Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону 23 страница

На Рождество Марши уехали в городок Так­сон, штат Аризона, в гости к Элен и Клиффорду Давди. Одной из причин, по которым Пегги решила ехать, было то, что и Гершель Брискель должен был быть там.

«У нас было хорошее Рождество, не так ли?» — писала Брискелю Пегги, вернувшись из Аризоны. Вопрос этот, учитывая, что Брискель пребывал в глубокой депрессии после развода, а у супругов Давди были серьезные финансовые затруднения, может показаться особенно пикант­ным. Рассказывая о премьере, Пегги старалась развлечь и приободрить друзей, которые еще не видели фильма. Она подробно разбирала его до­стоинства и недостатки, рассматривая их с раз­ных точек зрения.

Вернувшись домой, Марши посмотрели фильм еще раз и теперь, как писал Джон в письме к Давди, пришли к выводу, что «сцена­рий слишком подробно повторяет книгу» и что Вивьен Ли — «бесспорно прекрасна, она настоя­щая Скарлетт». Гейбл показался им «всего лишь похожим», Оливия де Хэвиленд (Мелани) — «хороша», а Хоуард в роли Эшли откровенно плох и совершенно не похож на своего героя. Раньше Пегги восхищалась Мамушкой, однако теперь пришла к выводу, что временами в ее игре появляется что-то от манеры «плавучего театра» (балагана). Мисс Питтипэт была, по мне­нию Маршей, плоха и невзрачна, да и вообще, за исключением «превосходного» Кэрола Ная в роли Фрэнка Кеннеди, все остальные второсте­пенные герои были только «похожими».

Декорации усадьбы Двенадцать Дубов выгля­дели слишком роскошными, Тара была «недоста­точно проста», а дом, который построил Ретт для Скарлетт, «мог быть построен где угодно, но только не в Джорджии», так мало напоминал он старые дома Атланты, появившиеся в период Ре­конструкции. Но в чем и Джон, и Пегги были едины, так это в том, что колорит Старого Юга чувствовался в фильме намного сильнее, чем это показалось им на премьере, а Томас Митчелл в роли Джералда О'Хары был намного более тро­гательным.

Марши неважно чувствовали себя перед по­ездкой в Аризону: Пегги по возвращении ждала операция на брюшной полости, а Джон выглядел явно истощенным. Дома же им пришлось не только столкнуться с очередным приступом мас­сового ажиотажа, вызванного фильмом, но и уз­нать грустную весть о закрытии газеты «Джорд-жиан», в которой работали многие из их хоро­ших друзей. И Пегги с тоской пишет Брискелю: «Теперь это кажется приятным, но совершенно неправдоподобным, что мы смогли собраться все вместе так далеко от дома. Я всегда буду счи­тать, что первая партия эгнога, которую мы сделали, была самой лучшей из всех, испробованных мною когда-либо. Мне бы хотелось са­мой сделать нечто подобное, но я пришла к выводу, что -наиболее вкусным эгног бывает тог­да, когда его делают совместными усилиями не­сколько хороших людей и когда эти люди — друзья».

В личном плане год 1939-й был одним из самых запоминающихся со времени выхода в свет «Унесенных ветром». В начале июня Пегги ездила в Смит-колледж для получения почетной степени магистра искусств. Самые близкие друзья догадывались, что все три года после выхода книги Пегги надеялась, что однажды Смит-колледж должен будет присудить ей эту степень. По словам Эдвина Грэнберри, отказав­шегося от подобной чести в своем Роллинг-кол-ледже, Пегги с грустью намекала, что является таким же прославленным питомцем колледжа, как Энн Линдберг, и что если колледж предло­жит ей почетную степень — она согласится ее принять.

Джинни Моррис на этом чествовании не бы­ло, но зато приехали Ред Бакстер и несколько других девушек, учившихся когда-то с Пегги. Лу Коул, также выпускница колледжа, встретила Пегги в студенческом городке, и они вместе вернулись на машине в Нью-Йорк, проехав по плодородным землям Массачусетса и зеленым холмам Коннектикута.

Пегги была довольна собой: спустя двадцать лет после ее отъезда из Смит-колледжа Маргарет Митчелл все же добилась признания со стороны одноклассниц и колледжа в качестве одной из «первых учениц».

Премьеру фильма и то поклонение, которого она удостоилась после него, можно было назвать апогеем ее внезапной и мимолетной славы. Те перь не только поклонники — вся Атланта чествовала ее. Никогда больше не доведется ей испытать то восхитительное чувство «не зря про­житой жизни», которое овладело ею, когда она вышла из лимузина Сэлзника перед атлантским театром или когда стояла на большой сцене, ожидая, пока стихнет овация. В этот момент, говорила Пегги Медоре, она ясно почувствовала, что Атланта гордится ею и что уважение сооте­чественников останется теперь с нею навсегда.

Одному старому другу, живущему в Кали­форнии, Пегги пишет: «Толпы на улицах были куда больше тех, что приветствовали Линдберга и Рузвельта... Так что я едва не лопнула от гордости за свой город».

А вот как прокомментировал премьеру Джон в письме к Давди: «Что бы там ни говорили о фильме — одно несомненно: шуму он наделал много».

Глава 23

В январе 1940 года Пегги легла в госпиталь на операцию, которая была отложена из-за премьеры. Она провела в больнице три недели, поправляясь и ожидая, что этот год бу­дет, по крайней мере, годом, когда она почувст­вует себя совершенно здоровой. Однако, вернув­шись домой, она поняла, что состояние Джона еще более серьезно, чем ее собственное. У него были высокая температура и состояние полного упадка сил. Врачи подозревали мальтийскую ли­хорадку и положили его в госпиталь, но ни одно из проведенных исследований не дало положи­тельного результата, и через несколько дней Джон вернулся домой. В течение шести недель он чувствовал крайнюю слабость и никто, каза­лось, не знал, в чем же тут дело.

Когда пришло лето, а вместе с ним и южная жара, обрушившаяся на Атланту, Джон пишет матери:

«Писал ли я тебе, что мы обзавелись, нако­нец, бухгалтером, как и давно собирались? И с первого же вечера, как только он приступил к работе, я почувствовал огромное облегчение. Ко­нечно, вести бухгалтерию нашего предприятия «Маргарет Митчелл, писательница» — само по себе занятие не особо обременительное, но пы­таться совмещать его со всеми другими делами, которые необходимо стало делать в этом доме в течение последних трех лет, — это уже стано­вится занятием самым обременительным из всех, какие только можно себе представить.

До сих пор я сам был в некотором роде бухгалтером, и меня постоянно мучила мысль, что я на месяц-другой запаздываю с ведением учета расходов и т. п. И сейчас, когда это бремя, наконец, свалилось с моих плеч, я корю себя за то, что давно не передал эту работу кому-то другому, особенно если учесть, что плата за нее чрезвычайно мала. Человек может заниматься ею в течение одного—двух вечеров в месяц", а по­скольку мы платим только за отработанное вре­мя, то и расходы наши невелики. Зато как при­ятно сознавать, что мы с Пегги теперь свободны от этой работы!

Конечно, образно выражаясь, я катался по полу, хохоча во все горло, представляя себе фирму «Митчелл и Марш», имеющую собствен­ного бухгалтера! Это одна из тех забавных неле­постей, которые характерны для той странной ситуации, в которой мы с Пегги оказались (и которая всегда будет казаться мне странной). Но я могу смириться с одной-двумя нелепостями, если они помогут мне избавиться от необходимо­сти работать день и ночь по семь дней в неделю. Ибо меня пугает сама мысль о том, чтобы про­вести еще одно лето, работая в поте лица по ночам, и я не собираюсь больше этим занимать­ся, если есть возможность так или иначе этого избежать».

В конце концов диагноз «мальтийская лихо­радка» подтвердился, и Джону пришлось взять в своей компании «Джорджия Пауэр» неоплачива­емый отпуск на несколько месяцев.

