Живые норки и умирающая империя

Убийство животных есть жестокость, ярость и проявление в человеке дурной привычки проливать кровь невинных.

Йосеф Альбо

Рост числа акций прямого действия против меховой индустрии в Великобритании в течение 1980-х и длинная цепочка побед над закрывающимися фирменными магазинами, фермами и универсамами наряду с клятвами лейбористов запретить меховые фермы привели к созданию общей картины гибели меховой индустрии. Но вследствие появления других кампаний борьба с мехом переживала медленный спад. Впоследствии индустрию ждало нечто вроде воскрешения, когда компаниям удалось прошмыгнуть на рынок и главные торговые улицы городов, правда, уже не с шубами, а с меховыми подкладками, обшлагами и аксессуарами. Что было особенно непотребно в поведении индустрии, хвастающей красотой натурального меха, так это то, что вернуться в магазины ей позволила практика изменения внешнего вида натурального меха таким образом, чтобы он выглядел, как искусственный, и продавался под видом ненастоящего. При этом представители компаний не стеснялись утверждать, что спрос на натуральный мех возвращается.

Лично я придерживался мнения, что с меховой индустрией покончено, и она не сможет восстановиться, поэтому сфокусировался на других проблемах. Но мы имели дело с индустрией, которая очень хотела вернуть старые добрые времена и масштабы жестокой эксплуатации. Тем не менее, с тех пор, когда это считалось сугубо английской проблемой, многое изменилось; идея разлетелась по миру и пустила побеги не только по другую сторону Атлантики, но и в царстве натурального меха -- в Скандинавии.

В начале лета 1995 года Финляндия пережила первые рейды подобного рода. Активисты освободили более шестисот лис из их клеток в результате акций на четырех фермах на западе страны; страны, держащей в заточении самое большое число лис в мире и срывающей свыше двух миллионов шкур в год. Спасение животных было само по себе важным моментом в развитии движения, но еще большее внимание к индустрии привлек суд над тремя молодыми женщинами, ответственными за акции. С попадания их лиц на полосы газет началась антимеховая кампания, в 1990-е распространившаяся по всей Европе.

Из трех 20-летних арестанток две не сказали полиции ничего, несмотря на усиленное давление, а третья рассказала все. Благодаря ее показаниям всем трем предъявили обвинение. Мягкотелость Кирси Култалахати стала ее единственной наградой, потому что она немного выгадала по сравнению со своими подругами по окончании длившегося месяц процесса. Миа Салли и Миннна Салонен получили по 2,5 года условно, а говорливая активистка -- два года условно. Им надлежало разделить между собой выплату штрафа в размере 850.000 финских марок -- около ё135.000 -- за покрытие расходов фермеров и подорожавшие услуги страховых компаний.

Освещение этой истории в СМИ и сопутствующее разоблачение меховой индустрии занимали передовицы и вдохновляли людей на активные действия. Так родился Elainten Vapataus Rintama, финский ФОЖ. К концу года полиция располагала статистикой, согласно которой минимум раз в неделю кто-то обязательно выбивал окна мехового магазина, а замки заливали клеем еще чаще. Той же осенью были совершены атаки еще на две фермы: активисты выпустили на волю 200 лис. Сотни тех животных, что остались на ферме, они вымазали красной краской и унесли с собой все записи о разведении. Вскоре после этого вспыхнул огромный кожевенный завод, принадлежавший крупнейшей меховой ферме. На нем хранились 20.000 шкур хорька и 2000 лисьих. Еще на одной ферме активисты вымазали краской 50 лис. Два месяца спустя в стране впервые подожгли несколько грузовиков, перевозивших мясо. В канун Рождества запылали еще три. Дабы доказать, что эти акции не были изъявлением воли небольшого числа несогласных 200 активистов собрались, чтобы протестовать против Международного мехового аукциона, чрезвычайно важного для торговцев шубами мероприятия. Спорадические акции вокруг события вылились в настоящую осаду и привели к тому, что по итогам дня 40 человек были арестованы.

И все это в кратчайшие сроки и в стране, которая прежде играла ничтожную роль в развитии движения за освобождение животных. По окончании года, вошедшего в историю благодаря беспрецедентному числу акций прямого действия, которые проводили, главным образом, люди 19-20 лет, прибыли меховых магазинов упали ниже некуда, и активисты делали очень смелые предсказания о надвигающемся крахе меховой индустрии в Финляндии в последующие несколько лет. Для представителей промышленности это стало призывом встать и сражаться. Это означало не столько практику поддержания хорошего имиджа индустрии и превознесения ее добродетелей, сколько банальное насилие.

Предприниматели быстро высказали собственные угрозы активистам в том духе, что если фермеры их поймают, у них будут большие проблемы. И хотя до дня, когда такой случай действительно представился, прошло всего два года, меховщики не напрасно ждали возможности сдержать обещание. Однажды ночью недавно установленная беззвучная сигнализация предупредила бодрствующего фермера, что к нему пожаловали незваные гости. Пять активистов прокрались на лисью ферму, которая до этого подвергалась атакам уже три раза. Как только налетчики поняли, что их обнаружили и рванули наутек, фермер выпустил в них обойму дробовика.

Одному он попал в низ спины, другому пять раз в руки, а еще один получил заряд в легкие и еще девять ранений. Все трое выжили и считали себя большими везунчиками, даже притом, что их арестовали по пути в больницу, после чего обыскали их дома. Раненую женщину не выпустили под залог. Она провела в заключении пять месяцев, в течение которых ее многократно допрашивали. Ее освободили только после того, как она объявила голодовку. Фермер наврал с три короба, и этому вооруженному и опасному человеку разрешили продолжить вести жестокий бизнес, пока спустя некоторое время давление общественности не усилилось, а пострадавшие не подали на него на него в суд. Тогда его пригласили в полицию на серьезный разговор. Его арестовали и обвинили в нападении -- не слишком точная формулировка, учитывая обстоятельства, зато шаг в правильном направлении. По мере роста интереса СМИ к этой истории полицейским пришлось расширить обвинения до попытки убийства и угрозы жизни по неосторожности. Активистам инкриминировали нарушение общественного порядка.

На слушаниях по делу о членовредительстве фермер утверждал, что у него не было другой возможности задержать домушников, кроме как стреляя в них. Кончилось тем, что фермер и активисты обменялись деньгами. Ему пришлось выплатить троим компенсацию за ранения в размере 4000 финских марок, а также покрыть больничные счета и 18 месяцев реабилитации. Активистов же суд обязал выплатить ему и его жене 1000 марок за моральный ущерб. Плюс, их приговорили к четырем месяцам условно.

Объемы симпатии общественности к человеку с ружьем и всей индустрии стали для инициативного и совсем еще юного движения призывом к действию -- напоминанием о том, что еще много предстояло сделать, прежде чем Финляндия освободится от мехов. За десять лет активистам удалось закрыть тысячу ферм. Еще 1500 по-прежнему функционируют.

В ходе судебных разбирательств выяснилось, что лишь одна из пятидесяти лис, освобожденных с той же фермы, но в рамках другого рейда, не была впоследствии поймана и возвращена обратно, и похожая статистика неоднократно повторялась повсеместно. В Великобритании после освобождения 150 норок с фермы Фэйр-Вуд рядом с Болтоном в 1984 году 145 зверей удалось вернуть, три погибли и лишь две остались на воле.

Результаты тестов, проведенных Финским союзом меховщиков, показали, что если нанести на шкуру зверя хну, исправить вред шубе решительно невозможно и, следовательно, окрашенный ею мех не имеет никакой ценности. А шкуры, которые не имеют ценности, означают, что никому не нужно сажать их в клетки и убивать, потому что это не приносит деньги. На протяжении десяти лет в стране были атакованы 100 меховых ферм. Десятки тысяч животных обрели свободу. Сумму ущерба, причиненного шкурам и оборудованию ферм, даже невозможно было подсчитать.

По завершении нескольких рейдов на норковых фермах в Германии 300 зверей с предварительно окрашенным мехом были выпущены на свободу. Активисты сожгли несколько зданий. Два рейда в Австрии подарили свободу 150 норкам. В Италии клетки покинули 2000 норок. Отчаянную борьбу с индустрией вели люди в Норвегии. Разоряли офисы меховщиков, выбивали окна десятками, заливали клеем замки, портили оборудование. В губернии Телемарк был также поврежден автомобиль, оставлены граффити по всей ферме и изъяты записи о разведении. Однажды ночью пять ферм в Ругалланне лишились по 20-25 норок каждая. На меховые магазины тоже регулярно совершались нападения. В Швеции активисты DBF сожгли пять зданий пустого кожевенного завода и офисов, причинив тем самым ущерб в размере $600.000.

В Америке против меховщиков проводилось куда меньше броских акций, зато зажигательное устройство, брошенное в окно двухэтажного склада Alaskan Fur Co. в Блумингтоне вызвало пожар, стоивший компании $2.750.000. Ущерб еще на миллион был причинен главному офису и четырем грузовикам Сельскохозяйственного кооператива меховщиков Юты. Кроме того, активисты сожгли грузовик, поставлявший меховщикам чистящее средство для шкур.

Имели место и менее громкие проявления давления на меховую индустрию в этих и других странах. Harrods в Лондоне вновь начал продавать шубы, чем регулярно привлекал к себе активистов, чье внимание обходилось культовому универмагу в десятки тысяч фунтов в день; и это если считать только выбивание судебных предписаний на запрет проведения протестных акций у входа в здание.

Первых лис с британской фермы освободили в 1976 году. Это произошло в Шотландии и обозначило начало конца меховой индустрии. И если когда-то в стране работали 600 меховых ферм, то к началу 1980-х осталось лишь 68 норковых ферм и несколько лисьих, включая одну в Уэльсе и восемь в Шотландии. Большинство из них были закрыты в течение 1990-х. От 52 по состоянию на 1989 год в 1999-ом осталось всего 13.

И хотя справедливо будет сказать, что большинство людей в движении немного безалаберно относились к меховой индустрии после первого прорыва, некоторые активисты не сводили глаз с остававшихся в стране ферм. Периодически они уделяли вечерок-другой, чтобы напомнить обществу о жизни норок в клетках. Общественность в США и Европе была гиперчувствительна к выпусканию животных на открытые просторы без предварительного периода адаптации, но всякий раз ответной реакцией активистов на возмущение чиновников и СМИ были очередные достижения по числу освобожденных зверей. Все рекорды побили британцы, выпустив 6000 норок в национальный парк Нью-Форест в 1998 году. Это был разгар мертвого сезона для новостников, потому что парламент наслаждался каникулами. Вместе с норками ФОЖ дал разгуляться человеческим предрассудкам.

Активисты не видели причин для жалоб на то, что они делали, и уж тем более для последующего снаряжения команды ликвидации норок. Налетчики высадились в Нью-Форесте ранним утром и, надев маски, направились к ферме Кроу-хилл, где быстро справились с оградой. Открыть меховую ферму в долине -- прекрасная идея, когда есть что скрывать, но тот, кто ищет, тот найдет, даже если потребуется пробираться через густой лес. Сторожевые псы сидели на привязи. Ночь дышала свежестью. Выпускать норок из клеток было несложно. У некоторых не было даже будок для сна -- нынешняя меховая индустрия считает ее наличие необходимым условием. Спустя два часа интенсивной работы налетчики ретировались и предпочли уехать из графства. У шести тысяч норок не было шансов сделать то же самое.

В течение пары часов после рассвета Министерство сельского хозяйства, продовольствия и рыбной промышленности нарядило команду из 14 человек в камуфляж и отправило в погоню за животными по всему Нью-Форесту, площадь которого составляет 93.000 акров. Фермерам и землевладельцам была предоставлена полная свобода действий при уничтожении любой попавшейся норки. Зашевелились все стреляющие без разбору, бряцающие оружием болваны. Оживился Хэмпширский клуб охотников на норок. Добрые дяди отправились по следам беглых животных, полагая, что приносят этим обществу какую-то пользу. Все слетелись в парк, чтобы истреблять маленьких зверей или возвращать их к жалкой жизни в клетках. Взять живыми или мертвыми! Освободители были потрясены этой тихой истерией общества в ответ на простой акт саботажа. Внезапно все -- скучающие журналисты, "борцы за охрану природы", "зоозащитники", охотники, редакторы и полицейские -- сочли себя достаточно компетентными, чтобы прокомментировать ситуацию в Нью-Форесте. Они высказывались в том духе, что сделанное освободителями -- не что иное, как безрассудный поступок.

Местные жители вооружились и приготовились защищаться; их предупредили, чтобы они были бдительными. Некоторые закрылись на все замки в своих домах вместе с детьми, опасаясь, как бы беспощадные, "неистовствующие" норки, разбежавшиеся по всей сельской местности Хэмпшира не сожрали их на бегу, как саранча, уничтожающая все на своем пути. Одна женщина неоднократно баррикадировалась в дымоходе. Это звучало бы смешно, если бы не было так серьезно. Все боялись норок и охотились на них -- на маленьких, милых пушистых хищников, куда менее страшных и опасных, чем те изуверы, что держат их в клетках. Даже RSPCA пустилась в погоню за зверями. Даже они! Впрочем, учитывая богатое прошлое Общества, это не вызывает особого удивления.

Итак, выжившие норки возвращались в грязные, вонючие клетки и загоны. Туда, где они умирали от заражения крови из-за открытых ран, которые никто не лечил. Туда, где живые соседствовали с мертвыми. Туда, где у зверей отсутствовали или были сломаны конечности. На ферме Кроу-Хилл считалось нормальным держать вместе живых, умирающих и мертвых зверей в нестерпимо смердящих и устланных экскрементами клетках, кишащих личинками и мухами.

Инспектор RSPCA, проверявший ферму, не нашел на ней никаких нарушений. Представители Министерства сельского хозяйства, продовольствия и рыбной промышленности часто посещали Кроу-Хилл и тоже ничем не возмущались. Только после того, как кто-то лично доставил в штаб-квартиру RSPCA видео, свидетельствовавшее о творящемся на ферме, Общество начало что-то делать -- но очень мало и слишком поздно.

Ужасы, которым подвергаются эти очаровательные, пушистые создания в подобных местах слишком отвратительны, чтобы облекать их в слова. Лейбористы знали о сложившейся ситуации, обещали положить конец торговле мехом и, конечно же, не сдержали слово. Я за них не голосовал, но я зол; интересно, до чего же должны быть злы те, кто поверил их обещаниям? И кому им жаловаться? И как быть с норками? Это был главный вопрос, который задали себе несколько человек, отважившихся собственноручно изменить судьбу зверей. То, что они совершили, не было "бездумным актом вандализма", как трактовали их действия многие.

"Мы давно это планировали. Но сначала хотели посмотреть, что сделает правительство. Мы решили, что если политики не сделают обещанное, значит, люди должны сделать все за них", -- сказал один из участников акции. Его мнение сводилось к тому, что на воле выпущенные норки обязательно начнут охотиться на подходящих по размеру диких животных, вместо того, чтобы продолжать гнить заживо в клетках. Это была глубоко продуманная операция. Хоть и шокирующая ввиду неожиданности.

Отнюдь не ФОЖ привел к росту численности популяции диких норок в Британии до 100.000 особей. Спрашивайте с меховщиков: это они завозили их из Северной Америки в конце 1920-х. Через двадцать лет норки обжили британскую сельскую местность и начали размножаться в дикой природе. Кто-то сам убегал с фермы, а кого-то -- целыми сараями -- неминуемо выпускали владельцы-банкроты. Если учесть, что в XIX веке мода на мех выдр заставила водяных крыс столкнуться с угрозой охотников и современными практиками звероферм, а хорьки оказались на грани уничтожения благодаря лесникам, в природе образовалась свободная ниша. Итак, норок не только вынудили жить там, где они жить не собирались, их еще и заперли в клетках. Это неправильно! Правительство согласилось, что меховую промышленность необходимо запретить, но ничего не сделало. Это нерадивое, сумасбродное поведение, или вранье, не вселяло уверенности и вдохновляло людей форсировать события, обычно противоречивыми методами.

О какой "экологической катастрофе" писала The Sunday? О какой "экологической катастрофе" твердило RSPCA? T he Guardian упоминал о том, что норки угрожают 207 квадратным километрам сельской местности, а The Mirror напечатало заголовок "Норки дичают и устраивают поля смерти". Автор статьи выступал с абсурдными заявлениями о том, что норки ответственны за "серию убийств на природе" и оставляют за собой след разрушения, который уже протянулся на 8 километров от фермы. Полиция предупреждала: "Маленькие дети, особенно младенцы, не должны оставаться одни и, конечно, не на улице. Они нападают на детей, кошек, собак, кур и сразу перегрызают глотку". По мнению The Independent, освобожденные норки представляли собой "скрывающихся за пятью буквами хищниками, вселяющими страх в сердце Хэмпшира охотниками на диких зверей Нью-Фореста, которые движутся к границе Дорсета. Норки не знают ни стыда, ни пощады". Батюшки! По всему тексту были разбросаны намеки на "беспокойство" о том, что не все несчастные существа приспособлены для выживания в дикой среде. Неужели норки действительно что-то потеряли, покинув место своего заключения, где им была уготована скотская жизнь и преждевременная смерть? Да еще какая смерть! Незадолго до рейда было сделано видео, на котором один из сотрудников Кроу-Хилл брал норок за хвост и разбивал их головы о землю.

Одна из газет поведала историю Йена Старрока, который "смотрел в глаза ужасу", когда норка проскользнула в коляску к его 18-месячному сыну. Очень странно: если Старрок так боялся за жизнь своего ребенка, почему статья сопровождается фотографией, сделанной самим Старроком, на которой норка лежит рядом с младенцем? Наверняка ведь заботливый отец первым делом поспешил на помощь сыну, если бы видел в животном опасность? Так в чем же дело? В тридцати серебряниках или в пятнадцати минутах славы? И неужели разыскиваемое живым или мертвым животное причинило ребенку какой-то вред? Очевидно, нет, несмотря на четкие выводы о том, что наши дети находятся в опасности. С какой стати? Какие-то норки уже атаковали кого-то?

Еще одну фантастическую историю -- а выбирать было из чего -- рассказал рыбак, утверждавший, что его атаковала банда норок, когда он мирно ждал, пока рыба напорется ртом на его крюк. Эта статья The Telegraph называлась "Норки отбирают у рыболова наживку". В материале были такие строки: "Неожиданно темные фигуры выпрыгнули из кустов поблизости и накинулись на меня. Они меня окружили. Их было по меньшей мере четыре, если не больше. Они бегали по моим ногам и пытались вскарабкаться по мне. Я кричал. Я схватил сачок и попытался от них отбиться. Я ударил пару из них, но это не слишком помогло. Они были бесстрашны. Я бился с ними около минуты". Вот что пережил отважный рыболов Джон Стоун, судя по всему, через часок-полтора после приема магических грибов. Подмоченная репутация норок, казалось, будет служить поводом для подобных историй до бесконечности.

Норок убивали или ловили и возвращали на ферму. Лишь меньшинству из них удалось спастись; вероятно, лишь несколько сотен пережили первое время после освобождения и далеко не все одолели зиму. Возможно, некоторые до сих живут припеваючи в куда большей гармонии с дикой природой, чем большинство современных людей.

В новостях было столько тревоги о том, что норки поубивают всех животных и захватят мир, что об основном событии все забыли. Двойные стандарты были непостижимы. По-видимому, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что если бы не те четыре активиста, то освобожденные норки сидели бы в клетках взаперти на телах своих мертвых собратьев, пока за ними не пришли бы жестокие убийцы. За всеми! Не говоря уже о том, что на одной только на меховой ферме в Девоне 26.000 тысяч норок ежедневно съедали 8 тонн курятины, рыбы, хлопьев, витаминов, печени и пшеничных зародышей каждый день.

А как насчет бесчувственной резни, которую устраивают лесники в трехстах поместьях, отстреливая миллионы зверей и птиц из дробовиков, ловя их в силки и травя спорта ради? Давайте же поговорим о жестоких убийствах!

Норкам то приписывали неистовые массовые убийства по всей дикой местности, то, наоборот, голодное умирание. Освободителей настолько возмутила истерия в СМИ, что неделю спустя после первой акции они вернулись на ферму Кроу-Хилл и выпустили еще 1000 норок. Есть вещи поважнее того, кто что скажет, но сам факт, что столькие люди узнали о меховых фермах из-за первой акции, был очень важен, потому что, позабыв о предвыборных клятвах, правительство перестало говорить о меховой индустрии вообще.

Очень немногие из тех, кто ныл о "безответственном" освобождении норок, действительно что-то сделал, чтобы остановить жестокость и страдания на фермах, а волна критики была откровенным преувеличением истинного эффекта, который норки могли оказать на сельскую местность. По счастью, среди гула панических голосов звучал один-два вменяемых. Пусть и не прямолинейный, но выдающий точку зрения автора комментарий был написан Беном Шарраттом в журнале Motor Caravan: "Я был уверен, что норки -- это маленькие, но агрессивные плотоядные, привыкшие охотиться на мышей-полевок и молодых птиц, пока не прочитал газету и не посмотрел телевизор, где говорили, что на самом деле норки -- детоубийцы и машины для уничтожения собак, славящиеся злобным взглядом, холодным сердцем и неумолимо разбойными наклонностями".

Джон Видал, корреспондент, пишущий для The Guardian на тему окружающей среды, согласился, что "пресса смехотворно описывает норок. Это одиночные животные, которые метят территорию за 1,5 километра друг от друга и могут преодолевать за сутки дистанцию в несколько километров в поисках еды, тем самым обеспечивая большое распространение популяции. Они не тупые!". Видал процитировал отчет Окружного совета Нью-Фореста, где через два месяца после освобождения животных утверждалось, что лишь 1000 норок все еще числится в бегах и что все они пропали с концами, не причинив особого вреда.

"Норки -- жертвы моды, экономического давления, политических спекуляций, научных теорий, политики природоохранных организаций, моральных принципов, невежества и предрассудков. Мы должны проявлять к этим созданиям больше уважения", -- сказал в 1998 году Пол Эванс из Британской ассоциации борцов за окружающую среду. Популяция норок и ее влияние на дикую природу неоднократно становились предметами научных исследований. Результаты показывали, что норки не наносят сильного удара по численности других видов. Это касается даже популяции находящихся под угрозой исчезновения водных полевок, чьей главной проблемой, как всегда, является человек, продолжающий чинить разрушения в их среде обитания, выводя на выпас чрезмерные поголовья скота, выкорчевывая кусты, удаляя тростник у берегов рек, строя плотины, оросительные системы, дома и дороги, и охотясь на берегах рек с гончими.

То же относится и к пернатой дичи, которую многие вооруженные фермеры стремятся защищать от норок. Самой большой угрозой жизни для этих и других птиц являются люди. Они же ответственны за сокращение популяции зайцев, которых решили отнести к вредителям и, следовательно, истребить. Каким-то образом от людей ускользнула важная деталь: на зайцев охотятся норки, а также, конечно же, лисы, которые -- если бы на них никто не охотился -- могли бы сами регулировать популяцию зайцев. Это очень радикальная, почти экстремистская позиция, я знаю.

В конечном счете принужденное к активным действиям RSPCA отправило команду инспекторов на ферму Кроу-Хилл вместе с офицерами полиции в ноябре 1997 года. Они располагали девятичасовой видеопленкой, сделанной скрытой камерой активистами RFA за 19-месячный период, поэтому знали каждую деталь, на какую следует обратить внимание при осмотре 4000 клеток в бесчисленных сараях. Они знали точное расположение клеток с мертвыми животными, ранеными и изувеченными норками. Они знали, где искать переполненные клетки, в которых содержались до семи взрослых зверей, тогда как рассчитаны эти клетки были на двух-трех.

Посмертный осмотр мертвых животных в ходе расследования выявил, что они ужасно страдали. У одной норки торчала кость из ноги -- результат драки. У другой, вскрытой норки в желудке не было ничего, кроме опилок. Другие умирали от того, что их раны никто не лечил. Что интересно, отделение ветеринарной хирургии, где хранились тела на протяжении всех рождественских праздников, было взломано, и часть трупов бесследно исчезли пропала. Так пропали все доказательства вины фермеров. Больше ничего украдено не было. Кому же могло прийти в голову проделать подобное?

Руководители RSPCA могли различать только черное и белое. Разумеется, они посещали ферму Кроу-Хилл, чтобы осмотреть тамошние условия, на которые столькие люди жаловались, но каким-то образом всякий раз упускали бесконечную череду кошмаров, ради которых они приезжали. Как им это удавалось? Хватило бы беглого взгляда на видео с фермы, чтобы убедить даже идиота в том, что условия на ферме далеки от "удовлетворительных" или даже просто законных, но инспекторы RSPCA и правительства не смогли увидеть ничего дурного. Или не захотели. Это не могла быть некомпетентность или случайность.

У Министерства сельского хозяйства был выход из положения: его представители не могли основывать свои обвинения в суде на доказательствах, незаконно полученных зоозащитниками, поэтому они заключили сделку с крестьянином, который до этого уже подавал в суд на владельца фермы Кроу-Хилл, обвиняя его по 29 пунктам. Теренс Смит 50 лет занимался разведением норок, называл себя в интервью "любителем животных" и обладал, мягко говоря, пугающей репутацией. На сей раз он признал свою вину от лица компании T.T. Smith (Mink) Ltd по 15 пунктам обвинения в жестокости и пренебрежении правилами надлежащего содержания животных. Его приговорили к штрафу в размере ё5000 и обязали потратить еще ё15000 на усовершенствование условий содержания животных.

Козел отпущения, 43-летний Йен Строуд, верзила, нанятый Смитом для убийства животных, признал свою вину по шести пунктам жестокости к норкам после того, как ему была показана пленка, на которой он мозжил головы зверей о клетки, когда они отказывались умирать от порции отравляющего газа. Его приговорили всего-навсего к 150 часам общественных работ и оплате судебных издержек на сумму ё100. При этом старшина жюри присяжных совершенно серьезно заявил: "Общество в этой стране всегда будет очень серьезно относиться к проявлениям жестокости к другим живым созданиям". Позволить человеку, ответственному за причинение ужасных страданий, остаться безнаказанным и улыбаться во весь рот -- это не слишком эффективный способ уговорить ФОЖ сложить оружие.

Через две недели после вынесения приговора хэмпширскому фермеру и по мере нарастания ярости по поводу норок активисты ФОЖ подлили масла в огонь, посетив норковую ферму Келбейна в деревне Оннли в Стаффордшире -- одну из самых скрытых ферм в стране. Здесь они раскурочили 3500 клеток при помощи болторезов, освободив 8000 норок, 3000 из которых благополучно покинули территорию фермы. Четырьмя днями позже фермер заявил о том, что непойманными остаются 400 животных. Он оценил рыночную стоимость их шкур в ё50.000 (несколько дней спустя незваные гости явились вновь, чтобы изъять из клеток племенные карточки, но им помешали закончить работу). Кроме того, активисты облили растворителем краски Audi стоимостью ё18.000, принадлежавшую жене фермера.

"Происходящее чудовищно, -- жаловался Лен Келсолл, ершистый 60-летний фермер и председатель Ассоциации меховщиков. -- Все это похоже на поле боя". Мы твердим им это годами! "Только сейчас я начинаю понимать, насколько все плохо, -- продолжал Келсолл. -- Это терроризм и жестокость в худших их проявлениях, и правительство должно положить им конец".

Итак, и руководство Ассоциации меховщиков, и освободители животных пришли к общему мнению, что всему виной лейбористское правительство. "Перед выборами они обещали запретить норковые фермы, но ничего для этого не сделали", -- дулся Келсолл, все больше изъясняясь так, как это делают его заклятые враги, но на самом деле потирал ладони в предвкушении возможной денежной компенсации за закрытие бизнеса. В свою очередь лютый ненавистник ФОЖ Марк Гловер, запечатлевший на видео и донесший до RSPCA правду об кошмарах, творившихся в Хэмпшире, заявил о том, что освобождение норок с фермы было экстраординарным шагом, спровоцированным бездействием правительства после обещаний покончить с меховой промышленностью. Он счел, что исход для выпущенных норок "был таким же безрадостным, как и жизнь в клетках". Его слова стали своего рода эхом заявления Роберта Моргана, исполнительного директора Британской ассоциации меховой торговли, который в июне 1997 года объяснил The Observer, почему норкам, которые на природе проводят 60% времени в воде, лучше жить в клетках: "Если у норок будет доступ к водоему, они вымокнут и, вероятно, замерзнут и умрут".

Ну, так выдайте им фены! Безусловно, в природе не предусмотрены трехразовое питание и дома рядовой застройки, но дикие звери привыкли выживать и, если бы они встали перед выбором, то едва ли предпочли бы короткую, полную стрессов жизнь в клетке и насильственную смерть шансу испытать свои силы в сельской местности.

К следующей весне член парламента от лейбористов Мария Игл подготовила билль, запрещающий меховую промышленность в Великобритании. Он получил межпартийную поддержку и был одобрен Национальным союзом фермеров и даже Ассоциацией меховщиков. Все, кроме одного из остававшихся на тот момент в деле норковых фермеров были счастливы от мысли, что закрытие их бизнеса принесет им компенсационные выплаты. Они устали от мороки, которую им навязывала современная жизнь, а безболезненный выход из игры спасал их от потенциальных затрат на укрепление мер безопасности. На это шаг их побуждали недавние рейды, заставившие правительство увеличить стоимость лицензий со ё115 до ё630.

Как можно было ожидать, парламентарии-консерваторы, внесшие в билль свыше тридцати поправок, затормозили его принятие. Но в начале 2003 года он, наконец, попал в свод законов, запретив то, что оставалось от меховой индустрии в Великобритании. Это был очень важный момент. И далеко не единственный.

Дата добавления: 2015-09-03