чаях, в частности при стрессе, вегетатика может принимать на себя функции, которые с определенным допущением можно расценивать не только как «обслуживание» психических процессов, по и как «управление» ими. Например, в сильную жару происходит выбрасывание из организма с мочой многих активаторов мышечной и психической активности; у людей возникают чувства мышечной слабости, апатия, нежелание двигаться. Известно, что уменьшение объема движений способствует защите организма от перегрева. В данном случае «обеспечение» оптимального, т. е. минимального, объема и интенсивности движений происходит за счет снижения мышечной силы и желания двигаться, за счет возникновения апатии. Можно привести много примеров участия вегетативных механизмов в регуляции поведения. Следует заметить, что «высшая власть» сознания и воли человека в регуляции своего поведения даже в критических ситуациях, при стрессе, сохраняется. Вопрос в том, в какой степени человек сможет воспользоваться этой «властью», т. е. насколько он знает, что ему надо делать в тех или иных экстремальных условиях, насколько он умеет это делать и насколько социальное окружение поможет ему в трудную минуту подчинить свое поведение воле и разуму. 3) Вегетатика может выполнять «защитные» функции. При стрессе они могут резко усиливать-
• Схема развития вегетативного субсиидрома стресса 141
ся, становясь весьма заметными для субъекта и для окружающих В ожидании опасности, т. е. превентивно, могут усиливаться Vp или иные, иногда многие формы защитной вегетативной актив ности [129, 130, 158 и др.].
Рассмотрим подробнее взаимосвязь поведения и защитной вегетативной активности при стрессе, а также индивидуальные особенности защитных вегетативных реакций. В первых же исследованиях острого стресса в невесомости было обнаружено, что у испытуемых, которые реагировали на экстремальный фактор снижением активпости поведения (пассивное эмоционально-двигательное реагирование), одновременно возникали своеобразные пространственные иллюзии. Таким людям казалось, что сила тяжести не исчезает, как это происходило в действительности, а начинает действовать в противоположном направлении, т. е. возникает «тяга вверх», человека будто бы тянут туда, куда обращено его темя [113, 114]. Эта иллюзия была интерпретирована как результат ряда процессов, в частности актуализации в сознании противооб-раза исчезнувшего действия тяжести [123, 1261. Было непонятно, почему повторение режимов невесомости вызывало негативные «расстройства» по типу морской болезни только у людей этой группы. У лиц с активными эмоционально-двигательными реакциями при кратковременной невесомости таких «расстройств» не наблюдалось. Было предложено следующее объяснение этого феномена. I Ситуация, порождающая иллюзорное представление о «тяге вверх», тогда как тела человека не касаются никакие предметы, представляется ему невозможной (па неосознаваемом уровне). Возникает большая субъективная вероятность (субъективная определенность) сигнала, невозможного с позиции фило- и онтогенетического опыта. В фило- и онтогенетической памяти субъекта, естественно, нет программы защитного поведения, адекватного «невозможной» ситуации. Наличие значимого сигнала требует реагирования на пего, отсутствие специфических программ защитного поведения препятствует выбору из фило- и онтогенетически опробованных реакций подходящей случаю формы поведенческого реагирования. Тем не менее защитное реагирование осуществляется. Это, прежде всего, отказ от какого-либо активного поведения, т. е. пассивное эмоционально-двигательное реагирование. Оно, как указывалось, характеризует людей, отнесенных ко второй группе. Пассивное реагирование — это не пассивный отдых. Оно приводит к расходу адаптационных резервов. Угроза их исчерпания требует если н поведенческих, то каких-то иных форм активной защиты. Поэтому спустя некоторое время вместо «выключенной» поведенческой активности включается вегетативная защитная активность. Она в°3 никает и тогда, когда имеется лишь опасность еще не начавше
действовать вредоносного фактора. В таком случае она превентивно-защитная. Можно привести ряд примеров того, как явления, невероятные с позиции личного опыта (вид необычного уродства, расчлененного человеческого тела, неожиданный сильный грохот, надвигающаяся неясная опасность и т. п.), могут вызвать рвоту, холодный пот, непроизвольное мочеиспускание и другие виды стрессогенпой превентивно-защитной вегетативной активпости.
Выше указывалось, что кратковременный стрессор вызывает пассивное поведенческое реагирование (первичное) и сопровождающую его вегетативную защитную активность только у части популяции (у другой ее части возникает стрессовая активизация поведения). В отличие от этого длительный непрерывный или прерывистый стрессор практически у всех людей, на которых он действует, вызывает пассивное поведенческое реагирование (вторичное), также сопровождающееся симптомами активизации вегетативной «защиты». Как первичное, так и вторичное пассивное поведение формируется при «субъективной невозможности» текущей ситуации. Если в первом случае информация о такой «невозможности» порождается отсутствием в фило- и онтогенетическом опыте субъекта прецедентов столкновения со стрессорами, аналогичными тому, который действует в текущий момент, то во втором случае происхождение сигналов о невозможности ситуации иное.
Для анализа возникновения этой информации рассмотрим изменения при повторяющихся стрессорах (при экстремальной моно-тонии) «комплекса» активного реагирования на одиночный стрессор (см. выше). Этот комплекс, т. е. защитная реакция (действие), призван, условно говоря, не допускать повторного возникновения экстремального воздействия. При монотонной стимуляции каждый новый экстремальный стимул вновь вызывает «включение» такого комплекса. В результате оказывается, что при непрекращающейся экстремальной стимуляции эти защитные комплексы активного реагирования не предотвращают повторного поступления стрессоген-ных стимулов. Накапливается информация (как правило, неосознаваемая) о неэффективности использования в качестве защиты той формы активного эмоционально-двигательного реагирования, которая реализуется при каждом комплексе. Ситуация с одиночным стимулом, воспринимаемая (на неосознаваемом уровне) как определенная и возможная, условно говоря, «понятная» субъекту, оказывается при монотонной стимуляции невозможной с позиции фило-и онтогенетического опыта, как бы «непонятной». Результат это-го — «дискредитация» программ активного реагирования и замена его нассивным реагированием. Этот процесс усугубляется, если последующий стимул действует до завершения «комплекса» активного реагирования на предыдущий стимул. Это препятствует
завершению «комплекса», деформируя и разрушая его экстатическую фазу, что, в свою очередь, нарушает восстановление физиологического и психологического гомеостаза.
Экстремальный стимул — это первичный стрессогепный фактор Накопление информации о неуспешности «комплексов» активного реагирования и о незавершенности гомеостатических процессов становится вторичным экстремальным, стрессогенным факторов Усиливается мобилизация глубоких адаптационных резервов й перестройка «функциональной системности» организма. При этом на смену более специализированной двигательной, поведенческой адаптационной активности приходит усиление вегетативной активности с широким фронтом «защиты». Имевшееся в начале развития стресса доминирование эмоционального субсиндрома стресса сменяется доминированием вегетативного субсиндрома.
При длительном действии прерывистого стрессора были прослежены различные формы вегетативной превентивно-защитной активности. Каковы эти формы? Почему их можно назвать защитными? В отличие от защитного поведения (агрессии или бегства), которое у человека в той или иной мере нацелено сознанием на удаление конкретного вредоносного фактора, вегетативная защита, непосредственно не контролируемая сознанием, не может иметь такой «нацеленности». Это в некоторой степени компенсируется «много-канальностью» вегетативной защиты, набором защитных реакций, «на всякий случай». Рассмотрим следующую гипотетическую структуру возникновения основных форм таких реакций.
Усиление экскреторно-эвакуаторной защитной функции. Допустим, в ннтегративных центрах нервной системы, на неосознаваемом уровне актуализуется концепт того, что неясная опас -ность — это яды, проникшие в организм, или токсические метаболиты. Решение — их надо выбросить. Результат — усиление экскреции жидкости из организма и эвакуация из его полостей. Возрастают пото-, слюно-, мочевыделение. Увеличивается секреция желез слизистой оболочки желудка и кишечника. Содержимое последних выбрасывается благодаря антиперистальтике желудка в двенадцатиперстной кишки и усилению перистальтики толстого кишечника и прямой кишки. Возникают тошнота, рвота и «медвежья болезнь».
Усиление гемоциркулярной функции. Концептуальная модель: «неясная», условно говоря, опасность может стать «ясной» и потребовать перехода от пассивного пережидания к активному бегству или нападению. Решение: превентивно усилить кровоснабжение органов и тканей организма. Результат: учащение и усиление сердцебиения, повышение артериального давления и т. п. Усиление антигеморагичесиой функции. Неясная пока опасность может
привести к ранению и кровотечению. Повышается свертываемость крови, возрастает число тромбоцитов и т. д-
Усиление регенераторной функции. Не исключена опасность нарушения целостности тела субъекта и кровонотери. Возрастает активность камбиальных (ростковых) тканей, увеличивается число эритроцитов и других форменных элементов крови. Усиливается антимикробная потенция. На случай опасного инфицирования организма увеличивается продукция форменных элементов белой крови, может резко возрастать температура тела и т. д.
Как указывалось, яри остром стрессе только у части из числа обследованных обнаружены превентивно-защитные вегетативные реакции, тогда как при длительном (прерывистом) стрессе такие реакции возникали практически у всех испытуемых. Важным явилось то, что при длительном стрессе эти реакции были не одинаковы у тех, кто при остром стрессе отличался пассивным эмоционально-двигательном реагированием, и у тех, у кого было активное поведенческое реагирование. При длительном гравитоинорцион-нсш дистрессе для первых было характерно общее повышение артериального давления, рвота и резкое увеличение пото-, слгоно-, а иногда и мочевыделения, т. е. тотальное усиление экскреторно-эвакуаторяой функции и т. д. У вторых имели место повышение давления в центральной артерии сетчатки глаза (т. е. реакции церебральцых сосудов) и стенок а рдитические явления (реакция сердечных сосудов) при неизменности общего артериального давления, а также симптомы гиперацидной секреции желудка при отсутствии общей экскреторно-эвакуаторной реакции и т. д. г)то-можно расценивать как локальные проявления вегетативных реакций, защитных только в своей тотальной форме и теряющих свой защитный модус в локальной форме.
В экспериментах с многосуточным вращением было обнаружено, что дополнительные кратковременные стрессоры при наличии У испытуемых отрицательного эмоционального отношения к ним усугубляли симптомы длительного дистресса (рис. 7, 16, 20, 21). Дополнительные кратковременные стрессоры, вызывающие положительные эмоции, как правило, поначалу уменьшали выраженность имевшихся симптомов дистресса, однако их последействие было разным [129, 130, 158 и др.].
Бели такой стрессор вызывал острое чувство ответственности, например при посещении кабины вращающегося стенда высокопоставленным руководителем, выраженпость проявлений дистресса первоначально уменьшалась. Однако сразу после такого посещения, то есть как только чувство ответственности за свой внешний вид, за свою работоспособность уменьшалось, происходило резкое возрастание выраженности симптомов дистресса, имевших-
ся
ся до такого кратковременного эмоционального стрессора. Извес ны случаи, когда аналогичный кратковременный стрессор, долго создавая у людей, находившихся в состоянии дистресса" чувство ответственности, оказывал длительное положительное по' следействие и использовался как один из способов улучшения самочувствия и работоспособности в экстремальных условиях 1248, 249 256 и др.].
Кратковременное эмоциональное, эротически окрашенное переживание также уменьшало выраженность симптомов длительного стресса. Такое переживание могло возникать у испытуемых во время посещения стенда кем-либо из числа врачей, психологов-женщин, если эта женщина вызывала симпатии испытуемых. В подобных случаях положительный эффект сохранялся долго — до конца дня.
Дополнительные сенсорные нагрузки в виде быстрого увеличения освещенности визуального поля практически у всех испытуемых вызывали резкое ухудшение самочувствия, и в какой-то степени непроизвольные эмоциональные реакции, как правило, в виде произнесения междометий, ругательств, выражающих протест. Подобных реакций не было при аналогичных воздействиях при отсутствии у испытуемых симптомов дистресса. Длительное увеличение освещенности ухудшало проявления дистресса только у испытуемых, отличающихся сенсорной полезависимостыо, и, напротив, могло уменьшать проявления дистресса у поленезависи-мых испытуемых.
Монотонные сенсорные нагрузки в виде световых мельканий, оптокинетических воздействий и монотонных акустических сигналов, как правило, усугубляли симптомы выраженного дистресса в условиях длительного вращения. Видимо, такие монотонные воздействия суммировались с монотонными гравитоинерционными воздействиями, т. е. с ведущим стрессором при жизнедеятельности в условиях длительного вращения, и это усиливало дистресс.
Исключением явились дополнительные строго ритмичпые, дозированные по интенсивности гравитоинерционные нагрузки — они улучшали самочувствие испытуемых (исследование проводили Р. Р. Галле и Л. Н. Гаврилова). Причина их «исключительности», видимо, в следующем. Гравитоинерционные воздействия, возни кающие при жизнедеятельности в условиях вращения, сложны пе упорядочены по своей ритмичности, интенсивности и напра ленности. Дополнительные «упорядочеппые» гравитоияерционн стимулы, вероятно, в какой-то мере «упорядочивали» обШ фронт гравитоиперциоиного стрессора, тем облегчая адаптан к нему.
Вероятно, как усиление дистресса монотонии при дополнит
ном монотонном воздействии можно расценивать ухудшение самочувствия испытуемых в условиях вращения при прослушивании ими ритмичной рок-музыки. Данные, свидетельствующие об этом совместно с Р. Р. Галле), следующие. Испытуемым предлагалось взять с собой любимые магнитофонные записи для прослушивания их в ходе многосуточного эксперимента с вращением (в «свободное-время»). Регистрировалось, какие записи, сколько времени включали и слушали испытуемые. Было обнаружено, что в самом начале пребывания в условиях вращения, когда у ряда испытуемых возникала активизация субъективно приятных эмоционально-поведенческих реакций, проявлялся положительный эмоциогенный эффект музыкальных воздействий разного типа. В данпом случае,, можно полагать, суммировался субъективно-позитивный стрессо-генный эффект гравитоиперционного и музыкального воздействий. Напомним, что такая «суммация» используется во многих увеселите.! ьных аттракционах в парках отдыха. Во второй фазе стресса, когда у испытуемых возникали проявления дистресса (чувство-слабости, головной боли, ощущение тяжести в животе, апатия, тошнота, рвота и т. д.), был отмечен различный эффект музыкальных воздействий разного тина. Практически у всех испытуемых при наличии у них выраженных проявлений дистресса рок-музыка и другая подобная монотонно-ритмичная музыка ухудшала самочувствие. Все испытуемые после нескольких проб отказывались от ее прослушивания. Некоторые любители такой музыки с удивлением сообщали, что неприязнь к ней сохранялась у них некоторое время после окончания многосуточного эксперимента с вращением. У большинства испытуемых при наличии у них симптомов выраженного дистресса было отмечено отчетливое предпочтение мелодичной музыки, а также эмоционально исполняемых песен с нетривиальным содержанием (например, записей песен в исполнении В. Высоцкого). По сообщениям испытуемых, субъективно неприятные симптомы дистресса в условиях вращения становились при этом менее заметными, улучшалось настроение.
Очевидно, что ритмичная рок-музыка создавала эмоционально-позитивные переживания за счет неспецифической эустрессовой мооилнзации адаптационных резервов. Можно предположить, что при выраженном дистрессе монотонно-ритмичная музыка, «суммируясь» с повторяющимся гравитоинерционным стрессором, усугубляла симптомы дистресса. Мелодичная музыка и смысловое-содержание песен могли снижать субъективпо-пеприятные переливания при дистрессе за счет отвлечения, а также за счет своей специфической адресации к позитивным эмоциям. Надо полагать, пецяальяые исследования смогут обнаружить сложные пеихо-фи-иологические и психологические механизмы, обусловившие от-
меченные выше различия разных музыкальных воздействий ппи выраженном дистрессе.
Для иллюстрации вегетативных реакций при длительном, хроническом стрессе вновь обратимся к данным, полученным в 1Г>-еу-точном эксперименте с непрерывным вращением испытуемых В нижней части рис. 16 схематически представлены изменения самочувствия испытуемого Ко-ва. В ходе эксперимента оно значительно ухудшалось четыре раза: 1) при первом «столкновении» испытуемого со стрессором, 2) во время так называемой второй полны ухудшения самочувствия (см. ниже), 3) при действии дополнительного стрессора, возникшего из-за технической неисправности оборудования, и 4) сразу после остановки вращения, т. е. в начале реадаптации к условиям, лишенным стрессора (условий непрерывного вращения); в общих чертах такие изменения самочувствия были характерны для всех испытуемых, обследованных нами в аналогичных условиях. Кривая изменения содержания в крови испытуемого Ко-ва катехоламинов (регистрация Е. В. Елкиной) напоминает кривую мобилизации адаптационных резервов при стрессе по данным Г. Селье [241]. В первые часы действия стрессора содержание в крови катехоламинов уменьшалось. Можно предположить, что это результат их «убыточного» расходования. Вслед за этим уровень содержания катехоламинов в крови возрос существенно выше уровня, имевшегося до начала вращения, видимо, за счет мобилизации «глубоких» адаптационных резервов. Этот возросший уровень сохранялся до конца действия стрессора. Надо полагать, это отражало повышенное расходование адаптационных резервов как «оплату» оргапизмом приобретенной резистентности (устойчивости) к стрессору. Содержание катехоламинов поддерживалось на высоком уровне, несмотря на значительное улучшение самочувствия испытуемого Ко-ва во второй половипе эксперимента, с 8-х по 15-е сутки обитания во вращающемся помещении («квартире»). Наряду с этим у испытуемого Ко-ва сохранялось малозаметное чувство неопределенного, трудно характеризуемого словами дискомфорта. В то же время в его поведении и высказываниях имели место постоянные попытки шутливо относиться к субъективно неприятным, тягостным симптомам кипетоза, сохранявшегося у пего. Можно полагать, устойчивое чувство дискомфорта и высокий уровень катехоламинов крови — психологическое и физиологическое отражение адаптационных процессов, интенсивность которых устойчиво сохранялась, несмотря на смену за это же время ряда стадий в развитии стресса, отражавшихся в изменениях УР°В" пя других показателей стресса (см. рис. 16). Если резкий поды содержания катехоламинов в крови наблюдался у всех людей в Ща добпых условиях, то далеко не у всех этот уровень поддерживал
Рис. 16. Клнпнко-фнзнологнческпе показатели при стрессе у испытуемого Ко-па
1 — катехоламины 1Ф0ви; 2 — лейкоциты крови; 3 — артериальное давление (минимальное) в плечевой артерии; 4 — в централ]
ной артерии сетчатки глаза; 5 — показатели самочувствия
/
в ходе эксперимента. При относительной свободе в выборе испытуемыми уровня двигательной активности содержание катехолами-нов в крови значительно возрастало только в первые двое суток вращения до 23—28мкг%, после чего уровень содержания в крови катехоламинов снижался и сохранялся умеренно повышенны до конца вращения и некоторое время после его прекращения. Подобный первоначальный подъем содержания в крови катехоламинов — показателя развития стресса — можно расценивать, во-первых, как избыточное, «на всякий случай» реагирование, во-вторых, как свидетельство «зашкаливания» интенсивности процессов адаптации выше «оптимального» уровня из-за недостаточности поначалу регулирующих ее механизмов, в том числе тормозящих двигательную активность и, таким образом, ограничивающих экстремальные воздействия. Содержание лейкоцитов в" крови у Ко-ва, как и содержание катехоламинов крови, резко возросло в первые-вторые сутки вращения (регистрация Е. В. Елкипой). Однако в отличие от стабильно высокого уровня катехоламинов число лейкоцитов через двое суток действия стрессора начало снижаться и на 12-е сутки приблизилось к исходному, фоновому уровню. Видимо, па протяжении всего эксперимента сохранялась потребность организма в высоком содержании катехоламинов как в элементе «напряжения» организма, нужного для преодоления неблагоприятных эффектов стрессора. В отличие от этого первоначальный рост числа лейкоцитов в крови, т. е. превентивная защита от возможного проникновения в организм (и от возникновения в организме) чуасе- родного агента, оказался ненужным, так как такого агента не оказалось. Поэтому лейкоцитарная реакция, несмотря на продолжающееся действие гравиинерционного стрессора, угасла. Интересным является сопоставление показателей артериального давления в магистральных сосудах (в плечевой артерии), т. е. общего артериального давления, и локальных изменений артериального давления в центральной артерии сетчатки глаза, т. е. в ветви сосудов головного мозга (регистрация Б. В. Устюшина). Средний уровень общего давления крови у испытуемого Ко-ва несколько возрастал в ходе 15-суточного эксперимента с вращением (см. рис. 16). В этих условиях стали более выраженными суточные колебания артериального давления, что свидетельствует об увеличении лабильности (разбалансированности) вегетативной регуляции сердечно-сосудистой системы. Артериальное давление в русле мозговых сосудов в ходе эксперимента несколько раз резко возрастало. Каждый раз это сочеталось с ухудшением самочувствия испытуемого: у него в это время усиливались чувства слабости и дискомфорта, возникали апатия, головная боль, чувство тяжести в голове. Локальное повышениеартериального давления в русле мозговых сосуДЙН
только по достижении определенного уровня сочеталось у всех обследованных испытуемых с ухудшением самочувствия, которое, в свою очередь, способствовало снижению психической и двигательной активности испытуемого. Это говорит в пользу «первичности» вегетативных реакций указанного рода и их «управляющего» влияния при стрессе на поведение и некоторые показатели психических процессов испытуемых. Приведенные данные являются примерами динамики при стрессе вегетативных функций трех типов: 1) «обслуживающих» развитие при стрессе психических феноменов, 2) «управляющих» этими феноменами, а также 3) «превентивно-защитных» в ситуации угрозы стрессогенного фактора. Первые сохраняют свай эффект, пока они необходимы. Вторые редуцируются в случае отсутствия агента, против которого они потенциально направлены. Третьи активируются, когда амоциопальная и поведенческая активность субъекта могут воспрепятствовать оптимально-экономному расходованию при стрессе адаптационных резервов. Вероятно, локальная спастическая реакция сосудов, сходная с обнаруженной в описанном выше эксперименте и в других подобных эксперимоптах, возникает при длительном «стрессе жизпи». Допустимо предположить, что различные подобные локальные реакции оказываются предшественниками «болезней стресса»: шпемической и гипертонической болезней, язвенной болезни желудочно-кишечного тракта и т. д. Именно подобные локальные вегетативные стрессогеппые реакции могут явиться звеном в цепочке перехода стресса в болезнь. Общее (тотальное) повышение артериального давления, усиливающего кровоснабжение мозга и мышц, могло бы способствовать успеху агрессии или бегства. Локальное повышение кровяного давления только в сосудах слизистой оболочки желудка пе способствует успеху защитного поведения. Более того, результатом таких локальных сосудо-суживаю-Щих реакций могут быть инсульт, инфаркт миокарда, точечные кровоизлияния в слизистой желудка и другие гибельные для субъекта (для особи) явления. Почему, вернее, зачем происходят эти зловещие проявления стресса? Для анализа причин этого феномена коротко повторим основные вехи нашего изложения отличий стресса у людей с активным и пассивным поведенческим реагированием в экстремальных условиях. При активном эмоционально-двигательном защитном (или агрессивном) стрессовом реагировании У субъекта формируется (неосознаваемо или осознанно) концептуальная модель развития ситуации с высокой вероятностью того, что стресс-фактор может быть удален прежде, чем исчерпаются аДаитационпые резервы организма. При пассивном ожидании того, что стрессор исчезает, за высокую вероятность принимается то, 4X0 уровень адаптационных резервов организма ниже необходимо-
го для победы над стрессором. Поэтому принимается режим выжидания того момента, когда стрессор минимизируется. Это способствует экопомии адаптационных ресурсов. Таким образом, достигается относительное «уменьшение» стрессора за счет адаптации к нему. При остром стрессе сохранение популяции возможно за счет особей как с активной, так и с пассивной поведенческой защитой от стрессора. Отбор продолжателей, носителей генофонда при этом происходит за счет губительного действия стрессора, т. е. за счет внешних по отпошению к организму воздействий, которым организм не может противопоставить необходимую адаптацию или защиту. При длительном (прерывистом) стрессоре пассивное поведенческое реагирование и вместе с ним превентивно-защитная активизация вегетатики наблюдались практически у всех испытуемых. Такая форма защиты — более надежный путь к освобождению от стрессора, когда неизвестны или невозможны активные способы борьбы с ним. И тут оказывается, что индивиды, более склонные к пассивно-защитному поведению при сильном стрессоре (т. е. в некотором смысле менее целесообразно реагировавшие в таких условиях), оказываются быстрее приспосабливающимися к длительному (прерывистому) стрессору, болезненные проявления (симптомы) длительного дистресса у них хоть и более манифестированы, но менее субъективно неприятны, меньше снижают работоспособность.
Можно предположить, что в данном случае проявляется один из основных законов биологического развития, закон экономии биологических ресурсов, лежащий в основе феномена индивидуальных различий живых оргапизмов. В данном случае одни особи оказываются наделенными большей способностью активно, быстро преодолевать сильнодействующие экстремальные факторы, другие особи более успешны в пережидании неблагоприятных условий, которые могут затянуться. Остается неясным, почему, вернее, зачем для особей, менее успешно адаптирующихся при длительном стрессе, привентивно-защитные вегетативные реакции приобретают губительную «локальную» форму.
Прежде чем перейти к размышлениям над ответом на этот вопрос, нужно сделать следующее замечание. Как будет видно ниже, мы предполагаем, что в основе указанного проявления стресса лежат закономерности, выработанные в ходе биологической эволюции и целесообразные в животном мире. Однако эти эволюционные приобретения не могут быть полезны человеку ввиду отличий его социальной структуры жизни от жизни животных. Поэтому рассмотрим на биологических примерах основные вехи нашего изложения индивидуальных различий стресса (активное — пассивное защитное поведение; защитное поведение — вегетативная защита;
тотальные защитные вегетативные реакции — локальное проявление таких реакций).
Согласно закону экономии биологических ресурсов особи с поведением, нецелесообразным для выживания популяции в условиях борьбы за существование, должны быть исключены из популяции, чтобы на них не расходовались экологические потенциалы, которые целесообразнее расходовать па особей, более успешных в адаптации к внешней среде, т. е. на более «полезных», «нужных» для сохранения, выживания популяции. Можно предположить два механизма, способствующих устранению менее адаптируемых особей из популяции при длительном, т. е. сравнительно несильном, не быощем наповал, стрессоре. Это большая истощаемость адаптационных резервов у таких особей, т. е. меньший запас у них глубоких адаптационных резервов. Второй путь — самоуничтожение таких особей, происходящее по сигналу о неуспешности их адаптирования к требованиям среды и о необходимости сохранить экологический запас для расходования его членами популяции, более успешными в борьбе с окружающей средой. У пас нет данных для обсуждения первого гипотетического механизма устранения менее успешных особей. Вместе с тем есть примеры, говорящие о реализации в животном мире второго такого механизма. Приведем примеры.
У гусениц-шелкопрядов в определенном возрасте становится очевидным подразделение особей на более н менее жизнеспособных (больших и меньших по размеру). Менее жизнеспособные (до 50% популяций) падают с дерева и погибают. Остается столько особей, что им как раз хватает ресурсов питания, т. е. кроны дерева, на котором они живут 139, 232}. Такое уничтожение гусениц шелкопряда приходится оценивать как «„беспричинную" гибель, когда квалифицированные анализы их трупов никаких признаков заболеваний не обнаруживают» [34, с. 431.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |