Глава 52. Мурат решил съездить вместе со мной в Ногунал, мол, давно там не был

Мурат решил съездить вместе со мной в Ногунал, мол, давно там не был, пора навестить брата и земляков.

Лучше бы он не затевал этой поездки! Она угнетающе подействовала и на него и на меня.

А началось все так хорошо... Мы автобусом добрались до Ногунала...

— Автобус уже стал ходить в село! — не замедлил отметить Мурат, радуясь еще одному доказательству перемен в жизни.

Он глядел в окно на мелькающие поля и внезапно попросил водителя высадить нас. Автобус ушел в аул, а Мурат, приложив ладонь к глазам, всматривался в даль, туда, где шелестело колосьями налитой пшеницы поле. Был он в хорошем настроении. И на то были свои причины. Ну, во-первых, вчера он получил письмо от Руслана. Во-вторых, утро выдалось на редкость ярким, а небо — безоблачным. И, в-третьих, боль в боку, так часто последние месяцы беспокоившая его, исчезла. Просто так — взяла и исчезла...

Солнце пекло нещадно, и Мурат решил идти по лесополосе, посаженной семь лет назад. Деревья в шесть рядов тянулись с самого дальнего участка колхоза — от озера до окраины Ногунала. Мы неторопливо направлялись к аулу, наслаждаясь прохладой тени, свежестью воздуха, вслушиваясь в шелест листьев и пение птиц. Дышалось легко, ноги шли сами собой. Вышли к плантации овощей, раскинувшейся по восточную сторону лесополосы. Она поразила яркостью щедро рассыпавшихся по всему полю помидоров. Ничто не говорило о беде, но, пройдя вдоль крайнего ряда, Мурат ахнул.

Ноги вязли в мягкой, отдающей паром вчерашнего дождя земле. Мурат торопливо согнул спину, уперся глазами в красные плоды... Так и есть!..

— Переспели?! — не веря своим глазам, спросил он у меня.

Добравшись до крайних жилых домов, Мурат сказал мне:

— Зачем терять время? Каждая минута дорога. Начнем с этого хадзара... Кто в нем живет? Память стала подводить.

Он торопливо приблизился к калитке. Видя, что я хочу постучать, Мурат заявил:

— Я сам, — и рукоятью костыля застучал по доске. Во дворе залаяла собака. Дядя не унимался. Раздался сонный голос:

— Кто там?

Мурат узнал хозяина дома, но никак не мог вспомнить его имя и фамилию и нарочито грубо закричал:

— Иди сюда, паренек! — хотя тому давно уже перевалило за пятьдесят.

И тот, проглотив зевок, направился к калитке с явным намерением отчитать нахала. Отбросив щеколду и распахнув калитку, он оторопело заморгал глазами. Поспешно отступил в сторону, промолвил:

— Входите, уважаемый Мурат. Извините, не ждали, но мы всегда готовы принять такого почетного гостя...

— Некогда! — грубо оборвал Мурат, мельком посмотрев на его босые ноги. — Даю тебе три минуты на сборы. Оденься — и на улицу! Поспеши. Помидоры гибнут!

— Помидоры? — переспросил хозяин дома.

— Да, там, на плантации, — пояснил Мурат и, кивнув на соседний дом, спросил: — А здесь кто живет?

— Ясон, — ответил сельчанин и недобро усмехнулся. — Стучись к нему, может, он свой выходной на помидоры променяет.

Предложение Мурата ввергло Ясона в изумление.

— А какое я имею отношение к помидорам? У меня другой участок работы. Я за сад отвечаю перед правлением колхоза. А помидорами пусть занимается тот, кому за это платят.

Негодующий Мурат постучал в третий хадзар, потом в четвертый... Так от дома к дому, не пропуская ни одного, мы обходили улицы и каждому сообщали тревожную новость. И в ответ слышали разное.

— Ничего страшного. Перепашем, — пытался успокоить его тракторист.

— То есть как перепашем? — не понял Мурат.

— Как в прежние годы. Пройдусь плугом — никаких следов от помидоров не останется. Травку засеем.

Кто-то засмеялся Мурату в лицо. Другой сослался на боли в пояснице, один посочувствовал, промолвив:

— Да, жаль. Помидоры на базаре по восемьдесят копеек кило. Дали бы мне этот участок — и ночью бы на коленях лазал, до последнего помидорчика подобрал бы...

Мурат в ответ лишь плюнул.

Но настоящее смятение внес в его душу Дудар. Он находился во дворе со своими тремя сыновьями. Сразу восемь рабочих рук! — обрадовался Мурат. Но в ответ на свою просьбу услышал гневную отповедь:

— Прошли сталинские времена, Мурат. Помню, как, бывало, Тотырбек вот так же непрошеным гостем приходил в дом и гнал всех подряд в поле. И в ответ никто пикнуть не смел. Теперь эти методы устарели. Зря ты пришел. И мне и моим сыновьям выходные дни гарантированы самим Хрущевым.

От такой наглости у Мурата голос задрожал:

— Ты всегда был таким, Дудар. Всегда только в свою сторону греб!

— Ну и что? — ничуть не обиделся Дудар. — Я не стыжусь этого, а горжусь. Мужчина о родных должен беспокоиться. Каков глава семьи — такова и жизнь у его детей и жены. А что ты, Мурат, покажешь? И семьи нет — бобылем жил, женился, когда детей уже не жди, и жена ушла от тебя, так что род твой с тобой прекратится. И не трясись ты так оттого, что я посмел тебе правду сказать. Не так ты жил Мурат, не так.

— Не тебе, Дудар, судить об этом, не тебе!

Мурат не помнил, как покинул этот хадзар.

— Вот, Алан, что жизнь делает с людьми, — с горечью произнес Мурат. — Урожай гибнет, а им хоть бы что, — и упрекнул меня: — А ты в каждой своей статье долдонишь: «самоотверженный труд», «полная отдача сил», «один за всех — все за одного»... Где ты это видел? Где?..

... Вечером, после ужина, Мурат кивком головы предложил мне следовать за собой и направился к двери. Мы прошли в сад, в мой любимый уголок, и дядя, усевшись на скамью, принял свою обычную позу: упершись обеими ладонями в ручку костыля, стал исповедоваться мне, предварив свой рассказ предупреждением, что тайну о Зареме, Таймуразе и о нем, Мурате, никто не знает. Но дядя опасался, что вдруг что-то всплывет и правду исковеркают, преподнесут ее Зареме так, что он, Мурат, будет выглядеть в ее глазах чудовищем...

—... На тебя надеюсь, Алан, — внушал он мне свои опасения. — Мне все равно, что подумают другие... Но Зарема... Если не удастся оградить ее от переживаний, если ее уши оскорбит ложь, то постарайся убедить ее в моей честности перед нею... Да, я допустил страшную ошибку, но я не знал, что мой поступок, который я совершил во имя дружбы, на поверку оказавшейся ложной, принесет беду именно ей... Меня уже не будет, но ты, племянник, защити меня от наветов, — так дядя Мурат повторял и повторял на разные лады во время своей печальной исповеди...

... Дядя Мурат, дядя Мурат... Для чего мне все это рассказал?.. Зачем разбередил мою душу? И у меня есть то, что хочу забыть, напрочь отбросить все, что перевернуло и мои представления о мире, дружбе, любви, справедливости... Ты вспоминаешь свою горькую историю, а мне чудится, что ворошишь угли костра, который — нет, не угас у меня внутри, а едва-едва покрылся пеплом, и от твоего неосторожного прикосновения огонь вновь всколыхнулся, обдавая меня жаром. Да, да, дядя Мурат, твое разочарование в друге, ради которого ты пожертвовал своим счастьем, ох как понятно мне. И твоя история похожа на мою. Именно так поступил мой побратим, все забыл: и что мы в один день родились, и что друг без друга и минуты прожить не могли, и что родные, друзья, да и односельчане в один голос предсказывали нам счастливую жизнь, освященную верной и крепкой дружбой... И все ошиблись. А сильнее всех я...

А через пять дней Мурат погиб страшной, тяжелой смертью. Как гласила официальная версия, на него, возвращавшегося ночью со свадьбы из Нижнего аула во Владикавказ, напали бандиты, и Мурата нашли на пустыре, раскинувшемся между автовокзалом и последней трамвайной остановкой, с кинжалом, зверски воткнутым в живот по самую рукоятку так, что острие выглядывало из спины... Он еще был жив, когда на него утром наткнулся случайный прохожий, но умер, так и не придя в сознание...

... Над Хохкау плыл стылый женский плач. Отовсюду — из близких и дальних мест приезжали люди. Ни отдаленность Хохкау, ни сложность и опасность дороги не останавливали их. Каждый горец считал своим долгом почтить память героя...

Хохкауцам сообщили, что тело Мурата будет находиться в ауле лишь до вечера, когда его вновь отправят в столицу республики, где с почестью похоронят на видном месте — Аллее героев, что на Тбилисском шоссе. Дзамболат не возражал: раз сын заслужил такие почести, пусть хоронят во Владикавказе, он и там его навещать станет...

Больно ему было, очень больно. Подумать только, ведь Дзамболат сыновей своих пережил.

— Плохо, плохо, когда дети умирают, а отцы живут... Несправедливо это по отношению и к ним, и к нам, — ворчал Дзамболат.

Во время похорон Мурата во Владикавказе от группы членов правительства и партийных руководителей республики, выражавших соболезнование родным и близким погибшего героя гражданской войны, оторвалась одинокая фигура. Борис Кетоев! Высокий, в шляпе и при галстуке, он непринужденно и уверенно, будто нас по-прежнему роднят узы побратимства, направился ко мне, обнял и шепнул в ухо:

— Мои соболезнования, Алан... Рухсаг уат Мурат!.. Надо нам встретиться...

Я едва удержался, чтоб не оттолкнуть его на виду у всего народа...

***

... Итак, за несколько дней до гибели Мурата я из его уст услышал, что Таймураз не сорвался в пропасть... Боже мой, сколько лет мой дядя хранил эту страшную тайну?! Я и после гибели дяди Мурата постоянно размышлял об услышанной из его уст трагедии. Его опять же покрытая тайной смерть еще более усилила мое желание детально разобраться во всем происшедшем, обострила интерес ко всем невольным участникам страшной, исковеркавшей судьбы многих людей истории...

... Слева вдоль Тбилисского шоссе, стремительно убегавшего в живописное и разноликое, как сам Кавказ, Дарьяльское ущелье, в тенистой аллее появилась новая могила и в изголовье ее памятник. Четыре сужающиеся кверху жестяные полосы были намертво сварены и выкрашены белой краской. Венчал памятник купол, отдаленно напоминавший буденовку. Скромно и... трогательно. С фотоснимка, втиснутого в жесть, сурово поглядывал усатый Мурат, тускло поблескивали стекла очков и газыри на черкеске из плотного сукна. Зареме, застывшей у памятника, казалось, что он ждал ее приезда и хочет, нет, не оправдаться — объяснить ей свои поступки...

— Зачем, зачем ты ушел раньше меня?.. — стонала она.

Я помнил опасение дяди, что Зареме что-то стало известно о подлой проделке Таймураза, а тут это предположение Мурата стало подтверждаться...

— Неужто мне в одиночестве коротать век, укрывая от всех нашу тайну? — причитала Зарема. — Отчего судьба дала нам эти муки? Не искать ли причину в том далеком и проклятом дне, когда ты согласился помочь своему неверному другу Таймуразу выкрасть меня?.. И тот давний мальчишеский поступок обернулся против тебя... И против меня. Да, да, и против меня тоже. Против нас обоих, — и она неожиданно пришла к давно зревшей у нее мысли. — А я догадывалась, что ты не просто заботлив ко мне, не просто желаешь загладить свою вину, а любишь меня... И ты пронес любовь через всю жизнь. О такой любви женщины мечтают. Но ты допустил еще одну ошибку. Все у нас могло быть иначе, открой ты мне глаза на человека, который был недостоин любви... Ты, ты должен был быть рядом со мной... Но и я допустила ошибку... Прощай, Мурат, милый и благородный. И знай: пока живу, твоя любовь будет жить во мне...

— Так вы знали все?! — вырвалось у меня.

Я был потрясен, когда она сообщила:

— Мне ведь известно, что Таймураз жив, предчувствие меня не подвело. Еще в тот день, когда Мурат сообщил мне, что Таймураз упал в пропасть, все мое нутро противилось этому. Я не верила в его смерть и оказалась права. Он жив. И я даже могу рассказать, что с ним произошло после того, как они с Муратом распрощались в Мексике... Об этом мне подробно поведал мой научный оппонент — ученый мистер Тонрад...

Так у могилы Мурата я узнал поразительную историю, в которой Таймураз предстал мне в новом свете, свидетельствующем о том, что не все в нем было жгуче негативным. И еще: я вновь утвердился во мнении, что наше горское воспитание, традиции, обычаи, менталитет все-таки сказываются, особенно в острейших жизненных ситуациях.

— Да, я узнала тайну Таймураза. И она раскрыла мне истинное лицо Мурата, — произнесла она с болью. — Но узнала слишком поздно, когда что-то поправить было невозможно...

Похоронили ее в Хохкау, как она и завещала...

***

В тот день, когда хоронили дядю Мурата, мне казалось, что я его потерял навсегда, что пути наши окончательно разошлись и никогда не сойдутся... И я глубоко ошибался...

... Я охладел к работе. Редактор несколько раз вызывал меня к себе, беседовал со мной. Однажды я принес заявление, в котором перечислял все свои материалы, которые были напечатаны в газете, чего с лихвой хватало, чтоб зачесть мне практику...

Не стал я объясняться ни с редактором, ни с кем другим из своих коллег, не желая выслушивать сентенции бывалых, опытных, поседевших, а в случае с редактором и полысевших людей о том, что жизнь надо принимать такой, как она есть... Я только сказал, что хочу в каникулы наняться таксистом, чтоб подзаработать деньги, которые станут хорошим подспорьем моей мизерной стипендии...

Дата добавления: 2015-08-21