Воспоминания о монастыре 9 страница

«Женский монастырь во имя иконы божьей матери «Всецарицы».

Слова «Божьей Матери» почему-то были написаны с маленькой буквы, хотя полагается с большой, а название иконы стояло в каком-то неизвестном косвенном падеже. Разумеется, титульную страницу исправили, но сайт всё равно запустили очень нескоро.

Нахимичили и с адресом сайта. Адрес придумывал отец Тихон. Адрес сайта женского монастыря должен иметь какое-то отношение к женскому монастырю, и при этом должен быть индивидуален. А матушка с отцом Тихоном знали уже множество адресов сайтов женских монастырей, и звучали они очень разнообразно: там были «сестры», и «сестрички», и «монахини», и даже «монашки», не говоря уже о различных названиях монастырей в честь икон, святых и прочее… Как же назваться нам? Отец Тихон предложил глубоко индивидуальное название: «Всецарица». Очень удобно, если учесть, что английским шрифтом это слово написать весьма затруднительно. Представляете, набирать: в-с-е-т-с-а-р-и-т-с-а. Ведь в английском алфавите нет буквы «ц», а одну и ту же букву русского языка можно передать несколькими способами. Остановились, тем не менее, на варианте «vsetsaritsa»…

С середины сентября возобновились занятия воскресной школы – той, которую вела мама. Старшая воскресная школа (мы её называли «Азариина», так как вела её Азария) тогда уже почти прекратила своё существование. Мама в этом году не стала делить свою воскресную школу на две группы, а объединила всех в одну группу, которая занималась по воскресеньям после литургии. Помимо того, были индивидуальные занятия музыкой среди недели. Правда, не у всех детей, а только у тех, кто имел хоть какой-то музыкальный слух. Настя-моя занималась в пятницу, в три часа. А после занятий она оставалась помочь в монастыре.

Каждую неделю была традиционная уборка. Каждый убирал в своей келье, а потом убирали коридоры. Не помню, как распределялись дежурные по уборке коридоров, но, судя по всему, это было постоянное послушание одного человека. Причём на каждом этаже был свой «дежурный». Например, украинские сёстры убирали третий этаж, моя мама – первый этаж и лестницы. А на моей обязанности лежал второй этаж. Там надо было сначала вымыть раковины, потом пропылесосить ковёр, помыть полы (небольшое открытое пространство), протереть подоконники и изредка – протереть сами стёкла. Всё это мне помогала делать Настя, и мы за этой уборкой очень весело проводили время.

Но один раз эта уборка кончилась для меня плохо. Правда, точно неизвестно, от уборки ли это было или по какой-то другой причине, но мы считали, что именно из-за уборки, а точнее – из-за того, что я протирала стёкла специальным средством. Видимо, я надышалась всей этой химией, и на следующий день у меня поднялась бешеная температура. Мама бы перенесла совершенно спокойно мою болезнь, но матушка Неонилла всполошилась и вызвала «скорую». Я вырывалась, рыдала и отбрыкивалась, но мне сделали укол – сбили температуру. Мама говорила, что всё бы прошло нормально и без этой «скорой», потому что в нашей семье никогда не пользовались лекарствами по таким ничтожным причинам, как кратковременная высокая температура.

В доме своём мы теперь бывали редко. Но помню один случай. Мы пришли домой ненадолго (не больше, чем на полчаса), вечером – очевидно, просто проверить огородик и домик. Пока мама ходила по огороду, я заметила на столе в кухне небольшой пакет. Открыв его, я обнаружила внутри толстую книжку. На обложке был нарисован лев и написано витиевато по-английски и по-русски: «Хроники Нарнии».

Я вспомнила, как Настя мне советовала читать эту книгу вместо «Изумрудного города». Начала я читать тут же, дома. К моему удовлетворению, я сразу поняла, что книжка достаточно детская, более того, среди героев есть дети, в частности – девочки. Хотя я ожидала от этих «Хроник Нарнии» чего-то худшего, тем не менее прочитала эту книгу – и на первых порах не без удовольствия. Я не очень люблю книги, в которых главные герои обязательно взрослые, и ещё хуже – если там нет ни девочек, ни хотя бы взрослых женщин. Хотя с такими книгами в своей жизни я редко сталкивалась. В общем, для меня самое лучшее – если в книге среди главных героев есть девочка. А ещё я люблю книжки про волшебников (странно для православной девочки, не правда ли?). Изумрудный город в этом отношении очень выигрывал: и девочка, и волшебники – всё есть.

В «Нарнии» тоже были девочки, но вот по части волшебства тот мир сильно проигрывал миру Изумрудного города. Тем не менее книжка на первых порах меня захватила.

О скорости моего чтения судите сами: в книге 853 страницы (считая титульные листы, но не считая оглавления), размерами примерно 13 на 19 сантиметров (с полями). Шрифт достаточно мелкий, картинок немного и они все маленькие. Я начала читать в шесть часов вечера, у меня был получасовый перерыв на ужин, легла спать я в тот день в одиннадцать часов. На следующее утро мы пели литургию, потом был завтрак, и я продолжила чтение только в одиннадцать часов, у меня был получасовый перерыв на обед, а к приходу Насти на занятия музыкой (то есть к трём часам дня) я дочитала книгу до конца и побежала ей хвастаться. Итого я прочитала книжку за восемь часов.

К удивлению Насти, книга оказалась гораздо больше, чем она предполагала. Потому что это была вся история Нарнии, все книги о ней в одном издании. Всего книг семь. А у Насти был фильм только по второй из этих книг – «Лев, колдунья и платяной шкаф». Конечно, она мне принесла его посмотреть. Фильм мне понравился, и я даже решилась скопировать его в наш «классный» компьютер, с которым уже была, как говорила моя мама, «на ты». Правда, фильм занял там очень много места. «Нарнией» дело не ограничилось, потому что как-то, не много времени спустя после этого, мне попал в руки диск с отечественными детскими фильмами, но монастырю он не принадлежал, его взяли у кого-то. Я и его скопировала в компьютер, и в итоге там осталось страшно мало места. Причём непонятно, в чём же было дело, так как мои фильмы внесли туда вклад довольно скромный. Там уже до этого было столько всего – и непонятно, что же это было и откуда взялось.

А фильмы эти были следующие: старый, черно-белый «Кощей Бессмертный», «Финист – ясный сокол», «Тайна Снежной королевы», «Питер Пэн», какой-то фильм, названия которого я не помню, про волшебные вещи типа шапки-невидимки и что-то в этом роде, и ещё штуки три фильма, о которых я не помню ничего, но помню, что всего их было восемь.

«Хроники Нарнии» я потом давала смотреть Насте Буйной, она приходила потихоньку во время службы и смотрела постепенно, так как фильм всё-таки длинный. Один раз нас «на месте преступления» застала моя мама. Мы быстро выключили монитор и сделали вид, что просто разговариваем. А так как мама не собиралась уходить, мне пришлось незаметно выдернуть шнур компьютера из розетки, чтобы она ничего не заподозрила.

Поначалу я даже боялась, что «Хроники Нарнии» мне так понравятся, что я потеряю интерес к Изумрудному городу. Чего ради я так боялась – сама не понимаю, потому что сейчас вспоминать об этом мне уже смешно. Но и тогда я напрасно беспокоилась, так как интерес к «Нарнии» продержался у меня не дольше месяца, а потом я вообще забросила эту книгу. Слишком уж примитивным мне казалось то, что там происходит, в сравнении с тем, что происходит в Изумрудном городе. Книжку эту я тоже давала Насте Буйной, она прочитала её очень быстро – не так, как я, конечно, всё-таки у неё было меньше свободного времени. Но вернула она мне её всё-таки через неделю или две, изрядно потрепав при этом обложку. Впрочем, это могли сделать её младшие сёстры.

Монастырский пономарь, Владимир, жил на квартире и жаловался, что он три тысячи получает и три тысячи отдаёт за квартиру. Тогда мы над ним сжалились и пустили в свой дом бесплатно, но с тем условием, что он сделает нам ремонт в зале.

Владимир (мы все звали его коротко Вовой) обрадовался. Очень скоро он прибежал к нам и похвастался:

- Я вам побелил зал!

Мы не ходили в свой дом очень много времени и поэтому результаты его побелки увидели только через год. Это выглядело так: одна из стенок зала, кирпичная, наполовину была аляповато поштукатурена непонятной смесью – то ли это была глина с песком, то ли ещё что-то подобное, но сыпалось оно со стены от малейшего прикосновения. Той же смесью был заляпан угол между другой стеной и потолком, причём так, что штукатурка сильно выпирала наружу и грозила вот-вот отвалиться. Всё это было забелено мелом, который, в отличие от извести, страшно пачкает руки. К счастью, дальше у Вовы руки не дошли, половиной стенки и углом всё ограничилось. Вот это и называлось «побелить зал».

К числу Вовиных «подвигов» можно отнести также сломанную лестницу, кривую кирпичную кладку (щёлочка была маленькая, всего несколько сантиметров шириной), испорченный утюг, подгоревшие кастрюли, которые раньше были новыми и которые Вова достал в первый раз. Ещё он решил замешать раствор цемента в огромной эмалированной кастрюле, в которой мы раньше солили огурцы. Естественно, эмаль под действием цементного раствора облупилась, и кастрюля оказалась для дальнейшей поварской деятельности непригодна.

Ещё Вова страшно переживал, что мы жили без холодильника. А мы действительно так жили, потому что хранить нам было особо нечего, масло и сыр мы на верёвочке спускали в погреб, и оно там отлично хранилось, хотя и не очень долго. Вове этот способ не понравился, и он притащил откуда-то громадный холодильник. От какого-то дедушки. А когда холодильник принесли в дом и поставили, то оказалось, что он давно сломан и не работает. Не знаю, как Вова вышел из положения, но больше он холодильников нам не приносил, а этот так и остался стоять посреди кухни. Уже потом мы с мамой с превеликим трудом его выволокли во двор, и он стал служить шкафом для садово-строительного инструмента.

Не помню, когда именно, но уж точно не позже середины сентября сёстры снова поменялись, и к нам приехала матушка Димитрия.

Она была чем-то похожа на Ольгу и была причислена к нашему клиросу. На литургии она стала тянуть исон вместе с Ольгой. Мы с Димитрией очень подружились, но моя дружба носила очень назойливый характер. Я любила поговорить, и дело было только за «свободными ушками», как это называла моя мама. Мне необходим был слушатель, а в монастыре таких было мало.

Легче всего мне было привлечь внимание слушателей во время полива. Теперь поливать ставили двоих человек, потому что одна я не управлялась – стояла там дотемна. Чаще всего меня ставили с Ольгой, иногда с Димитрией, реже – с другими. С Ольгой мы даже иногда пели вместе – когда стояли неподалёку друг от друга. Ей почему-то нравилась моя «Песенка путешественниц», и мы пели её в два голоса.

Не помню, когда именно, но мне кажется, что около этого времени (может, раньше) я наконец-то научилась записывать мелодии на синтезаторе. Здесь не помог мой испытанный способ знакомства с техникой: «А если на эту кнопочку нажать, что получится?». Сколько я ни нажимала разных кнопочек, я так ничего и не добилась, и пришлось заглянуть в инструкцию. Зато когда я разобралась, я первым делом записала на синтезаторе «Польку» Чайковского из «Детского альбома» - моё любимое произведение, одно из тех немногих, которые я умела исполнять на пианино.

Сначала я записала по отдельности партии левой и правой руки, а потом стала добавлять импровизированные подголоски. Результат оказался замечательным. Тем же способом я записала «Итальянскую песенку», «Дождик» Майкапара, а также мелодию «Ручеёк», которую давным-давно играла на скрипке, и свою «Песенку путешественниц». На этом записи временно прекратились – синтезатор позволял сделать аранжировку только пяти песен, в каждой по пять дорожек. Тогда я решила переписать всё на кассету, чтобы освободить место для дальнейшего творчества.

Тогда я была неприхотлива в своих записях. Меня ничуть не волновали посторонние шумы и плохое качество. Купив чистую кассету, я вставила её в музыкальный центр (это был наш собственный музыкальный центр, неизвестно когда принесённый из дому), поднесла микрофон к колонкам синтезатора и включила запись. В это время вошла мама, и мы стали разговаривать. А так как это был мой первый опыт записи, а я была неприхотлива, то эта запись «Польки» так и осталась – с голосами на заднем плане. Правда, слышны только мои реплики, и то невнятно, слов не разобрать. Позже эта кассета многократно переписывалась, но я помню, что в первоначальном варианте между «Полькой» и следующим номером была большая пауза (я забыла, что надо переключить на синтезаторе следующую песню), а в этой паузе ясно слышен мой голос: «Все уже приехали…». В тот день матушки куда-то уезжали.

Проблема была только с «Песенкой путешественниц». Четыре номера из пяти были просто мелодиями, а вот «Песенка» была песенкой, да ещё и в два голоса. Ну, один голос я записала, наклонившись над микрофоном во время звучания синтезатора. А вот что делать со вторым, я не знала. Просить кого-нибудь спеть второй голос было немыслимо – кто же захочет петь детскую песенку, да ещё и на запись? Даже матушка Ольга вряд ли согласилась бы. Поэтому долгое время песенка оставалась недоделанной, а потом я догадалась, как записать второй голос. Способ был довольно мудрёный: второй голос записывался при перезаписи с одной кассеты на другую. Тем же способом можно было записать сколько угодно голосов, но рекордом у меня в то время было всего три – в песнях «Святители Русской земли» и «Троица».

Кроме полива, я ещё любила чистить подсвечники на вечерней уборке храма – тоже работа, на которую никто не соглашался. Все любили мыть полы, потому что это было быстро и просто. Подсвечники же надо было сначала «проковырять», то есть вычистить из «чашечек» застрявшие остатки огарков, если они там были, потом вытереть насухо, а потом снова смазать чистым маслом. Всё это занимало много времени. Ещё была неприятная работа, которую всегда делала моя мама – это вытряхивать огарки из ящиков. Ящики были металлические, очень красивые, золотистые, но в них неизвестно зачем вкладывались мешки для мусора – огромные, чёрные, закрывающие ящик не только изнутри, но и снаружи. В итоге красота этих ящиков была совершенно скрыта уродливым чёрным пластиком. Но это было бы ещё ничего, но ведь когда огарок кидаешь в полиэтиленовый пакет, то горячий воск и непогасшая искорка на конце нитки прожигают его насквозь, и огарок прилипает к пакету. А если ещё учесть то, что несколько подсвечников были с песком, а песок тоже зачастую прилипал к огаркам, можно себе представить, как неприятно было отдирать огарки от этих мешков. Проще было бы собирать каждый день мешки и стелить новые – тогда было бы оправдано их использование. Но в том-то и дело, что мешки использовались строго до тех пор, пока не превращались в сплошное решето, а в будние дни свечек было немного, поэтому надо было огарки вытряхивать из всех мешков в один. Или в два – один с песком, второй с чистыми огарками. Кто такое мог придумать – неизвестно, но ясно, что сам он никогда не занимался уборкой храма.

Ещё я полюбила убирать ступеньки на улице. Тот, кто убирал ступеньки, делал это самостоятельно, никому не мешая, а сделав своё дело, мог спокойно уходить. На ступеньках лежал какой-то зелёный жёсткий ковёр, или что-то в этом роде. Ковёр этот был уже очень старый, и его надо было подмести, а открытые ступеньки и крыльцо (там, где не было ковра) вымыть. Подметать было трудновато, потому что ковёр уже был сильно затоптан и смят. Но я любила эту работу. Ещё больше мне понравилось убирать лестницу, когда я увидела, что можно делать это с помощью шланга. К тому времени клумбы в поливе уже не нуждались, но было ещё не холодно, поэтому я брала шланг и сильной струёй вымывала с этого ковра всю пыль и грязь, а перед храмом образовывалось что-то, напоминающее реку Амазонку. Вода сбегала с лестницы и устремлялась по пологой дорожке на улицу.

А когда прошло время водных развлечений и наступили осенние (а затем и зимние) холода, я перешла на кухню. Здесь я приспособилась опять-таки к нелюбимой всеми работе – чистке картошки.

Каждый день в монастыре использовалось ведро картошки – накормить три раза сестёр, один раз рабочих (так назывались бухгалтеры и торгующие в церковной лавке) и два раза священнослужителей. Конечно, картошка шла не на все трапезы, но тем не менее была нужна каждый день, а чистить её никто не хотел. Я добровольно взяла на себя этот труд, потому что мне вообще в принципе чистить картошку нравилось. И конечно, здесь я тоже обнаружила серьёзные недостатки.

Картошку в монастыре чистили так: приносили её в корзине из подвала и кидали в ведро с водой. Там она оставалась киснуть, а тот, кто чистил, доставал оттуда по одной штуке. Постепенно вода становилась всё грязнее, а за картошкой надо было тянуться всё глубже. Руки после всей работы были жутко грязные, и так же выглядел фартук, на который капала грязная вода с картошки, пока её чистили, полы вокруг, словом, всё, что можно было запачкать, и даже то, что очень трудно было запачкать. Кроме того, пока чистишь картошку, то её почищенный участок тоже пачкается от грязных рук, и потом её очень трудно мыть.

Я провела реформу. Так как я чистила картошку сама и ни от кого не зависела, то я не стала сваливать её в ведро и оставлять киснуть, а несла в раковину и тщательно мыла картофелины щёткой – по одной штуке. После этого я клала их в таз – без воды – и чистила, и руки, и фартук, и полы у меня оставались совершенно чистыми. Правда, мой способ никому не нравился, потому что он занимал несколько больше времени. Все предпочитали чистить картошку быстро, а потом долго мыть полы вокруг, мыть саму картошку ещё раз и стирать фартуки каждый день.

Позже, чтобы не было так скучно, я приспособилась приносить на кухню кассету со своими записями. Магнитофон на кухне стоял всегда, и часто сёстры ставили себе какую-нибудь «духовную музыку». Не всегда она мне нравилась. Поэтому я и приносила своё, правда, не всегда, а только тогда, когда на кухне была Ольга или Димитрия. Они даже пели со мной под мою кассету.

Однажды Ольга принесла мне небольшой листок бумаги, аккуратно покрытый чем-то вроде лака – для твёрдости. На листке было напечатано стихотворение и даже какой-то маленький рисунок.

Ольга сказала, что это стихотворение их игумения, матушка Михаила, дарит всем сёстрам. Стихотворение про монастырь. И хорошо бы на него сочинить музыку.

Я с радостью взялась за дело. Первый заказ! Сочинять музыку мне легко – я неосознанно занималась этим столько, сколько себя помню, ещё в раннем детстве. Во всяком случае, ещё в пять лет я любила ездить по улицам на велосипеде и напевать себе мелодии, сочиняя на ходу – импровизировала. Только тогда я не записывала мелодии, а то эти импровизации могли бы стать настоящими музыкальными произведениями. Я быстро сочинила мелодию, а вскоре и записала её на синтезаторе, а потом на кассету.

Из-за этой песни произошёл забавный случай. Я записала её в два голоса. Когда мы с Ольгой были на кухне и вместе с кассетой пели вдвоём (без кассеты мы её тоже пели – Ольга первым голосом, я вторым), к нам зашла Димитрия и, прислушавшись к записи, с интересом спросила у Ольги:

- А что же ты здесь так тихо поёшь второй голос?

Ольга чрезвычайно удивилась, а я объяснила, что она не принимала никакого участия в записи и я всё делала сама.

К тому времени на кассете уже были:

Полька из «детского альбома» Чайковского;

«Дождик» Майкапара;

«Песенка путешественниц» моего собственного сочинения;

«Итальянская песенка» из «Детского альбома» Чайковского;

«Ручеёк» - мелодия, которую я давным-давно учила на скрипке;

«Зайчик» - одно из первых моих произведений, милая детская песенка, автора слов я, к сожалению, не помню. Песенка немного грустная, и по чистой случайности в конце записи я почему-то захлюпала носом;

«Дождик» - тоже милая детская песенка на слова забытого мною поэта – «Дождик песенку поёт – кап, кап»;

«Тучки» - самая первая моя песенка на слова Маяковского «Тучкины штучки», самая любимая и самая милая;

«Радуга» - тоже детская песенка, слова которой я обнаружила ещё в пятом классе в учебнике русского языка;

Просто мелодия, названия не имеет, видимо, записанная импровизация;

«Полька» собственного сочинения;

«Добрая память», песня на слова Некрасова, песня о простом человеке, который погиб, спасая чужих детей во время наводнения;

«Глаза у страха велики», коротенькая детская песенка, автора слов не помню; эта песенка, а также «Тучки», «Зайчик», «Дождик» и «Радуга», составляли у меня цикл песенок «Музыка природы», с которым я ещё в пятом классе участвовала в конкурсе юных композиторов, позже к этому циклу я причислила все свои произведения;

«Над виноградными холмами», песня на слова Тютчева, сочинена в конце шестого класса, к Пасхе;

«Вальс» собственного сочинения;

«Весна», песня на слова забытого мною автора, найдённых в православном календаре;

«Святители Русской земли», трёхголосная песня, мой шедевр записи по тем временам, слова я тоже нашла в православном календаре, а автора забыла;

Мелодия, называвшаяся «Закат», но к закату имевшая самое далёкое отношение;

Песенка из мультфильма «Волшебник Изумрудного города», моя первая обработка песни, сочинённой не мной;

Наконец, «Монастырь», песня, сочинённая по заказу матушки Ольги.

Как только дело доходило до песни из мультика, я убавляла громкость до предела – не хотела, чтобы в монастыре знали о моих маленьких слабостях. Собственно, я не хотела по двум причинам: боялась того, что надо мной будут смеяться, и того, что меня будут ругать.

На кухне часто ставили «духовную музыку», но не всегда я была от этого в восторге. Когда сёстры ставили кассеты с записями хора своего монастыря, какие-нибудь колядки или просто песни, я не возражала. Но помню несколько кассет, которые меня почти выводили из себя. На одной было что-то очень заунывное, на другой какой-то мужчина пел под гитару что-то непонятное и странно-сентиментальное. На третьей пела «духовные песни» какая-то девочка. Просмотрев обложку кассеты, я узнала, что эти песни сочиняет папа, записывает мама, а дочка поёт. Пела она ужасно фальшиво. Как-то я выразила своё мнение в присутствии матушки Неониллы. Она с неудовольствием заявила, что это только мне заметно, а остальным неважно. Мол, не высовывайся со своим мнением. Мне было неприятно, но что я могла поделать?

Зато матушке нравилось, как я чищу картошку. Потому что она однажды имела случай наблюдать, как то же самое пыталась сделать наша Ника – она почему-то решила помочь в монастыре. Матушка увидела и торопливо сказала как можно ласковей:

- Ника, ты иди, мы тут сами почистим…

Ника была из настолько интеллигентной семьи, что не знала, как чистят картошку, и поэтому срезала с неё не только кожуру, но и пятьдесят процентов самой картофелины… Я же чистила специальным ножиком, быстро и аккуратно, приобретая всё более ценные навыки. У меня был заведён отдельный ножик и для чистки моркови.

Примерно к концу октября среди монастырских священников появился «новенький» - отец Дионисий. Его рукоположили в нашем же храме, во время одной из архиерейских (кажется, на Покров). Он должен было проходить сорок дней практику в нашем храме, но его и после практики оставили у нас служить. Практику он проходил под руководством отца Лазаря, но потом служил в паре с отцом Тихоном. Был случай, ещё в самом начале его практики: мы пели литургию, и на Великом входе (во время Херувимской) вышел, как положено, отец Дионисий и торжественно начал произносить обычное поминание. Однако (видимо, от волнения), он чуть-чуть перепутал слова, и вместо «Преосвященныя митрополиты, архиепископы и епископы» сказал:

- Преждеосвященныя митрополиты…

В ноябре мне исполнилось четырнадцать лет. День рождения я отмечала торжественно, насколько это было возможно в монастыре. Тем более что у меня получается так, что день ангела идёт непосредственно перед днём рождения, и меня поздравляли два дня подряд. В первый день мне поднесли коробку конфет, красиво перевязанную ленточкой. А на следующий день, на сам день Рождения, я была буквально завалена подарками. Поздравляли меня в трапезной, как это было в обычае. Остались фотографии с того дня. Первым делом матушка Неонилла преподнесла мне шикарный букет – корзинку из белых ромашек и красных роз на фоне листьев, а потом сёстры вручили мне целую корзинку гранатов (хоть и небольшую), зная моё пристрастие к этим фруктам. Галина подарила книгу «Чудеса Православия», несмотря на то, что в монастыре уже была такая книга, и я к ней особого интереса не проявляла (между прочим, потом откуда-то появилась и третья такая же книга, и они стояли на полке, невостребованные никем). Появились три открытки – две неизвестно от кого, а третья от Насти, очевидно, воскресная школа тоже принимала участие в моём поздравлении. Настя подарила мне ещё сумку фруктов и миниатюрный наборчик из блюдечка и чашечки. Фотографировали меня сначала с матушкой – в момент вручения букета, потом с Ольгой (она стояла сзади и читала), потом меня одну, потом с мамой – за столом, заваленным подарками. «Для массы» я поставила туда же корзинку с высушенными листьями клёнов.

Эти листья мы с мамой набрали в то время, когда я ходила в больницу на обследования для справки. Больница располагалась рядом с парком, а в нём в то время облетали листья с клёнов. Мы их набирали огромными букетами, потом гладили утюгом (для того, чтобы они не потеряли свой цвет) – работа была страшно кропотливая и долгая. А потом мы раздавали эти листья всем в монастыре. Листьев было много, потому что мы собирали все «самые красивые» и не в силах были выбросить хотя бы один.

Но самым лучшим подарком была, как и в прошлом году, посылка дяди Саши.

Мама принесла её в монастырь. Распаковав, я обнаружила там огромного пушистого жёлтого зайца и две книжки про Изумрудный город. Первые две книги сериала. Теперь у меня были три книги из десяти – первая, вторая и десятая. Для краткости я никогда не называла их по названиям – только по номерам. Мне этого было достаточно, а остальным – неважно.

Естественно, я сразу дала их прочитать Насте Буйной, и очень огорчалась из-за Насти-с-косой, которая вообще не любила читать и не интересовалась Изумрудным городом, во всяком случае, теми книгами, которые уже были написаны.

В конце ноября я пошла снова в свою прежнюю школу, Православную. Когда мама отнесла туда документы, то в школе произошёл интересный диалог между директрисой и учительницей русского языка. Нужно было отправить на конкурс сочинения, но отправлять было нечего. Только мои сочинения за пятый класс – но школа не могла их отправить, потому что в числе учеников школы не числилась Аня Зимина… Учительница русского языка не знала, что делать. Она пожаловалась на это директрисе, и тогда директриса торжествующе сказала:

- Могу вас обрадовать: Аня Зимина возвращается.

Потом она рассказала это моей маме, а мама рассказала мне.

За время моего отсутствия в классе появились три новенькие девочки: близнецы Юля и Вика Кащиц и Юля Пятова. Близнецы жили ещё дальше от школы, чем я, и ездили со мной вместе, нам было по пути.

Судя по моему дневнику, занятия я начала примерно с 20 ноября. До конца четверти я кое-как ходила в школу, а дальше идут пустые страницы до середины февраля. В феврале, впрочем, я тоже маловато ходила в школу – за весь месяц от силы дня три-четыре, судя по записанным домашним заданиям. Причину моего редкого посещения школы в этот период я объясню в своё время. В марте картина проясняется, и домашних заданий записано больше. В апреле я пропустила недели три, а в мае последнюю неделю у нас были экзамены, и записей нет. Хотя сначала я предполагала, что будет так: один день я пою на клиросе (в «нашей смене»), а второй день – хожу в школу. Естественно, из моих благих планов ничего не вышло.

В школе с некоторым удивлением восприняли то, что я теперь официально послушница монастыря. Правда, дразнить сильнее не стали. Хотя даже в православной школе вполне можно было этого ожидать.

Гораздо больше страданий мне причинял мой Изумрудный город. Не удержавшись, я рассказала кому-то из одноклассниц ещё давным-давно, что увлекаюсь этой сказкой. Постепенно об этом узнали другие, а там и третьи, а сейчас все девочки класса знали о моей слабости, и самые вредные из них не упускали случая меня поддразнить. Собственно, я сама не скрывала своего увлечения, но делала это со слабой надеждой, что кто-нибудь тоже заинтересуется этой сказкой, разделит мой интерес к ней.

Зато шифр, который сочинили летом мы с Настей, постепенно приобретал популярность. Первой о нём узнала девочка, с которой я поддерживала более-менее нормальные отношения – Вера Сиволобова. Некоторое время мы даже все записки писали только этим шрифтом. По понятным соображениям: если такая записка попадёт в руки учителям, то вряд ли они поймут, о чём в ней говорится.

На клиросе мы пели не так уж часто. Тем более что в воскресные дни и праздники сёстры нас в хор не допускали. Ну, меня иногда брали, а маму – никогда. А вскоре так случилось, что я и сама стала редко приходить на клирос по праздникам и предпочитала в это время дежурить «на свечках». Хотя на воскресных литургиях продолжала петь с девочками старшей воскресной школы, но на занятиях с ними уже не присутствовала.

В то время у меня стала обнаруживаться какая-то склонность к тайнам. Мне ужасно хотелось иметь какую-нибудь тайну от мамы, во всяком случае, какое-нибудь тайное место, о котором она бы не знала и где я могла бы уединяться. Таких мест у меня было два, и предполагалось, что мама о них не знает, хотя на самом деле она прекрасно знала, и я знала, что она знает. Первым местом была «пещерка под водопадом». Вторым была «кладовка» - подсобное помещение в храме, под лестницей на клирос. Кладовка была для меня замечательна тем, что я могла там сидеть во время службы и, никому не мешая и не привлекая ничьего внимания, заниматься своим делом, которое не имело отношения ни к свечкам, ни к службе. Потому что теоретически я «стояла на свечках». А практически это происходила так: раз в пять-десять минут (интервал зависел от количества свечек) я выбегала из кладовки, убирала все огарки и забиралась снова в своё укромное местечко, закрыв двери. Кто скажет, что я не присутствовала на службе? Никто не мог так сказать! Потому что никто не видел, чем я занимаюсь. Потому что никто не заглядывал ко мне в кладовку, кроме девчонок из маминой воскресной школы и самой мамы. Правда, девчонки приходили только в субботу вечером. Я же сидела в кладовке иногда целыми днями, когда была дежурная «на свечках». В будние дни меня вообще мало кто тревожил.

Дата добавления: 2015-07-20