Глава 48. Вот какую историю утаила от тебя, дядя Мурат, Зарема

Вот какую историю утаила от тебя, дядя Мурат, Зарема. Благородная душа, она не стала перекладывать на твои плечи эту тяжесть. Она лишь спросила с горечью:

— Не много ли ошибок в жизни совершил ты, Мурат? Не пора ли покаяться?

Мурат вздрогнул. Отчего она, ранее стеснявшаяся протянуть даже руку, вдруг взяла в ладони его лицо, испытующе глянула в глаза? Отчего сдерживает в голосе жестокие ноты, будто боится, что собеседник испугается? Неужто что-то узнала? Но как? От кого? Чушь! Узнай она частицу того, что известно Мурату, — ей не хватит воздуха, хоть вливай его огромными насосами. И слава Богу, что он, Мурат, тверд, и ей, чтоб выведать упрятанную им в душе тайну, нужно вырвать из его груди сердце.

— Были, были ошибки, — тяжело признался Мурат, — и стоили мне дорого... Если бы только мне!.. — Он растопырил указательный и средний палец: — Две! Первая — когда позволил Таймуразу опередить себя... — он умолк.

— А вторая? — спросила она, с трепетом ожидая признания.

— ЕЕ не узнаешь! — закричал он. — Я унесу ее с собой в могилу. Унесу, чтоб никто, никто!..

— Сам ты, Мурат, избрал свою судьбу.

Он уловил горечь в ее словах, внутренне сжавшись, встрепенулся:

— Ты хочешь спросить... О чем?..

Заботливый ты, Мурат, заботливый. Но что ты натворил? Скрывая правду, ты щадил меня. А обернулось это против нас обоих. Все у нас могло быть иначе, открой ты мне глаза на человека, который был недостоин любви. Вот и сейчас ты мучаешься, потому что тайна жжет тебе грудь. Для меня она уже не тайна, но я не стану признаваться в этом и наносить тебе новую рану... И Зарема сказала:

— Я хотела увидеть в твоих глазах, сердишься ли ты на меня.

Не знает! — облегченно вздохнул он и сказал:

— Моя душа всегда светлела, когда о тебе думал. Здесь ты или нет, а все равно во мне ты, Зарема.

Это было опять признание в любви, но она решила не принимать его, промолвив уклончиво:

— У кого в груди сейчас нет памяти о погибших? Все их в душе берегут. Все отдали бы, чтоб только были живы.

Он неуверенно пожал плечами:

— Не знаю, не знаю, всегда ли хорошо, если жив остался...

На тропинке показались запыхавшиеся Таира и Дунетхан. Они бежали к Зареме, плача и взмахивая в горести руками. Мурат кивнул на них:

Дунетхан и Таира вихрем налетели на нее — не отступи в сторону Мурат, сбили бы его, — обхватили руками, закружили...

— Моя Зарема!.. Моя несчастная! — задыхаясь и глотая слезы, кричала Дунетхан. — О-о, почему ты одна?! Почему рядом с тобой нет моего внука?!

Наплакавшись, они оторвались друг от дружки.

Хамат, заподозрив неладное, подошел к застывшей в стороне Зареме, обнял ее за плечи — почерневшие, узловатые руки подрагивали на зеленом сукне ее кителя:

— Держись, держись, Зарема! Люди! — закричал Хамат и притянул к груди ученую. — Обнять хочу нашу Зарему. При всем народе. Чтоб никто ничего плохого не подумал. — В жизни я видел много сильных людей. И себя слабым не считаю. Но перед силой твоей и мужеством склоняю голову, женщина. И горжусь тобой.

— О какой силе говоришь? — растроганно пробормотала Зарема.

— Все знают, о какой силе я вспомнил. Не о той, что идет на себя и быстро иссякает.

— Не успокаивай меня, Хамат, обманываться больше не желаю. Мужа — нет, сына — нет, никого нет... Совсем одна осталась, совсем. С какой стороны ни посмотри. Забыть бы...

— Забыть? — возмутился Хамат. — Что может быть горше? Люди думают, главное в жизни — что с ними сегодня происходит. А человек живет будущим, но силен он ПРОШЛЫМ! И плохим, и хорошим, всем, что случилось в жизни. Без прошлого он беден, как бедны те, что только о сегодняшнем пекутся. Обмануть прошлое нельзя. От него не убежишь, как и от своей тени, и с собой в могилу не унести ничего из этого мира. Оставить частицу себя людям — в этом счастье человека!

— Хорошие слова, Хамат! — растроганно сказал Мурат.

Зарема обвела взглядом обступивших ее горцев. Обликом вы все те же: и барашковую шапку не снимаете с головы даже в летнюю жару, и черкеску предпочитаете другой одежде, лишнего слова из уст ваших не вырвать, по-прежнему зорок ваш суровый взгляд — любую оплошность замечает... И все же, как вы изменились! В женщине, которую раньше и за человека не считали, увидели силу. Я ведь помню каждое слово, произнесенное вами о женщинах в день свадьбы Ирбека... Вот и тот чужестранец в смешной пестрой одежде, увидев, что женщинам за столом не нашлось места, был потрясен дикостью горцев. Послушал бы он вас сейчас! Узнал бы вас? Вряд ли. Может быть, по огромному турьему рогу, который с того времени все еще верно служит аулу и непременно вручается почетным бокалом гостям, кочуя из одного хадзара Хохкау в другой. Так и вижу, как чужестранец вновь вцепился бы длинными худыми пальцами в наполненный аракой или пивом рог и, старательно подражая горцам, осторожно поворачивая его вдоль оси, чтоб не вылилось ни капли, опорожнил его маленькими глотками. Так и вижу нелепо оттопыренный короткий мизинец... Короткий мизинец?.. Боже мой, я ведь его совсем недавно видела... Так же смешно торчащий... Когда и где это было?.. Тонкие длинные пальцы, вцепившиеся в руль! Те самые, что держали рог тридцать пять лет назад! Сомнений нет!

Возможно ли? Возможно, ведь мистер Тонрад говорил, что побывал и в России, причем в таких местах, которые мне и не снились. Как я раньше не догадалась? Чужестранцем, что посетил Хохкау, были вы, мистер Тонрад. И рост высокий, и манеры схожие, голос... Это были вы, мистер Тонрад... Вы... Вам стоило бы еще раз приехать сюда.

Я готова продолжить наш спор. И аргумент у меня появился весомый — вот они, мои земляки. Да-да, те самые и потомки тех, кого вы видели в свой давний приезд в Осетию. Тогда вы огорчились, увидев их, как вы назвали, «дикие» нравы. С того времени много невзгод и неприятностей пришлось пережить моим землякам. Стремились к добру, к маячившей впереди светлой цели, и шли к ней, не считаясь с жертвами, отметая прочь чьи-то желания, ломая характеры людей... И, точно застыдившись, обидевшись за причиненное зло, цель все никак не приближалась. От несбывшихся надежд душа черствела, ожесточалась... И сейчас ох как необходим им, истерзанным кровавой бойней четырехлетней войны, — покой.

Но предложи вы, мистер Тонрад, им свое чудодейственное вещество, они, почтительно поблагодарив вас за благородный порыв, отказались бы от него. И не из-за неверия в силу его воздействия. Безусловно, ваше вещество принесло бы покой... Но как будет выглядеть дарованное вами счастье? Человек останется так же голоден и нищ, его дети будут страдать от недоедания, а их мозгом, напичканным найденным вами веществом, овладеет блаженство. Это же иллюзия, а счастье и иллюзия — понятия несовместимые. Уверены ли вы, что те, кому принадлежат ваши лаборатории и институт, овладев рецептом чудодейственного вещества, не воспользуются адским оружием для того, чтобы кучка людей, в чьих руках власть, держала в повиновении миллиарды обездоленных? И люди сами не уловят того момента, когда превратятся в безвольное немыслящее стадо человекообразных, у которых каждый шаг будет подчинен не им самим, а тому, кто приобрел над ними невидимую власть. Катастрофа миллионов! Катастрофа человечества!..

Мистер Тонрад, мои земляки говорят: «Счастье и несчастье под одной буркой ходят». Помните об этом, помните, чтоб добро не стало злом. Из прошлого человечества вы взяли на вооружение факты, звучащие чудовищным обвинением миру и людям. Опираясь на печальный опыт истории, вы видите будущее еще более мрачным, зловещим. А я верю: завтра будет иначе, верю благодаря моим землякам, этому бесхитростному, пронизанному чувством справедливости, вдоволь наскитавшемуся по миру Мурату Гагаеву.

Я убеждена, что люди сумели в суровых условиях времени, когда с их правами и желаниями мало считались, вырасти духовно. В меня, похищенную и оскорбленную, в этот суровый день с трогательной заботливостью пытаются вселить бодрость и мужество те самые горцы, что когда-то проклинали...

Спасибо вам, земляки. Боль по сыну и мужу будет жечь мне грудь до самой смерти. Но падать духом мне нельзя — это будет предательством по отношению к Николаю и Тамурику. Я должна, должна пересилить себя, впереди — работа, впереди — люди...

Мурат осторожно за плечи повернул ее лицом к себе, участливо спросил:

— Хочешь побыть одна? У этого валуна, что столько видел?..

Зарема вздохнула, провела ладонью по глазам, смахивая слезинки, выпрямилась, тихо призналась:

— Мне сейчас одной никак нельзя... Никак!..

Дата добавления: 2015-08-21