«Поездки куда-либо — это несбыточная меч­та,— писала Пегги Грэнберри,— но я продолжаю мечтать». Летом 1940 года, несмотря на нездо­ровье Джона, у Маршей, наконец, наступила первая передышка в испытании славой. Бухгал­тер вел их счета, Маргарет Бох занималась всеми остальными делами, а Бесси по-прежнему держа­ла в руках дом. Кэрри Лу, жена Стефенса, по­могала Пегги ухаживать за больным отцом. А если учесть, что писем от читателей стало при­ходить намного меньше, то можно сказать, что у Пегги наконец-то появилось время на давно от­кладываемые дела.

Однако, как писала Пегги Грэнберри, она по-прежнему не могла выйти на улицу без того, чтобы ее не остановили и не поинтересовались, правда ли говорят, что она работает над продол­жением романа «Унесенные ветром». Сама Пег­ги в шутку называла его «Принесенные бризом», а о содержании романа с юмором писала, что это будет высокоморальный трактат, в котором у всех героев, включая и Красотку Уотлинг, изме­нятся души и характеры и все они погрязнут в ханжестве и глупости.

Появился очередной слух, пишет Пегги: по­скольку сначала она сама лежала в госпитале, а потом, когда туда же попал Джон, ей приходи­лось ежедневно навещать его, кто-то решил, что у Пегги неизлечимая болезнь крови, и ей при­шлось написать массу писем, опровергая эту вы­думку. Но следом появился другой слух: Сэлз-ник якобы выплатил Пегги премию в 50 тысяч долларов. «Неправда!» — утверждала Пегги.

Денежные вопросы по-прежнему беспокоили ее, несмотря на то, что книга не залеживалась на прилавках книжных магазинов, а отчисления от иностранных изданий были довольно значитель­ными, хотя Европа, например, переживала не лучшие времена. Были еще ройялти от киновер­сии романа, изданной также «Макмилланом», и доходы от коммерческого использования атрибу­тов романа, права на которые Сэлзник в конце концов согласился поделить. Джон выгодно вло­жил их деньги в дело, а жить они продолжали по-прежнему скромно. Единственной роскошью, которую позволила себе Пегги, стало меховое манто, да и оно было вскоре украдено из их квартиры во время последней поездки Маршей во Флориду. Нового манто Пегги себе так и не приобрела. Ездили супруги по-прежнему на сво­ем старом, девятилетней давности «шевроле».

В сентябре 1939 года Марши сменили квар­тиру, переехав в дом № 1268 по Пьедмонт-аве-ню. Район был по преимуществу жилой, и окна многих домов выходили на Пьедмонтский клуб автолюбителей и его прелестные сады.

Арендная плата за квартиру составляла 105 долларов в месяц — сумма, приемлемая для кошелька Джона, особенно если учесть, что в квартире была свободная комната, которая ис­пользовалась в качестве кабинета для секретаря Маргарет Бох в течение рабочего дня и для бухгалтера по вечерам. Таким образом, от офиса в отеле «Нортвуд» теперь можно было отказать­ся.

Случаи пиратства в отношении романа в раз­личных странах продолжали беспокоить Пегги, и свое беспокойство она объясняла слабым здо­ровьем Джона и собственной «склонностью» к катастрофам. Ведь в конце концов никто не мог знать лучше, чем она, что, говоря о своем неже­лании писать в будущем новые книги, Пегги действительно не намеревалась этого делать. Вот почему вопрос денег был для нее столь волную­щим.

Пегги всегда хотелось быть знаменитой, но интерес к ней стал несколько ослабевать по мере того, как сходил на нет ажиотаж, вызванный фильмом. В июне реклама фильма исчезла со щитов вдоль дорог и со стен домов, и планиро­валось попридержать его до Рождества, с тем чтобы потом выпустить на широкий экран впер­вые по доступным ценам.

К этому времени — 6 февраля — фильм получил уже девять премий Академии кино­искусства: как лучший фильм, за лучшее испол­нение женской роли (Вивьен Ли), за лучшее исполнение мужской второстепенной роли (То­мас Митчелл), лучшее исполнение женской вто­ростепенной роли (Хэтти Макданиэл). И в этот момент убрать фильм из кинотеатров на шесть месяцев, до того, как средний зритель успеет с ним познакомиться, значило в конечном счете гарантировать ему огромный зрительский инте­рес.

Утром 25 октября 1940 года на своем новом сверкающем автомобиле марки «меркьюри» Мар­ши отправились в Ричмонд, штат Вирджиния, навестить друзей — семейство Давди. Еще до отъезда Пегги договорилась о встрече с Джейм­сом Кэбелом и его женой Ребеккой, жившими в Ричмонде постоянно.

Литературные «звезды» по-прежнему сильно интересовали Пегги, и после выхода в свет «Уне­сенных ветром» она предприняла усилия, чтобы встретиться с некоторыми из своих любимых писателей. При этом как-то забывая о том, что ее собственное стремление к покою и уединению вполне могут разделять и другие литературные знаменитости.

Она попыталась было завязать переписку с такими писателями, как Старк Янг, Стефен Бе-нет, Харви Аллен, Джулия Петеркин и другими, но ее инициатива не была поддержана, как это произошло, скажем, в случаях с Грэнберри, Бри-скелем или Давди.

Подсознательно Пегги надеялась, отправляясь в Ричмонд, что ей удастся встретиться с Элен Глазгоу, уже очень старой и больной женщиной. И в этом она рассчитывала на помощь Кэбела — племянника Глазгоу и друга Брискеля.

Встреча автора «Унесенных ветром» и знаме­нитой вирджинской писательницы, едва не бого­творимой Пегги, все же состоялась, хотя не обошлось без трудностей. Глазгоу была столь слаба, что Пегги отправилась на встречу с ней одна, без Джона.

Эту встречу, состоявшуюся в спальне Глаз­гоу, Пегги считала одной из тех замечательных возможностей, которые открыла перед ней пуб­ликация ее книги (к оставшимся она, по словам Джона, относила появление новых друзей).

Несмотря на болезнь, Элен Глазгоу продол­жала работать над новой книгой, называвшейся «В этой нашей жизни», и Пегги испытывала тре­пет при виде благородства этой женщины.

Во время встречи Пегги по-домашнему посо­ветовала Глазгоу «не принимать ничего близко к сердцу» и высказала мнение о том, какой огром­ный успех и общественное признание имеет эта плодовитая и уважаемая писательница, и «это не просто недолгая вспышка бурной славы, а солид­ный успех, растущий из года в год и основанный на правде созданных ею характеров и правдиво­сти их изображения».

Когда на следующий год Элен Глазгоу по­лучила Пулитцеровскую премию, Пегги послала ей поздравительную телеграмму и в ответ по­лучила письмо, в котором мисс Глазгоу писала:

«Я сохранила чудесные воспоминания о ва­шем мимолетном визите и о часе, проведенном вами у моей постели».

К тому времени, когда Марши вернулись из Ричмонда, приготовления ко второй премьере фильма «Унесенные ветром», назначенной на 15 декабря 1940 года, шли полным ходом. И хотя сама Пегги не участвовала непосредственно в подготовке этого мероприятия, но беспокоилась о каждом новом усовершенствовании и жалова­лась Элен Давди на тот «фурор», который «ки­ношники» произвели в ее жизни.

Само выражение «вторая премьера» было смешным и нелепым, но Сэлзник считал, что это добавит значительности моменту перехода от политики предварительного заказа билетов на фильм и высоких цен на них к обычной практи­ке проката. Сэлзник лично наблюдал за реклам­ной кампанией перед «второй премьерой», и спи­сок указаний, отправленных им своим подчинен­ным, начинался с директивы: «Не публикуйте никаких рекламных статей о Маргарет Митчелл». Когда весть о премьере все же дошла до Map шей, Сэлзник был поражен той поддержкой, ко­торую они оказали его планам.

В октябре месяце в Америке было продано лишь 1600 экземпляров книги «Унесенные вет­ром» по первоначальной цене в три доллара, а киноверсия романа была временно изъята из продажи в связи с шестимесячным перерывом в прокате фильма. Джон писал семье Давди, что даже если «вторая премьера» и не вернет роман в список бестселлеров, но и не повредит его продаже никоим образом.

Доход от «второй премьеры» должен был пойти на военную помощь Великобритании, а потому было бы естественным, если бы на вто­рой премьере «Унесенные ветром» представляла английская звезда — Вивьен Ли. Но Сэлзник, рассчитывая на эффект, который произвело бы появление двух лауреатов премии Академии ки­ноискусства на сцене, объявил, что Хэтти Мак-даниэл также приедет в Атланту и что они с мисс Ли сыграют перед зрителями знаменитую сцену затягивания корсета Скарлетт перед барбекю в Двенадцати Дубах.

Взбешенная тем, что Сэлзник покусился на ее театральные права, Пегги дала волю своему гневу в письме к Лу: «Конечно, я могла бы подать на него в суд, и я бы сделала это, если бы не эти несчастные и ни в чем не повинные дамы из общества "Атланта помогает Великобри­тании"».

Ее согласие, однако, не потребовалось, по­скольку Хэтти Макданиэл заявила, что в расист­скую Атланту она приедет только под конвоем. Сама мисс Макданиэл, первой из черных актрис удостоенная премии Академии киноискусства, ро­дилась в городке Уичитта, штат Канзас, а вырос­ла в Денвере, штат Колорадо, и несмотря на то, что Сью Майрик много занималась с ней, дотош­но обучая ее диалекту и повадкам южных негров, у мисс Хэтти не было никакого желания ехать в Атланту, где ей пришлось бы жить в какой-нибудь комнатенке в негритянском гетто.

На этот раз, однако, не было ни одного из тех «буйств», которые в избытке присутствовали на первой премьере. Были толпы народа, но ни одна из них не шла ни в какое сравнение с прошлогодними. Вивьен Ли приехала, но на душе у нее было неспокойно: Англия воевала, а дом в Лондоне был разрушен во время немецкой бом­бардировки. Через несколько дней они с Лоурен-сом Оливье уже были на борту теплохода, воз­вращаясь в Англию, где Оливье должны были призвать на военную службу.

В день «премьеры» разразилась настоящая буря. Лил дождь, а ветер был таким сильным, что самолет мисс Ли опаздывал и Пегги при­шлось самой вести прием для прессы.

Прибывающие толпы людей проходили через Гранд-портал — декорации, изображавшие фасад Тары, были уже демонтированы,— но отношение ко всему происходящему было несколько иным, чем в прошлогодний вечер настоящей премьеры. Да и сама Пегги в течение недели, предшество­вавшей событию, которое кто-то из ее «непочти­тельных» друзей назвал «вторым пришествием», ясно видела, что энтузиазма у людей поубави­лось.

Очередной приливной волны общественного интереса, которой она ожидала, на этот раз не было, но вместо облегчения Пегги испытывала нечто похожее на разочарование. Именно тогда, когда интерес к ней широкой публики стал осла­бевать, противоречивость в отношении Маршей к славе стала еще более очевидной. В письме к Гершелю Брискелю Пегги почти жалобно пишет: «Мне кажется, что это война повинна в падении интереса публики ко мне, ну и, естественно, выборы отвлекли внимание». Это утверждение, похоже, говорит о том, что Пегги начинала ве­рить, что ажиотаж вокруг «Унесенных ветром» будет вечным, и потому она была лишь слегка обижена на то, что выборы в ноябре 1940 года президента Ф. Рузвельта на беспрецедентный третий срок и угроза для Соединенных Штатов быть втянутыми в европейскую войну помешали этому. И если это было действительно так, а ее письмо к Брискелю оставляет в этом мало со­мнений, то похоже, что тщеславие уже потребо­вало от Пегги Митчелл свою жертву.

Глава 24

Подобно Скарлетт О'Хара Пегги Митчелл теряла интерес к разговору, если не она была его предметом. С начала 1936 года и до весны 1940-го или она сама, или ее книга, или фильм по ее книге, или «мошенники», всегда готовые ее ограбить, были темой любой ее бесе­ды или письма. И хотя это продолжалось не очень долго, она весьма неохотно расставалась с этим периодом своей жизни.

В июле 1941 года Д. Бретт прислал ей пись­мо, в котором спрашивал, не согласится ли она войти в число тех двадцати пяти писателей, ко­торые уже дали согласие написать несколько слов для сборника, доход от которого поступит в фонд возрождения искусств «Американский путь». В ответ Пегги отправила Бретту несколько страниц с вопросами, касающимися в основном того, кто стоит за этой организацией и кто еще войдет в эту компанию, поскольку, по ее словам, она не хотела бы «проснуться в одной постели с пятью обозревателями-пьяницами», однако в конце призналась, что с момента получения его письма была просто не в состоянии придумать ничего, что можно было бы изложить на бумаге, чтобы выполнить просьбу Бретта. «Моя собствен­ная тупость удивила даже меня,— писала Пег­ги,— но ведь в течение четырех лет я не только ничего не писала, но даже не думала о писатель­стве. Как будто специально все сложилось так, чтобы вытеснить любые мысли из моей головы».

«Нет!»— таков был ее окончательный ответ на предложение Бретта. Она чувствует, что за­ржавела.

Если Пегги действительно не хотела вновь заниматься писательством, то ведение дел фирмы «Маргарет Митчелл, писательница» не обязатель­но стало бы для нее единственной альтернативой. Ведь она могла рискнуть и заняться каким-то делом, могла приложить свои способности к со­биранию денег на что-либо (что позднее и сде­лала), вернуться к историческим изысканиям или к работе в газете. Она могла просто остаться миссис Марш, что, по ее словам, всегда было для нее пределом мечтаний.

Сомнительно, однако, чтобы, имея на полках недавно купленных книжных шкафов не одну дюжину различных изданий «Унесенных ветром» и около двадцати заполненных альбомов с вы­резками рецензий, собранных тремя информаци­онными службами со всего мира, в качестве постоянного напоминания о днях былой славы, Пегги готова была вернуть Маргарет Митчелл к роли домашней хозяйки.

Создается впечатление, что в глазах амери­канской публики уже сложился новый и доволь­но устойчивый образ Маргарет Митчелл — зна­менитой писательницы, и Пегги сознавала это, глядя иногда на себя как бы со стороны.

Похоже, что укрепления, воздвигнутые Пег­ги, чтобы защититься от перемен, оказались ра­зобранными ею изнутри.

Пегги никогда не нравилась политика «нового курса», проводимая президентом Рузвельтом, и не потому, что эта политика, как считали мно­гие, была направлена только на благо черных, а по той причине, что, как писала она одному молодому человеку, с тех пор как «новый курс» был провозглашен, молодым было сказано, что они — Богом избранные, что мир не просто обязан обеспечить их жизнь, а обеспечить хоро­шую жизнь и распрекрасное времяпрепровожде­ние. Похоже, что Пегги просто забыла дни своей зеленой молодости, проведенные ею в яхт-клубе на Персиковой улице. Не поддерживая «новый курс», Пегги все же приветствовала высказанные президентом намерения оказать помощь союзни­кам, хотя надо признать, что в тот момент война в Европе еще не представляла для нее большого интереса. Ведь у нее не было ни мужа, ни сыновей, ни братьев призывного возраста, а сы­новья Стефенса были слишком юны, чтобы идти воевать. А потому что еще, кроме «теплого места у камелька» и чувства собственной безопасности, могла она выбрать для себя?

И тем не менее весь 1941 год Пегги провела в непрерывных сражениях, отстаивая собствен­ные интересы — свои права на «Унесенных вет­ром». Нидерланды были оккупированы; судьбы ее датских агента и издателя были неизвестны, но Пегги продолжала настаивать на пересмотре судебного решения о том, что ее авторские права якобы не распространяются на публикацию «Унесенных ветром» в Нидерландах. Этот судеб­ный процесс, длившийся несколько лет, стал сво­его рода прецедентом в области судебной защиты авторских прав и в конечном счете способство­вал решению вопроса о защите прав американ­ских писателей за рубежом. В то время, однако, этот процесс многим казался неуместным, и даже Лэтем с «Макмилланом» считали, что его сле­дует прекратить.

Война в Европе не помешала ей по-прежнему поддерживать связи с издателями в тех странах, которые не были оккупированы нацистами. Джон вел счета по всем зарубежным изданиям, и в конце 40-х годов Пегги с гордостью признава­лась, что почти все страны выплачивали причи­тающиеся ей суммы за проданные экземпляры ее романа.

Пегги редко отклоняла денежные просьбы близких друзей или благотворительных организа­ций, но при этом всегда четко вела записи должников и учет всех чеков, выписанных ею.

Ну а остальное время занимали уход за от­цом и ответы на все письма, присылаемые ей. Иногородние друзья Пегги были заняты собст­венными проблемами: у Давди, как всегда, были трудности с финансами, а Грэнберри переживали тяжелые времена из-за болезни младшего сына, который в результате несчастного случая почти ослеп.

Гершель Брискель снова сошелся со своей бывшей женой, а поскольку во время бракораз­водного процесса Марши были на его стороне, то и отношения их с Нормой Брискель были теперь весьма прохладными. Свою роль в этом могла сыграть и ревность Нормы: ее муж был известен как любитель время от времени «прогуляться на сторону», да и теперь имел связь с другой жен­щиной — обстоятельство, частенько обсуждавше­еся в письмах, которыми обменивались Пегги и семейство Давди.

Вряд ли у самой Пегги было что-либо с Брискелем, хотя, по словам очевидцев, она была «увлечена им», а ее письма к нему были куда более откровенными, чем к кому-либо другому. Редко когда она в своих ранних письмах к Бри-скелю обсуждала Норму, ограничиваясь, как пра­вило, лишь беглым упоминанием ее имени. По­сле примирения супругов Пегги написала им обо­им «болтливое» письмо, но, по ее собственному признанию, больше от Гершеля она никогда ни­чего не услышала.

В самой Атланте общественная активность Маршей практически сошла на нет. Иногда Пегги приглашали на вечер местных писателей или на чай в Историческое общество Атланты, но таких близких друзей, как, например, Давди, у Маршей в Атланте было мало.

Это, во-первых, Стефенс и Кэрри Лу, хотя у обеих женщин было мало общего. С Медорой дружба Пегги осложнялась тем, что Медора с Джоном по-прежнему питали неприязнь к друг другу. Ну а Августа была неизменно занята уст­ройством приемов для заезжих оперных трупп или посещением концертов, которые Пегги нахо­дила неимоверно скучными. Фрэнк Дэниел захо­дил к Маршам от случая к случаю, но после публикации его статьи о Пегги, которая ей не понравилась, их дружба окончательно угасла.

Марши настойчиво убеждали людей в том, что они должны оставить Пегги в покое, так как она нуждается в отдыхе и уединении, в результате большинство старых друзей стали бояться даже просто пригласить их на обед.

В Атланте Пегги знали почти все, и ее старые друзья весьма гордились тем, что когда-то при­надлежали к ее кругу. Многие из них еще по­мнили любимые истории Маргарет Митчелл, ко­торые они смаковали, рассказывая снова и снова. Те достаточно многочисленные счастливчики, у кого имелась ее книга с автографом, держали этот экземпляр на видном месте в гостиной или библиотеке, а немногие из них по-прежнему чув­ствовали, что вполне могут себе позволить по­звонить Пегги по телефону, чтобы просто побол­тать или напроситься на встречу «просто так», под влиянием момента.

Сама Пегги перестала избегать публичных мероприятий. Так, она устроила вечеринку в честь Медоры, по книге которой — детективу под названием «Кто убил тетю Мэгги?» — был снят фильм; его премьера прошла в Атланте.

Впервые за много лет Пегги вновь побывала на съезде Ассоциации прессы Джорджии, куда поехала вместе с Джоном. Она вышла из своей раковины, но отношение к ней окружающих за­метно переменилось.

Изменилась и сама Пегги: осиная когда-то талия раздалась, над ярко-голубыми глазами на­брякли тяжелые веки, а годы регулярного упот­ребления кукурузного виски сделали ее лицо одутловатым.

Узкий круг избранных молодых людей, по­клонников «Унесенных ветром», многие из ко­торых испытывали священный трепет, будучи до­пущенными к знаменитой писательнице, часто приходили к ней на чай или выпить, и вот с ними-то Пегги вновь становилась «очарователь­ной и прелестной». В сущности, с ней обраща лись как со стареющей кинозвездой, чья слава уже позади, но сама она стала «легендой при жизни». Разговор всегда велся вокруг тех лет ее жизни, что были связаны с «Унесенными вет­ром». И похоже это было на то, как если бы Пегги создала эпоху — и пережила ее.

Крейсер ВМС США «Атланта» был спущен на воду 9 августа 1941 года на военно-морской верфи в Киртни, штат Нью-Джерси, и капитан третьего ранга Джон Лонг пригласил Пегги при­ехать на Север, чтобы окрестить корабль и стать его крестной матерью. Она согласилась, но для начала на восьми страницах своего письма задала капитану все мыслимые вопросы, первым из ко­торых был: как она должна быть одета? Кроме того, Пегги просила, что если ей вдруг надумают преподнести букет, то он не должен быть боль­шим, объясняя: «Я маленькая, меньше пяти фу­тов ростом. И несколько раз я попадала в ужас­ные ситуации, когда мне преподносили букеты, состоящие из цветов со стеблем длиной в метр». И тут же интересовалась, не будет ли нарушена какая-нибудь военно-морская традиция, если она обойдется вообще без цветов или если положит их где-нибудь поблизости, когда наступит момент крещения корабля, поскольку из-за своего мало­го роста она предпочла бы иметь обе руки сво­бодными, чтобы «хорошо размахнуться бутыл­кой».

Она интересовалась, не принято ли во флоте, чтобы крестная мать дарила что-либо кораблю при крещении. И если принято, то подойдут ли в качестве подарка «несколько кофейных чашек, которые Историческое общество Атланты заказы­вало у Веджвуда в Англии? На каждой из этих чашек изображена сцена из жизни старой Атлан­ты, но сами чашки — маленькие и хрупкие, а потому, возможно, и не подойдут морякам, пред­почитающим емкости, вмещающие кварту. Пожа­луйста, сообщите мне,— продолжает Пегги,— ес­ли вы считаете, что кофейные чашки будут не­подходящим подарком для таких мужественных людей, как морские офицеры».

Говоря откровенно, капитан Лонг совсем не считал, что набор кофейных чашек — подходя­щая вещь на военном корабле, но ответил он просто: они высоко ценят ее намерение сделать им подарок, но присутствие Пегги на крещении корабля само по себе будет лучшим подарком. Ответил он и на ряд ее вопросов, сопроводив письмо фотографией, на которой была изображе­на Элеонора Рузвельт, размахивающая бутылкой на фоне нового корабля. Капитан посчитал, что фото лучше всего объяснит Пегги, как обычно одеваются леди на церемонию крещения кораб­лей.

Пегги, однако, это не удовлетворило, и она продолжила расспросы, интересуясь, не потребу­ются ли ей различные наряды для ланча и для обеда? А потом, теплое пальто на миссис Руз­вельт наводит на мысль, что тот спуск происхо­дил осенью или зимой, а ведь август — ужасно жаркий месяц в местах, подобных Нью-Йорку и Нью-Джерси.

Дата добавления: 2015-11-04