Добро пожаловать на Пятую-авеню

Я припарковал свой «Форд» у дома, и мы поднялись в квартиру. Кевин и Сьюзен спали на ходу, да и у меня уже закрывались глаза. Мы выпили немало пива, и оно усиливало желание поспать.

Не хотелось ни о чем разговаривать, и мы сразу легли. Я положил Сьюзен в своей комнате, а нам с Кевином постелил в гостиной. Кевин уснул на диване, а я на матрасе прямо на полу рядом с телевизором. Если мне не изменяет память, я даже пожелал всем спокойной ночи, а потом уснул.

Аманда проснулась рано утром. Саймона уже не было. На календаре было двадцать четвертое ноября, а на душе – чувство обиды, ведь накануне они с мужем снова поругались, и Саймон очень нелицеприятно выражался в адрес девушки. Аманда уже не помнила, что именно стало причиной ссоры, но было понятно одно – всё повторялось вновь и вновь. Изо дня в день ссора шла за ссорой, непонимание захватило в свои крепкие объятия обоих, а на горизонте всё так же не встает солнце.

Аманда позавтракала и поехала в офис к своему агенту. С ним нужно было решить некоторые коммерческие вопросы, подписать бумаги, а также решить, когда Аманда отправится в детский интернат, в который она ежемесячно перечисляет деньги на закупку необходимой техники и на ремонт самого интерната. Аманда занималась благотворительностью уже несколько лет, считая это своим долгом.

Джон Форсент встретил Аманду по обыкновению с широко распростертыми объятиями:

- Дорогая моя, приветствую тебя!

- Здравствуй, Джон, - Аманда обняла своего агента.

- Проходи, проходи. Садись в кресло.

Джон был очень суетливым, и каждое его движение было таким. Это был невысокий полноватый мужчина лет пятидесяти с небольшой лысиной на голове. На нем был надет серый костюм и черные брюки, а на ногах были черные не отличающиеся изящностью ботинки.

- Представляешь, дорогая, сегодня моя жена научилась делать омлет! Ты представляешь?! Это случилось лишь спустя двадцать пять лет нашей с ней совместной жизни. Я чуть не прослезился сегодня, когда увидел на своей тарелке омлет.

- Очень рада за тебя, Джон. Шеннон наверняка очень старалась, - улыбнулась Аманда. – Вкусно получилось?

- Я готовлю лучше, поверь мне. Знаешь, по-моему, она переборщила с луком, да и с солью, пожалуй, тоже, - рассмеялся Джон, видимо, вспоминая свой завтрак.

- Любит сильно, вот и пересолила. Ты должен радоваться.

- Я и радуюсь! В секунду съел тарелку омлета, а потом попросил и добавки. Пришлось Шеннон снова идти к плите, - сказал Джон, а потом добавил, - давно не видел Шеннон такой доброй и заботливой. Может, сегодня магнитное поле располагает к доброте?

- Не думаю, Джон. Сегодня на меня накричала моя соседка.

- Из-за чего?

- Если честно, я даже не поняла, - рассмеялась Аманда. – Просто позвонила мне в дверь, я открыла, а потом стала выслушивать какую-то сумбурную речь не выспавшейся женщины в ночной сорочке. На ней, кажется, были еще тапочки, в виде плюшевых собачек. В общем, милая женщина.

Джон улыбнулся. Из-за этого его лицо визуально еще более укрупнилось. Ему бы не помешало побегать несколько месяцев, чтобы сбросить несколько фунтов, и Джон это понимал, но, как это часто бывает, не мог себя заставить. Может, если бы он решил бегать не один, то желание бы и появилось.

- Так, если говорить о наших с тобой делах, то… смею тебя заверить, что продажи твоей книги идут нормально. Уже не так интенсивно, как в первые недели, но всё-таки все еще на очень высоком уровне. Вот тебе конверт – тут часть твоих денег. Ну, ты же понимаешь, что весь твой заработок с этой книги не поместится сюда.

Джон улыбнулся и передал конверт Аманде, которая сразу же положила его в карман сумки.

- Четырнадцатого декабря тебя с нетерпением ждут в интернате. Мне позвонили оттуда и сказали, что готовят к твоему приезду какой-то небольшой концерт. Дети долго разучивали несколько песен, и с радостью споют их тебе. Анджела сказала, что очень просит тебя приехать, и хотела заранее извиниться, что отнимает у тебя время.

- Да что она говорит, я конечно же с радостью приеду, даже если мне придется отменить что-либо. Она ведь знает, как я отношусь к этим детям – почти как к своим…

- Вот и славно. Тогда четырнадцатого декабря тебя там ждут.

Аманда помнила почти каждый свой визит в интернат. Каждый раз она ехала туда с мыслями о том, что она делает всё, что может, и что эти дети благодаря ей имеют хоть что-то в этой жизни. Так оно и было, но, уезжая из интерната, она вновь и вновь приходила к мысли, что ее стараний не хватает даже на один интернат, а сколько таких по всей Америке…

- Хорошо. А что с журналистами?

- Поступил факс из «Vogue». Они хотят получить интервью.

Аманда знала нескольких журналистов из этого журнала, и поэтому спросила Джона:

- Кто будет меня интервьюировать?

- Кажется, Адам Блэквуд.

Аманда улыбнулась:

- Я знаю его. Это очень интересный мужчина и просто хороший человек. Он был несколько раз у меня дома, когда Саймона не было… Нет-нет, Саймон был в курсе о его визите, ты ничего не подумай.

- Да что ты, что ты, - говорил Джон, почесывая за ухом. – Я предан тебе всем своим необъятным телом.

- Прямо так уж и необъятным? Не говори глупости – ты отлично выглядишь, Джон!

- Да брось! Вон какой живот!

- Это всё из-за омлета Шеннон, - рассмеялась Аманда. – Вот увидишь, что если завтра не позавтракаешь, то к вечеру живота и не будет.

Оба посмеялись, и Джон разлил чай по фарфоровым чашкам. Ему их подарила Аманда на прошлый день рождения, на который ее любезно пригласили. Там была Шеннон, несколько друзей Джона, таких же немного упитанных, и его бывшая одноклассница, с которой он поддерживал отношения уже много лет, несмотря на ревнивую Шеннон. Да, она была очень ревнивой, и стремилась быть в курсе всех дел, встреч и новых знакомств своего мужа. У него их было много в силу его профессиональной деятельности, и Шеннон изрядно переживала каждый раз, когда он отправлялся на очередную встречу с кем-нибудь хоть мало-мальски знаменитым.

Пятая-авеню – это огромная элитная торговая зона, привлекающая богатых людей своими роскошными магазинами. Но и туристы готовы оставить здесь немало своих денежных средств, тратясь много и охотно.

Пятая-авеню – это улица музеев, причем самых разнообразных: от музея Соломона Гуггенхайма до музея секса. В небольшом доме на 104-стрит располагается музей Баррио, полностью посвященный латиноамериканскому искусству. Конечно, такой музей должен быть в Нью-Йорке, потому что латиноамериканцев тут действительно много. Они встречаются в магазинах с бейджиками продавцов-консультантов на груди, в отелях, многочисленных кафе и ресторанах... Они встречаются то тут, то там, подтверждая многонациональность Нью-Йорка.

Здесь, на Пятой-авеню, в одном из самых изящных в городе зданий из красного кирпича, построенном в американском колониальном стиле, располагается музей города Нью-Йорк. Этот музей представляет из себя частную некоммерческую организацию, основанную еще в 1923 году с целью сбора, сохранения и экспонирования материалов, связанных с историей «Большого Яблока». Я однажды интервьюировал директора этого музея. Помню, эта статья получилась у меня излишне официальной, и почти не рассказала ничего нового о музее, кроме того, что и так можно найти в интернете.

В 1974 году Корнел Капа основал Международный Центр Фотографии на пересечении Пятой-авеню и 94-стрит. Этот Центр объединил в себе музей, школу и исследовательский центр. За время существования в нем было проведено около пятисот выставок, в которых принимали участие более трех тысяч фотографов и других деятелей искусства, а также множество курсов и мастер-классов для студентов. Два года назад мне удалось присутствовать на нескольких мастер-классах по фотографии. Я готовил статью об этом Центре, и меня любезно пригласили на мастер-класс. Там было много известных фотографов, работающих на лучшие журналы Америки. Они провели двухчасовое занятие, в процессе которого находили время подойти к каждому и показать несколько приемов съемки, хитрости работы с камерой и условия выбора правильной композиции. Было и еще что-то, но я в фотографии не силен, и больше ничего не понял. Главное было не это. Главное было то, насколько отзывчивы оказались эти фотографы – в их действиях не было надменности, они не смеялись, услышав какие-то глупые вопросы от начинающих фотографов, а отвечали на них со всей серьезностью. Принять участие в этом мероприятии мог любой желающий, пришедший со своей фотокамерой, и их набралось в небольшом павильоне действительно много. Мне даже казалось, что в такой обстановке вообще не возможно снимать, но… я ошибался. Я посмотрел некоторые фотографии с того вечера у незнакомых мне людей и некоторые были действительно очень красивые. На них люди, пришедшие на мастер-класс, были запечатлены в разных позах, с разными выражениями лица и с совершенно изумительными глазами, которые своим блеском совершенно четко говорили, что эти люди творческие личности от пяток и до макушки.

После этого мероприятия я купил себе мощную фотокамеру с огромным объективом. Пришлось потратиться, но, как выяснилось, это стоило того. В тот же день я отправился в путешествие по Манхэттену, ища любой, даже хоть самую малость интересный момент жизни этого города. Вернувшись домой и просмотрев фотографии на широченном мониторе, я чуть не поперхнулся чипсами… Фотографии были настолько красивыми!.. Да, как я заметил позже, в них были проблемы с выбором композиции и сняты все они были на автоматическом режиме, но… красота этого блистательного города сделала фотографии начинающего фотографа достойными лучших фотовыставок. Каждый скверик, каждый дом с его коваными решетками на балконах, каждый небоскреб, устремляющийся вверх, словно космическая ракета – всё было таким живым и наполненным смыслом, что я вдруг подумал, что заново открыл для себя этот город, который любил всем сердцем и душою и раньше.

На пересечении Пятой-авеню и 91-стрит расположен Национальный музей дизайна имени Купера-Хьюитт. Он располагается в бывшем особняке Эндрю Карнеги. В музее находится постоянная экспозиция, посвященная истории и развитию дизайна, а также проводится ежегодный национальный конкурс дизайна. В одном из таких конкурсов как-то победила одна из наших сотрудниц, которая занималась дизайном до того, как устроилась в «La Magazine». По ее словам, с самого детства у нее была мечта стать именно журналистом, а не дизайнером.

Но не одними лишь музеями и магазинами славится Пятая-авеню. На углу с 53-стрит возвышается Церковь Святого Фомы, а недалеко от нее, между 50-стрит и 51-стрит, находится великолепный неоготический Собор Святого Патрика, расположенный напротив Рокфеллер-Центра. В помещении этого комплекса находятся офисы таких известных компаний, как «General Electric», «NBC», мюзик-холл «Radio City», Банк Америки и других.

Я проснулся и понял, что, кроме меня и Сьюзен в квартире никого не было. Я подошел к входной двери и убедился, что она открыта. Кевин ушел… Я обхватил голову руками – мною овладевало тихое утреннее безумие, прежде мне незнакомое. Я разбудил Сьюзен.

- Его нет, - сказал я, когда Сьюзен уже встала и только-только пришла на кухню, где я уже делал завтрак.

- Ты о чем? – спросила Сьюзен, которая еще явно не проснулась.

- Кевин. Он ушел…

Сьюзен посмотрела по сторонам, словно хотела удостовериться в сказанном мною:

- Как ушел? Куда?

- Если бы я знал… Наверное он просто испугался.

- И что нам теперь делать?

- Ничего.

Я вдруг понял, что нам действительно нечего делать. Было непонятно, что нам делать с той информацией, которую мы получили… Мы пообещали не разглашать то, что услышали, но мы бы и не смогли этого сделать, даже если бы хотели. Это получился бы сущий бред. Нас бы никто не понял, да и какую мысль мы бы старались донести? Что некий Саймон двадцать девятого числа пронесет на самолет оружие? Какой аэропорт, какой рейс, как выглядит этот Саймон, и какая у него должна быть сумка?.. Сплошные неизвестные, и мы со Сьюзен, застрявшие в этом непонятном бреду. Я ощущал чувство какой-то потерянности, словно меня подвесили в воздухе и сказали: «Иди». Эта ночь действительно неслабо поела мой и без того слабый мозг, и я никак не мог составить какую-нибудь хоть маломальскую логическую цепочку, которая бы помогла мне во всем разобраться.

Нам нужно было быстро позавтракать и идти на работу, но не было совершенно никакого желания. Хотелось где-нибудь спрятаться и ровным счетом ничего не делать. Мне было реально нехорошо. Судя по лицу Сьюзен, которая сидела напротив меня и с понурым видом пила горький черный кофе, ей тоже было не до работы. Уже сегодня требовалось начать работу над новым выпуском, но не было абсолютно никаких моральных сил. То, что произошло накануне в спортивном баре, никак не укладывалось в моей голове. Это был словно сон. Кевин, Саймон, оружие, патроны… В голове перепуталось абсолютно всё.

К десяти часам утра мы были на работе. Мы поднялись в офис и сразу пошли к Студмайеру, на утреннюю летучку. Мы немного опоздали, и Питер встретил нас соответствующе:

- О, наши самые звездные журналисты! Спасибо за честь, что нашли время к нам заглянуть.

- Извините за опоздание, мистер Студмайер. Ночка выдалась, знаете ли, - ответил я, занимая свободный стул.

Сьюзен села рядом со мной. У нас обоих были помятые лица, и, я уверен, присутствующие подумали, что мы провели ночь вместе, но мне было почему-то совершенно всё равно.

- Надеюсь, причина опоздания действительно была уважительной, - ухмыльнулся Студмайер.

Я ловил на себе испытующие взгляды своих коллег по работе. Мне казалось, словно молодые люди мне одобрительно кивают, а девушки кокетливо улыбаются. Наверное, мне это просто казалось.

- Итак, все в сборе, - начал Студмайер. – Рождественский номер. Я не собираюсь делать из него что-то космическое или грандиозное! Я не хочу от вас работы такой, словно этот номер – всё, что у вас осталось в жизни! Я просто хочу, чтобы у нас получился легкий романтический номер, который бы смог согреть душу читателям, которые в рождественский вечер сели у камина и открыли наш глянец, укрывшись шерстяным пледом и подготовив чашку горячего чая на журнальном столике. Задача не так проста, как вам кажется… Вы не хуже меня знаете, что чего-чего, а вот легкости в нашем журнале никогда не хватало. Я… даже не могу сейчас перейти на конкретику, но хотел бы. В общем, вы меня поняли. Так вот, этот номер должен получиться у нас необычайно легким, расслабляющим и взывающим к прогулкам, встречам с друзьями, развлечениям, написанию стихов, постановкам на сцене, сочинению музыки и так далее… Вы должны написать такие статьи, чтобы прочитав их, читатель раскрыл крылья и улетел туда, куда хочет. Не знаю, доступно ли я изъясняюсь, но именно это я хочу видеть в этом номере.

Будучи генеральным директором журнала, он был еще и главным редактором, и потому считал «La Magazine» исключительно своим собственным журналом. Никто не помнит точно, когда в последний раз он сам писал статьи, а в последние годы и его работа редактором стала исчезать – Студмайером полностью овладела управленческая деятельность.

Летучка прошла быстро – я даже не устал. Сегодня Студмайер был немногословен, но это не помешало ему четко сформулировать поставленные перед нами задачи. Иногда большое количество слов только всё портит. Это касается и наших статей. Порой, они затягиваются, и прямо так и хочется прекратить читать на половине и выбросить журнал в мусорку. Я, конечно, стараюсь не допускать таких статей, но мне иногда кажется, что где-то в Бруклине мою статью проклинает толстый американец, который рассчитывал на утреннее развлечение в лице нашего журнала. И ладно, если бы только одна статья в номере была паршивая – это можно пережить. Но что, если три, или четыре статьи в номере откровенно плохи… то как быть читателю, потратившему на журнал свои деньги? Мне просто жаль этих людей, работающих по шестнадцать часов в сутки…

Написать о легком? Предложи мне такое еще несколько дней назад, я был бы несказанно рад и, поверив в свои силы, написал бы легко и непринужденно – так, чтобы от этой статьи хотелось укрыться пледом получше и найти в закоулках квартиры свою кошку, а потом положить ее себе на коленки для создания еще большего эффекта необычайного уюта.

Но сейчас… у меня болела голова, и я чувствовал абсолютную растерянность. В таком напряженном состоянии писать о легкости сущее вранье. Не получится ничего, кроме страниц лжи и надуманных фраз.

Я решил, что предложу написать что-нибудь легкое какому-нибудь из своих друзей, а потом просто поправлю стилистику, грамматику, пунктуацию и проведу небольшую корректировку. И если честно, мне почему-то было в первый раз действительно всё равно, какая получится статья… В голове у меня был лишь Кевин и всё, что с ним связано. Я мало о нем знал, но мне почему-то сполна хватило и того, чтоб было уже известно.

Мы со Сьюзен работали в одном кабинете. Наши столы стояли друг напротив друга, чтобы нам было удобнее разговаривать. Надо сказать, что разговаривали мы много. Это не мешало нам работать, а наоборот, помогало во многом разобраться. Если возникали какие-то вопросы, то я обращался к Сьюзен, и она помогала мне. Если мы оба не могли в чем-то разобраться, то мы спрашивали у города, который раскинулся под нами своими улицами, бульварами и скверами. Огромное окно до самого пола было слева от меня, и я частенько искал помощи у величественных небоскребов и голубого неба. Они частенько мне помогали, и я благодарен им за это. Конечно, если бы я не любил этот город, для меня это было бы просто небо и просто безликие и бездушные небоскребы. Но я любил Нью-Йорк всею своею душой, и эта любовь была взаимной.

- Джеймс, ну как тебе летучка? – спросила Сьюзен, когда мы зашли в наш кабинет.

- Ужасно, Сьюзен. Я вот именно сейчас совсем не готов писать ни о чем. У меня нет ни праздничного настроения, ни воодушевления, ни крыльев, которые могли бы раскрыться за спиной…

- Почему? Что с тобой?

- Кевин. Где он? Что с ним? Может, он уже лежит где-нибудь бездыханный с пулей в сердце… А груз скоро улетит туда, где ему найдут применение.

- Один ящик с патронами, не дошедший до пункта назначения, ничего не решит…

- Но это единственный ящик с патронами, который я могу остановить, - перебил я Сьюзен. – И почему в таком случае я не могу сделать хотя бы то, что могу? Нет, я не вообразил себя героем, способным на подвиг. Я просто хочу сделать хоть что-нибудь, что бы помогло тем, кому плохо. Прежде всего я говорю о мирных жителях, которые ежедневно погибают на Ближнем Востоке. Это ни в чем не повинные люди, у которых просто нет возможности защитить себя. Почему я должен сидеть сложа руки?.. Сегодня – ящик с патронами. Завтра – танки и боевые головки… Почему завтра я не могу встретить какого-нибудь Боба, и тот выпьет столько, что проговорится и на этот счет? Могу. И это всё, что я могу, Сьюзен… Я журналист, но у меня связаны руки. Я не могу в открытую написать всё то, что я тебе сейчас сказал и еще обязательно скажу. Мало того, что на Студмайера насядут сверху, и он меня уволит, так еще и меня вызовут на ковер в ФБР или другие спецслужбы. Мы с тобой не свободны, Сьюзен, и свободными никогда не будем.

Я, который пишет в «La Magazine» о ночной жизни Манхэттена, о звездах поп-музыки, спортивных событиях и торжественных приемах художников-геев вдруг заговорил о политике. Это, вероятно, сидело во мне давно, и только сейчас впервые вырвалось наружу.

Прошло несколько дней. Каждый день начинался для меня с тщетных попыток написать статью – ничего решительно не получалось.

Всё это время я думал о Кевине, не в силах выкинуть его из головы. Пытаясь как-то отвлечься от этих мыслей, я несколько раз встречался с Амандой. Мы были в кино, гуляли по Центральному парку, ходили на Бруклинский мост. На этом настояла Аманда, но я был не против. Там, на берегу Ист-Ривер фактически состоялось наше знакомство, когда мы узнали хоть что-то друг о друге.

Нам было легко и просто общаться. Мы разговаривали о музыке, литературе, политике и даже о спорте. Аманда была прекрасной собеседницей, и мне это нравилось. Она очень красиво говорила, подбирая именно те слова, которые наиболее точно выражали мысли. У меня, кстати, с этим всегда были проблемы. Порой, я выбираю слова из огромного списка в своей голове, и не всегда выбираю верно. Я читаю много книг, но почему-то эта моя особенность никуда не уходит. Мне кажется, теперь это со мной навсегда.

Аманда рассказала мне о своих предыдущих изданных книгах, которые, правда, не сыскали такой славы, как «Грани любви». Их было четыре, но у них был невысокий тираж, да и те книги, что были на прилавках, продавались плохо. Аманда сказала, что ее это удивляет, потому что эти книги ни в чем не уступают «Граням любви», и также очень важны для нее. Аманда не находила никаких этому объяснений, хотя искала, и очень долго. Она призналась, что уже начала работу над новым романом. Какие-то заготовки появились у нее еще год назад, и сейчас у нее есть время и желание писать. Правда, она умолчала о чем эти книги, хотя я неоднократно спрашивал ее об этом – меня съедало любопытство, и я не мог его унять.

К своей статье я возвращался каждый день. Двадцать восьмого ноября утром я даже написал несколько абзацев, но уже вечером благополучно их удалил. У меня не было идей. Я никак не мог придумать, что должна представлять из себя статья и в чем должна быть ее особенность или, если хотите, изюминка.

Совсем не хотелось писать. Я не мог просидеть у ноутбука и получаса – хотелось уйти, сделать коктейль, позвонить старому другу, пощелкать каналы телевизора – в общем всё, только чтобы не писать. Помню, подобное я замечал и во времена учебы в университете. Я тогда мог раз двадцать за день выпить чай, но только не сидеть подолгу за учебниками. Тогда я с этим не боролся, а просто так и жил, переводя заварку.

Двадцать девятое ноября.

Сегодня груз должен был подняться в небо на одном из частных самолетов. Самолет должен был взлететь с одного из городских аэропортов и умчаться на Ближний Восток. Дамаск? Газа? Тель-Авив? Багдад? Кевин не сказал, но это было и не важно. Я был бессилен что-то сделать. Мне было не найти этого человека, даже если бы я знал, из какого аэропорта произойдет взлет.

Я проснулся в 7 утра. На работу решил не идти. Решил позвонить секретарю и сказать, что для статьи нужно посетить несколько мест. Это было почти правдой – я хотел направиться в аэропорт Джона Кеннеди. Я уже собрался, оделся и даже взял ключи от «Форда» с полки, но… остановился в последний момент. Звонить 911? Кричать на весь аэропорт, что сегодня в любую минуту через контроль пройдет человек с оружием, о внешности которого я даже не догадываюсь?!.. Бессилие – это именно то единственное слово, которое висело надо мной в ту минуту. Я сидел на стуле у входной двери, с курткой на плечах и ключами от машины в левой руке, осознавая свое бессилие.

Я думал. Описать этот процесс, творившийся сейчас у меня в голове, невозможно. Это сумбур и отсутствие конкретных мыслей, которые спутались как только могли. Я правда не знал, что делать. Совру, если скажу, что в моменты сомнений я засовываю руки в карманы, но сейчас я сделал именно так. Я нащупал несколько монеток, зубочистку и… небольшую бумажку, которую тут же достал и развернул. Там было написано следующее:

«29 ноября. Аэропорт LaGuardia. 9.00. Стойка регистрации №56 международного терминала

Кевин».

У меня перехватило дыхание. Я взглянул на часы. 7.45! Мне было уже не успеть, будь я хоть человеком-пауком или бэтмэном на своем бэтмобиле. Однако я все равно выбежал из дома и сел в машину, а уже через несколько минут выезжал из Гарлема.

Что я хотел сделать, приехав в аэропорт вовремя и успев к 56-ой стойке? Я предпочел решить все на месте, потому что в голове был полный кавардак. У меня часто билось сердце, и я вспотел. Я ехал как можно быстрее, но дороги были изрядно загружены и я двигался небыстро.

Кевин все-таки предупредил меня! Но почему не сразу? Зачем нужно было писать мне записку и прятать в карман? Ну почему нельзя было сказать мне все это на словах?!

Конечно, он боялся и, уверен, и сейчас боится… Он знает, что если Саймон узнает о том, что он многое рассказал журналистам, то его могут убить. Это было такой же реальностью, как и то, что в сумке у Саймона оружие.

У меня вспотели руки, и руль уже несколько раз слетал с рук. Я чуть не въехал в зад огромному лимузину, а на развязке проехал на красный свет, чуть не столкнувшись с небольшим пикапом. Мои глаза то и дело застилал туман, и я ехал практически наугад, обгоняя машину за машиной.

Кевин все-таки решился дать мне шанс что-то сделать. Ему нужна помощь, потому что один он не в состоянии что-либо изменить. Он доверился мне. Мне даже кажется, он знает, что о случившемся я не напишу. А я и не напишу. Ни в коем случае. Сьюзен? Она тоже не напишет – я ее хорошо знаю.

Я выжимал из своего «Форда» всё, что только мог. Мне еще повезло, что сегодня на дорогах почти не было полицейских, иначе они бы точно меня остановили и оштрафовали – я топил педаль в пол при первой возможности, приближаясь все ближе и ближе к «LaGuardia».

На часах было 8.32. Был уже недалеко, но движение стало совсем медленным. Я сигналил как умалишенный, вызывая недовольство соседних автомобилей. Мне сигналили в ответ, но разве сейчас меня должно было волновать это. Пусть сигналят столько, сколько им хочется… Я должен успеть в аэропорт, и это единственная сейчас мысль в моей голове.

Кевин и Саймон.

Они встретились у входа в аэропорт. У Саймона была большая сумка через плечо, которая, по-видимому, была тяжелой, так как Саймон шел, изрядно наклонившись влево.

Саймон и Кевин.

В глазах обоих читалось волнение. У Кевина в большей степени, но и Саймон не выглядел невозмутимо. В сумке были не только патроны, но и несколько микрочипов, содержащих секретные данные по стратегическим точкам противника. Эти микрочипы были даже куда большей угрозой, но Кевин не знал об их существовании – Саймон и Мистер Х решили не посвящать его в это.

Я был всё ближе и ближе. На часах 8.44. В магнитоле играл «Aerosmith». Но сейчас я их почти не слышал, потому что был слишком поглощен происходящим. Я хотел во что бы то ни стало успеть, и мне было не важно, что и как произойдет.

В это время Мистер Х сидел в своем офисе и постукивал костяшками пальцев по столу. Он смотрел в монитор своего ноутбука, читая какую-то захватывающую статью про лечение остеохондроза в вашингтонской клинике Марка Сэлинджера. Рядом с ноутбуком стояли чашка чая и блюдце с овсяным печеньем.

Саймон был в темных очках и длинном черном плаще. Он был похож на спецагента из популярных кинофильмов. Кевин шел рядом в бежевой куртке и синих потертых джинсах.

Дул сильный ветер. Двое медленно шли к входным дверям. Мимо них проносились ни о чем не догадывающиеся люди, для которых день начался вроде как всегда, и был ничем не примечательным. Женщина на высоких каблуках, шедшая навстречу им, встретилась глазами с Кевином. Она увидела в них вселенскую печаль и призыв к помощи. Она прочитала в них обреченность, но… что она могла сделать? Она прошла мимо, потому что она торопится домой к своим детям, с которыми не виделась больше недели, так как ее послали в командировку в Стокгольм. Это всё ее начальник, который плевать хотел на семью, считая эту ячейку общества помехой бизнесу. И его не волновало, что у этой женщины трое детей, и она была вынуждена оставить их своей пьющей подруге, так как никого из близких у нее не было.

8.49. Я припарковался не по правилам и мысленно уже приготовился платить штраф. Но это будет потом, а сейчас… Я бежал к международному терминалу. Аэропорт был таким большим, что бежать пришлось довольно далеко.

Саймон и Кевин вошли в здание аэропорта. Саймон указал рукой на стойку регистрации №56, справа от которой была дверь, около которой стоял охранник. Двое пошли прямиком туда. Саймон держал на плече сумку, а Кевин оглядывался по сторонам. Он искал кого-то глазами, но никак не мог найти. Повсюду толпились люди, проезжали мимо тележки с багажом, бегали дети. Один из них столкнулся с Кевином.

- Ой, извините, дяденька, - сказал тот, смущаясь.

Кевин только легонько подтолкнул малыша к маме, которая уже звала своего сынишку, похлопывая рукой по обтянутым капроном коленям. А Кевин продолжал идти слева от Саймона, не прекращая смотреть по сторонам.

Они прошли стойку №56 и до двери оставалось всего несколько метров. Саймон показал охраннику какую-то бумажку, затем удостоверение, и тот открыл им дверь, на которой было написано «только для персонала». Саймон уверенно шагнул внутрь, не замедлившись ни на секунду. А Кевин, переступая через порог, обернулся назад, но… во всей этой толчее он не находил того, кого искал. Опустив глаза, он прошел внутрь и захлопнул за собой дверь.

Я перестал следить за временем, потому что быстро бежал. Буквально ворвавшись в здание международного терминала я побежал к 56-ой стойке. Справа от нее я заметил дверь, в которую шагнули двое: один в черном плаще с сумкой через плечо, а другой в джинсах и бежевой куртке. Во втором человеке я узнал Кевина и побежал еще быстрее… Я спотыкался о тележки, поставленные на пол сумки, а мой крик терялся в этом общем гуле. Я видел, как захлопывается дверь и охранник запирает ее на ключ…

Я подбежал к охраннику весь запыхавшийся:

- Пропустите меня, пожалуйста.

- Не положено. Вам туда нельзя, - холодно сказал охранник.

- Ну пустите же! Там оружие! У него в сумке оружие! – кричал я.

- Видите надпись: «только для персонала». Вы персонал? Нет. Тогда будьте добры, покиньте здание аэропорта.

- Но вы не понимаете! Это крайне важно! Остановите этех людей! – кричал я и стал дергать за дверную ручку.

- Молодой человек, или вы сейчас уйдете, или я вынужден буду принять меры, - сухо сказал охранник и опустил руку на кобуру с пистолетом.

И тут я понял, что нет больше никаких шансов. Я опоздал. У меня закружилась голова, кровь прилила к лицу, глаза невыносимо заболели. Я опоздал… И ведь не хватило считанных минут, но в наше время они-то все и решают.

Медленными шагами я отошел к стене и сел на скамейку. Сердце стучало в груди. Дыхание еще не нормализовалось. Я был весь в поту – рубашка была насквозь мокрой. Вокруг был нескончаемый шум, сквозь который было почти невозможно ничего услышать.

Я посмотрел на дверь рядом со стойкой №56 – она была всё так же заперта. Я перевел взгляд на охранника – он все так же невозмутимо стоял у двери, держа правую руку на кобуре.

Вот уже несколько дней я пребывал в какой-то апатии. Я пытался писать статью, но ничего не получалось. Не было оригинальной идеи, и я никак не мог нащупать то, что нужно.

Моя апатия распространилась и на общение с Амандой – мы стали видеться не так часто, как хотелось бы. Иногда созванивались, но на этом всё. Она беспокоилась за меня и каждый наш разговор звала меня на прогулку или в кино, но я раз за разом отказывал, ссылаясь на большое количество дел. Но это было обманом, потому что если дела и были, то я их не делал. Включенный ноутбук, стоящий на журнальном столике, чашка чая и маленькое блюдце с грецкими орехами… Но на экране пустой лист, а чай совсем холодный.

На выходные меня пригласили к себе родители, и я почти было уже собрался к ним ехать, как вдруг понял, что совсем не хочу, и хочется побыть одному. Апатия поглотила меня всего.

На улице вот уже несколько дней было пасмурно, иногда шел снег. Декабрь начался так, как и должен был начаться. Я не ждал от него чего-то особенного, тем более после этой истории с Кевином. Я чувствовал на себе вину за то, что не предотвратил то, что мог бы предотвратить. Прежде я никогда себя ни в чем не винил, потому что в итоге находил оправдание любой своей неудачи. Однако сейчас, мне было нескончаемо стыдно перед Кевином, и перед собой. Конечно, нужно было бросить машину у самого въезда в аэропорт, и бежать, что есть мочи! Нужно было кричать в аэропорту так, чтобы сорвать голос! Нужно было сразу идти в полицию, и не придумывать ничего иного! Только сейчас, спустя время, я смог разложить по полочкам то, что этому разложению поддавалось. Но было поздно, и это меня угнетало.

Однако, я постепенно возвращался к жизни. Шестого декабря я встретился с Амандой, и мы провели весь день вместе, наслаждаясь обществом друг друга. Мы были в кино на каком-то очень сложном для понимания философском фильме, играли в большой теннис на крытых кортах Ист-Сайда, ели суши в ресторане одного из близких друзей Аманды…

Этот день меня сильно взбодрил, воодушевил и придал оптимизма. Я сразу захотел открыть ноутбук и написать несколько строк статьи – я чувствовал вдохновение, которое медленными шагами шло ко мне.

Девятого декабря мы катались на коньках у Рокфеллер-Центра. Я катался отменно, и потому учил Аманду некоторым приемам: катанию спиной, разворотом на быстрой скорости и многим другим. И, кстати сказать, у нее всё это быстро стало получаться – она была очень способной.

В тот же день, но уже поздно вечером, я поехал к своим родителям, планируя остаться у них ночевать.

Мы не виделись больше двух недель.

- О, Джеймс! Как я рад тебя видеть! – заулыбался мой отец, увидев меня на пороге своего дома, - заходи, заходи!

Я вошел в дом, закрыв за собой дверь. В этом доме я родился и провел все свое детство. Здесь было как всегда убрано – моя мать очень любила убираться, и в этом ни я, ни отец, ее не понимали. Отец любил разбрасывать по квартире свои вещи, не мыть за собой посуду, но Кэтрин охотно всё это исправляла. Она была очень доброй женщиной, и если уж и делала мужу какие-то замечания, то это выглядело очень деликатно и с улыбкой.

- А где мама, отец? – спросил я, снимая обувь и проходя в гостиную.

- Она у подруги, в доме напротив. Она обещала прийти к полуночи. Хочешь, я сейчас же за ней схожу?

- Нет, не надо. Я останусь у вас на ночь, поэтому я успею с ней пообщаться.

- Будешь фирменный пирог твоей матери?

- Это тот, что с маком?

- Да, не забыл еще, - рассмеялся отец. – Сейчас принесу. Чай сделать?

- Да, спасибо.

Отец ушел на кухню, а я стал оглядывать гостиную. С момента моего прошлого визита здесь почти ничего не изменилось: напротив огромного плазменного телевизора стоял широкий диван с огромным количеством подушек, перед ним стоял журнальным стол, слева и справа от него, на стенах, висело несколько картин, написанных моей матерью, и одна, написанная отцом, на которой был изображен я в свои шесть с половиной лет. Картина эта была очень забавной. На ней у меня была квадратная голова и черты лица, напоминавшие меня совсем отдаленно. Однако на моей шее уже тогда висел кулон, с которым я не расстаюсь с пяти лет. Его подарила мне молодая девушка, которая отвела меня к родителям, когда я потерялся. Эта девушка была поразительной красоты, о чем мне уже потом сказали родители, так как я ее совсем не помню. Я вообще помню эту историю только по рассказам моих родителей. Они говорили, что она нашла меня в нескольких кварталах от дома и сделала всё для того, чтобы привести меня домой. Кажется, в кармане моих брюк, был листик с моим адресом, и девушка как-то сразу сообразила посмотреть в моем кармане. Уже потом, когда она привела меня домой, она потрепала меня по голове и подарила этот замечательный кулон, сняв его со своей шеи. Это было глиняное солнце, очень красивое и ярко раскрашенное. Меня тогда очень привлекла эта штуковина, и с тех пор я не снимаю ее с себя.

Отец принес поднос, на котором стоял небольшой фарфоровый чайник, две чашки и несколько кусочков пирога на блюдце. От всего этого веяло ароматом дома и нескончаемым теплом.

- Спасибо, отец. Давай, рассказывай, как на работе?

- О, Джеймс, работа в банке – самая скучная работа во Вселенной!

- Тебе немало платят, - улыбнулся я.

- Это единственная причина, почему я там еще работаю. Гораздо интереснее, сынок, что у тебя на работе. Как там, в журналистике, а?

- Ах, отец. Я даже не знаю, что тебе сказать… Ты читал прошлый номер?

- Да, Кэтрин купила, и мы почитали. Твоя статья очень любопытна, и кое-что мне даже понравилось.

- А статья Сьюзен?

- Знаешь, сынок, пусть твоя мама и не помешана на психологии, но статью Сьюзен она читает регулярно. Она притягивает Кэтрин, как и всё, что притягивает настоящую женщину.

Я налил себе чай, и отрезал кусочек пирога. Попробовав его, в тысячный раз поймал себя на мысли, что я не ел маковый пирог вкуснее, чем тот, что готовила моя мать.

- Какой будет номер в декабре? – продолжил отец.

- Надеюсь, что не менее успешный. Правда, моя статья пока еще в зачаточном состоянии, и я ничего не могу придумать, а если что в голову и приходит, то либо об этом уже тысячу раз писали, либо это настолько банально, что становится понятно, почему об этом не писали раньше.

- Я всегда был далек от творчества, литературы, музыки… Меня вообще все время удивляло твое стремление что-либо писать, ведь мы с мамой тебе этого не прививали. Ты читал, выбирая книги самостоятельно – мы с Кэтрин никогда тебе ничего не навязывали. Я думал, а в глубине души даже надеялся, что скоро твоя любовь к литературе пройдет, и ты займешься чем-то более фундаментальным и близким к нашей реальной жизни, но, как вижу, мои ожидания не оправдались. Нет, ты не подумай, я рад, что ты уже добился некоторых успехов в журналистике, и готов помочь тебе настолько, насколько смогу.

- Спасибо, отец. Кстати, сейчас мне бы не помешала твоя помощь.

- Правда? Это интересно! Выкладывай, - улыбнулся отец.

- Мы делаем легкий романтический номер…

- Ого, как!

- Да-да, я не шучу – именно такая формулировка. Нужно написать что-то, что бы согрело читателя в морозный вечер в Рождество. Понимаешь? Это не так просто, как кажется. Я вот уже больше недели кручусь вокруг да около, не в состоянии придумать что-то конкретное. А тут еще и Студмайер, я уверен, ожидает мою статью с нетерпением, желая найти хоть самый малый повод снизить мне зарплату или вообще уволить…

- Он и впрямь скверный мужик, - сказал отец, морщась.

- Да, это про него. Так вот, я был бы очень рад, если бы ты подкинул мне какую-нибудь идею, а то я… совсем ничего не могу придумать. Знаешь, хочется написать что-то про наш город, про мою любимую Пятую-авеню…

- Знаешь, кажется, я знаю, что тебе нужно попробовать, - сказал отец и подмигнул мне. – Тебе нужно реальное интервью без подготовки, что-то очень естественное.

- Что-что? – не понял я.

- Ну, к примеру, выйди на улицу, и пообщайся с прохожими.

- О чем мне с ними общаться?

- Ха, сынок, брать интервью – это твоя работа. Я лишь подсказал, как можно добиться чего-то очень естественного и жизненного. А если ты и вопросы правильные подберешь, то у тебя может получиться неплохое коллективное интервью, которое включит в себя всё и всех, и даст теплоту, доброту и искренность.

Я задумался. Я никогда не делал ничего подобного, и был сначала несколько удивлен предложением отца. Мало того, что он не любил литературу, да и журнал мой читал не так часто, так он и советовал мне что-то крайне редко, обычно предоставляя это право Кэтрин. А тут…

Мы начали живо обсуждать предложенную отцом идею, а чашки с чаем вскоре сменились бокалами виски. За первым бокалом последовал второй, а за ним – третий. Я даже не помню, в каком часу я лег спать. Наутро я помнил только то, что уже поздно ночью пришла мать, убрала с нашего стола бутылку виски и разогнала нас по разным комнатам, не забыв пожелать каждому из нас спокойной ночи.

Я проснулся около полудня. Первым делом я раскрыл шторы, и приятно удивился ослепительно яркому декабрьскому солнцу. Я невольно посмотрел в окна дома напротив и увидел, как в одном из них очень красивая брюнетка одевает джинсы, прыгая на месте. Вероятно, они меньшего размера, чем ей нужно, но это ее нисколько не смущало. В какой-то момент она подняла глаза вверх, и наши взгляды встретились. Она нисколько не засмущалась, а только очень мило улыбнулась, и я ответил ей тем же. Правда, еще спустя мгновение она все-таки натянула джинсы, игриво махнула мне своей ручкой и пропала из виду. Да, конечно, у нее свои дела, и сейчас она сядет в свою машину и уедет. Или у нее есть парень, и она поехала на встречу с ним… Да, конечно, у нее кто-то есть.

Я быстро позавтракал, попрощался с отцом, сел в свой «Фокус» и уехал к себе.

Работа? Сегодня я не появлюсь в офисе – сегодня я буду работать на улице. Идея отца вдохновила меня и теперь я точно знал, что надо делать. В моей голове уже сформировалась вся моя статья, и мне оставалось только взять и написать ее. И, что важно, меня в этой статье будет совсем немного – эта статья будет написана жителями этого блистательного города…

Я надел наушники, включил не стареющих Aerosmith, вышел на Седьмую-авеню и пошел в юго-западном направлении.

«Добро пожаловать на Пятую-авеню!

Приветствую Вас на величайшей улице Нью-Йорка, которую я не перестаю любить с самого детства. Люди, далекие от романтики в душе, сочтут мою любовь к улице за фарс, но я не буду их ни в чем переубеждать. Возможно, просто потому, что не очень-то умею это делать, а может быть и потому, что нельзя заставить любить…»

Дойдя до Западной 116-й стрит, я свернул налево. На перекрестке с Пятой-авеню я увидел кафе одного моего старого друга, с которым когда-то вместе распространяли компакт-диски по дешевке. В один из вечеров нас прикрыли, отобрали все диски и мы немало заплатили, только чтобы нас не задержали. С тех пор Ник занимается исключительно легальным бизнесом. Хотя начиналось всё тоже не тривиально – Ник выиграл это кафе в покер, и я был свидетелем той победы. Сейчас я решил зайти к Нику – я очень хотел, чтобы его мини-интервью было в статье.

«- Я часто вспоминаю молодость, Джеймс. Конечно, я и сейчас молод, но это совсем другое. Помню, как мы с тобой торговали дисками… Ох, как это было классно! Я не был неформалом, но в те годы на меня нельзя было смотреть без сожаления: рваная одежда, пирсинг, красные волосы!.. Ты конечно же отлично помнишь это, Джеймс. Тетушка Митчелл говорила мне тогда, чтобы я стремился быть похожим на тебя. Ты тогда выглядел противоположно мне, и был похож на пай-мальчика. Внешне только конечно – все знали, какой ты был в общении, - рассмеялся Ник.

- Помнишь, как ты выиграл это кафе? – спросил я, продолжая держать в руке диктофон.

- Нет, не я его выиграл. Его выиграли мы. Если бы тогда не твоя поддержка, я бы сейчас всё еще был человеком без рода и племени… А так, посуди сам. У меня свое кафе, стабильный заработок, сытый взгляд – согласись неплохо. Здесь на Пятой-авеню всегда много людей. Конечно, чаще ко мне заходят местные – для туристов у моего кафе неприглядная вывеска. Да и меню, прямо скажем, не слишком привлекательное, - улыбнулся Ник. – Если тебя уволят после этой статьи, то знай, я тебя могу с легкостью устроить к себе в кафе уборщиком – мне как раз его не хватает.

- Где ты будешь праздновать Рождество?

- У меня не так много вариантов, Джеймс. Почти все мои друзья давно уехали на Запад, так и не освоившись здесь, в Нью-Йорке. А родители мои живут по-прежнему в Кливленде, и я наверное поеду к ним. И сестренку захвачу, которая торгует на 112-й стрит. Нет ничего лучше, чем встретить Рождество в кругу семьи…»

Я вышел из кафе и пошел вниз по Пятой-авеню. В наушниках играли Aerosmith, а падающий снег и яркое солнце создавали ни с чем не сравнимый сказочный пейзаж.

На перекрестке со 111-й стрит на светофоре я встретил женщину сорока лет, одетую в очень яркое разноцветное пальто. Оно больше походило на цирковой костюм, но, что удивительно, женщина смотрелась в нем необычайно органично.

«- Здравствуйте-здравствуйте. В такую погоду так тяжело заставить себя работать, а вы, вижу, работаете, не покладая диктофона, если можно так выразиться, - говорила женщина, широко улыбаясь и смотря на меня, изредка поворачиваясь к светофору. – Я вот немного тороплюсь, но тут как всегда этот долгий светофор…

- У вас замечательное пальто, мэм.

- А, всё-таки оценили! Да-да, его сшила я сама. Знаете, каждый день после работы я занималась его шитьем. Я отказывала своим подругам о встрече, стала реже выгуливать свою собачку, стараясь как можно скорее закончить с пальто. Таких тканей, знаете ли, и у Давида из магазина тканей на 107-й стрит не нашлось – пришлось ехать в Джерси. А присмотритесь на пуговицы! Вы видели когда-нибудь такой чистый перламутровый цвет, а? Конечно нет, вы еще так молоды. Я бегала за этими пуговицами целый день – моя бедная Глория осталась в тот день без корма, и вечером накинулась на него, чуть не цапнув меня за палец.

- Где вы будете праздновать Рождество? – спросил я в тот момент, когда загорелся зеленый, и мы вместе с толпой пешеходов начали переходить дорогу.

- Мы с Глорией накупим фруктов, салатиков разных, выпивку… Нет, я выпью совсем чуточку, а Глории не налью ничего кроме воды. Несколько бокалов шампанского мне, думаю, не помешает. Ведь это такой праздник! Я, кстати, и Глории сшила кое-что. Вот, смотрите, - женщина достала из сумки небольшую розовую подушку, - это специально для Глории. Я положу эту подушку ей в кроватку, и моя радость будет спать и видеть самые лучшие сны из тех, что могут присниться таким замечательным собачкам, вроде моей… Всё-всё, мне пора. Пока-пока…»

На пересечении с 99-й стрит я споткнулся о бордюр, и обязательно бы упал на асфальт, если бы меня не подхватил мужчина лет сорока или чуть больше, на котором была одета старая потертая кожаная куртка, а на голове немного небрежно была одета вязаная шапка.

«- Спасибо. Если бы не вы…

- Да не за что. А под ногами всё равно только что выпавший снег – вам было бы не больно.

- И всё равно спасибо. Я задумался и не заметил этот треклятый бордюр…

- Да, я всегда был за то, чтобы делать их ниже, но… стандарт есть стандарт.

- А вы?..

- Да, я меняю бордюры там, где они изношены, или ставлю новые там, где их никогда не было. Этим занимаюсь не я один конечно – нас обычно пятеро в бригаде. И вы знаете, работа отнимает много времени – мы почти целыми днями на выезде. Мой ребенок обычно уже готовится ко сну, когда я только прихожу домой. Сначала ты не придаешь этому значения, но потом, спустя месяц, в разговоре с женой, ты вдруг осознаешь, что пропустил то, как твой сын впервые поехал на велосипеде или забил трехочковый мяч в кольцо на площадке на заднем дворе. А бордюры… С ними в Нью-Йорке действительно беда – мало того, что они излишне высокие, так они еще и сделаны из очень хрупкого бетона. Наверное, это сделано специально, чтобы у нас всегда была работа.

- Где вы будете праздновать Рождество?

- Дома конечно. В кругу семьи. Наконец-то смогу побыть со своим сыном. Я очень скучаю по нему. Каждый день. Праздники – это самое настоящее спасение для меня, моей жены и нашего ребенка. А знаете, что я подарю моей дорогой Анне? О, это наверное самый мягкий шерстяной плед во всей Вселенной! Я купил его у одной бабки на рынке, но он хорошего качества, я вас уверяю! Он очень мягкий, уютный, теплый – именно такой, о каком мечтала Анна.»

Насколько прекраснее становится мир, когда вас в нем почти уже нет

Фредерик Бегбедер

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Декабрь

Одиннадцатое декабря.

Было холодно. Сегодня был действительно самый холодный день этой зимы, которая уже заступила на свою службу, сменив осень на этом посту. Дул леденящий колючий ветер, и прохожие прятали лица в шерстяных шарфах. Постоянно шел снег, который, подхватываемый ветром, крутило дальше по всем улицам этого большого города. Я не припомню такого холода на Манхэттене…

Сегодня я шел на работу с приятным чувством выполненной работы. Моя статья была готова в срок, высоко оценена Амандой и моими родителями, и, что не маловажно, нравилась мне самому. Питер немного изменил привычный уклад журнала, и свежий номер подавался в печать теперь два раза в месяц.

У входа в офис «La Magazine» я встретил Сьюзен, которая спешила на работу.

- О, Джеймс, привет! - сказала Сьюзен радостно.

Она взяла меня под руку, и мы вместе зашли внутрь. В здании было прохладно – здесь круглые сутки работали кондиционеры, и поэтому летом тут часто спасались от жары люди, шедшие по Пятой-авеню мимо.

- Почему так спешишь?

- Я себе купила новые туфли, чтобы ходить в них в офисе, и вот хотела немного покрутиться в них перед зеркалом до начала рабочего дня. Но, как видишь, я вряд ли это успею.

- Что ты, время еще есть, - успокоил я Сьюзен.

Мы зашли в лифт. С нами зашло еще трое. Место в дальнем углу занял один из ассистентов Студмайера, Пол Маннерс, который занимался в основном бумажными делами Питера. А ближе к нам стояли два брата из отдела кадров: Клиф и Адам Редликсы. Ребята слыли ночными тусовщиками, которые проводили время в клубах ночи напролет. Однако на работе они были молчаливы, вели себя крайне серьезно и исправно выполняли свои обязанности, положенные им по должности. Вот и сейчас в лифте они стояли с каменным лицом и нахмуренными бровями. Было невероятно сложно поверить в то, что еще вчера тот из них, что пониже, танцевал голым на столе на вечеринке Дина Андерса, который, как подобает хозяину вечеринки, проходил всю ночь в одних лишь стрингах, и только к семи утра ему дали одеться. Я никогда не понимал этого всего, но, наверное, для молодежи это было крайне естественно и привычно. Из этого я сделал вывод, что уже не имею права причислять себя к молодежи.

Однако братьев Редликсов кое-что сейчас все же выдавало – их глаза. Сейчас их взгляды проникали Сьюзен в декольте ее блузки настолько глубоко, что даже я стал видеть край ее бюстгальтера. Ребятам явно не везло в последнее время с сексом, и глаза их выдавали.

Мы поднялись на четырнадцатый этаж, и вышли. Пол вышел вместе с нами, но повернул не налево по коридору, как это сделали мы, а направо. Его походка была как всегда очень уверенной и легкой – Пол много получал и, вероятно, считал себя крайне успешным человеком. По сути так оно и было. Другое дело, что Маннерс был самым настоящим падонком, а как раз они и бывают чаще всего успешными.

- Так, сейчас зайдем в наш кабинет, и никакой работы прежде, чем я одену туфли, - сказала Сьюзен, сверкнув своими глазками в мою сторону.

- Как скажешь, - сказал я и сел в кресло, стоявшее у нас в кабинете при входе слева, рядом с огромным фикусом.

Сьюзен села за свой стол и потянулась к пакету, который принесла с собой. Она достала из него небольшую черную коробку и поставила ее на стол перед собой.

- Вот они, - сказала она и замерла, смотря на коробку.

- Открывай, - улыбнулся я.

Сьюзен еще несколько секунд просто сидела, а потом все-таки открыла коробку и достала из нее одну из туфель. Она пристально смотрела на нее, и потом вынула вторую. Через мгновение она надела их и вышла из-за стола ко мне. Это были черные лакированные туфли на высоком каблуке, с очаровательным белым цветочком, словно вышитым чем-то сбоку. Он был крайне мал, но придавал этим туфлям менее официальный вид, чем тот, который присущ каждой паре черных лакированных туфель в гардеробе женщины.

- О, как они тебе идут, Сьюзен! Великолепно!

Я ни сколько не преувеличивал – туфли действительно великолепно сидели на ее ноге, и очень подходили к ее черной атласной юбке и белой блузке.

Сьюзен прошлась по кабинету, и на каждом ее шаге я выдавал по комплименту. И когда Сьюзен подошла ко мне, то была уже немного красная от смущения.

- Джеймс, ну откуда в тебе столько этих приятных слов, а? Знаешь, тебе бы писать любовные романы, а не работать в нашем неоднозначном журнале.

- Я думал об этом, Сьюзен.

- И что же?

- Я решил, что пока не готов к этому. Любовные романы требуют смелости, а у меня эта самая смелость появляется лишь в приступах особо сильного эмоционального подъема, а это редкость.

- Я бы не стала так говорить, - Сьюзен села за свой рабочий стол. – Мне кажется, попробовать стоит. Ты неслабо умеешь взволновать одними только сказанными словами.

Сьюзен как-то очень хитро улыбнулась, а потом словно опомнилась, взглянув на часы, висевшие над входной дверью.

- Уже десятый час, Джеймс! Меня ждет Питер. Я пошла, пошла…

Сьюзен достала из принесенного из дома пакета небольшую черную папку и спешно вышла из кабинета. Некоторое время были слышны ее каблуки, но потом этот звук исчез. Это Сьюзен зашла в кабинет Студмайера, который располагался прямо напротив нашего в другом конце коридора на четырнадцатом этаже.

Как иногда приятно смотреть старые фотографии.

Их нет в электронном виде, они были сделаны на обыкновенную мыльницу, и потом проявлены в салоне каким-нибудь пожилым американцем. Толстенные фотоальбомы, для которых раньше в каждом доме выделялась целая полка, канули в лету. Кажется, они из прошлой жизни и каждый день напоминают нам о ее существовании.

Толстенные фотоальбомы, которые мы ценим больше, чем что-либо. Копий нет нигде, и каждое фото в единственном экземпляре. Потерять такой фотоальбом – это как лишится частички прошлого, и редкие из нас согласны на такое. Пожалуй, только самые бездушные, а также те, у кого прошлое обошлось без приятных воспоминаний. Это могут быть те, кто почти всё детство провел в колониях, или детских домах где-нибудь на краю Миннесоты…

Вспоминается совершенно невероятная история, произошедшая в Балтиморе несколько лет назад… Тогда было совершено нападение на женщину – жену какого-то крупного промышленного холдинга. Женщина, ее звали, кажется, Кэролл, смотрела фотографии как раз в тот момент, когда в ее квартиру проник убийца. Он повалил женщину на пол, и уже занес свой нож, чтобы убить ее, как вдруг сын этой женщины схватил толстенный фотоальбом с фотографиями, кажется, их путешествия всей семьей в Канаду, и сильно ударил им по голове убийцы. Тот на время потерял сознание, и Кэролл сумела за это время связать его и вызвать полицию. Тогда эта история облетела все Штаты, и была напечатана почти во всех газетах…

Как иногда приятно смотреть старые фотографии.

Ты видел их уже тысячу раз, но ты снова и снова переживаешь те события заново. В памяти всплывает каждая мелочь, каждое сказанное слово, и прошлое встает перед твоими глазами во всех своих ярких красках.

У меня тоже было несколько таких фотоальбомов. Они хранились в доме у родителей, и я периодически смотрел их. Они лежали всегда в одном месте – на нижней полке у камина, совсем рядом с маминой пальмой, которая каждый год собирается взмыть вверх, и каждый год ей чего-то не хватает, и она остается всё такой же низкой.

В последний раз, когда я был у родителей, я смотрел фотографии нашей поездки в Европу. Мне тогда было, кажется, семнадцать. Тогда мы посетили несколько стран, проехав на машине через Альпы: Франция, Швейцария, Италия, Германия, Австрия. Больше всего мне конечно понравилось в Германии, но только лишь потому, что я попал на финал Кубка Германии, в котором встретились "Бавария" и Дортмундская "Боруссия". Я мог забыть, но, кажется, баварцы выиграли со счетом 2-0. Я тогда за них и болел. Вообще я люблю европейский футбол, и периодически слежу за ним, а также смотрю трансляции матчей в интернете.

Я каждый раз смотрел на эти фотографии и не верил, что это я. Я себя совсем не узнавал. Длинные растрепанные волосы, какой-то глуповатый взгляд, висящая на щуплых плечах футболка, совсем детские наручные часы… Мне правда не верилось, что это я. Ведь прошло не так много времени, а как я изменился. Прежде всего взгляд. Он стал уверенным, твердым, наполненным смыслом и интеллектом. Я повзрослел, и первыми это сделали глаза. Уже потом у меня стали шире плечи, я снял эти дурацкие часы и заменил их на изящные на кожаном ремешке. И так по накатанной. Я превращался во взрослого мужчину, и я стал тем, кем являюсь сейчас. Все происходило постепенно, и мои родители могли не заметить этих резких перемен, но я, редко вспоминая себя в детстве, видел разницу совершенно ясно. У меня даже было что-то вроде пробела в памяти, и потому я различал совершенно четко себя прошлого и себя настоящего.

Я сидел за своим рабочим столом, повернув голову налево, где у меня было огромное, почти от самого пола, окно. Я видел свои любимые небоскребы, которые с детства занимали в моей голове какое-то особое место. Я никогда не понимал, как же они стоят такие высокие, и, казалось бы, не устойчивые… Однако стоят. По крайней мере стояли… До 11 сентября 2001 года было именно так. Конечно, они обрушались, но никогда не было такой крупной трагедии, как в тот день, который Америка и весь мир вместе с ней не забудет никогда.

Я придвинулся к окну. Внизу была Пятая-авеню, которая была как всегда заполнена людьми. К двенадцати часам на ней появятся туристы, и тогда в некоторых местах будет вообще не протиснуться. Мне нравится периодически отрываться от работы и смотреть в окно. За ним течет жизнь – быстрая и энергичная, и кажется, что ничто и никогда ее не остановит.

Порой мне кажется, что вся моя жизнь проходит на Пятой-авеню. Сейчас я здесь работаю, раньше, когда был студентом, я почти всегда после занятий собирался с друзьями где-нибудь в кафе здесь, на этой улице. Еще раньше я прогуливался часами по ней с отцом и матерью. Мы ехали сюда всегда, как только нам надоедало в нашем районе. Здесь, на пересечении Пятой-авеню и 55-стрит я впервые поцеловался. Я хорошо помню, как ее звали – Саманта Филипс. Нам тогда было по одиннадцать, и для нее это тоже был первый поцелуй. Мне кажется, я помню каждую секунду того поцелуя… У Саманты были самые красивые косички в классе, и поэтому вы должны меня понять.

Кевин был зол в тот вечер. Он был зол на соседскую собачонку, которая своим лаем заставила его проснуться после плотного обеда. Он был зол на консьержку, за то, что она взъелась на него из-за какого-то сущего пустяка. Он также был зол на этот снег, который вперемешку с дождем весь день колотил по подоконнику, мешая уснуть.

Для Кевина выдалась непростая неделя, и в конце нее он был выжат как лимон, морально умерщвлен и в придачу чувствовал себя сущей сволочью. Ему было противно смотреть на себя в зеркало и замечать в нем эти глаза, в которые ему было стыдно смотреть…

Прошло несколько дней с тех пор, как произошли те события в аэропорту, но Кевин никак не мог прийти в себя. Он и Саймон передали оружие на Ближний Восток так, как этого и хотел Мистер Х. Они доставили его, миновав все преграды, стоящие у них на пути. Они получили кучу денег, и двадцать пять процентов от всей полученной суммы забрали себе, поделив затем ее поровну. Эти деньги потом не раз снились ему, и казалось Кевину, что они все в крови. Каждую ночь во сне он пытался отмыть хотя бы одну купюру, но ничего не получалось – кровь не смывалась. Он даже несколько раз выкидывал стопку этих денег, но она возвращалась к нему снова. Наутро, просыпаясь в холодном поту, он открывал ящик своего стола, и снова видел эти деньги, только теперь наяву. Они были чистыми, без капли крови, но это только на первый взгляд. Если представить, сколько людей погибнет от того оружия, которое Кевин переправил на Ближний Восток, то эта стопка денег сразу же становится окровавленной. Но только откроешь глаза, как ничего нет, и деньги вроде бы совсем нормальные, и словно заработаны честным трудом.

С того самого дня, как груз был отправлен на Ближний Восток, Саймон не заходил к Кевину. Он даже ни разу не позвонил ему, чем сильно обеспокоил Кевина. Он заподозрил что-то неладное и видел в происходящем одну лишь опасность. Конечно, поводов для переживаний пока быть не должно – газеты еще не пестрили крупными заголовками о том, что некие Саймон и Кевин переправили оружие на Ближний Восток. Однако, это абсолютно не значило, что Саймон и Мистер Х не знают о том, что Кевин так легко разболтал об их деле каким-то двум журналистам.

Кевин сидел в своей квартире вот уже несколько дней, периодически поглядывая на телефон. Он совсем не хотел, чтобы ему позвонил Саймон, да и вообще кто угодно – во всем он сейчас видел какую-то угрозу. В нем быстрыми темпами развивалась паранойя, и он не знал, что с ней делать…

Он по сотне раз прокручивал в голове тот момент, когда он обернулся перед тем, как пройти в дверь рядом со стойкой №56 в аэропорту, и не нашел взглядом того, кого искал. А искал он, конечно, меня, ведь я должен был во что бы то ни стало успеть и сделать хоть что-то с этим беспределом, участником которого стал Кевин. Однако меня там не было, и груз улетел на Ближний Восток без каких-либо проблем.

Интуиция Кевина подводила редко… Вот и сейчас он был почти уверен, что я все-таки нашел записку в кармане, приехал в аэропорт, но… опоздал.

Пятого декабря Кевину позвонила Айрис, и сообщила, что намеревается приехать к нему на чашечку чая или чего покрепче, на что Кевин ответил, что он болен, круглыми сутками спит под теплым шерстяным пледом и никаких гостей не ждет.

На следующий день ему позвонил Фил, и позвал Кевина на хоккей, однако тот отказался, сославшись на серьезную ангину. Кевину решительно никого не хотелось видеть. Он чувствовал себя в психологической яме, но, понимая, что ему нужно во что бы то ни стало как-нибудь развлечься, всё равно оставался в ней, боясь вылезти наружу.

Восьмого числа случилось наконец-то то, что должно было случиться – позвонил Саймон. В первый раз Кевин трубку не брал. Во второй раз тоже. На пятый раз терпения у него не хватило, и он нажал на зеленую кнопку на своем телефоне.

- Привет, Саймон, - старался говорить Кевин как можно более непринужденно.

- Ты чего трубку не берешь?

- Я был в ванне, - соврал Кевин.

- Слушай, может, прогуляемся немного?

- Поздно ведь уже, Саймон…

- Просто понимаешь, у нас годовщина свадьбы через пять дней, и я вот… в общем не знаю что подарить Аманде. Хочу, чтобы ты помог, Кев.

Лицо Кевина озарилось неподдельным счастьем, а глаза снова приобрели цвет жизни. Кевин вдруг понял, что это была только лишь паранойя, и никто ничего не узнал. Сьюзен и Джеймс никому не рассказали о том, что он им тогда наговорил. Они сдержали свое обещание, и Кевин был им за это безмерно благодарен.

- Хорошо, давай, прогуляемся, Саймон. Сегодня такая замечательная погода! – говорил уже совсем радостным голосом Кевин, не в силах скрыть радость скинутого душевного груза.

- Я тогда позвоню, как подъеду. Оставлю машину у тебя под окнами. Пойдем пешком.

- Да, жду.

Вот это да! Саймон редко посвящал Кевина в личную жизнь, а сейчас сделал это. Однако этот факт почему-то Кевина совсем не насторожил, а наоборот сильно расслабил. Кевину сразу захотелось встретиться с друзьями, сходить с Филом на хоккей, проехаться на метро куда-нибудь на окраину, а потом пешком дойти до дома. Мир снова приобрел легкость и красоту.

Через сорок минут позвонил Саймон. Кевин накинул куртку, одел ботинки, шарф и вышел на улицу. Было не холодно. Сегодня погода сжалилась над любителями вечерних прогулок. Шел небольшой снег, ветра не было. Погода располагала к неторопливой прогулке и мирной беседе.

- Привет, Кев. Как ты?

- Хорошо.

- Чего не звонил?

- Дико устал, Саймон. Решил отлежаться недельку дома, посмотреть телевизор, почитать книги, журналы…

- Я прекрасно понимаю тебя, Кевин. Мне тоже было немного не по себе тогда, в тот день… Я пришел тогда домой и сразу лег спать, чтобы скорее забыть все, что было связано с этим чертовым грузом. Мне тоже было нелегко, поверь.

Двое шли на запад по 23-стрит. По словам Саймона в конце улицы было одно круглосуточное кафе, в котором подают отличные шоколадные пирожные, полюбившиеся ему еще несколько лет назад.

- Кев, ты знаешь, что я нечасто бываю разговорчив… - начал Саймон.

- Да, есть такое дело, - рассмеял

Дата добавления: 2015-10-30