Ей четырнадцать. И меня к ней тянет.
Я на восемь лет ее старше. На одиннадцать, если считать три года, которые я провел, пытаясь вырваться из плена Зеркал. Восемь или одиннадцать — какая разница? Эта тяга все равно означает,
что я серьезно сдвинутый горец.
Или кто я там теперь.
Она в буквальном смысле кровавое месиво. Покрыта обрывками кишок и слизью от убийств, на носу корка запекшейся крови, она вся в синяках, и еще до заката у нее появятся два огромных фингала.
Слишком поздно прикладывать лед: такую опухоль уже не убрать.
И она вся горит.
Ее тонкое избитое лицо светится изнутри, яркие зеленые глаза просто сияют. У нее кудрявые рыжие волосы, спадающие до середины спины. Все в ней ярко и как-то по-особенному сильно выражено.
Она настороже и вкладывается в этот мир так, как большинству взрослых никогда не вложиться. Я
знаю. Я сам таким был. Давно, когда считал, что способность слышать правду во всеобщем вранье — самая большая моя проблема. Она все делает на сто десять процентов, от всего сердца.
Это меня и цепляет.
Влечение не всегда связано с сексом. Иногда оно касается вещей куда более тонких и куда более важных.
Я наблюдаю за ее боем.
И просыпается то, что я давно считал мертвым.
Нет, не член. Он-то работает отлично. Лучше, чем когда-либо. Всегда готов, всегда на страже.
А то, что проснулось, похоже на мягкий дождь летним днем. Тепло. Нежность. То, каким я был. С
моим кланом. С моими племянницами и племянниками.
Она напоминает мне о горах, в которые мне никогда не вернуться.
Я отлично знаю, какой она станет со временем. Сногсшибательной.
Ее. Стоит. Ждать.
Жаль, что меня тогда уже не будет.
Возьми ее сейчас.
— Четырнадцать, — рычу я. Натренировался спорить с голосом в моей голове. Практики было достаточно. Принц Невидимых ни на миг не задумался бы о ее возрасте. Он заметил бы только, что у нее есть нужные части тела и трудный характер. А чем крепче драка, тем слаще пир.
— Какого фига все это повторяют, словно какое-то оскорбление? Решили, что я вдруг об этом забыла? — раздраженно произносит она. — Боже! Никогда столько народу так не цеплялось к моему возрасту!
Ощетинившаяся Дэни — потрясающее зрелище. Я улыбаюсь.
Она настороженно отступает на шаг.
— Чувак, ты собираешься меня съесть или что?
Моя улыбка исчезает. Я отвожу взгляд.
Я ношу маску. Лицо, которое мне не принадлежит.
Раньше женщины называли мою улыбку убийственной.
Теперь у меня улыбка убийцы.
— Потому что Риодан меня сегодня уже укусил. И я не в настроении еще раз знакомиться с чужими зубами.
Риодан укусил ее? Еще один повод его убить. Я снова смотрю на нее, мое лицо лишено какого бы то ни было выражения. Нет смысла пытаться ее подбодрить. Мое новое лицо не способно выразить подобное.
— Никаких укусов. Обещаю.
Она подозрительно косится на меня.
— Чувак, ты кто? Невидимый или человек? Что с тобой случилось?
— Мак со мной случилась. — Она вздрагивает при этих словах, и мне интересно почему. Иерихона Бэрронса я тоже виню. Если я выживу после завершения трансформации, я убью их обоих. Меня трясет от ненависти — плотной, темной, удушающей. Если бы не они, я остался бы самим собой.
Хотя, если бы Мак не сделала то, что сделала, меня бы здесь не было. Но если бы Бэрронс не сделал то, что сделал, точнее, пытался сделать, то Мак, возможно, не превратила бы меня в это. Бэрронс не проверил мои татуировки перед исполнением опасного друидского ритуала, а потом бросил умирать в Зеркалах. Когда Мак нашла меня там, она накормила меня мясом Невидимых, чтобы спасти мне жизнь. Невозможно определить, кого из них я виню больше. Так что я виню обоих, с каждым днем все сильнее.
Я видел Мак пару ночей назад напротив Честерса — она была светловолосой, красивой и счастливой. Я хотел схватить эту сияющую золотом гриву, скрутить в гарроту и задушить ее.
Услышать ее мольбы и все равно убить, наслаждаясь каждой секундой.
Позже, той же ночью, я долго смотрел на себя в зеркало. Закинув руку за голову и почесывая спину ножом — она теперь постоянно зудит, — пуская тонкую струйку теплой крови сбегать по коже вниз,
под джинсы. Раньше я ненавидел кровь. Теперь я могу в ней купаться. Материнское молоко.
— Ага, она это может, — со вздохом соглашается Дэни. — Со мной она тоже случилась.
— Что она тебе сделала?
— Важнее, что она со мной сделает, если поймает. Не хочу об этом говорить. А ты?
— Не хочу об этом говорить.
— У нас есть темы и получше. Так что ты делал в Честерсе?
Хороший вопрос. Понятия не имею. Наверное, огромное скопление Невидимых воззвало к чему-то в моей крови. Я теперь не знаю, почему и зачем прихожу в половину тех мест, где оказываюсь. Иногда даже не помню часов, которые этому предшествовали. Я просто вдруг осознаю, что нахожусь в незнакомом месте и не помню, как и когда пришел.
— Хотелось пива. А в Дублине осталось слишком мало мест, где оно есть.
— Натурально, — соглашается она. — Не только пиво, вообще все. На чьей ты стороне? —
спрашивает она прямо. — Людей или Фей?
Очень хороший вопрос. На который у меня нет хорошего ответа.
Я не могу сказать ей, что не делаю различий. Мне отвратительны все. Ну, почти. Кроме рыжей четырнадцатилетней девочки с разумом, подобным бриллианту.
— Если ты хочешь знать, прикрою ли я тебе спину, ответ «да».
Она щурится, вглядываясь в меня. Мы стоим в озерце света рядом с фасадом Честерса. Небо так затянуто тучами, что три часа дня кажутся вечером. Я внезапно вижу нас сверху: тоненькая юная девушка с нежным лицом, одетая в длинный кожаный плащ, стоит, уперев руки в бедра, и смотрит снизу вверх на горца, который находится на полпути к превращению в принца Невидимых. От этого образа становится больно. Я должен был быть симпатичным студентом колледжа, двадцати двух лет от роду, с убийственной улыбкой и ярким будущим впереди. Мы могли бы продумывать,
планировать, драться вместе. Та версия меня присматривала бы за ней. Гарантировала бы, что никто не сделает с ней того, о чем говорит голос в моей голове, того, что сделает с ней первый же Невидимый, если поймает ее без меча. Того, что часть меня тоже хочет с ней сделать. Меня заполняет ярость. На них. На себя. На всех.
— Ты никогда не расстаешься с мечом, верно?
Она отступает на шаг и закрывает ладонями уши.
— Чувак, у меня отличный слух. Не надо орать.
Я не знал, что кричу. Но теперь для меня многие вещи работают по-другому.
— Прости. Я просто хотел сказать, ты же понимаешь, что случится с тобой, если тебя поймает Невидимый. Так ведь?
— Никогда такого не будет, — самоуверенно заявляет она.
— С таким отношением будет. Бояться нормально. Страх полезен. Он не дает расслабляться.
— Правда? А я считаю его пустой тратой времени. Ты вот наверняка ничего не боишься, —
восхищенно добавляет она.
Я боюсь каждый раз, глядя в зеркало.
— Конечно боюсь. Того, что ты слишком задерешь нос, оступишься, и один из них тебя схватит. И
освежует.
Она склоняет голову к плечу и щурится, глядя мне в лицо. Мало кто из людей может так прямо на меня смотреть. И так долго.
— Ты ведь пока не полностью принц Невидимых. Может, мы заключим с тобой что-то вроде сделки.
— Что у тебя на уме?
— Я хочу убрать Честерс. Сжечь его. Уничтожить.
— Почему?
Она смотрит на меня с презрением и недоверием.
— Ты же видел, что там! Они же поганые монстры! Они едят людей. Используют их, убивают. И Риодан с его шайкой позволяет!
— Скажем, у нас получится закрыть этот клуб, даже сжечь его дотла. Люди просто найдут другое место для сборов.
— Нет, не найдут, — настаивает она. — Они вытащат головы из задницы. Прочухаются, как от крепкого кофе, и поймут, что мы их спасли!
Поток эмоций, приторно-сладкий, как погребальные лилии, захлестывает меня, оседает знакомым
тошнотворным привкусом на языке. Она сильная, умная, одаренная, она ледяная убийца, когда это
требуется.
И такая чертовски наивная.
— Они в Честерсе потому, что они хотят быть в Честерсе. Не сомневайся, милая.
— Ни фига.
— Фига-фига.
— Они просто запутались!
— Они отлично знают, что делают.
— Я думала, ты другой, а ты!.. Ты такой же, как Риодан! Как все остальные. Готовые всех списать со счетов. Ты не видишь, что некоторых людей просто нужно спасти.
— Ты не видишь, что большинство людей спасать уже поздно.
— Не бывает такого! Никого! Никогда! Не поздно!
— Дэни. — Ее имя я произношу с нежностью, наслаждаясь болью, которую она мне причиняет.
Я отворачиваюсь и ухожу. Мне здесь нечего делать.
— Ах вот как, да?! — кричит она мне в спину. — Ты тоже не поможешь мне драться? Тьфу! Овца!
Все вы толстозадые овцы, которые трясут своими толстыми дурацкими овечьими задницами!
Она слишком юная. Слишком невинная.
И слишком человек. Для того, чем я стал.
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Наш дом — очень-очень-очень хороший дом»
— Голодная? — говорит Танцор, когда я грохаю дверью и швыряю на диван свой рюкзак и МакОреол.
— Умираю от голода.
— Здорово. Как раз сегодня ходил по магазинам.
Мы с Танцором любим «ходить по магазинам», то есть мародерствовать. Когда я была ребенком, я
мечтала о том, что меня забудут в продуктовом магазине после закрытия и никого вокруг не будет, а
я выберу себе все, что только пожелаю.
Теперь весь мир такой. Если ты достаточно крут, чтобы выбраться на улицы, и у тебя хватает смелости, чтобы ходить в темные магазины, — то, что утащишь, то и твое. Первым делом после Падения Стен я отправилась в магазин спортивных товаров и набила туристический рюкзак высокими кедами. Я слишком быстро их прожигаю.
— Нашел консервированные фрукты, — говорит он.
— Чувак, ты крут! — Их все сложнее найти. Полки забиты всякой дрянью. — Персики? — с надеждой спрашиваю я.
— Те странные маленькие апельсины.
— Мандарины. — Я их не особо люблю, но это лучше, чем ничего.
— И топпинги для мороженого тоже нашел.
Мой рот моментально заполняется слюной.
Молоко и все, что из него делают, — в списке продуктов, которых мне больше всего не хватает.
Некоторое время назад, в паре округов к западу, у каких-то ребят имелись три молочные коровы, до которых не добрались Тени, но потом люди попытались их украсть, и они там друг друга перестреляли. И коров. Этого я так и не поняла. Ну в коров-то зачем стрелять? Все молоко, масло и мороженое у-му-у-удрились убрать из нашего мира навсегда! Я фыркаю и приободряюсь. А потом вижу стол и уйму еды на нем, отчего приободряюсь еще больше.
— Ты тут армию ждал?
— Из одного воина. Я знаю, сколько ты ешь.
И он этим восхищается. Иногда он просто сидит и смотрит, как я ем. Раньше меня это бесило, теперь уже не так.
Я истребляю еду, а потом мы падаем на диван и смотрим фильмы. Танцор тут все электрифицировал,
подключив к самым тихим генераторам из всех, что мне попадались. Он умный. Он пережил Падение без единой суперсилы, без семьи и без друзей. Ему семнадцать, и он совершенно один в этом мире. Ну, теоретически у него есть семья, где-то в Австралии, но, учитывая, что по миру рассекают Феи, самолеты не летают и корабли не плавают, с тем же успехом его родных можно считать мертвыми.
А может, они и правда мертвы.
Как почти половина мира. Я знаю, что он считает их погибшими. Мы об этом не говорим. Я знаю это по тому, как он молчит на определенные темы.
Танцор приехал в Дублин, чтобы посмотреть кафедру физики в Тринити-колледже и решить, хочет ли туда поступать. Но тут рухнули стены, оставив его отрезанным от всего и одиноким. Он учился дома с разными учителями, и он умнее всех, кого я знаю. Полгода назад он окончил колледж, бегло говорит на четырех языках и может читать еще на трех или четырех. Его родители гуманитарии,
чертовски богатые по старым меркам. Его папа работает или работал каким-то послом, мама — врач,
она проводила все время, организуя бесплатную медицинскую помощь в странах третьего мира.
Танцор рос, разъезжая по свету. Мне сложно представить себе такую семью. И поверить, что он так круто адаптировался. Он меня впечатляет.
Иногда я наблюдаю за ним, когда он не смотрит. Сейчас он ловит меня на этом.
— Думаешь, какой я горячий парень, а, Мега? — дразнится он. Я закатываю глаза. Между нами
ничего такого нет. Мы просто тусуемся вместе. — Кстати о горячем...
Я еще больше закатываю глаза, потому что если он наконец что-то скажет о том, насколько круче я выгляжу после того, как Серая Женщина украла мою внешность, а потом вернула с процентами, то я отсюда свалю. До сих пор он был крут и не комментировал. Мне это нравилось. Танцор, он... Танцор.
Моя зона безопасности. Никакого давления. Мы просто двое ребят в развалившемся мире.
—...Воспользуйся горячей водой. Мега, ты жутко выглядишь. А я снова наладил душ. Так что иди прими.
— Всего лишь немного крови...
— Ведро. А то и два.
—...И пара синяков.
— Которые выглядят так, словно тебя сшиб грузовик. А еще ты воняешь.
— Неправда! — возмущенно говорю я. — Я бы знала. У меня супернюх.
Он внимательно на меня смотрит.
— Мега, мне кажется, у тебя кишки в волосах.
0Ябеспокойно тянусь к волосам. А ведь я думала, что выбрала все по пути сюда. Копаюсь в кудряшках, вытаскиваю длинный скользкий кусок.
0Ясмотрю на него с отвращением, размышляю о том, что стоит, наверное, коротко постричься или носить бейсболку не снимая, потом смотрю на Танцора, а он смотрит на меня так, словно его сейчас
стошнит, и вдруг нас обоих прорывает.
Мы хохочем до потери дыхания. Валяемся на полу и держимся за бока.
Кишки в моих волосах. В каком мире я живу? Даже при том, что я всегда была непохожа на других и видела вещи, недоступные людям, я никогда не думала, что буду сидеть на диване в настоящем подземном бомбоубежище, где повсюду натыканы камеры наблюдения, потайные ходы и ловушки, и
тусоваться с семнадцатилетним (классным!) гением, который заботится о том, чтобы я ела не только шоколадные батончики (он говорит, что я не получаю нужных витаминов и минералов для здоровья костей), и знает, как устроить работающий душ в Дублине После Падения Стен.
А еще он здорово играет в шахматы.
Когда я иду в душ, он ставит фильм на паузу. По пути я хватаю сменную одежду.
Это убежище Танцора, не мое. Но он держит для меня запас нужных вещей на случай, если я заскочу. У него, как и у меня, много других нор. В этом городе нужно постоянно перемещаться,
чтобы увеличить свои шансы на выживание, а после ухода все очень тщательно обрабатывать, чтобы знать, был ли кто у тебя в твое отсутствие. В этом мире все друг другу волки. Люди убивают друг друга за молоко.
Горячей воды хватает на четыре потрясающих минуты. Я вытираю волосы, накручиваю на них полотенце и изучаю свое лицо в запотевшем зеркале. Сплошные синяки. Я знаю, что будет: черное превратится в пурпурное, пурпурное сменится зеленым, а потом через некоторое время становишься словно желтушным. Но я смотрю глубже, под синяки. Сцепляюсь взглядом со своим отражением и не отвожу глаз. В день, когда ты отворачиваешься от себя, начинаешь себя терять. Я никогда себя не потеряю. Ты то, что ты есть. Смирись или изменись.
Я сбрасываю полотенце, расчесываю волосы пальцами, натягиваю джинсы, футболку и размышляю о паре военных сапог. Танцор подобрал их мне. Сказал, что эти подошвы я так быстро не протру. И я решаю попробовать.
По дороге обратно к дивану я цапаю еще одну жестянку крошечных оранжевых долек, открываю банку с зефирным кремом, размазываю его толстым слоем по мандаринам и сверху засыпаю шоколадом.
Мы с Танцором возвращаемся к делу. Он снова запускает фильм, а я достаю игральную доску. В
прошлый раз он несколько часов кряду обставлял меня в гомоку, но сегодня я чувствую, что мне повезет. И даже великодушно разрешаю ему запрещенный второй ход, после того как побеждаю в первой партии.
Я делаю то, чего уже очень давно себе не позволяла. Я ослабляю бдительность. Я опьянела от фруктов и зефирного крема, от радости, что выиграла в гомоку. Прошлую ночь я совсем не спала, а
день выдался длинный и загруженный.
К тому же у Танцора повсюду натыканы ловушки, которые почти не хуже моих.
Так что я сталкиваю рюкзак и падаю спать на его диване, сунув кулак под щеку и не выпуская меча.
Не знаю, что меня будит, но что-то будит, и я приподнимаю голову на пару дюймов, приоткрываю щелки глаз и оглядываюсь.
Меня окружают большие и страшные люди.
0Яморгаю, пытаясь прочистить зрение. Это довольно сложно, потому что глаза заплыли еще больше.
0Ясмутно осознаю, что нахожусь в центре круга из автоматных дул.
Рывком сажусь, чтобы уйти в стоп-кадр, но чужая рука бьет меня по спине с такой силой, что деревянная рама дивана трескается под моими лопатками.
Я рвусь вверх, а меня снова сбивают обратно.
Один из мужчин смеется.
— Детка просто не знает, когда нужно перестать дергаться.
— Научится.
— Ставлю что угодно. Если он позволит ей выжить.
— А ни хрена бы не должен. После того, что она сделала.
— Дэни, Дэни, Дэни...
Я вздрагиваю. Никогда не слышала, чтобы мое имя произносили так мягко. Пугает это просто до жути.
Он возвышается надо мной, скрестив на груди руки, — покрытые шрамами запястья кажутся темными по сравнению с белизной закатанных рукавов рубашки. На обоих запястьях блестят тяжелые серебряные браслеты. Свет, как всегда, падает на него сзади.
— Ты ведь не думала, что я спущу тебе это с рук, — говорит Риодан.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
«Я порву эти цепи, что сковали меня»
— Боль — забавная штука, — говорит Риодан.
Я не отвечаю. Все силы уходят на то, чтобы стоять, несмотря не удерживающие меня цепи. Я где-то в Честерсе, в комнате с каменными стенами. Я чувствую далекий ритм басов, ощущаю его коленями.
Не будь у меня суперчувств, я бы его вообще не уловила. По тому, насколько слабое это ощущение,
я понимаю, что нахожусь глубоко, пожалуй, в самом низу клуба. А это значит, что нижние этажи не так пострадали от вчерашнего взрыва, как мне бы того хотелось.
По дороге сюда они надели мне на голову мешок. Так что, куда бы меня ни принесли, они не хотели,
чтобы я могла найти дорогу назад. Из чего следует, что они собираются оставить меня в живых. Тем,
кого собираются больше никогда не увидеть, мешки на голову не натягивают. Одинокая тусклая лампочка освещает комнату за его спиной — точнее, пытается осветить. Света едва хватает, чтобы различить его, стоящего в десятке футов от меня.
— Некоторые люди от боли рассыпаются на части, — говорит он. — Растекаются лужей апатии и отчаянья и никогда не приходят в себя. Они всю жизнь ждут, когда появится кто-то, кто их спасет.
Он движется странным текучим образом — не стоп-кадрирование, но и не походка обычного человека. Рябь мускулов и каскад ветра. И вдруг он оказывается передо мной.
— Но другие... что ж, они не переходят от боли к страданиям. Они перескакивают от удара к ярости.
И сносят все на своем пути, что, как правило, уничтожает причину их боли. Но и приводит к сопутствующему ущербу.
Я опускаю голову, чтобы он не видел выражения моих глаз.
— Чувак. Скучно. Если бы мне причинили боль, я бы это знала. Но такого не было.
Он обеими руками убирает волосы с моего лица, проводит ладонями по щекам. Все мои силы уходят на то, чтобы скрыть дрожь. Он заставляет меня поднять подбородок. И я сверкаю своей лучшей Мегаваттной улыбкой.
Наши взгляды встречаются. И я не собираюсь отворачиваться первой.
— И тебе не было больно, когда твоя мать оставляла тебя в клетке, как собаку, и забывала на несколько дней, уходя развлекаться с бесконечной чередой приятелей.
— У тебя реально богатое воображение.
Он хватает меня за волосы, близко к голове, и держит, чтобы я не отвернулась. А то я, блин,
собиралась. Когда он сует руку в один из карманов моего плаща и достает «Сникерс», мой рот наполняется слюной. Я так бешено сопротивлялась ему и его людям в ночлежке Танцора, что полностью вымоталась. Приходится притворяться, что вместо спины у меня рукоятка метлы, иначе я обвисну на цепях, которыми меня приковали к стене. Притворяться я умею замечательно.
Он зубами срывает обертку. Я чувствую запах шоколада, и у меня болит живот.
— Сколько раз ты сворачивалась клубком в той клетке, в ошейнике, на цепи, и ждала, гадая,
вспомнит ли она о тебе на этот раз. И думала, что убьет тебя первым — голод или обезвоживание. На
сколько она тебя там бросала... Иногда дней на пять. Без еды и воды. Ты спала в своем собственном...
— Тебе бы лучше заткнуться.
— А когда тебе было восемь, она умерла, оставив тебя в клетке. Ровена искала тебя неделю.
Ну да, такое вот дело. Я ничего не говорю. Нечего тут сказать. В той клетке все было очень просто. В
жизни есть только одна вещь, о которой стоит волноваться: свободен ты или нет. Если свободен,
беспокоиться не о чем. Если нет, бейся насмерть со всем вокруг, пока не освободишься.
— Иногда с тобой играли ее любовники.
Но не так. Никогда в том самом смысле. Я девственница и серьезно к этому отношусь. И однажды,
когда буду готова, расстанусь со своей девственностью совершенно потрясающим образом. Я
собираюсь насладиться офигительным опытом, чтобы компенсировать то дерьмо, что было со мной раньше, в детстве. Вот почему я хотела отдаться В’лейну или, может быть, Бэрронсу, когда вырасту.
Кому-то выдающемуся. Я хотела быть с кем-то, кто сделает ночь просто незабываемой.
— Мы что, обмениваемся философскими воззрениями, Риодан? Если так, то вот ответ: фиг тебе.
Прошлое — это прошлое.
— Оно оставляет шрамы.
— Которые исчезают. И ничего не значат, — говорю я.
— Тебе не обогнать свое прошлое.
— Я могу обогнать ветер.
— Рана, которую ты отказываешься перевязать, никогда не заживает. Ты истекаешь кровью, не понимая почему. Она сделает тебя слабой в критический момент. Когда тебе понадобится быть сильной.
— Ладно, ладно, я поняла. Ты собираешься запытать меня до смерти своей болтовней. Убей меня сразу. И покончим с этим. Только используй что-то быстрое и чистое. Вроде бензопилы. Или, может,
гранаты.
Он касается моей щеки.
— Дэни.
— Это что, жалость, Риодан? Так она мне не нужна. Я думала, ты круче.
Он проводит большим пальцем по моим губам и смотрит на меня с выражением, которого я не понимаю. Я мотаю головой.
— Ты думаешь, что прикуешь меня к стене и будешь стоять тут и рассказывать, почему это
нормально — быть такой, какая я есть? Что я стала такой потому, что в детстве со мной хреново обращались плохие люди? Чувак, у меня нет проблем с тем, какой я стала. Я себе нравлюсь.
— Когда тебе было девять, Ровена заставила тебя убить первого человека.
Да как, на фиг, он об этом узнал? Она превратила все в игру. Сказала, что хочет знать, могу ли я подскочить и долить молока в кашу Мэгги так, чтобы та меня не заметила. Конечно, я могла. Мэгги умерла за завтраком. Ро сказала мне, что это совпадение, что она была старой и у нее отказало сердце. Когда мне исполнилось одиннадцать, я узнала правду. Ро ненавидела Мэгги за то, что та подбивала ши-видящих выбрать другую Грандмистрисс. Я нашла дневники старой ведьмы. Она записывала все, что делала, будто считала, что люди захотят прочесть ее личные мемуары и это дарует ей бессмертие. Теперь все эти дневники у меня, спрятаны в безопасном месте. Я отравила Мэгги в тот день, «молоком», которое долила в ее миску. И еще много чего делала, сама того не понимая.
— Ключевое слово — заставила. С этим я давно уже разобралась.
— Забавно, у тебя изменилась манера речи, детка. Теперь ты говоришь как взрослая.
— Чувак, — добавляю я.
— Тебя будет сложно сломать.
— Дай намекну: стоит заменить слово «сложно» на «невозможно».
Он стаскивает со «Сникерса» обертку. Протягивает его мне, предлагая откусить.
Я отворачиваюсь. Я не стану есть, как животное, на цепи.
— Когда мы найдем твоего парня, ты передумаешь.
В животе развязывается тугой узел, и я едва не повисаю на цепях от облегчения, но напрягаю ноги,
чтобы не упасть. Он сказал «когда», значит, они его пока не нашли. И я ничего ему не выдам, если буду осторожной. Я боялась, что они поймали Танцора. Но он наверняка ушел, пока я спала. У него странный режим дня, и иногда он уходит надолго, не появляясь до тех пор, пока ему не захочется вернуться. Я не всегда могу его найти. Иногда я не вижу его по нескольку дней. Хорошо знать, что Танцор где-то в безопасности. Они до него не добрались. Поймали только меня. А с этим я справлюсь. Я сжимаю зубы. Танцор... До Падения Стен он жил в сказке. И мне хочется, чтобы он никогда не встречался с этими людьми.
— Он не мой парень.
— Сколько мне придется продержать тебя здесь, Дэни?
— Пока не поймешь, что все равно ничего не добьешься.
Он слабо улыбается и уходит. У двери он медлит и кладет руку на выключатель, словно давая мне выбор. Все, что мне нужно сделать, это посмотреть на него взглядом «Пожалуйста, не оставляй меня в темноте», и он не станет.
Обеими руками, скованными над головой, я показываю ему большой красивый...
Он оставляет меня без меча, в темноте.
0Яне волнуюсь.
0Язнаю Риодана. Если кто и убьет меня, то только он сам. А значит, он защитил это место от Теней и Фей, иначе ни за что бы меня тут не оставил.
0Яголодная и уставшая. Я закрываю глаза и играю сама с собой в старую игру, которой научилась в детстве.
Я представляю, что в желудке у меня большая пышная подушка, она мягко наполняет живот,
впитывая кислоту, которая кипит там от жуткого голода. Притворяюсь, что лежу на мягкой кровати в совершенно безопасном месте, где никто меня не обидит.
0Яобвисаю на цепях, держащих запястья, и засыпаю.
* * *
— О чем ты только думала, Дэни? — говорит Мак.
0Ясо стоном приоткрываю глаза. ТЛ здесь, стоит прямо передо мной.
0Ябыстро оглядываюсь. Я не вижу ее копья, но знаю, что оно у нее. Она без него никуда не ходит.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |