наслаждаясь.
«Скиттлз», мясо, Танцор, называющий меня по имени... Я распечатываю шоколадный батончик,
перепрыгивая с ноги на ногу.
— А что, если мудрый человек так и не добирается до части с удовольствиями? — Меня впереди ждет много чего. Но иногда я хочу просто быть собой. Четырнадцатилетней и свободной.
— Возможно, мудрый человек знает, что быть живым и есть удовольствие.
— С прошлой ночи что-то еще замерзло? — Я должна была промолчать. Не должна была спрашивать. Груз ответственности падает мне на плечи, когда Риодан кивает.
И он втирает соль в мою рану.
— Но, возможно, тебе повезет, ты посмотришь фильм со своим маленьким бойфрендом, и ничего с тобой не случится. Плюс ситуации в том, что, даже если случится, ты этого не узнаешь.
Потому что мгновенно умру. Плюс, блин. Риодан знает, на какие кнопки жать.
Я закатываю глаза, закрываю дверь и сажусь обратно. Четырнадцать лет мне будет попозже. В
следующем году, наверное. Когда мне исполнится пятнадцать.
Не поднимая глаз, он говорит:
— Я же сказал, брысь отсюда, ребенок.
— Отменяй свои планы, чувак. Люди умирают. У нас есть работа.
Фиговое оказывается место — далеко за южной окраиной Дублина, там, где начинается сельская местность.
За хибаркой (непонятно, как она не рушится) с покосившимся крыльцом и крышей, которая скалится, как беззубый рот, замерзли мужчина, женщина и маленький мальчик. Они стирали тем старым способом, который использовала Ро, когда стирала свои мантии. Говорила, что так она воспитывает смирение. В свинячьем теле старой ведьмы не было ни капли смирения, и ни единого доброго волоска не было на нем.
Руки мужчины примерзли к древней стиральной доске, а на плечах заледенела странная железная штука, словно корсет, которым поддерживают голову при сломанной шее. Ребенок застыл, колотя ложкой по дну разбитого горшка. Я не позволяю себе долго на него смотреть. Мне жутко больно оттого, что они умирают. Он ведь даже пожить не успел. Женщина замерзла, поднимая рубашку из ведра с мыльной водой. Я стою на краю лужайки, дрожу, впитываю детали, которые могу рассмотреть с расстояния, и готовлюсь стоп-кадрировать внутрь. Если эта картинка поведет себя как остальные, скоро тут все взорвется.
— Как ты об этом услышал? — Пабы, я понимаю, даже фитнесс-центр, потому что они в Дублине, а Риодан знает обо всем, что происходит в городе. Но это же просто фермеры, которые стирают в своей деревеньке.
— Я слышу все.
— Да, но как?
— Моя предыдущая реплика должна была оборвать поток твоих вопросов.
— Чувак, свежие новости: «должно было» со мной не работает.
— Наблюдения.
— Они осознали, что происходит, чем бы это ни было. — Отчего я чувствую себя намного лучше.
Можно не беспокоиться о том, что я умру без предупреждения. Мальчишка с ужасом смотрит на горшок, который держит, у взрослых открыты рты, искажены лица. — Они заметили это и закричали. Но почему не побежали? Почему она не уронила рубашку, которую стирала? Не
понимаю. Их заморозило сначала слегка, а потом насмерть? Они могли только среагировать, но не двигаться? Оно подкрадывается сзади?
— Мне нужны ответы, детка, а не вопросы.
0Явыдыхаю. Изо рта идет пар, но не замерзает.
— Тут не так холодно, как в других местах.
— Это место заморожено раньше. Оно тает.
— Откуда ты знаешь?
— На кончике носа у мужчины собралась капля конденсата, которая вот-вот упадет.
0Ящурюсь.
— Не вижу я твою вонючую каплю. И ты не можешь видеть с такого расстояния. — У меня суперзрение, но я ее не вижу.
— Завидуешь, детка. — Последнее слово он произносит чуть выше, чем первое, как делает иногда,
чтобы меня повеселить. И в его голосе улыбка. Она бесит меня еще больше.
— Да никак ты, блин, не можешь отсюда увидеть каплю воды!
— А вторая скользит между грудей женщины. Прямо над родинкой на ее левой груди.
— Чувак, ты не можешь видеть настолько лучше меня!
— Я все могу намного лучше тебя. — Он смотрит на меня с выражением, которое я часто вижу в зеркале.
И я оказываюсь в полном дерьме.
— Тогда, наверное, тебе не нужна моя помощь, и я просто трачу здесь время. — Я разворачиваюсь и топаю обратно к «Хамви». Но не успеваю сделать и пяти шагов, как он загораживает мне путь и нависает надо мной, скрестив руки на груди и странно на меня глядя. — Не в настроении, Риодан.
Уйди с дороги!
— Чужая потребность в тебе отравляет.
— Быть нужной здорово. Это значит, что ты важен.
— Это значит, что существует дисбаланс силы. До Падения Стен вокруг полно было паразитов. Не ты отвечаешь за то, что мир становится всего лишь более жизнеспособным.
— Конечно я. Это участь самых одаренных.
— Ты можешь попросить меня тебя обучать.
— Чего? — Ночь быстро становится жутко странной. — Обучать — типа давать уроки или что? Как называется курс? «Ты Тоже Можешь Стать Социопатом»?
— Больше похоже на занятия выпускного класса.
Я начинаю хихикать. Его чувство юмора подкупает. Но потом я вспоминаю, с кем говорю, и
прекращаю.
— Ты хочешь быть быстрее, сильнее, умнее. Попроси меня научить тебя.
— Я не буду тебя ни о чем просить. И да, ты можешь быть быстрее и сильнее. Пока. Но не умнее.
— Выбор за тобой. Но разворачивайся, потому что ты не уходишь. Сейчас ночь, а ты знаешь, что это значит.
— Что вокруг темно?
— Что ты со мной до рассвета.
— Почему до рассвета? Ты вампир, или зомби, или еще что-то такое, что солнца не любит?
Он стоп-кадрирует прочь и двигается по замороженной сцене.
— Мне нравится секс на завтрак, детка. Я ем рано и часто.
Я, блин, прокручиваю в голове нормальные мысли о замороженных людях и том, как он меня бесит,
и тут он прямо впечатывает мне в мозг секс на завтрак и все такое, отчего мои гормоны сходят с ума,
как с ними иногда бывает, и начинают проигрывать в моей голове образы — один хуже другого. Но я не собираюсь закрывать свои внутренние глаза, потому что на самом деле этого не существует, а
гормоны штука непредсказуемая и упрямая. Еще хуже меня.
0Яжалею, что смотрела порнофильмы и видела Риодана «за завтраком», потому что картинки очень живые и избавиться от них сложно.
0Явижу его во всех графических деталях, потому что отлично знаю, как он выглядит без одежды, — я его видела. Я знаю, как двигается его тело. У него много мускулов. И шрамов тоже. Я знаю, что,
когда он занимается сексом, он смеется — так, словно мир идеальное место. И когда он так смеется,
у меня руки сжимаются в кулаки, потому что мне хочется прикоснуться к его лицу — его радость настолько живая и плотная, что ее можно собрать в горсти. Там, на четвертом ярусе, у меня была куча дурацких, странных, поганых мыслей. Я бы отлупила себя по заднице за то, что смотрела. Не понимаю гормонов. Не понимаю, почему эти вредные мелкие гады вообще реагируют на такого старого чувака.
— Ты идешь?
Я мысленно встряхиваюсь, собираюсь и раскачиваюсь.
Ничего не происходит.
— Да вы издеваетесь, — бормочу я.
— Детка, почему ты все еще там? — Он стоп-кадрирует от ледяной троицы. — Это может взорваться в любую секунду.
Я не двигаюсь, надеясь, что бабахнет прямо сейчас, чтобы он не заметил, как я опять потеряла свои суперсилы.
— Мне нужно, хм, сходить в... ну... — Я указываю на кусты за спиной. — Слегка уединиться. Скоро приду.
Как я и надеялась, стирающие люди взорвались, пока я в кустах притворялась, что писаю.
Поездка обратно в Дублин была долгой и прошла в молчании.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
«Я самая худшая часть тебя» Я на крыше дома, через улицу от груды бетона, искореженного металла и битого стекла, которая
раньше была Честерсом. Теперь клуб находится глубоко под землей. Обычно туда выстраивается очередь в пару кварталов, но сейчас четыре часа утра, и все, кто хотел, попали внутрь около часа назад. Наверное, это значит, что внутри погибло достаточно людей. Я не видел, чтобы оттуда выходили.
Подъезжает черный «Хамви».
Его я и ждал.
Раньше я ненавидел высоту, что смешно, поскольку сам-то я горец. Точнее, был им.
Я привыкаю к высоте. Вид лучше, видно дальше, а сам ты все равно что невидим. Люди редко смотрят вверх, даже в такие времена, когда должны бы поглядывать, потому что никогда не знаешь,
кто над тобой в небе готовится подкрепиться. Охотник. Или Тень. Или я.
Я смотрю, как она выходит из «Хамви». Перепрыгивает с ноги на ногу на ходу, двигается одновременно в стороны и вперед, ест на ходу батончик. Никогда не видел никого с подобным количеством энергии. Ее волосы сияют рыжим пламенем под луной. И кожа почти что светится. У
нее тело подростка и длинные ноги. Ее лицо как тонкий фарфор, выражения на нем меняются, как татуировки Невидимых под моей кожей.
Но что меня цепляет, так это сердце девочки.
Он большой и нависает над ней. Твердое лицо. Твердое тело. Твердый шаг. Они не смотрятся вместе.
Они говорят. Она все время смотрит на него так, словно он играет на остатках ее терпения. Хорошо.
Ее рука парит над рукоятью меча, и я знаю, о чем она думает. Честерс ей отвратителен. Она с трудом выносит необходимость находиться в одном месте с Феями и не убивать их. Она их ненавидит. Всех.
К этой категории скоро буду относиться и я.
Владелец Честерса смотрит вверх.
0Ястою глубоко в тени крыши, набросив легкий гламур, — новая способность, которую я пока еще только тестирую, пытаясь сделать свое лицо более терпимым для нее.
0Ясосредоточенно проецирую сюда абсолютное полотно ночи и пустоты, чтобы он меня не увидел.
Он смотрит прямо на меня, и лицо его принимает надменно-наглое выражение, но он выглядит так практически всегда. Я уже прихожу к выводу, что он мог ощутить возмущение на крыше, но не мог увидеть меня, и тут эта сволочь высокомерно мне кивает.
Волна ярости омывает меня — густой, насыщенной, обволакивающей ярости, и на несколько секунд я оказываюсь в темном месте, где только лед, злоба и запустение, и мне там нравится. Я рад, что становлюсь принцем Невидимых. Я рад открывшейся силе.
Я говорю: да будет война.
Запрокидываю голову и перебрасываю гриву волос через плечо. Обрезать их бесполезно. Я сплю,
просыпаюсь, и вся шерсть снова на месте. Я поднимаю лицо к луне и жадно вдыхаю. Мне хочется упасть на четвереньки и завыть, как воет дикий зверь, пьяный от голода и силы, зверь, который может трахаться дни напролет без передышки, если сумеет найти кого-то достаточно выносливого для такого марафона. Я хочу зазвенеть луне, как Невидимый, и услышать в ответ ее звон. Я чую запах желания, секса и голода, и все это так чертовски сладко — человечество, которое созрело для жатвы, для игры и для еды! Я поправляю член в джинсах. Болезненно твердый. Ага, а Земля круглая.
Снова смотрю вниз, и мои глаза сужаются. Сапоги покрываются инеем. По крыше расползается белый круг — радиусом футов пятнадцать. Я широкими шагами иду к краю крыши, и снег хрустит под ногами. Я следую за ними вокруг здания. Все будет намного проще, когда мне не придется идти пешком.
Он совсем не тот, кем притворяется рядом с ней.
Я все время за ним наблюдаю. Я буду рядом, когда он перестанет притворяться. Я буду ее бронежилетом, ее щитом, ее гребаным падшим ангелом, хочет она того или нет. Он притворяется почти человеком. Человек он не больше, чем я. Он притворяется милым, словно с ним безопасно находиться рядом, словно клыки у него просто так, для виду. Ровно до того момента, когда это становится не так.
Дьявол в деловом костюме, он пользуется своим временем, собирает информацию, обдумывает ее, а
когда принимает решение, молоток опускается, и все, кто раздражал его, противостоял или просто не так дышал, — умирают.
Ее не минует такая судьба. Он никого не пощадит. Его волнуют только он сам и ему подобные.
Она считает, что он не зверь, как Бэрронс. Что он более цивилизован. Она права, лоска у него больше. Но от этого он становится только опаснее. С Бэрронсом ты ожидаешь большой подставы. С
Риоданом не понимаешь, чего и ждать.
Он ведет себя с ней так, словно ей четырнадцать, а он нормальный взрослый, который взял ее под крылышко. Словно ему нужны ее навыки детектива, как Бэрронсу нужна была Мак, и она, как и Мак,
на это ведется. Он выкладывает костяшки домино так, чтобы они легко посыпались, когда он решит их толкнуть, он бережет энергию, чтобы не пришлось охотиться за ней, когда он решит ее убить.
У таких ублюдков для женщин отведена лишь одна роль. А она еще недостаточно взрослая. Пока. Я
не могу решить, что хуже — то, что он убьет ее, пока она не выросла, или дождется и сделает ее одной из бесконечного ряда своих любовниц.
Она не из тех, кому место в этом бесконечном ряду. Такую, как она, можно встретить единственный раз в жизни. И если облажаешься с ней, тебя ждет особое место в аду.
Она вдруг уносится от него далеко вперед. Она злится. Я улыбаюсь.
Вытаскиваю нож, завожу руку за плечо и чешу им спину. Кровь щекочется. Я вздыхаю с облегчением, но это ненадолго. И спать хреново. Спина зудит все время, а человеческие лекарства на меня не действуют. Я выгибаюсь, чтобы удобнее было чесаться.
Нож с глухим звуком натыкается на кость. Я пилю ее зазубренным лезвием, но не могу добиться нужного угла. У меня нет друзей, которые были бы мне рады, нет никого, кто предложил бы помощь. Я пытался уговорить папу отрезать их с моей спины. Он сказал, что они соединяются с позвоночником и это меня убьет. Я не верю. Ничто меня не убьет. А они зудят. И я хочу отделаться от них почти так же сильно, как начинаю хотеть ими пользоваться.
Хреновы крылья.
Как все забавно вышло. Дэни убила принца Невидимых, чтобы спасти Мак, а я превращаюсь в его замену. Но это не ее вина. Мак виновата. В том, что ее нужно было спасать. Позже она заставила меня съесть то, к чему я в своем уме ни за что не прикоснулся бы.
Интересно, будут ли мои крылья такими же огромными, как у Крууса. И каково это будет — лететь в ночном небе с ним и двумя остальными. Иногда ко мне приходят видения о том, как мы, четверо,
кружим над городом, черные крылья взбивают воздух, заполняют небо, окутывают мир. Я слышу звук, который издаем мы четверо, звон из глубины наших тел. Есть особая песнь принцев Невидимых, от которой стынет кровь, иногда она звучит у меня в голове, когда я сплю. Зов Дикой Охоты горит в моей крови.
Я возвращаюсь к углу маленького кирпичного здания, на крыше которого стоят тепловые насосы, и
трусь спиной об угол, чешусь, наблюдая, как они движутся в направлении металлической двери прямо в земле.
Он поравнялся с ней, и теперь они идут рядом.
Она скользит сквозь ночь. Он пробивается, как боксерская перчатка с лезвиями на костяшках. Там,
где проходит она, мир становится лучше. Он же оставляет кровавые следы и кладбища костей.
Он поднимает дверь, свет рвется из дыры в земле, и она спускается — мой ангел спускается в
грязный ад.
Он приседает на корточки на краю и смотрит ей вслед. На секунду мне становится видно настоящее выражение его лица.
От которого мороз пробирает даже такую ледяную тварь, как я.
Мне знакомо это выражение. Я видел его на собственном лице.
А потом этот сукин сын смотрит вверх, на меня, и в этот раз я не сомневаюсь в том, что он меня видит. Он смотрит прямо на меня и с издевательской улыбкой склоняет голову. Я отвечаю холодным кивком, который говорит: «Да, да, я тоже тебя вижу. Берегись».
Я не могу понять, настоящее ли то, что он мне показал, или это одна из его игр. Его не зря называют мастером манипуляций. Бэрронс проламывает головы. Риодан выворачивает их наизнанку.
Бэрронс тебя выпотрошит. Риодан заставит выпотрошиться самостоятельно. Он нажимает на кнопки и тянет за ниточки, дирижируя ситуацией по личному, холодному плану социопата.
Мне больше нравилось думать, что он собирается просто убить ее.
Я прекращаю чесаться.
Мне нужны эти крылья. С ними будет удобнее принять бой.
Риодан теперь ходячий мертвец.
Если он не всерьез показал мне то, что показал, если он играет со мной — он выбрал не того принца Невидимых. Я убью его задолго до того, как он соберется убить ее. Я знаю, как ведут себя такие, как он. Я сам становлюсь таким.
Если он был серьезен, то тем более обратился не по адресу. Потому что, если это правда, он видит в ней то же, что вижу я.
Он знает, что ее стоит ждать.
И когда придет время, он собирается стать для нее единственным. Вот почему он держит ее при себе.
Для тех, кто живет вечно, пара лет не слишком долгий срок.
Если речь идет о том, кого действительно стоит ждать. О девушке, которую можно встретить лишь один раз в жизни.
Пара лет для таких, как мы, — мгновение ока. Женщины сдаются нам, ломаются с легкостью гнилых тыкв после Хэллоуина. Секс для меня перестал быть чем-то легким. Я всегда сдерживаюсь.
Человеческие женщины слишком хрупкие.
Но не эта.
Он видит ее так же, как я: в семнадцать, двадцать, тридцать. Поверх нее четырнадцатилетней он видит женщину, в которую она превратится.
И собирается ее получить.
Через. Мой. Хренов. Труп.
А я не могу умереть.
Но я знаю, что один подобный ему недавно умер, и знаю как.
Я слышал, что в небе над ночным городом летает Охотник, который любит элиту Невидимых.
Скоро у меня будут крылья, чтобы его найти.
Мои суперсилы возвращаются в трех кварталах от Честерса. Я знаю, потому что всю дорогу назад пыталась стучать пальцем по бедру — на суперскорости. И наконец получилось. У меня пока что не выходит двигать только глазами, как делает Риодан, но я тренируюсь, и определенные части тела
удается ненадолго ускорить. Единственная проблема в том, что в месте соединения ускоренного элемента с телом все сводит, словно я перенапрягаю мышцы и они начинают возмущаться, типа «что за фигню мы тут делаем», конфликтуя друг с другом.
Но я не рискую ехать в «Хамви» с чуваком, который будет счастлив узнать, что иногда я становлюсь беспомощной, и при этом практиковаться в стоп-кадрировании всем телом. Если он резко затормозит, я вылечу через ветровое стекло и к обычным моим синякам на несколько дней добавятся порезы.
Я с раздражением смотрю на него.
— Почему на тебе никогда нет синяков? — Что же он такое? Исключение по всем пунктам? Если так, то к чему отнести меня? Я не узнаю ответа, потому что не вхожу в его внутренний круг. И ладно. Вот уж куда мне не хочется.
— У тебя какой-то волшебный бальзам, а, чувак? Если так, было бы честно им поделиться.
Он останавливается у обочины перед Честерсом. Я выпрыгиваю из «Хамви» в тот же миг и тут же начинаю перескакивать с ноги на ногу и в стороны между каждым шагом, убеждаясь, что снова нормально функционирую. Ни за что не войду в Честерс без своих суперсил. Я разворачиваю шоколадку, проглатываю и тут же сжевываю еще три, набираясь энергии про запас.
— Мы разве на сегодня не закончили? Что тебе еще от меня нужно? — Я только что провела целый час в электрифицированной жестянке с Риоданом. После того, как потеряла свои силы. Он заполняет собой замкнутые пространства, словно в его шкуру засунули десяток человек. И злится на меня за то,
что я не осмотрела то место до взрыва. Я тоже на себя злюсь, но у меня просто не было выбора. Без своих сил я и близко к замороженным не подойду. Поездка была мерзкая. Я хочу побыть немного одна или с Танцором. С ним я подзаряжаюсь. Зависать с ним просто и почти что идеально.
Риодан не отвечает, и я смотрю на него. Он смотрит на крышу соседнего здания, и на лице у него довольное и высокомерное выражение. Я вглядываюсь в тени на крыше, но не вижу, на что он уставился. Там ничего нет.
— Чувак, ты меня слышишь? Ау! Ты вообще в курсе, что я здесь?
Он продолжает смотреть на крышу, словно там есть что-то, чего не вижу я. Вроде той дурацкой капли конденсата, в которую мне до сих пор не верится.
— Я всегда знаю, что ты рядом, Дэни. Я пробовал твою кровь. Я все время тебя ощущаю.
Это стремно.
— То есть когда я рядом, — уточняю я.
— Как, по-твоему, я нашел квартиру твоего маленького бойфренда.
— Если ты считаешь его маленьким, присмотрись получше.
— И уязвимым.
— Прекрати о нем говорить. Он вообще не твое дело. О чем ты там начинал? Что ты, типа, можешь найти меня где угодно и когда угодно? — На этот вопрос есть правильный и неправильный ответ.
— Да.
Это неправильный ответ. Я злюсь до потери дыхания.
— Фигня. Врешь.
Он смеется и смотрит на меня.
— Хочешь поиграть в прятки, девочка? — Он мурлычет это таким голосом, которого я у него еще не
слышала, и вопрос правда звучит как вопрос.
И клыки у него вылезли.
— Чувак, ну ты и странный... кто ты там есть. — Я почти растеряла слова.
Он снова смеется, и я даже смотреть на него не могу, так что отправляюсь к двери в земле, которая служит Честерсу новым входом.
Он придерживает мне дверь. Я громко вздыхаю и спускаюсь. Ненавижу Риодана.
Я иду по танцполу, кратчайшим путем направляясь к лестнице в кабинет Риодана, чтобы заняться тем, что ему там от меня надо, и тут вижу ее.
Она шагает по главной танцплощадке, Бэрронс следует за ней, и выглядят они так, словно направляются в один из тематических секторов, хотя что бы им там понадобилось? Мак все это нравится не больше, чем мне.
Я замираю.
Мне больно ее видеть. Отвратно не знать, что происходит в ее жизни. Я ненавижу то, что сделала. Но этого не изменишь, так что смысла нет все это чувствовать.
Риодан врезается мне в спину, отчего я влетаю в толпу.
— Ослеп, что ли? — огрызаюсь я, пугая попутно неуклюжих Носорогов, которые скалят на меня желтые клыки.
Как обычно, он не ведется. Его глаза снова странно дрожат, разглядывая мое лицо.
— Я думал, вы с Мак друзья.
— Мы друзья, — вру я.
— Так пойди поздоровайся.
Дерьмо, как меня бесит его наблюдательность.
— У нас вышла небольшая размолвка.
— Ни хрена себе «небольшая».
— Прекрати соваться в мои дела.
— Научись не делать такое лицо, детка. Кроме как наедине, когда тебя вижу только я. Тебе нужны серьезные тренировки. Телеграфируя вот так свои чувства, ты рано или поздно накличешь на свою голову кого-то, кто намотает твои кишки на лебедку.
— Чувак, ну кто пользуется такими словами? «Накличу»?
— Расскажи, что случилось.
Я упираю руки в бока.
— Не твое дело, и на этом беседа заканчивается. В некоторые вещи ты можешь влезть. В некоторые нет. От этой темы держись, к херам, подальше.
Он странно на меня смотрит.
— Ты сказала «хер». Не «фиг».
— Ты только это услышал из всего сказанного?
— Ты хочешь в этом деле приватности. Я тебе ее дам. Видишь, как просто. Ты хочешь чего-то, ты просишь меня. И выясняешь, что я щедр. Если со мной хорошо себя вести. Если ты вообще знаешь,
как это делать.
Он проходит мимо меня к себе в кабинет.
А я не могу сдержаться и снова смотрю на Мак. Улыбаюсь и отвешиваю себе мысленный пинок за
то, что это делаю. Но было же время, когда мне нравилось просыпаться в Дублине, не так, как сейчас, потому что я знала: она будет в «Книгах и Сувенирах Бэрронса», и мы снова придумаем что-
то клевое. А однажды она испекла мне торт на день рождения и выбрала мне подарки, и мы смотрели фильмы и дрались спиной к спине, и у меня никогда раньше такого не было. Иногда я кажусь себе бездомной собакой под дождем и громом. Грязная и мокрая, я смотрю в окно на красивую колли,
которая спит на собачьей лежанке у камина, рядом стоит миска с ее именем, и мне хочется знать,
каково это...
— Блин! Возьми себя в руки, тряпчонка! — У меня зубы большой собаки и сила больших челюстей,
и я знаю правила игры: останешься внутри, на тебя наденут ошейник и стерилизуют. Я беру себя в руки и начинаю стоп-кадрировать за Риоданом, но тут массовое движение в направлении Мак заставляет меня остановиться, замедлиться и посмотреть назад.
Сегодня в Честерсе наблюдается новый тип Невидимых, которые словно вылезли из фильма ужасов.
Они выглядят как анорексичные личи, которые шастают по кладбищам, разбивают гробы и жрут гниющие трупы. Они укутаны в черные плащи с капюшонами, скрывающими лица, и они не ходят
— они парят, скользят над полом. Я вижу проблески костей в рукавах. Под капюшонами мельком видно бледную бескровную кожу и что-то черное. Их примерно двадцать в той зоне, куда только что вошли Бэрронс и Мак. И они напоминают мне черных воронов, которые чуют приближающийся шторм и рассаживаются на деревьях в ожидании разрушений, чтобы можно было спуститься к умирающим и начать отрывать мясо от костей длинными острыми клювами. Приходит внезапная уверенность, что нормальных ртов у них нет. И такая же уверенность, что я не хочу видеть, что у них вместо рта.
Они разворачиваются к Мак как единое существо, что довольно-таки жутко, и начинают издавать чирикающий звук, от которого дрожит каждый нерв в моем теле. В Ирландии нет змей. Не потому что святой Патрик изгнал их, как некоторые болтают, а потому что это остров и тут проблемы с климатом. Когда я была маленькой, змеи меня восхищали, потому что я никогда ни одной не видела.
Так что после смерти мамы, когда Ро меня освободила, но еще не начала контролировать, я взяла выходной и отправилась по музеям и зоопаркам. Я увидела гремучую змею. Когда она трясла своим хвостом, впечатление у меня было примерно такое же, как сейчас от чириканья этих тварей в капюшонах. Сухой, будто бы пыльный, треск словно будил во мне древний ответ и заставлял думать,
что генетическая память существует, поэтому от определенных звуков хочется удирать, как заяц.
Что это? Почему я никогда раньше их не видела? Какова их любимая добыча? Как они питаются?
Как их можно убить? И еще интереснее: почему они шарахаются от Мак, словно у нее версия бубонной чумы специально для Невидимых?
Между нами на танцполах много народу. Я не могу как следует все рассмотреть. Поэтому раскачиваюсь в ускоренный режим, проношусь мимо Лора и Фэйда, которые охраняют лестницу, не забыв ткнуть Лора локтем и захихикав, когда он хрюкает, а потом останавливаюсь на верхней площадке и смотрю вниз.
Личи чирикают громче, отплывая от Мак и Бэрронса, но именно к ней повернуты все темные капюшоны.
— Интересно, — говорит мне на ухо Риодан. — Заставляет задуматься, почему они не могут быстро свалить с ее пути. Никогда не видел, чтобы они так себя вели.
Риодан не любит Мак. Никогда не любил. Она встала между ним и его лучшим приятелем.
Я кошусь на него.
— Открою тайну, Риодан. Полезешь к ней, и Бэрронс тебя убьет. — Я чиркаю пальцем по горлу. —
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |