|
Читайте также: |
укрепило их преимущества". (J. N. von Tunzelman, Steam Power and British
Industrialization to 1850 (Oxford: Clarendon Press, 1978), p. 202. Тунзельман
детально перечисляет изменения ткацких станков с ручным приводом, которые
постепенно укрепили их преимущества (pp. 195--202), добавляя, что ручные
ткацкие станки также усовершенствовались, но при этом стали более дорогими и
пригодными для использования не в домашних мастерских, а, скорее, -- на
фабриках, (pp. 200--202).]
Переход от ручных ткацких станков к механическим был изменением в технологии,
которое шло рука об руку с изменением в организации производства, выражавшимся
в переносе производства из домашних мастерских под крыши фабрик. История
английской текстильной промышленности изучалась столь тщательно, что в
литературе о социальных и политических последствиях фабричной системы едва ли
встретится упоминание о какой-либо другой отрасли и все же есть основания
поставить вопрос об относительной ценности технологических и организационных
преимуществ в процессе внедрения фабрик в текстильной промышленности.
Конечно, в 1910 году Чепмен мог только чисто предположительно утверждать, что
даже если бы не был изобретен паровой двигатель и механические ткацкие станки,
все равно возникли бы текстильные фабрики -- поскольку они позволяли лучше
организовать производства. Но этот вопрос недавно был вновь поднят Стефеном А.
Марглином [Stephen A. Marglin, "What Do Bosses Do? The Origins and Functions
of Hierarchy", Review of Radical conomics (Summer 1974): pp. 60--112], и мы
вернемся к нему в конце главы.
Британские производители станков для текстильной промышленности в течение
всего XIX столетия использовали благоприятные экономические возможности,
создававшиеся как способностью британских торговцев сбывать все ткани, которые
удавалось произвести, так и понижательным давлением на уровень заработной
платы, которое усиливалось к концу столетия. И, пожалуй, будет ошибочным
именовать их "производители станков для текстильной промышленности", поскольку
их главным продуктом были не сами по себе машины, а изменения в технологии
производства и удешевление производимых продуктов. Источником их прибылей было
не искусство производить станки, а искусство изобретать станки, способные
изготовлять пряжу и ткать лучше и дешевле, чем все другие станки в прошлом и
настоящем. Они были чрезвычайно удачливы, но имена их совершенно забыты.
Гончарное производство
История гончарного производства хорошо иллюстрирует тот факт, что именно
условия каждой отрасли определяли восприимчивость к фабричной системе.
Производство керамики -- одна из самых древних отраслей. Мы не можем знать,
использовали ли греческие художники, расписывавшие вазы, -- а среди них были
первоклассные мастера, живопись которых уверенно различают эксперты, -- уже
готовые изделия, подгоняя к ним свою живопись, или они заказывали изделия,
имея в виду замысел росписи. Но нет сомнения, что в XVIII веке размер, форма,
материал и роспись изделий обдумывались как единый замысел.
Это единство дизайна делало желательным соединение в одной мастерской всех
последовательных этапов производственного процесса. Ведь практическое
воплощение задуманного и качество будущего изделия начинаются уже на стартовых
операциях -- отбора, измельчения и смешивания используемых материалов, а
роспись и шлифовка только завершают процесс. Конечно, это само по себе не
могло бы помешать гончару и его подмастерьям выполнять в своей мастерской все
операции поочередно, но были свои преимущества в разделении труда на
последовательные этапы. В частности, некоторые этапы требовали большего
мастерства, чем другие, и было бы расточительством использовать искусных
работников там, где было достаточно менее квалифицированных. К тому же
некоторые операции, такие как измельчение и смешивание материалов, лучше всего
было выполнять с помощью устройств, приводимых в движение водяной мельницей
(до появления парового двигателя), и уже одно это сильно отличало гончарное
дело от ткацкого, где ткач сам исполнял роль силового привода. Словом, к 1787
году в Стеффордшире уже существовало множество малых керамических фабрик;
каждый из двух сотен мастеров гончарного дела нанимал в среднем по сотне
работников [A. and N. L. Clow, "Ceramics from the Fifteenth Century to the
Rise of the Staffordshire Potteries", chap. 11, A History of Technology, p.
353]. Уже до широкого распространения двигателя Уатта производство керамики
было перенесено из небольших мастерских под крыши фабрик.
Первопроходцем здесь был Джошуа Веджвуд. Свою фабрику в Этрурии он разделил на
цехи по типам производимых изделий, и в каждом цехе рабочие были распределены
по множеству специальностей. А. и Н. Л. Клоу следующим образом описывают
разделение труда в Этрурии:
Постепенное умножение числа процессов, требовавшихся для производства
керамики, вело, как и в других отраслях, к существенному разделению труда.
Принадлежавшая Веджвуду Этрурия, которая первой прошла через специализацию,
была разделена на цехи по типам изделий: полезные, для украшений, яшма,
базальт и т. п. В 1790 году на производстве "полезной" керамики, были заняты
160 работников следующих категорий: отмучиватели, месильщики глины, гончары и
помогающие им мальчики, изготовители плоских заготовок, лепщики тарелок,
лепщики глубокой посуды, обтачивающие тарелки, обтачивающие глубокую посуду,
изготовители ручек, специалист бисквитного обжига, грунтовщики заготовок,
гладильщики, специалисты глянцевого обжига, измельчавшие краски девочки,
художники, эмальеры и позолотчики, а кроме того -- доставлявшие уголь,
модельщики, изготовители форм, изготовители капсул для обжига керамики и
бочары. [там же, с. 356--357]
В текстильной промышленности крутильщик производил пряжу, ткач -- ткани, а в
керамической -- каждое изделие проходило через множество рук и ни один
работник не производил готовых изделий. Гончарное дело было прообразом
промышленности будущего, где устранены всякие видимые связи между трудом
работника и готовым к продаже изделием, в создании которого он участвовал.
Позже в этой главе мы вернемся к возражениям против такой формы организации
труда.
В керамической промышленности XVIII века инновации были направлены на само
изделие, а не на механизацию производства. Единственными революционными
изменениями были открытия технологий изготовления фарфоровой глины и костяного
фарфора. Кроме того, английским гончарам пришлось перейти от дров к углю, и
поэтому производство сконцентрировалось в Стефондшире, где были и глина, и
уголь.
Гончары опередили крутильщиков в замене водяных колес на паровые двигатели,
которые использовали для смешивания и измельчения глины и красок, а позднее
приспособили для вращения токарных станков и другого механического
оборудования. Но это было не промышленной революцией, а скорее внедрением
паровых двигателей на уже существовавших фабриках в качестве привода к уже
существовавшим механизмам. Нам ничего неизвестно о столь же радикальных
изменениях в гончарном производстве, как произведенные прядильными станками
Аркрайта и ткацкими станками Картрайта. Фабричная система развилась в
гончарном деле потому, что здесь было явно выгодно соединить преимущества
единого управления многоступенчатым процессом производства (которое могло быть
реализовано в мастерской только с одним универсальным работником), с
преимуществами пооперационной специализации работников (требующей множество
работников), и преимуществами единого источника энергии -- будь то водяное
колесо или паровой двигатель. Изобретение новых специализированных станков не
имело такой же роли в подъеме керамических фабрик, как в распространении
текстильных и металлургических заводов.
Рост производства и снижение цен: причина расширения рынков?
Распространение фабрик имело следствием не только проблему социальных
взаимоотношений между владельцами и работниками, но и громадный рост
производства. Может быть, наилучшим из доступных показателей увеличения
производства тканей является импорт хлопка в Англию. В период с 1791 по 1796
год британская текстильная промышленность импортировала в среднем чуть больше
27 млн. фунтов хлопка в год, причем в 1793 году было импортировано 19 млн.
фунтов, а в 1792 году -- 35 млн. За 1896--1900 годы среднегодовой импорт
хлопка составил 1799 млн. фунтов -- рост почти в 67 раз [Mitchell, Abstract of
British Historical Statistics, pp. 178, 181]. [Эти цифры нуждаются в поправке
на величину реэкспорта хлопка-сырца. С учетом реэкспорта рост в XIX столетии
может оказаться не 67:1, а 60:1.]
Производство чугуна в чушках -- другой чрезвычайно яркий показатель роста
физического объема производства в эпоху, когда чугун и сталь намного шире
использовались в обрабатывающей промышленности, чем в наши дни. Британское
производство чугуна возрасло с 25 тыс. т. в 1720 году, до 125,8 тыс. т. в 1796
и составляло около 200 тыс. т. в 1800 году [там же, с. 131--132, а также Н. R.
Schubert, "Iron and Steel", A History of Technology, p. 107] -- рост в 8 раз
за 8 десятилетий XVIII века. Восемьдесят лет спустя, в 1880 году, Британия
производила 7749 тыс. т. чугуна -- рост почти в 39 раз.
Вплоть до 1800 года рост объемов производства на Западе можно объяснять
реакцией производителей на спрос, созданный открытием новых каналов торговли.
Но сопоставление показателей роста физических объемов производства с
поразительными изменениями промышленного производства после 1800 года
заставляет предположить, что где-то в начале XIX века причинно-следственные
связи между расширением рынков и промышленной революцией стали взаимными, а
может быть, и обратными. После 1800 года произошли революционные изменения в
средствах удовлетворения экономических потребностей, и, по крайней мере, на
первый взгляд, это больше затронуло сферу производства, нежели торговли. Но
связь между расширением производства и расширением торговли не так уж проста и
стоит того, чтобы в нее слегка вникнуть.
Рост торговли, связанный с расширением старых рынков и открытием новых,
умножает богатство даже при неизменности физического объема производства или
неизменных физических характеристиках производимой продукции. В ортодоксальной
экономической теории этот положительный эффект вытекает из теоремы, в
соответствии с которой добровольный обмен не осуществляется до тех пор, пока
каждая сторона не приходит к убеждению, что обмен соответствует ее интересам,
а интересом в данном случае является рост экономического благосостояния
торговца -- то есть увеличение его богатства. Такой положительный эффект может
быть продемонстрирован на примере почти любого монопродуктового хозяйства.
Экономическое благополучие такой страны, как Бразилия, явно ухудшилось бы,
если бы весь выращиваемый там кофе потреблялся самими же бразильцами.
Богатство и благосостояние Бразилии существенно повышается благодаря обмену
экспортируемого кофе на импортируемые продукты, а также благодаря нахождению
новых рынков для сбыта бразильского кофе. Не будет ошибкой предположить, что
Бразилии выгоднее обменивать выращиваемый кофе на импортируемые продукты, чем
выращивать вместо экспортируемого кофе зерно.
Нет сомнения, что начиная с XV века и до настоящего времени, рост торговли и
расширение рынков внесли намного более существенный вклад в экономическое
развитие Запада, чем, если бы торговля просто следовала за ростом объемов
производства. Торговля повысила бы уровень благосостояния даже при
неизменности объема производства, и торговля же привела бы к известному
увеличению производства даже при полной неизменности технологии. А некоторые
изменения технологии являлись прямой реакцией на требование возрастающей
торговли. Наконец, торговля способствовала увеличению производства, поскольку
создала большую часть условий и стимулов, необходимых для совершенствования
технологии и организации производства, транспорта и распределения.
Можно рассматривать расширение торговли в период до 1750 или 1800 года как
результат удешевления транспорта, создания новых рынков благодаря инициативе
торговцев, и внедрения в практику новых отношений, благоприятных для торговли.
Все это давило на промышленность, требуя расширения производства для
удовлетворения спроса на новых рынках, но это давление содействовало не
понижению, а скорее повышению цен. В течение XIX века картина изменилась. Рост
торговли подстегивался спросом фабрик на сырье и новыми рынками, которые
появлялись скорее благодаря удешевлению фабричной продукции, чем в силу
удешевления транспорта или изменения условий торговли. Расширение производства
не было следствием роста цен: если учесть влияние войн и депрессий, XIX век
предстает как эпоха снижающихся цен. Короче говоря, в этом столетии
экономическое давление в пользу расширения торговли и транспортных
возможностей имело причиной производство все большего объема продукции.
Технологический прогресс вел к сокращению издержек производства и снижению
цен.
Воздав торговле должное за ее роль в повышении благосостояния Запада,
обратимся к роли увеличения физического объема производства. Некоторая, и
может быть, большая часть экономического роста в период промышленной революции
определялась совершенствованием организации и технологии производства. Само по
себе увеличение производства не привело бы к росту благосостояния, если бы не
возникла система складов, магазинов, торговли, финансирования и транспорта,
благодаря которым произведенное попадает в руки потребителей. Ничего такого не
было бы и в том случае, если бы не рыночные отношения, благодаря которым выбор
покупателей определял достойную величину вознаграждения усилий производителей.
Но склады, магазины, торговцы, финансисты, транспорт и рыночные отношения были
не только на Западе, и не объясняют величины объема производства на душу
населения.
Короче говоря, в период промышленной революции технологические и
организационные усовершенствования играли более видную роль в росте богатства,
чем до 1750 года. Эти усовершенствования стали возможными и базировались на
торговле, рынках, отношениях собственности и других институциональных
установлениях, которые уже сложились к тому времени. Но чтобы объяснить столь
резкое изменение, нам придется выйти за рамки обычных экономических стимулов и
включить в число возможных источников этой новизны силы и организационные
отношения, специфичные именно для западной технологии и организации. Этому
посвящена глава 8.
Удовлетворение потребностей фабрик в капитале
Целый ряд исторических выводов строится на предположении, что промышленная
революция и осуществленный ею сдвиг производства на фабрики потребовали
накопления значительного капитала. И на самом деле, если простая формула
"потребление = производство - накопление капитала" действительно адекватно
описывает процесс накопления капитала, неизбежен вывод, что многим людям
приходится жертвовать текущим потреблением во имя накопления. Маркс принимал
как данность, что накопление требует жертв, но утверждал, что капиталисты
сумели переложить тяготы накопления на трудящихся. Другие объясняли накопление
тем, что капиталисты следовали принципам кальвинизма. Правители СССР по сей
день ссылаются на необходимость накопления капитала в форме производственных
мощностей, чтобы объяснить свое пренебрежение производством потребительских
благ. Третий мир, подобно соцстранам, вошел в обременительные долги ради
финансирования новых производств, а ортодоксальные западные банкиры
утверждают, что такого рода займы служат полезным экономическим целям. Все
это, может быть, и так, но только не стоит подкреплять эти выводы ссылками на
опыт промышленной революции в Англии.
Прежде всего, отметим, что согласно историческим свидетельствам, первые
фабрики требовали очень небольшого капитала. Первая фабрика Аркрайта в
Кромфорде была застрахована за 1,5 тыс. фунтов, а вторая -- за 3 тыс. фунтов.
Внедрение к концу XVIII века паровых двигателей и многоэтажных заводов
увеличило ценность крутильной фабрики до 15 тыс. фунтов, но к тому времени за
плечами первых фабрикантов стоял уже двадцатилетний опыт работы, иногда весьма
прибыльной. В том, что владельцы фабрик часто основывали совместные банки,
можно усмотреть тот факт, что они нуждались во внешних источниках капитала, но
отсюда можно вывести и то, что они располагали избыточными инвестиционными
фондами или что они нуждались в тесных банковских связях для обеспечения себя
оборотным капиталом. [Приводимые цифры взяты у Чепмена, "Transition to Factory
System", pp. 540--542. Он перечисляет и другие прядильные фабрики, построенные
между 1778 и 1792 годами, сравнимые по величине капиталовложений.]
Конечно, капитал для промышленной революции не возник из воздуха. Но он не был
результатом ни мучительных накоплений бережливых протестантов, ни
экспроприированным у тружеников путем сильного сокращения заработной платы, ни
путем снижения уровня потребления. Чтобы финансировать новые машины и новые
формы фабричной организации не требовалось ни сокращения реальных доходов
работников или землевладельцев, ни снижения их уровней потребления, не нужны
были и общенациональные усилия по увеличению доли сбережений. Фабрики
обеспечивали такой рост производства, что его более чем хватало на быструю
оплату капитальных издержек, поскольку прирост доходов был большим, а
потребности в капитале -- умеренными.
Финансирование фабрик облегчалось английской системой местных банков, обычной
системой банковских депозитов, создающее предложение денег, необходимое для
кредитования оборотного капитала их клиентов, который был приблизительно равен
величине постоянного капитала, воплощенного в новых фабриках. Бесспорно, что
запасы сырья и готовой продукции, как и производственные мощности, являлись
реальными активами, для создания которых нужно было как-то изъять средства из
существовавшего потока производства, может быть, за счет инфляционного
воздействия роста денежного предложения, создававшегося операциями депозитных
банков. Но поскольку это была эпоха стабильных или сокращающихся цен,
инфляционное воздействие должно было компенсироваться другими факторами. Одним
из таких факторов был рост производительности на новых фабриках и создаваемое
этим понижательное давление на цены. Если выразить то же самое в терминах не
"финансовой", а "реальной" экономики, то получим: если реальное производство
постоянно росло за счет непрерывного потока более производительных инвестиций,
тогда не было нужды в каком-либо периоде, в течение которого потребители
испытывали бы сокращение своей доли в производимых благах.
Мы опоздали с детальной реконструкцией этого процесса, но вполне ясно, что для
финансирования потребностей промышленной революции в капитале почти или совсем
не требовалось сокращения тогдашних стандартов потребления. Согласно
авторитетным оценкам Фейнштейна, в 1760--1800 годах в Великобритании не было
общего сокращения душевого потребления, а после 1800 года этот показатель
колоссально вырос. Более того, между 1750 и 1850 годами доля валовых
инвестиций в валовом национальном продукте Британии оставалась практически
неизменной. [С. Feinstein, "Capital Accumulation and the Industrial
Revolution", in Roderick Floud and Donald McCloskey, eds., The conomic
History of Britain since 1700, vol. 1, 1700--1860 (Cambridge: Cambridge
University Press, 1981), p. 136. Оценки Фейнштейна показывают рост доли
валовых инвестиций в ВНП, но похоже, что это произошло еще до начала периода
самой быстрой индустриализации, то есть до 1790-х годов.]
Другим показателем того, что промышленная революция не наложила существенных
ограничений на способность западных народов порождать новый капитал, является
то, что корпорации, традиционно служащие задачам аккумуляции значительных
капиталов, вплоть до последних десятилетий XIX века играли очень ограниченную
и особую роль. Корпорации создавались для строительства и эксплуатации шоссе,
железных дорог и каналов, но в промышленности корпоративные формы
распространились только тогда, когда фабричное производство уже стало основной
формой производства продукции. В Европе и в Соединенных Штатах в начале и в
середине промышленной революции роль предпринимателей-капиталистов выполняли
торговцы, банкиры и изобретатели, нередко объединявшиеся в товарищества, но
крайне редко использовавшие форму акционерных обществ для создания
производственных фирм.
Утверждение, что новые фабрики были созданы за счет обнищания
кустарей-прядильщиков, есть в лучшем случае метафора. Экономические изменения
предполагают относительное или абсолютное сокращение ценности ресурсов,
направляемых в какую-либо сферу деятельности, и величины получаемых там
доходов, как только эта сфера деятельности устаревает полностью или частично,
будь то ручное ткачество, шитье парусов, извозчичий промысел, ремесло
стеклодува или изготовление стали. Сокращение ценности людских усилий и
мастерства, посвящаемых ручному ткачеству, не создает фонда ресурсов, которые
могли бы быть использованы на приобретение ткацких станков с силовым приводом.
Убытки ткачей были результатом изменений, а не источником капитала для этих
изменений. Прежние формы деятельности никак не могли быть источником
финансирования тех, которые шли им на смену. [Краткое рассмотрение того, как
влияет несовершенство межотраслевой текучести рабочей силы на рост, см: John
Hicks, "Structural Unemployment and conomic Growth: A "Labor Theory of Value"
Model", chap. 2, The Political conomy of Growth, Dennis C. Mueller, ed. (New
Haven: Yale University Press, 1983), pp. 53--56. Когда рост производительности
ведет к сокращению цен, потребительские расходы перераспределяются в пользу
отрасли с наибольшим относительным сокращением цен (за исключением очень
специальных случаев). Если ресурсы других отраслей не могут полностью перетечь
в эту последнюю, тогда (в соответствии с предположением Хикса, что
дополнительные ресурсы не могут быть получены) мы столкнемся с негативным
воздействием на темпы роста. Хикс не рассматривает последствия для самих
нетекучих ресурсов, но и здесь последствия не могут не быть отрицательными.]
Было бы ошибкой сохранить парадоксальное представление, что промышленная
революция не знала болезненных проблем капиталообразования. Формула
"потребление = производство - накопление капитала" искажает картину
экономического роста, потому что не учитывает время. Можно допустить, что рост
производства предполагает рост оборотного и постоянного капитала, либо рост
производительности. Но есть причинно-следственная связь между сегодняшними
темпами увеличения производства и прошлыми темпами накопления капитала. Вполне
возможно, что в некоторый период, будь это один год или длительный период от
1750 до 1880 года, объем производства, накопление капитала и потребление могут
увеличиваться одинаковым темпом, либо различие будет таким, что все равно
окажется возможным непрерывный рост потребления. Для этого требуется лишь,
чтобы текущий рост накопления капитала поглощал меньше, чем текущий прирост
производства. На Западе это условие реализовалось благодаря росту
производительности.
Сравнение советской и западной систем хозяйства свидетельствует, что возможно
чрезмерное накопление капитала. Есть серьезные основания считать, что нехватка
потребительских благ неблагоприятно сказалась на интенсивности трудовых
усилий, а значит, и на объеме производства в странах советского блока.
Поскольку рост потребления, в конечном счете, есть главный стимул усилий,
нужных для увеличения производства, никого не должно удивлять, что чрезмерное
накопление капитала и недостаточное производство потребительских благ может
подорвать темпы экономического роста.
Урбанизация и сопутствующая аграрная революция
Промышленная революция XIX века была неразрывно связана с сопутствовавшей ей
аграрной революцией. Аграрная революция сократила долю населения, занятую
производством продуктов питания, против 80--90% в средние века до менее 5%, и
этим сделала возможной урбанизацию западных обществ. Одновременное вытеснение
сельскохозяйственных работников в города обеспечивало фабрики рабочей силой.
Аграрная революция, подобно промышленной, отчасти заключалась в громадном
росте использования механической энергии, но эти изменения начались только
после 1880 года. [Даже в то время сначала речь шла не о замене животных
машинами, но об их одновременном использовании. Между 1880 и 1920 годами
энерговооруженность американских ферм возросла от 668 000 л. с. до 21 443 000
л. с. В этот же период увеличивалось, хотя и более медленным темпом, число
тягловых животных в городах и в селе: от 11 580 000 до 22 430 000. По данным
Министерства торговли, Historical Statistics of the United States (Washington,
D. C.: Government Printing Office, 1975), pt. 2, ser. S 1--14, p. 818.]
Другими важными факторами аграрной революции были: рост использования
удобрений, повышение качества семян, улучшение пород животных и
совершенствование методов их выращивания, а также -- благодаря
совершенствованию транспорта -- развитие региональной специализации в сельском
хозяйстве. Многие изменения стали результатом применения в сельском хозяйстве
методов экспериментальной и прикладной науки XIX века. Для снабжения городов
продовольствием немалое значение имело и сельскохозяйственное освоение
американских равнин, но, как и использование механической энергии, оно
началось во второй половине XIX века, и нам придется искать объяснение
предшествующего прогресса в совершенствовании методов и приемов ведения
сельского хозяйства.
Подобно промышленной революции, аграрная также могла бы пойти через развитие
аграрных фабрик, схожих с римскими латифундиями или плантациями Южной Америки
и некоторых тропических стран. Есть ряд причин, по которым на Западе аграрная
революция не привела к развитию сельскохозяйственных фабрик.
Одной из причин было то, что из-за сезонного характера большей части работ
владельцам фермы зачастую выгоднее нанимать сезонников, чем держать постоянных
работников. Кроме того, главные преимущества фабрик -- возможность организации
и контроля производительного труда, возможность сокращения расходов на
мастеров и других управленцев, а также сокращения капитальных затрат -- не
всегда срабатывают даже на фабрике, размещенной в одном здании, где надзор
легче, чем на ферме. Большая часть сельскохозяйственной работы выполняется
отдельными людьми или очень малыми группами, почти недоступными надзору, и
важнейшим условием эффективной организации аграрного производства остается
самоконтроль, подстегиваемый заинтересованностью владельца или арендатора в
величине урожая.
Фабрики и труд
Посмотрим, как изменили фабрики труд фабричных рабочих, а также и труд тех,
кто там не работал, включая тех, кто из-за появления фабрик утратил источники
Дата добавления: 2015-07-10; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав