве и Сатине. (Прим. 2006 г.).

Такие субъекты легко втягиваются в компании алкоголиков, нередко и до болезни пьянствуют «в одиночку», «от скуки», «чтоб сделаться добрее, а то не мил свет». Уже в первых случайных опьянениях они часто делаются чрезвычайно подозрительными, придирчивыми, вмешиваются не в свои дела, дерутся. Ганнушкин заметил, что эпилептоиды склонны к запойному пьянству. Действительно, запои на базе хронического алкоголизма очень быстро возникают у многих этих больных. Алкоголизм, несомненно, усиливает тут взрывчатость, злобность, лживость, слабоволие, ханжество*. Клянут и поучают весь свет, но только не себя. Самоуверенные спорщики, мелочные «борцы за справедливость», не замечающие, что сами увязли уже в пьянстве и разврате, они будоражат серьезное собрание, пассажиров автобуса, «со звериной силой» наказывают за тройки детей, за неряшливость —- жен, пишут анонимки. Некоторые, менее примитивные из них, уже в болезни, особенно «выпивши», делаются заядлыми «философами-моралистами» вроде горьковских Тетерева и Сатина. «Алкоголиками-резонерами» называл подобных больных С.А. Суханов (1912, с. 289). Нередко у эпи-лептоидных алкоголиков возникают идеи ревности.

Большинство таких пациентов не желают лечиться. Разговаривать с ними нелегко. Нещадно ругая «пьянь», терпеть не могут говорить о собственном алкоголизме. Или это как раз тот больной, который, как замечает Рожнов (1971, с. 54), «твердо про себя знает, что после отбытия положенного для лечения срока не замедлит опять обратиться к алкоголю, приобретя в результате пребывания на амбулаторном или тем более стационарном лечении известную моральную опору в утверждении, что он теперь причислен к больным людям, и если его не вылечили от болезненного пристрастия к спиртному и он продолжает пить, то это уже не его вина, а врачей, которые не умеют лечить, как надо». На принудительное лечение в лечебно-трудовые профилактории чаще всего приходится направлять именно таких больных. Предпочтительны здесь различные медикаментозные рвотные терапевтические приемы и коллективная эмоционально-стрессовая гипнотерапия по В.Е. Рожнову.

* Портнов и Пятницкая в подобных случаях говорят об «эксплозивном типе изменения личности» (ех-рШо— выгонять с шумом, лат.) наряду с астеническим, истерическим и апатическим типами изменения личности при алкоголизме (1971, с. 76).

Иногда, например, назло кому-то, такие алкоголики сами бросают спиртное. Так, один мой пациент, годы не желавший лечиться длительно и аккуратно, запивавший антабус пивом, после того как жена развелась с ним за пьянство, назло ей перестал пить и уж больше двух лет трезв, назло ей женился на

«красавице», и та, видимо, понятия не имеет, что он сравнительно недавно пропивал вещи и просыпался в вытрезвителях. Случай 3.

Больной Д., 37 лет, 1931 г. рождения, слесарь.

Отец алкоголик. Злоупотреблял алкоголем и до рождения Д. Со слов матери, Д. «по характеру с детства — вылитый отец: такой же грубый, жестокий, скандалист и в то же время услужливый подлиза». Мать трезвая, «слабохарактерная», добрая, тревожная.

В детстве перенес в легкой форме корь и скарлатину. В 1965 г. (34 г.) обнаружена язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки. Воспитывался матерью и бабушкой, пьяного отца к мальчику не подпускали. Читали ему книги, играли с ним, «старались воспитать добрым не в пример отцу». Ходил в детский сад. Еще тогда заметили в нем «отцовскую безжалостность»: мучил кота, никого никогда не жалел, ни с кем не делился сладостями, игрушками. В то же время, когда ему что-нибудь нужно было, «подлизывался, как лисичка». В школу пошел 8 лет, учился посредственно, «не очень-то нравилось учиться», «немного увлекался историей», а больше всего любил гулять во дворе. Сильных ребят боялся, заискивал перед ними, слабых заставлял служить ему, искать для него «дельные вещички» на свалке и пр. Дружил с кем попало, но ни с кем не дружил долго, крепко. Отличался и в школе жестокостью и в то же время «слабохарактерностью», трусостью. В 10-летнем возрасте более слабого школьника, который отказывался дать ему свое яблоко, мог, повалив на землю, избить ногами в лицо. В то же время, очутившись на плоту один посреди небольшого пруда, громко плакал и жалобно просил: «Дядя, спаси!» В отрочестве полюбил читать «приключения», «историческое», но особенно «про преступников, шпионов». Откровенным, искренним не был, исподтишка, трусливо любил «насолить». Лжив, хвастлив, вспыльчив, грубоват, подозрителен, упрям и внушаем одновременно. В школе жаловался учителям, кляузничал. Любил всегда «вкусненько» поесть, «чтоб было приготовлено с любовью», «чтоб какие-нибудь деликатесики». С 14—15 лет «на душе часто грустно», «весь свет не мил», «стукнуть кого-нибудь хочется». В 15 лет «почувствовал сильную половую страсть», «мучился с ней», «успокаивал себя онанизмом», а в 16 лет «дорвался до женщинок», «загулял» (рассказывает об этом, сладко жмурясь). «С родственниками почти каждый день из-за всего этого бывали перебранки». Окончив среднюю школу, пошел на завод, стал слесарем, потом 3 года был на военной службе. Вернувшись из армии, продолжал работать слесарем, стал несколько раз в неделю пить водку с товарищами и, «чтобы окончательно не загулять с женщинками», женился на «красивой девушке». Водка сразу понравилась, «приятно было задуреть и побывать в этом отличнейшем, законнейшем состоянии». Мог еще до армии выпить сразу много водки (до 1 л), но тогда пил очень редко. Через 1,5 года пьянства появились абстинентные явления (тремор, ночные кошмары, «сильная подозрительность» по утрам). Явления эти «смягчал» стаканом пива и шел работать. Еще до болезни даже в легком опьянении «делался невыносимым», хватался за нож, придирался к гостям, «лез драться», без оснований обвинял жену в сожительстве с соседом. Всегда был аккуратен, любил, чтоб все лежало на своих местах, «мечтал всю жизнь об идеально аккуратной жене», а она оказалась «грязнухой» и «бесила» его этим. Пьяный, бил ее до крови. Трезвый «докучал моралью», стыдил за неблагодарность, успокаивался только тогда, когда жена начинала горько плакать. Пригрозил жене, что убьет ее, если она его бросит. С появлением тремора, ночных кошмаров «почти всегда тянет выпить», не в силах остановиться после стакана водки. Через 1,5 года после появления похмельных абстинентных явлений стал пить запоями до недели. После запоя дня два — отвращение к спиртному. Пьет и суррогаты (политуру, одеколон). Летом 1967 г. (36 лет, 12-й год болезни) в течение трезвой недели держались не имеющие достаточного реального основания идеи ревности к жене. В последние годы был трезв несколько дней в месяц, закладывал и продавал вещи, попадал в вытрезвитель, лечиться пришел в прошлом году только после того, как жена «не в шутку затеяла развод». От рвотного лечения и гипнотерапии отказывается. Больше 2 недель антабус принимать не хочет и снова пьянствует. В периоды лечения в свободное время искусно мастерит для дома «полочки», «шкапики для продуктов» и т. п. или читает детективы.

Дата добавления: 2015-08-28