Э. А. ЖЕЛУБОВСКАЯ (ответственный редактор), 9 страница

⁶⁹ Подходя с таким критерием не только к Гвиччиардини, но и к Макиавелли, Ранке не в состоянии был понять того, за что Маркс назвал историю Флоренции Макиавелли «шедевром» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 29, стр. 154).

⁷⁰ К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 3, стр. 33, 39.

⁷¹ См. К. Ф. Кёппен. Берлинские историки.— «Историк-марксист», 1940, № 8/84, стр. 77— 82.

Не отрицая значения официальных актов и дипломатических бу­маг — этих главных и нередко единственных источников Ранке — для некоторых сфер и частей истории, Кёппен подчеркивал, что не всегда именно эти источники являются основными и решающими, что они не могут дать историку все. Подобно тому, как в насчитывающей столетия истории Китая, составленной по официальным актам и документам до последних мелочей, так и в официальной немецкой историографии даже тогда, когда она не содержит официальной лжи, «много точности, но не истины». К тому же «нередки и такие времена, когда жизнь и разви­тие совершенно отходят от сфер административных и дипломатических» и когда «все, что действительно имеет значение для истории,— только там, где нет правительства с его архивом».

Подход Ранке к своим источникам Кёппен связывал с его общими взглядами на государства, народы и их развитие, сводя их к тому, что «ничто не должно совершаться снизу вверх, все должно направляться и осуществляться в совершенной тайне сверху вниз».

Определяя вытекавший отсюда метод Ранке как «дипломатический прагматизм», Кёппен отмечал, что «и в исследовательской работе и в жизни Ранке так много имел дела с дипломатами, что сам превратился в дипломата и на все смотрит глазами дипломата». Отводя в своих кни­гах много места характеристикам и портретам, придавая им большое значение, Ранке «с любознательностью посланника, отправляющегося к иностранному двору... прежде всего наводит справки о личном характе­ре и способностях, запасе наблюдений, взглядах, характерных особен­ностях и странностях государя и двора, старается в них ориентировать­ся и тщательно все собирает в общую картину, которую можно пока­зать».

Но эти картины Ранке при всей тщательности их рисунка и изяще­стве исполнения «страдают одним общим недостатком: они созданы гла­зом и руками придворного».

«Уже давно было сказано,— добавлял к этому Кёппен,—что вели­кого человека камердинер видит иначе, чем историк; придворный, ди­пломат,— посредине между ними. К королю, к прославленному полко­водцу и государственному деятелю он поставлен слишком близко, черес­чур подробно знает их личные и человеческие слабости — и не может понять их исторического значения объективно, по существу».

Исходя из характера, взглядов и страстей описанных им лиц, Ранке строит и все свое историческое повествование, придавая решающее зна­чение субъективным, психологическим и другим случайным мотивам. «Придворный, желая объяснить, почему вспыхнула та или другая вой­на, всегда будет думать о причине более узкой, специальной, чем думаем мы, обыкновенные люди, и для пояснения он расскажет нам один-един­ственный анекдот. Так и Ранке. Уж очень он охотно начинает с анекдо­та, с рассказика; из них он развивает, ими связывает самые важные события»,— писал Кёппен, касаясь наиболее слабой стороны методоло­гии Ранке, которую поклонники его называли «объективностью и ин­дивидуализированием до мельчайших подробностей».

Давая общую оценку позиции Ранке, Кёппен приходил к выводу, что философского понимания истории у него «нет и следа». И поэтому, когда Ранке говорит о «всеобщем законе жизни», «духе истории», «руке

божьей», «чудесных путях провидения и т. п.», то в этом «нет большого смысла; это только для заполнения пустот, это dei ex machina, гомеров­ские парадные божества, по существу ничего не делающие, предостав­ляющие героям, т. е. в данном случае дипломатам, исполнять веления судьбы».

Взглядам и складу мышления Ранке вполне соответствовали, по за­ключению Кёппена, его язык и стиль — «мелочный, короткий, самодо­вольно подпрыгивающий и приплясывающий стиль, всегда занятый сам собою, заигрывающий во все стороны с риторическим кокетством — стиль, совершенно лишенный осанки и достоинства истории...»

Маркс лишь единственный раз прямо упомянул Ранке — в письме Энгельсу 7 сентября 1864 г. в связи с историком и дипломатом Ф.-А. Дённигесом. Относя его «к юнцам, окружавшим ничтожного сморчка Ранке, которых он заставлял издавать отвратительные анналы старых германских императоров», Маркс писал: «То, что приплясываю­щий карлик Ранке считал относящимся к «духу» — собрание анекдотов и сведение всех крупных событий к мелочам и пустякам,— было этим деревенским юнцам строжайше воспрещено. Они должны были при­держиваться «объективного», а область «духа» предоставить своему на­ставнику. Наш друг Дённигес слыл до некоторой степени крамольни­ком, так как он оспаривал у Ранке монополию на область «духа», по крайней мере фактически, и различным способом доказывал ad oculos, что он не в меньшей степени, чем Ранке, является прирожденным «ка­мердинером истории»» ⁷².

Отмеченные Марксом отрицательные черты облика Ранке близки к той его характеристике, которая дана была Кёппеном. И это, по-види­мому, не случайно: когда Кёппен писал свою статью, он был под силь­ным влиянием Маркса. Поэтому, как уже отмечалось в советской ли­тературе, мы имеем основание считать, что статья Кёппена косвенно от­ражала и взгляды молодого Маркса на современную ему историографию вообще и на Ранке в частности ⁷³.

Письмо Маркса содержит вместе с тем резко отрицательную оценку роли Ранке как преподавателя и руководителя исторической школы, тогда как Кёппен считал «особенной его заслугой... основание истори­ческого семинара, в котором читаются и истолковываются источники, преимущественно средневековые», и участниками которого «изданы под руководством Ранке «Анналы германской империи при императорах саксонской династии»». И это не случайно: Ранке, как это ясно было Марксу уже в 1864 г., нес значительную долю ответственности за то идейное оскудение официальной немецкой академической историче­ской науки, которое полностью обнаружилось после объединения Гер­мании.

«Разве не прекрасным примером того,— писал Энгельс Η. Ф. Да-ниельсону 13 ноября 1885 г.,— что Гегель называет иронией всемирной истории, является тот факт, что в результате возвышения Германии до положения первой европейской державы немецкая историческая наука

⁷² К. Μ а ρ к с и Ф. Э к г е л ъ с. Соч., т. 30, стр. 352.

⁷³ Д. Зандберг и К. Швец. О статье Кёппена «Берлинские историки»..., стр. 68.

оказалась снова низведенной до такого же жалкого состояния, в кото­ром она находилась в период глубочайшего политического упадка Гер­мании, после Тридцатилетней войны» ⁷⁴.

В первой половине XIX в. с так называемой объективной школой Ранке успешно соперничала субъективная школа Фридриха-Кристофа Шлоссера, центром которой был Гейдельбергский университет. Передо­вая часть немецкой буржуазной интеллигенции видела в Шлоссере по­борника прогресса и гуманности и противопоставляла его Ранке — офи­циальному историку реакционной прусской монархии.

Общие исторические взгляды Шлоссера сложились еще в основном под влиянием Вольтера, немецких просветителей — Лессинга, Гердера, гёттингенских историков и особенно Канта с его учением о морали, критериям которого он подчинял весь свой подход к историческому ма­териалу.

В 1823 г., в обстановке восторжествовавшей в Германии меттерни-ховской реакции, еще до опубликования трудов Минье и Тьера о фран­цузской революции, Шлоссер выступил с первым изданием своей «Исто­рии XVIII столетия и XIX до падения французской империи с особенно подробным изложением хода литературы» — первоначально в двух то­мах, разросшихся впоследствии до восьми. Давая яркую картину раз­ложения общественного и государственного строя дореволюционной Франции, Шлоссер приходил к выводу, что из этого состояния было лишь два исхода: окончательная гибель, подобно гибели Римской импе­рии, или революция. Необходимо было, «чтобы нация очистилась пла­менем революции... и чтобы это пламя проникло во все старое дерево от корня его до вершины». Революция, по мнению Шлоссера, «даровала Франции равенство и другие благодеяния, за которые потомство вечно благословляло бы ее, если бы даже она кроме этого и не сделала ничего хорошего».

Даже при условии, что Шлоссер, признавая положительные резуль­таты революции, осуждал с моральной точки зрения применявшиеся ее деятелями революционные средства и революционные выступления на­родных масс, работа эта имела большое значение в борьбе с тем клевет­ническим освещением революции, которое господствовало в тогдашней литературе.

Другим основным произведением Шлоссера была его «Всемирная история» в 18 томах, вышедшая в 1844—1856 гг. и доведенная до 1815 г. Основным достоинством этого труда было то, что Шлоссер вслед за Вольтером, Гердером, Шлецером видел свою главную задачу в том, что­бы дать историю всего человеческого рода как единого целого в проти­воположность восторжествовавшему в его время узкому национализму большинства немецких историков и фактическому ограничению рамок всемирной истории одними лишь романо-германскими народами в тру­дах Ранке.

При многих существенных недостатках, при всей непоследовательно­сти демократизма и неопределенности политической позиции Шлоссера труды его ценили за основную прогрессивную тенденцию — борьбу с ре­акцией — представители антифеодального лагеря не только в Германии,

⁷⁴ К. Mаpкс и Ф.Энгельс. Соч., т. 36, стр. 324. 81

6 Маркс — историк

но и за ее пределами. Чернышевский отводил Шлоссеру первое место между современными историками и перевел, как известно, на русский язык оба главных его труда ⁷⁵.

В последние годы жизни Маркс детально конспектировал «Всемир­ную историю» Шлоссера. Это объяснялось тем, что она являлась луч­шей из существовавших в то время всемирных историй, особенно в раз­деле, посвященном средним векам с его широкой фактической базой ⁷⁶. Вместе с тем Маркс отмечал сугубо идеалистический характер методо­логии Шлоссера ⁷⁷.

⁷⁵ Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. VII, стр. 454—455.

⁷⁶ Об использовании Марксом «Всемирной истории» Шлоссера см. в настоящем издании
статью Б. Ф. Поршнева.

⁷⁷ См. Н.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 30, стр. 125—126.

СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ МАРКСА КАК ИСТОРИКА

ИЗУЧЕНИЕ К. МАРКСОМ

ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ В 1843-1844 ГГ.

КАК ОДИН ИЗ ИСТОЧНИКОВ ФОРМИРОВАНИЯ

МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИИ

В. Г. Мосолов

В обширной литературе, посвященной раннему Марксу, как марксист­ской, так и немарксистской, одно из центральных мест занимает проб­лема становления материалистического понимания истории, т. е. одного из тех двух великих открытий основоположника научного коммунизма,

о которых говорил Ф. Энгельс в речи на могиле Маркса ¹. Материали­стическое понимание истории играло в генезисе марксизма огромную роль: с одной стороны, его создание предшествовало окончательной раз­работке марксистской экономической теории и во многом обусловлива­ло ее. С другой стороны, в тесной связи с процессом складывания ма­териалистического понимания истории, во взаимодействии с ним шло создание и разработка материалистической диалектики. Разумеется, раз­витие экономической теории и материалистической диалектики оказы­вало, в свою очередь, самое серьезное влияние на становление и разви­тие материалистического понимания истории.

Очень важное место в формировании мировоззрения Маркса в целом, а особенно в выработке материалистического понимания истории и на­учного коммунизма занимают 1843—1844 гг., а несколько уже — период между запрещением прусским правительством «Rheinische Zeitung» и выходом «Deutsch-Französische Jahrbücher», знаменовавший оконча­тельный переход Маркса от идеализма и революционного демократизма к материализму и коммунизму. Это было время напряженных теорети­ческих изысканий молодого Маркса, его разносторонних научных иссле­дований, когда он, по собственным словам, удалился «с общественной арены в учебную комнату» ² в маленьком рейнском городке Крейцнахе.

В период работы в «Rheinische Zeitung» Маркс стоит еще в целом на идеалистических позициях, хотя постепенно начинает подходить к пониманию того, что в основе действий людей, принадлежащих к раз­личным общественным слоям, лежат какие-то объективные факторы, т. е. начинает нащупывать связь проблем социальных и политических. Маркс на практике убеждается, что государство не является чем-то

¹ См. К.Маркс и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 19, стр. 350—352.

² К. M ар к с и Ф. Э н г е л ъ с. Соч., т. 13, стр. 6. 85

общим, возвышающимся над частными, сословными интересами. Он ви­дит, что прусское государство «опускается до того, что действует сооб­разно характеру частной собственности» ³. Но Маркс тогда еще полага­ет, что оно действует так «вместо того, чтобы действовать сообразно своему собственному характеру» ⁴. Маркс уже отмечает борьбу классо­вых интересов в Рейнском ландтаге, однако еще не осознает эту борьбу как необходимую форму развития общества. Маркс понимает, что «су­ществуют... отношения, которые определяют действия как частных лиц, так и отдельных представителей власти и которые столь же независимы от них, как способ дыхания» ⁵, но не представляет пока с достаточной ясностью характера этих отношений.

Но уже через год, в Париже, Маркс выступает как убежденный и по­следовательный материалист и коммунист, закладывающий в статьях, опубликованных в «Deutsch-Französische Jahrbücher» и в «Экономиче­ско-философских рукописях 1844 года», основы нового научного миро­воззрения революционного пролетариата. Хронологические рамки этого скачка сужаются еще больше, если учесть, что работа над статьями «К еврейскому вопросу» и «К критике гегелевской философии права. Введение» была завершена Марксом не позднее января 1844 г., а в них уже даны наброски учения о социалистической революции, о всемирно-исторической роли пролетариата. При этом надо иметь в виду, что прин­ципиальный и окончательный переход Маркса на позиции материализ­ма и коммунизма произошел до того, как он начал серьезно заниматься политической экономией.

Возникает вопрос, каким же образом произошел этот скачок? ⁶ Объяснять дело просто тем, что Маркс в Париже непосредственно столкнулся с рабочим движением,— это значит сказать далеко не все. Не говоря уже о том, что пока нет сколько-нибудь серьезных данных о связях Маркса с рабочими организациями в первые месяцы его пребы­вания в Париже, мало было просто познакомиться с рабочим движе­нием, надо было увидеть в его первоначальных формах его будущее, понять всемирно-историческую роль пролетариата как класса, призван­ного освободить человечество от капиталистического и любого другого гнета. Не подлежит никакому сомнению, что Маркс приехал в Париж внутренне подготовленным к этому открытию. Но проблема заключает­ся в том, чтобы попытаться конкретно проследить, какими путями шел

³ К, Μ а ρ к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 1, стр. 137.

⁴ Там же.

⁵ Там же, стр. 192.

⁶ В том, что скачок в это время произошел, нe сомневаются не только марксистские исследователи, но и многие буржуазные ученые. Так, известный французский «марксолог» М. Рюбель, говоря о недостаточном внимании специалистов-марксоведов к теоретическгим занятиям Маркса летом и осенью 1843 г., указывает, что «при этих условиях переход Маркса к социализму в конце 1843 года остается абсолютно непонятным, если учесть его очень сдержанные высказывания о коммунизме на страницах «Rheinische Zeitung», вы­сказывания, резко контрастирующие с тем энтузиазмом, с которым он защищает дело пролетариата в статьях, опубликованных в «Немецко-французском ежегоднике» всего через несколько месяцев после отъезда из Крейцнаха» (см. М. Rubel. Les cahiers d'étude de Karl Marx.— «International Review of Social History», 1957, part III, p. 397). И хотя сам Рюбель в данном случае неправильно характеризует отношение Маркса к утопиче­скому коммунизму в период его работы в «Rheinische Zeitung», проблема, тем не менее, существует.

Маркс в это время к выработке материалистических и коммунистиче­ских взглядов и какие теоретические занятия этому способствовали.

Само собой разумеется, что на процесс идейной эволюции Маркса огромное влияние оказала его практически-политическая деятельность в качестве главного редактора большой ежедневной газеты, когда ему приходилось постоянно сталкиваться с самыми жгучими социально-по­литическими проблемами современности, в том числе и с рабочим дви­жением. Нельзя сбрасывать со счетов и влияние политической и интел­лектуальной атмосферы Парижа, этого центра социалистической мысли, атмосферы, в которой произошел очень быстрый процесс кристаллиза­ции выводов, постепенно вызревавших в мышлении Маркса. Однако рас­смотрение этих факторов выходит за рамки темы данной статьи.

Буржуазные ученые, не понимая всей сложности процесса форми­рования взглядов Маркса — когда создание материалистического пони­мания истории и теории научного коммунизма шло в диалектическом взаимодействии, а основные их положения были сформулированы рань­те, чем Маркс завершил разработку своей экономической теории,— а нередко и спекулируя на этой сложности, дружно пытаются объяснить переход Маркса от революционного демократизма к научному комму­низму чисто идеологическими, чаще всего этическими мотивами.

В особенности это относится к вопросу о формировании учения о всемирно-исторической роли пролетариата, которое не только занимает важнейшее место в марксистской теории, но было сформулировано раньше других основополагающих идей марксизма. Так, по утвержде­нию австралийского философа Ю. Каменки, Маркс видит в пролетариа­те «не нечто эмпирически существующее, а логическую категорию. Пролетариат занимает необходимое место в диалектической схеме» ⁷. С точки зрения одного из протестантских критиков марксизма, А. Риха. «абсолютный человек, занявший место бога-творца, выступает в марк­систском учении о пролетариате и вместо бога-искупителя» ⁸. А по мне­нию его коллеги Т. Штайнбюхеля, «секуляризованный еврей» Маркс «превратил пророческую эсхатологию Ветхого Завета в ожидание бу­дущего социалистического царства свободы» ⁹.

Наиболее ясно сформулировал широко распространенный среди бур­жуазных и реформистских марксологов тезис о том, что научный ком­мунизм был создан якобы не на научном фундаменте, М. Рюбель. Вы­ступая на международном симпозиуме на тему «Маркс и западный мир», проходившем в апреле 1966 г. в США, он заявил: «Маркс прим­кнул к делу рабочих до того, как приступил к научному анализу эко­номики, основанной на эксплуатации человека человеком. В основе это­го присоединения лежит именно гуманистический протест против от­чужденных общественных институтов, а не «закон стоимости». Истори­ческий материализм и теория прибавочной стоимости были открыты Марксом тогда, когда он уже сформулировал, с одной стороны, свою фундаментальную критику Государства и Денег, а с другой — освободи-

⁷ Ε. К a m e n k a. The Ethical Foundations of Marxism. London, 1962, p. 68.

⁸ A. Rich. Das Menschenbild des jungen Marx und der christliche Glaube. Zürich, 1962, S. 25.

⁹ Цит. no: H. Röhr. Pseudoreligiöse Motive in den Frühschriften von Karl Marx. Tübingen, 1962, S. 50.

тельную миссию пролетариата и сделал это в декларациях («К еврей­скому вопросу», «Критика гегелевской философии права»), этическая тенденция которых очевидна» ¹⁰. В противовес этим домыслам исследо­ватели-марксисты всегда стремились выявить научную основу упомяну­того выше скачка, связать его со всем комплексом теоретической и практической деятельности Маркса в предшествующий период.

В этой связи их внимание уже давно привлекали занятия Маркса всемирной историей, и прежде всего историей Великой французской революции, опыт которой он включал в общие рамки исторического процесса, летом и осенью 1843 г. во время его пребывания в Крейцнахе, а также в первые месяцы жизни в Париже, и то влияние, которое эти занятия оказали на формирование мировоззрения Маркса.

Историки-марксисты, советские и зарубежные, опубликовали ряд серьезных исследований на тему «Маркс и Великая французская ре­волюция». Уже в 30-х годах у нас появились первые специальные работы

A. Водена ¹¹ и А. Удальцова ¹², а во Франции была опубликована статья Ж. Брюа (под псевдонимом Ж. Монтро) ¹³. Из послевоенных работ следует указать на содержательные исследования О. Корню ¹⁴ и В. Мар­кова ¹⁵. Особый интерес представляет серьезная работа видного фран­цузского историка-марксиста Ж. Брюа «Французская революция и формирование взглядов Маркса» ¹⁶, в которой он убедительно и кон­кретно показал, что дало Марксу освоение исторического опыта Вели­кой французской революции. Нельзя не согласиться с основным выво­дом этой статьи: «Исторический опыт революции 1789 года — величай­ший исторический опыт нового времени, который Маркс мог изучать,— явился одним из источников марксизма» ¹⁷. В недавно вышедшей работе

B. Г. Ревуненкова ¹⁸ вопрос о роли, которую сыграло изучение истории Великой французской революции в идейном развитии Маркса и Эн­гельса, оказался, к сожалению, совершенно обойденным.

В буржуазной литературе вопрос о влиянии исторического опыта Великой французской революции на формирование взглядов Маркса тоже нашел свое отражение. В основном буржуазные исследователи признают наличие такого влияния ¹⁹. Однако чаще всего признание это-

¹⁰ Цит. по: «Etudes de Marxologie», Ν 10, Paris, 1066, p. 4. См. также его статьи «Le
Concept de démocratie chez Marx», напечатанную в журнале «Contrat Social», 1962, № 4,
и «Science, éthique et idéologie», опубликованную g журнале «Cahiers internationaux de
sociologie», 1967, janvier — juin.

¹¹ A. Воден. К. Маркс и Φ. Энгельс о Великой французской революции.— «На боевом
посту». М., 1930.

¹² А. Удальцов. К. Маркс и мемуары Р. Лсвассёра.— «На боевом посту». М., 1930.

¹³ J. Montreau. La Révolution française et la pensée de Marx.— «La Pensée», 1939, N 3.
¹⁴ A. Cornu. Karl Marx' Stellung zur Französischen Revolution und zu Robespierre (1843—

1845).— «Maximilien Robespierre. 1758—1794». Berlin, 1961. ¹⁵ W. M a r h ο v. Jacques Roux und Karl Marx. Zum Einzug der Enragés in die Heilige Fa­milie. Berlin, 1965.

¹⁶ J. Bruhat. La révolution française et la formation de la pensée de Marx.— «Annales

historiques de la Révolution Française», 1966, N 184. ¹⁷ Ibid., p. 169.

¹⁸ В. Г. Ревуненков. Марксизм и проблемы якобинской диктатуры. Л., 1966.

¹⁹ См., например: M. Friedrich. Philosophie und Ökonomie beim jungen Marx. Berlin, 1960; Η. Ρ ο ρ i t ζ. Der entfremdete Mensch. Zeitkritik und Geschichtsphilosophie des jungen Marx. Basel, 1953; R. Nürnberger. Die Französische Revolution im revolutionären Selbstverständnis des Marxismus.— «Marxismusstudien», 2te Folge. Tübingen, 1957.

го влияния делается лишь для того, чтобы подчеркнуть неоригиналь­ность марксистского учения о революции. Так, французский буржуаз­ный «марксолог» К. Акселос в своих «Тринадцати тезисах о Француз­ской революции» утверждает, будто Маркс, «продолжая якобинство и не создав позитивной теории государства, требовал пролетарской и социалистической мировой революции. К тому же это требование не было никогда развито на собственной основе. Речь шла все еще о даль­нейшем осуществлении «целей» Французской революции: царство сво­боды, разума, ублаготворение всех людей, их признание как таковых, освобождение трудящихся и граждан» ²⁰.

Примерно в том же духе высказался и аспирант одного из амери­канских университетов О. Берланд в дискуссии о понятии всемирно-исторической роли пролетариата, развернувшейся на страницах амери­канского журнала ²¹. По мнению Берланда, идея о специфической рево­люционной роли одного класса была выведена Марксом из опыта анг­лийской и французской буржуазных революций и в силу этого являет­ся, в общем и целом, устарелой. Полемизируя с Берландом, один из участников дискуссии, член редколлегии журнала Р. Аронсон, справед­ливо заявил, что нельзя признавать марксизм, выкидывая из него уче­ние о всемирно-исторической роли пролетариата, а именно из этого ис­ходил Берланд.

В буржуазной литературе наряду с фальсификаторскими тенденция­ми имеют место и попытки более или менее серьезно разобраться в сложной проблематике, связанной с формированием материалистическо­го понимания истории. В этой связи заслуживает быть упомянутой ра­бота швейцарского исследователя П. Кэги «Генезис исторического ма­териализма», где целая глава посвящена отношению Маркса к Француз­ской революции и — что весьма интересно — анализу некоторых работ, изученных им в 1843 г.²² Интерес представляет также статья Б. Брау­на, опубликованная в одном американском прогрессивном журнале, в ко­торой автор подчеркивает, что стремление Маркса к преодолению ге­гельянства и «его интенсивная политическая деятельность, по-видимому, неизбежно вели его к изучению, с одной стороны, истории, а с другой — экономики» ²³.

Таким образом, основная проблема заключается в том, чтобы кон­кретно выяснить, что же извлек Маркс из исторического опыта Великой французской революции и какое место занимает изучение этого опыта, как и других проблем всемирной истории, в процессе формирования ма­териалистического понимания истории.

Следует заметить, что историей Маркс начал заниматься очень рано, еще будучи студентом Боннского университета. В одном из писем к Марксу отец мягко упрекал его за то, что тот тратит много денег на

²⁰ К. Α x e l о s. Treize thèses sur la Révolution française.— «Praxis», Zagreb, 1967, N 1, p. 82.

²¹ О. Вerland. Radical Chains: the Marxian Concept of Proletarian Mission.— «Studies on
the Left», 1966, N 5; R. Aronson. Reply.— Ibidem; M. Nicolaus. Proletariat and
Middle Class in Marx.— «Studies on the Left», 1967, N 1.

²² P. Kägi. Genesis des historischen Materialismus. Wien, 1965. (Глава «Wie sah Marx die

Französische Revolution?»). ²³ Brown. The French Revolution and the Rise of Social Theory.— «Science and Society»,

1966, Ν 4, p. 420. 89

книги, «особенно большие исторические труды» ²⁴. В Берлине Маркс, по-видимому, продолжал изучение истории. В этой связи значительный интерес представляет анализ статьи младогегельянца Ф. Кёппена, близ­кого друга Маркса, проведенный советскими исследователями Д. Занд­берг и К. Швецом. В этой статье, озаглавленной «Берлинские исто­рики» (1841 г.), были подвергнуты резкой критике взгляды таких ли­берально-буржуазных историков, как Ф. фон Раумер и Л. Ранке. Занд­берг и Швец довольно убедительно показывают, что эта статья «в зна­чительной мере отражает взгляды молодого Маркса на современную ему историографию» ²⁵.

Для уяснения того, как Маркс подошел к необходимости фундамен­тальных занятий историей в 1843 г., следует вспомнить, что как раз в это время он, опираясь на теоретический и политический опыт, накоп­ленный за время работы в «Rheinische Zeitung», поставил перед собой задачу критического пересмотра гегелевского учения о государстве и праве, т. е. по существу всей гегелевской идеалистической концепции общества, и создания собственной теории движущих сил исторического процесса, имея конечной целью определение путей и форм изменения существующего строя. Одной из основных проблем критики взглядов Гегеля был кардинальный пересмотр его концепции соотношения граж­данского общества и государства. Он и занимает одно из центральных мест в рукописи Маркса «К критике гегелевской философии права», над которой он работал весной и летом 1843 г. во время пребывания в Крейцнахе.

Если для Гегеля государство по существу определяет гражданское общество, то Маркс выдвинул противоположный тезис — гражданское общество составляет одну из предпосылок государства. «Семья и граж­данское общество сами себя превращают в государство. Именно они яв­ляются движущей силой» ²⁶. Не довольствуясь этой общей постановкой вопроса, Маркс пытается установить, как на различных этапах истории человечества — в античности, при феодализме, в современную Марксу эпоху — соотносились друг с другом государство и гражданское обще­ство. Маркс выдвигает тезис о том, что политический строй является лишь формой государства, тогда как «собственность и т. д., словом все содержание права и государства в Северной Америке с немногими из­менениями те же самые, что и в Пруссии. Там, следовательно, респуб­лика является просто государственной формой, как здесь монархия. Содержание государства лежит вне рамок этих форм государственного строя» ²⁷.

Дата добавления: 2015-08-27