“Так как на Севере, – писал Зиновьев, – постоянные льды, и хлебопашество невозможно, и никакие другие промыслы немыслимы, то, по моему мнению и моих приятелей, НЕОБХОДИМО НАРОД УДАЛИТЬ С СЕВЕРА во внутренние страны государства, а Вы хлопочете наоборот и объясняете нам о каком-то течении Гольфштреме, которого и быть не может. ТАКИЕ ИДЕИ МОГУТ ПРОВОДИТЬ ТОЛЬКО ПОМЕШАННЫЕ...”
– Ты сам помешанный, – ругался Сидоров. – Хорош же воспитатель наследника престола, который даже никогда не слышал, что теплое течение Гольфстрима омывает всю Европу... Ладно, мерзописцы! Я докажу, возможно ли хлебопашество на Крайнем Севере.
А доказывать он умел: скоро в Петербург из зоны вечной мерзлоты стали поступать огурцы и овощи, выращенные в открытом грунте, колосья ржи и даже фотоснимки огородов, расположенных на полтысячи миль севернее Туруханска. Но “премудрый” Литке по-прежнему пихал ему палки в колеса:
– Все это чепуха! Нарвал жулик где-то огурцов с грядок под Москвой и думает, что мы такие олухи – сразу поверили...
Ф. П. Литке, возглавлявший тогда русское географическое общество, был тормозом на путях русской науки: страшный обскурант и реакционер (о чем у нас мало кто знает), он не верил в силы русского народа и поддерживал лишь те начинания, которые исходили от немцев. Об этом в советской печати уже неоднократно писалось, но не мешает лишний раз и напомнить.
Но зато университеты России, Академии наук и Горный институт в столице верили в дерзания Сидорова и охотно принимали от него богатые дары: коллекции сибирских минералов, многопудовые глыбы отечественного графита, самородки золота... Молодой Д. И. Менделеев как-то при встрече сказал Сидорову:
– Помните библейскую истину: несть пророка в доме своем! А потому попробуйте проталкивать свои идеи через заграницу...
Сидоров уже экспонировал чудеса туруханской природы на Всемирной выставке в Лондоне; теперь готовилась выставка в Париже. Но прежде он развернул интересную экспозицию на своей обширной петербургской квартире; с утра до вечера звенел в прихожей звонок, прислуга сбилась с ног, а люди шли и шли к Сидорову, с восторгом обозревая богатства русского Севера... Жемчуг и серебро, икра и абразивы, графит и меха, нефть и сланцы, асбест и хрусталь, лиственница и магнетиты, известняки и каменный уголь. Всего не перечислить! Хозяин этих удивительных сокровищ, сунув пальцы в кармашки жилета, похаживал по комнатам, охотно давая гостям объяснения.
– Неужели все это с нашего Севера? – спрашивали его.
– Представьте – да! Север сказочно богат, и один наш Север способен прокормить население всей России... Мы, русские, обжили только тылы страны, а между тем Россия развернута своим “фасадом” прямо в Арктику... Там ее будущее! Не верите? А вот взгляните на карту... Разве не так?
Экспонаты Сидорова прибыли в Париж, где ящики были взломаны, а все сокровища (в том числе самородки золота и масса драгоценных камней) разворовали самым подлейшим образом. Но имя Сидорова уже становилось известно в Европе; он часто выступал против расизма, его заслуги в деле защиты прав “инородцев” принесли ему всемирную известность – Сидоров был избран почетным вице-президентом “африканского Института цивилизации диких племен”. О нем много писали в газетах Англии и Скандинавии; Норденшельд увлекся планами Сидорова, шведский король Оскар, мечтавший о полярных странах, подарил ему одного из своих любимых догов... Однако “пророком” на родине Сидоров не стал, ибо все начинания по-прежнему разбивались о несокрушимый авторитет Литке.
– Не верьте этому фантазеру – он же сумасшедший... Разве может нормальный человек жить и работать на Севере? Любой здравомыслящий человек стремится в теплые края, а Сидоров тянет Россию туда, где не выживет даже каторжный...
Литке бубнил одно и то же, словно начисто забыв, что в молодости сам жил и работал на Севере; кстати, и жил великолепно, и работал неплохо...
Встретившись с Менделеевым, Сидоров сказал ему:
– Дмитрий Иванович, а я, кажется, нашел лазейку для проведения своих идей в мозги наших рукосуев и лоботрясов.
– Интересно, каким же образом они их усвоят?
– Желудок – вот лучший проводник идей.
На всю столицу прогремели тогда знаменитые “северные ночи” Сидорова – нечто вроде “афинских ночей”, только на иной лад. Влиятельные аристократы, избалованные парижской кухней, возлежали на медвежьих шкурах, словно в чуме, перед ними романтично потрескивал костер, и гость с удивлением замечал, что огонь в нем поддерживает старый самоед с медной трубкой в зубах. Подавали множество разных блюд, секрет приготовления которых Сидоров не раскрывал, дабы гости не побрезгали...
“Северные ночи” служили Сидорову для пропаганды.
– Я нынче озабочен, – толковал он, – оседлостью наших тундровых кочевников. Вот и возвожу в тундре русские бревенчатые избы. Нужны больницы и школы для инородцев. Я построил школу для остяков, и... что же? Вдруг на днях узнаю, что губернское начальство моих учеников разогнало, а школу разнесли по бревнышку и распилили на дрова для отопления тюремного острога... Дело ли это, я вас спрашиваю, господа? Подлость какая-то!
Корабли Сидорова уже ломали во льдах Карского моря не столько торосы, сколько разрушали косные мнения, будто плавание на Севере невозможно, – это были рейсы, насыщенные трагической героикой смельчаков-одиночек – словно заново воскресли громкие времена “златокипящей” Мангазеи, этой знаменитой российской Помпеи, погребенной под сугробами на краю света. Европа была удивлена! Михаил Константинович писал: “Уважение к нашим морякам до того было велико... что даже дамы, являвшиеся для осмотра шхуны, награждали капитана своими фотографическими карточками и букетами и писали ему стихи о победе, совершенной над грозной стихией”. Молодой и красивый лейтенант флота Павел Крузенштерн (племянник знаменитого мореплавателя) был первым, кто откликнулся на призыв Сидорова штурмовать льды, а следом за Крузенштерном в “ледник” Европы пошли и другие и повели корабли с грузами... Сидоров и сам не раз рисковал жизнью, забираясь в такие места, где еще не ступала нога человека. А потому заранее составил завещание, распорядившись своим капиталом так, что все миллионы оставлял для нужд Севера, для развития образования северных “инородцев”, а детям своим...
– Ни копейки не дам! – говорил он. – Пусть сами всего достигнут. Дети, надеющиеся на получение наследства от родителей, как правило, ничего не хотят делать... Я начинал жизнь на пустом месте – пусть и они изведают это счастье!
Нефть уже становилась “кровью прогресса”, и Сидоров знал те места, где наружу почвы выступали маслянистые пятна. Он провел разведки на реке Ухте, но бурение ему запретил министр государственных имуществ. Сидоров решил действовать контрабандным путем. Закупил в США ценное оборудование, составил партию из студентов-геологов и бродяг – отправился в дальний путь. Это был год, когда Нобель проводил активное бурение на Апшероне, когда брызнула первая бакинская нефть, а керосиновые лампы стали побеждать свечки и лучину в деревнях, – одновременно с Нобелем, далеко на севере, Сидоров погрузил бур в зыбкую почву ухтинской нежили. Погибни они тут – и никто не узнал бы, где сгнили их кости, ибо вокруг на тысячи верст распростерлось первозданное безлюдье лесотундры. Работы было по горло! Много недель подряд Сидоров засыпал под жужжание бура, вгрызавшегося в недра полярной толщи. На отметке в пятьдесят два метра бур треснул, черт бы его побрал! Когда его вынули, из скважины обильно зафонтанировала нефть.
– Ну вот же она! – сказал Сидоров, почти огорченно, смазывая нефтью свои сапоги. – Но мне здорово не повезло... Хорошо бы министра – прямо мордой в эту скважину! А я деньги истратил и в дураках остался. Скажи теперь в Петербурге, что произвел бурение, меня в тюрьму посадят... за нарушение законности!
Эта первая скважина на Ухте не забыта потомством – она сохранилась под названием “Сидоровская”; советские нефтяники окружили ее штакетником, здесь установлена мемориальная доска. А бочек бездонных не бывает, и нет такого капитала, который бы нельзя было растратить.
Михаил Константинович увидел, что от его миллионов осталось – будто кот наплакал! Золотые жилы ушли в глубины, прииски истощились, новыми он не обзавелся.
Какое-то время жил в кредит, пока не обанкротился. Потом сделался должником и caм вскоре осознал, что долгов своих вернуть никогда не сможет... Это был конец!
Не его вина, что он обогнал свой век, опередил свое время, а под старость оказался у разбитого корыта.
Очень много хотел сделать. И за многое брался.
По сути дела, рука Сидорова коснулась того, что мы имеем сейчас на нашем Севере. Тут и ухтинская нефть, и воркутинские угли, охрана котиковых лежбищ и ценные металлы Норильска, морпогранохрана полярных границ и образование северных народностей, мореплавание во льдах, школы-интернаты и фактории в тундре... Разве все можно перечислить?
Доживая свой век в унизительной бедности, Михаил Константинович ни разу не усомнился в том, что совершил в жизни.
– Я правильно распорядился своими миллионами.
– Но их же нет у тебя! – говорила жена.
– Но они были... Семена брошены – зерна созреют.
М.К. Сидоров скончался 12 июля 1887 года.
Так закончилась эпопея героической борьбы одного человека с косностью имперской бюрократии. Никаких миллионов не хватило на завершение того, что задумал он в юности. Оказалось мало даже неукротимой энергии Сидорова, чтобы протаранить неприступные форты имперско-казенного равнодушия. На склоне лет он писал: “Я не встречал ни в ком сочувствия к своей мысли, на меня смотрели, как на фантазера, который жертвует всем своей несбыточной мечте. Трудна была борьба с общим мнением, но в этой борьбе меня воодушевляла мысль, что если я достигну цели, то мои труды и пожертвования оценит потомство!”
И его оценили! Но лишь после 1917 года...
Сейчас все мечтания Сидорова исполнились. Труды и подвиги его оценены по достоинству. Его не забыли, его изучают, чтут его память...
Я верю, что Сидорову еще будет поставлен памятник.
Стоять ему на полярном берегу – лицом к арктическим льдам, разрушаемым форштевнями ледоколов, а за спиною дерзкого мечтателя пусть высятся ажурные вышки Ухтинских нефтепромыслов, пусть гудят шахты Воркуты и шахтеры Норильска добывают ценные металлы.
...Велик был сей человек! Вот уж воистину велик!
Комментарии
Исторические миниатюры Валентина Пикуля... Эта грань творчества писателя требует отдельного разговора.
“Очень хорошо, когда человек еще на заре юности ставит перед собой цель и потом всю жизнь достигает ее; в таких случаях он не останавливается до тех пор, пока не остановится его сердце. Люблю таких людей: они отвечают моему представлению о человеке!” – так писал Валентин Саввич в одной из своих миниатюр.
В этой фразе не только автобиография автора – в ней дань уважения скромным труженикам, фанатично преданным любимому делу и оставившим заметный след в многотрудной истории нашего Отечества.
Из уст критиков в адрес Пикуля часто слышались упреки в перегруженности его исторических романов действующими лицами. Для умного человека в этих упреках – восхищение! Ведь в исторических произведениях именно недостаток, а не избыток разысканных материалов требует фантазии и вымысла.
У Пикуля было наоборот.
Щадя читателя, умело дозируя информацию, автор исторических романов не останавливался подробно на некоторых личностях, причастных к описываемым событиям. Но собранный материал оказывался настолько богатым, что Валентин Саввич не мог лишить читателей удовольствия познакомиться с ним, тем более что каждый персонаж был весьма достоин пера историка. Так возникла литературная портретная галерея, которую Пикуль назвал историческими миниатюрами.
В ней он открыл десятки имен, почти стертых из нашей памяти, от которых незаслуженно, несправедливо, а может, нечаянно отвернулась Россия.
Миниатюры довольно различны по теме, сюжету и форме. Объединяет их только литературное обаяние и историческая ценность судеб людей, посвятивших свою жизнь “во пользу отечества”.
Это ультракороткие романы, в которых биография личности спрессована до предела выразительности.
Впервые миниатюры вышли в Ленинграде в 1976 году в издательстве “Детская литература” отдельной книгой, которую В. Пикуль очень точно назвал – “Из старой шкатулки”. В старину шкатулки предназначались для хранения драгоценностей, реликвий. В нее и вложил Пикуль двадцать семь первых исторических миниатюр, драгоценных (если использовать слова Карамзина) “своей древностью и достоверностью”.
Валентин Саввич был очень рад, что миниатюрами заинтересовалась именно “Детская литература”. Чем раньше в человеке проснется любовь к истории, тем больше уверенности в возрождении лучших российских традиций. А Пикуль писал свои миниатюры так, чтобы они были легко читаемы человеком любого возраста, любого образования. А это, поверьте, совсем непросто. Для него было важно одно: дать воспринимающим события в одной плоскости понимание, что мир многомерен, и помочь услышать стереофонию звуков истории.
Однако напрасно ждал автор интереса к его творениям со стороны молодого поколения. Молодежь встретила выход книги полнейшим молчанием. Зато люди старшего и среднего возраста, много повидавшие и испытавшие на жизненном пути, приняли книгу с большим вниманием и неподдельной заинтересованностью. Автору шли письма с добрыми отзывами, советами, дополнениями и уточнениями к некоторым миниатюрам. Это был несомненный успех.
Стотысячный тираж книги, прекрасно оформленной талантливым художником Рудольфом Яхниным, разошелся быстро. В 1983 году издательство вновь обратилось к пикулевским малым формам, издав книгу “Миниатюры”, содержащую 37 произведений.
Наверное, и сам автор не предполагал, что в последующие годы миниатюры займут весьма заметное место в его творческой биографии.
В 1987 году вышли сразу два сборника миниатюр: в киевском издательстве “Молодь” и во Владивостоке (“Дальневосточное книжное издательство”) – под названием “Эхо былого”.
В 1988 году Карельское книжное издательство повторило ленинградское издание образца 1983 года.
“Душистая симфония жизни” – так назвал В. Пикуль сборник миниатюр, вышедший в 1989 году в издательстве “Прометей”. В том же году “ДОСААФ” порадовал читателей своим литературно-художественным изданием “Этюды о былом” в подарочном исполнении.
Даже объемистым комментарием нет возможности охватить все многообразие лиц и судеб, описанных Пикулем в миниатюрах, которых осталось после него более ста пятидесяти.
Валентин Саввич любил писать миниатюры.
На заинтересовавшую Пикуля личность он заводил карточку и годами (а иногда десятилетиями) заносил в нее библиографические источники, в которых встречался материал, необходимый для полного раскрытия образа будущего героя миниатюры. Иногда библиография составляла 60–70 источников. Когда накопленная информация обеспечивала простор его творческой мысли, Валентин Саввич брался за перо. Очень часто всего одна ночь требовалась Пикулю, чтобы перенести на бумагу собранное, осмысленное и выстраданное годами.
Печально, что Валентин Саввич не успел увидеть вышедший в 1991 году в издательстве “Молодая гвардия” двухтомник исторических миниатюр, которые он сам с любовью готовил к печати и с нетерпением ожидал их выхода в свет.
В этом издании практически все миниатюры были впервые собраны воедино и сопровождались репродукциями портретов из коллекции писателя.
Эта работа так захватила Пикуля, что после сдачи томов в производство он поделился со мной: “Ты знаешь, появилось огромное желание продолжить работу над миниатюрами и написать еще один том. Как ты на это смотришь?”
– В общем приветствую, – ответила я. – Но тогда ты задержишь сдачу в редакцию рукописи “Барбаросс”.
– Ничего, подождут, – продолжал он. – Просто я сейчас еще более почувствовал, что миниатюры – совсем не пустяк. А напишу я третий том быстро, за зиму, потому что он в голове у меня... А весной сяду за Сталинград.
На том и порешили.
С 11 ноября 1989 года Валентин Саввич приступил к работе над миниатюрами.
Работал он очень плодотворно. Сама не знаю, почему так получилось, но последний год жизни Валентина Саввича зафиксирован в моем дневнике с особенной подробностью.
Вот фрагменты записей, сделанных в феврале 1990 года:
февраля 1990 г. написал небольшую миниатюру “Ярославские страдания”. Просил принести путеводитель по Ярославлю...
–3 февраля 1990 г. работал над миниатюрой “Мангазея – златокипящая”. Требуется доработка. Просил достать две книги...
–6 февраля 1990 г. работал над миниатюрой “Вологодский “полтергейст”, которая явилась откликом на телепередачу о “барабашках”. ВС вспомнил, что в прошлые времена тоже бывали подобные случаи, и сел за миниатюру. При изучении материалов по истории Вологды встретил разночтение в написании места, где происходят события. Просил выяснить: как точно называется место – Фрязино или Фрязиново...
–9 февраля 1990 г. “Русский аббат в Париже”. Миниатюра шла тяжело...
–11 февраля 1990 г. долго мучился, пока не нашел заголовок – “Бесплатный могильщик”. Писал легко, закончил быстро. Доволен. Говорит, что “получилось”...
–14 февраля 1990 г. пишет о Якове Карловиче Гроте. На столе его портрет и карточка со стихами —
“Я перед ангелом благим
Добру и правде обещаю
Всегда служить пером моим...”
–15 февраля 1990 г. написал “Сандуновские бани”...
–17 февраля 1990 г. углубился в династию Демидовых...
–23 февраля 1990 г. “Цыц и перецыц”. Не уверен в том, что получилось...
–25 февраля 1990 г. написал “В очереди за картошкой”. Считает, что получилось скучновато...
–28 февраля 1990 г. в два приема написал миниатюру “Куда делась наша тарелка?”...
Для тех, кто не знаком с ритмом работы Валентина Пикуля, поясню свои записи. 14–15 – это не два дня февраля. Это зимняя ночь с 14-го на 15-е.
В отличие от исторических романов, требующих строгостей фактического и хронологического порядка, миниатюры давали Пикулю эмоциональную разрядку, предоставляя возможность высказать свои сокровенные мысли, личные впечатления и отношение к жизни через характеры выбранных им героев, с поступками которых он в большинстве случаев был полностью солидарен.
Поэтому так много общих черт можно найти у автора и любовно изображенного им в литературной миниатюре героя.
Взять хотя бы уже упомянутую “шкатулку”. В предисловии к первой книге миниатюр Пикуль пишет, что они расположены в хронологическом порядке. Это правда. Но, думаю, совсем не случайно открывает книгу миниатюра о протопопе Аввакуме, необычайно близком автору по характеру, по духу и даже... по судьбе.
Миниатюра под названием “Книга о скудости и богатстве” также весьма характерна для понимания этой грани творчества Валентина Саввича. Автор как бы заново устанавливает памятник на затоптанной временем могиле поборника русского просвещения Ивана Посошкова. Этот “правды всеусердный желатель” восхищал В. Пикуля, полностью разделявшего запись в дневнике Погодина: “Благодарю судьбу, которая доставила мне случай ввести такого великого человека в святилище русской истории”.
А в слова Лобанова-Ростовского (“Потомок Владимира Мономаха”) Валентин Саввич вкладывает мысль, поясняющую его любовь к выбранному жанру: “Днями встречая подлецов и мерзавцев, я по ночам зарываюсь в прошлое России, отдыхая душой на привлекательных чертах предков, которые ограждены от злословия потомков надгробной плитой из мрамора...”
Пикуль возвращает в умы читателей не только имена и судьбы, но и многие любопытные эпизоды из жизни и быта старины. Огромным трудом добытые сведения позволяют ему без самолюбования, с уверенностью в правоте сказанного преподносить их так:
“Не всем, наверное, известно...”
“И мало кто догадывается...”
“Очень немногие слышали о...”
“Сейчас уже мало кто помнит...”
И вслед за одной из подобных фраз на читателя обрушивается уникальная информация, вызывающая удивление эрудицией автора и заставляющая, как образно писалось в одной из рецензий, “содрогнуться от собственного невежества”.
Миниатюру “Воин, метеору подобный” (о Котляревском) Валентин Саввич заканчивает словами: “Как мало я сказал о нем!”
“Как много я узнал о генерале Котляревском!” – восклицает благодарный читатель.
В своих миниатюрах Пикуль тяготеет к личностям незаурядным, достойным вечной памяти потомков. Об одном из любимейших своих героев – Михаиле Константиновиче Сидорове – Валентин Пикуль пишет: “Я верю, что Сидорову еще будет поставлен памятник... велик был сей человек! Вот уж воистину велик!”
Насколько все же благородней создавать памятники, чем их разрушать.
Иногда Пикуль рисовал портреты персонажей, лежащих по другую сторону его симпатий (Аракчеев, Утин, Политковский). Чаще это было результатом аналогии, взятых из современности, хотя Валентин Саввич считал, что бывают гении зла, подлецы с сильной натурой и их из истории не выбросишь.
“Отрицательные явления в истории, – говорит он в миниатюре “Пасхальный барон Пасхин”, – достойны такого же внимания, как и положительные. Иногда в отрицательном, будто в фокусе, заключена вся сумма достоверных черт времени”.
Да. Судить историю бессмысленно, у нее просто надо учиться.
В пикулевской энциклопедии человеческих душ нашлось место королю и генералу, писателю и художнику, врачу и ученому, библиотекарю и учителю, композитору и балерине, дипломату и юристу, печнику и закройщице, простолюдину и... в общем, легче перечислить, кому не нашлось.
Конечно, героев легче найти среди мужественных генералов и адмиралов, но Пикуль в миниатюрах открыл целую плеяду представительниц слабого пола, достойно занявших место в ряду плодотворных творцов величия нашей истории.
С большой любовью и теплотой написаны женские миниатюрные портреты, будь то хранительница домашнего очага, жена известного скульптора-анималиста Клодта (“Наша милая, милая Уленька”) или основательница научной гинекологии в России Смарагда Голицына (“Славное имя – “Берегиня”).
Кстати, в 1991 году в издательстве “Современник” вышла книга В. Пикуля под общим названием “Славное имя – “Берегиня”, включившая в себя, кроме двух “дамских” романов (“Три возраста Окини-сан” и “Ступай и не греши”), более десятка миниатюр, посвященных исключительно женщинам.
В миниатюре “Дама из “готского альманаха” Валентин Саввич пишет: “Я смотрю на фотографию женщины...” (княгиня Е.А. Радзивилл).
Хотя в самом тексте миниатюр об этом упоминается редко, но так было всегда. При написании миниатюры портрет героя обязательно лежал на рабочем столе Валентина Саввича.
Всех своих героев В. Пикуль “знал в лицо” и писал о них, имея исчерпывающую информацию, начиная с рождения и до смерти. Не случайно в конце многих миниатюр можно найти сведения: он скончался тогда-то, погребен там-то...
Есть среди пикулевских миниатюр и такие, как, например, “Ничего, синьор, ничего, синьорита” или “Куда делась наша тарелка?”, которые не имеют конкретного героя. Вернее – герой есть, но героем является народ. И здесь Пикуль верен себе: захватывающие сюжеты с необычными поворотами, дающие пищу жадному уму, и, как всегда, оригинальные концовки, заставляющие не менее чем над чужими задуматься над собственными жизнью и судьбой.
Обратите внимание, как много у В. Пикуля миниатюр, включающих в себя поэтические строчки. Старинная мудрость гласит: “Прозаик рождается из поэта”. Это действительно так.
Валентин Саввич был большим ценителем и знатоком поэзии, сам писал стихи. Ничего не подозревающий читатель уже немного знаком с отрывками его поэтических упражнений. Дело в том, что в своей литературной работе Пикуль всегда использовал поэтические ремарки, которые удачно вписывались в сюжетную ткань создаваемого произведения. Если же нужные строки не находились, а пикулевская режиссура требовала их присутствия, то он их писал сам. Эти стихотворные вкрапления с диапазоном от озорной частушки до траурного марша рассыпаны по всем томам произведений Валентина Пикуля.
“Русская цензура, – со знанием дела писал Валентин Саввич в миниатюре “Полезнее всего запретить”, – убила писателей гораздо больше, нежели их пало на дуэлях или в сражениях”. Эти слова, конечно, написаны под влиянием ощущения особой щепетильности, с которой относилась современная цензура к автору “Нечистой силы”.
Но цензуру, как оказалось, с помощью миниатюр можно и обмануть. То, что было непозволительно говорить Пикулю, прорывалось из уст исторических личностей. И пикулевские герои из глубины веков “резали правду-матку” в глаза ныне здравствующим потомкам, живущим на новом витке повторяющейся, как известно, истории.
“Почему это у нас дураки в сенате заседают, а умных людей в тюрьмах содержат?” – вопрошал Бичурин (“Железные четки”).
А кто осмелится возражать, если говорит сам император Александр II: “Господа, прежний бюрократический метод управления великим государством, каковым является наша Россия, считайте, закончился. Пора одуматься! Хватит обрастать канцеляриями, от которых прибыли казне не бывает, пора решительно покончить с бесполезным чистописанием под диктовку начальства... Думайте!”
И миниатюра “Человек известных форм”, написанная в ночь после чествования Л. Брежнева, прошла без особых осложнений, хотя начиналась довольно криминальным абзацем: “Понятно, когда полководец, признанный народом, предстает перед нами при всех орденах. Зато страшно смотреть на разжиревшего борова, таскающего на себе пудовый иконостас из орденов, “заслуженных” на тучной ниве общенародного грабительства и рвачества”. Ничего страшного – это ведь о Клейгельсе!
Мини-биографии людей, жизнь которых “прожита не как-нибудь, а с большой, хорошо осознанной пользой”, которые, как, например, Илья Мамонтов, жертвовали собой для будущего счастья человечества, нашли широкий отклик в сердцах читателей.
К глубокому сожалению, большинство поклонников приобщилось к творчеству Пикуля благодаря модным, нашумевшим историческим романам или произведениям морской тематики.
В общем-то, это очень хорошо. Глубокое сожаление касается только того аспекта, что довольно ограниченный тираж исторических миниатюр оставил в тени этот многоцветный венок литературных шедевров, сплетенный Валентином Пикулем.
Реже, чем на другие произведения, приходят письма с откликами читателей на миниатюры.
Но зато какие!
Один корреспондент, довольно широко ознакомившийся с исторической мозаикой, пишет: “Если бы В. Пикуль не написал ничего, кроме своих миниатюр, то и тогда бы он сыскал себе славу российского О’Генри”.
А с каким волнением Валентин Саввич читал письма потомков героев миниатюр, узнавших о деяниях своих предков от доброго, задушевного рассказчика.
Говорят: все поросло быльем, все проходит...
Нет, ничего не проходит бесследно – все остается людям.
Прикоснитесь к миниатюрам Валентина Саввича Пикуля, заставившего заговорить историческую немоту, и вы почувствуете, как обогатится ваш мир.
АНТОНИНА ПИКУЛЬ
See more books in http://www.e-reading.ws
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |