Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону 18 страница

Джон условился с Эдвином Грэнберри, что тот с женой и зятем встретит Пегги на вокзале и отвезет на место, где она поселится в пансионе через дорогу от дома Грэнберри, в котором они жили со своими маленькими сыновьями.

Как и было условлено, Грэнберри никому, кроме жены и ее брата, а также Гершеля Бри-скеля, не сказал, что Маргарет Митчелл приез­жает в Блоувинг-Рок.

На платформе было людно, когда Пегги со­шла с поезда, и она сразу же со страхом поду­мала, не сообщил ли кто-нибудь репортерам о ее приезде. Ехала она в последнем вагоне и потому, сойдя с поезда, оказалась неподалеку от здания вокзала. Уверенная в том, что Грэнберри будут ждать ее внутри, она оставила багаж на платфор­ме и направилась со стороны пригородных путей к входной двери здания вокзала. Войдя внутрь и не обнаружив там никого, она, довольная, что ей удалось провести прессу, села и стала ждать, когда появятся Грэнберри.

Но репортеров среди встречающих не было, и когда платформа опустела, а Маргарет Митчелл так и не появилась, Грэнберри решили, что Пег­ги передумала ехать и что телеграмма, сообщаю­щая об этом, просто не дошла до них.

Июльское солнце палило вовсю, и они втро­ем стояли в тени у вокзала, решая, что предпри­нять. И тут краем глаза Грэнберри увидел то, что он позднее описывал так: «маленькая, про­стая женщина, одетая в домашнее платье из хлопка» (на Пегги был новый набивной ситцевый халат, похожий на домашнее платье), вышла из здания вокзала, осмотрелась вокруг, что-то спро­сила у человека, стоявшего у железнодорожных путей, и направилась к единственному на вокзале такси. Грэнберри никогда бы не подумал, что это и есть та самая Маргарет Митчелл. У него была ее фотография, на которой Пегги выглядела очень похоже, но которая, естественно, не могла продемонстрировать ее малый рост.

Встречающие как раз пришли к соглашению позвонить Джону в Атланту, когда Грэнберри почувствовал, как кто-то тронул его за рукав, и нагнулся, чтобы «посмотреть на этого маленького эльфа».

- Вы не Эдвин Грэнберри? — спросила его Пегги.

Грэнберри настояли, чтобы Пегги села рядом с Эдвином, сидевшим за рулем. Когда автомо­биль, развернувшись, начал подниматься по уз­кой крутой дороге на гребень горы, направляясь к Блоувинг-Року, болтовня Пегги, очень живая поначалу, стала затихать. И где-то на полпути она, промолчав минут десять, вдруг произнесла тихим испуганным голосом: «Вы не могли бы остановить машину? Боюсь, что меня сейчас вы­рвет». Машину остановили, Пегги вышла, и когда они поехали дальше, остаток пути можно было назвать чем угодно, только не удовольствием.

И тем не менее позднее Пегги писала Джону, что правильно сделала, что приехала. Причина была не только в компании приятных людей, но и в самом городке, расположенном на высоте четырех тысяч футов над уровнем моря и прямо у живописного хайвея, проходившего через доли­ну Шенандоа и Национальный парк. Из городка открывался потрясающий вид суровый, но прекрасный.

Большую часть времени из тех десяти дней, которые Пегги провела в Блоувинг-Роке, она держалась в стороне от лекций и студентов, вполне довольствуясь обществом Грэнберри и Брискеля. Брискель позвонил ей за день до ее отъезда из Блоувинг-Рока, и позднее она писала ему, что уже по звуку его голоса она поняла, что он собирается быть милым.

С худощавым длинным лицом, впалыми ще­ками и с манерами южного джентльмена, этот уроженец Миссисипи сразу завоевал расположе­ние Пегги. В Блоувинг-Рок он приехал один, оставив жену Норму дома, в городке Риджфилд, штат Коннектикут, и они с Пегги часто присое­динялись к Грэнберри, обедая или ужиная в их доме или в небольшом отеле на главной улице городка.

Грэнберри, человек на вид слабый и печаль­ный, с аккуратными усиками и стремительной манерой говорить, и Брискель, с его мягкой дикцией, были прекрасными ораторами, и Пегги с наслаждением посещала их лекции. Однако большей частью она пребывала одна в своей комнате, когда не была с Брискелем или Грэн­берри. Бесполезно было пытаться сохранить ее инкогнито от преподавателей и студентов, по­скольку весть о ее пребывании в лагере быстро распространилась. Но, похоже, что репортеров в городке не было, а все остальные относились к ее присутствию хоть и в заинтересованной, но вежливой манере.

И у Грэнберри Пегги постоянно испытывала потребность говорить о себе, но делала это всег­да с большим юмором и веселостью. Беседы касались главным образом книги, рецензий и тех трудностей, которые появились в ее жизни вме­сте с нагрянувшей известностью. Но поскольку книга пользовалась огромным успехом, а ее ав­тор был личностью весьма загадочной, людям нравилось слушать Пегги, и они были рады уз­нать как можно больше и о романе, и о его авторе.

Единственными возмутителями спокойствия в период ее пребывания в Блоувинг-Роке были письма от Джона, которые всякий раз расстраивали Пегги, ибо Джон писал в них о контракте с Сэлзником на экранизацию романа.

В первом из таких писем, написанном в сре­ду, он объясняет, что контракт этот содержит около десяти страниц текста и перенасыщен тер­минами сугубо техническими. Но похоже, что Джона волновало не это — волновал его один пункт: об окончательном характере этой сделки, что не оставляло Пегги никаких прав в будущем ни на замечания по сценарию, ни на какие-либо возражения, что бы ни надумал делать Сэлзник с романом после того, как Пегги получит свой чек. Джон просил ее не беспокоиться об этом, поскольку и он сам, и отец Пегги внимательней­шим образом изучат контракт и постараются уладить все проблемы ко времени возвращения Пегги в Атланту.

Но следом, во втором письме от 16 июля, Джон вновь возвращается к этой проблеме, со всеми подробностями описывая ее, хотя и повто­ряет при этом снова и снова, что ей не нужно ни о чем волноваться, поскольку фирма «Мит­челл и Митчелл» все уладит.

«Я полагаю, нет нужды тебе возвращаться в Атланту, пока «юристы» будут спорить и прере­каться, действуя таким образом, как я обрисовал тебе выше. Но если эти действия не получат твоего одобрения, если ты решишь, что я не должен иметь дело непосредственно с «Макмил-ланом», не проконсультировавшись предвари­тельно с тобой по всем пунктам, сразу дай мне об этом знать. Если второй путь для тебя пред­почтительнее, тебе лучше телеграфировать мне или позвонить сразу, как только получишь это письмо. В телеграмме достаточно написать: «По­жалуйста, ознакомь меня со всеми вопросами, прежде чем начинать переговоры с «Макмилланом».

Мой совет тебе, как любящего мужа, состоит в том, чтобы ты наслаждалась своим отпуском, а нам бы предоставила заниматься всеми этими предварительными юридическими согласования­ми. Хотя ты, конечно, понимаешь, что последнее слово во всем этом деле останется за тобой. Никакие наши решения не будут окончательны­ми, пока ты не поставишь свою подпись под контрактом, и если тебя не устроит то, что сде­лано нами, ты будешь вправе все изменить, вер­нувшись в Атланту».

Джон предполагал, что, возможно, ей захо­чется обсудить этот вопрос с Грэнберри или Брискелем, которые могли бы что-нибудь посо­ветовать с учетом собственного опыта или опыта друзей-писателей. И Пегги действительно обсуждала этот контракт со своими новыми друзьями, оба в один голос заявили ей, что не думают, то ей удастся добиться права окончательного одобрения сценария фильма. Грэнберри считал, ito ей не стоит продавать права на книгу именно сейчас, что чуть позднее она сможет добиться более выгодных для себя условий контракта.

Если первое письмо Джона по тону было необыкновенно нежным и любящим, то по мере того, как шло время и письма ходили между Блоувинг-Роком и Атлантой, «возлюбленная» превратилась сначала в «милую», а затем и про­сто в «дорогую Пегги». Наверное, потому, что после письма Джона от 16 июля Пегги телеграфировала ему не принимать никаких решений в отсутствие.

Незадолго до своего отъезда в Блоувинг-Рок Пегги имела разговор с Фейс Болдуин. Обе жен­щины сразу поладили и расстались необыкновенно довольными друг другом — настолько доволь­ными, что Джон писал потом Пегги, что ей следовало бы написать Фейс Болдуин, чтобы еще раз спросить у нее «мнение эксперта» в отноше­нии их нынешней проблемы. И добавляет:

«Мне пришло в голову, что нам нужно вста­вить в контракт пункт, в котором бы говорилось, что кинокомпания не будет иметь прав на экра­низацию других твоих книг, кроме как с твоего разрешения. Конечно, это шутка, что ты намере­на писать что-нибудь еще, но учитывая, что Сэлзник достаточно заинтересован в тебе, чтобы хотеть иметь право выбора в отношении твоих будущих произведений, такой пункт может дать тебе рычаг, с помощью которого ты смогла бы в некотором смысле контролировать процесс созда­ния фильма по твоему роману».

Письмо подписано холодно — «Джон», а не «люблю» или «с любовью», или «с величайшей любовью», как это было в предыдущих письмах.

На следующий день он пишет ей, что «Мак-миллан» ждет ее, чтобы подписать контракт, и интересуется, не изменила ли она свое мнение по этому вопросу. Но несмотря на это известие, Пегги не стала сокращать свои каникулы. Она оставалась в Блоувинг-Роке до 22 июля, приехав домой вечером. А на следующее утро пришла телеграмма от Джеймса Путнэма из издательства Макмиллана: «Есть ли какие-нибудь трудности в отношении контракта на экранизацию? Ежеднев­но ожидали подписанный экземпляр».

Никто, включая Сэлзника, ничего не говорил относительно высокой цены, первоначально за­прошенной Анни Уильяме за книгу. Сэлзник был единственным, кто вернулся к переговорам с но­вым предложением, и Путнэм нервничал, почему Пегги не высылает подписанный контракт, опасаясь, что сделка так и не состоится. Пегги же, вернувшись домой, писала Лэтему, что чувство­вала себя не в состоянии ответить «Макмиллану», поскольку была «в мыле от злости в отношении •этого контракта и готова была швырнуть его кинокомпании в лицо», и что она полагает, что _ни один здравомыслящий, нормальный человек такой контракт не подпишет, даже несмотря на указанную в нем сумму. Пегги объяснила, что ее отец обнаружил, что по этому контракту автор «несет ответственность почти за все, в том числе, например, и за износ костюмов».

Все это, по ее мнению, не только сформули­ровано «по-идиотски», это вообще «глупейший контракт» из всех, которые она когда-либо виде­ла. Лэтема это письмо расстроило, и из офиса в офис полетели записки: начальство искало выход из положения. В конце концов решили подо­ждать и выслушать, что скажет Пегги в отноше­нии спорных пунктов.

Жизнь не стала спокойней после возвраще­ния Пегги из Блоувинг-Рока — она продолжала жить «как в аквариуме»: телефон звонил непре­рывно; письма от поклонников приходили меш­ками; толпы людей преследовали ее на улицах, а интерес со стороны прессы ничуть не умень­шился. 25 июля она писала Лу Коул: «Гнет еще сильнее, чем до поездки в Блоувинг-Рок, и я не могу говорить с Джоном ни о чем, кроме контр­акта».

Контракт с Сэлзником спровоцировал новое, еще большее напряжение в их жизни. 27 июля Пегги, Джон и Стефенс заседали пять часов, обсуждая различные пункты договора, которые казались им неприемлемыми. И сразу после это­го Джон пишет Лу Коул письмо на одиннадцати страницах через один интервал, в котором фор мулирует все оговорки к контракту, и отправляет его срочной почтой. Не успел он его отправить, как они со Стефенсом решают, что Пегги необ­ходимо завтра же поехать в Нью-Йорк, чтобы лично уладить это дело. Они идут к телефону и сообщают Бретту и Путнэму, что Пегги ничего не подпишет, если они хоть кому-нибудь прого­ворятся о ее визите в Нью-Йорк.

В письме, написанном в тот же день в час ночи, Пегги объясняет Лу, что у нее нет «ни одежды, ни шляп, ни смены белья, ни даже хороших чулок, но, похоже, несмотря ни на что, она все-таки едет в Нью-Йорк». Все планы от­носительно поездки были составлены Джоном и Стефенсом.

Пегги не хотела воспользоваться пишущей машинкой, боясь разбудить Джона, и потому писала от руки своим корявым почерком, расска­зывая Лу об интервью, которое она давала днем. Планировалось, что разговор пойдет о современ­ной литературе. И вот репортер спросил ее, ка­кой тип бюстгальтеров она предпочитает, и когда она, не колеблясь, ответила, что вообще не носит бюстгальтеры, репортер почему-то был «ужасно сконфужен».

Гершель Брискель тоже вернулся домой, в Риджфилд, что примерно в часе езды на поезде от Нью-Йорка, и на следующий день Пегги те­леграфирует ему и его жене Норме, что хотела бы навестить их. Пегги планировала ночь прове­сти в Нью-Йорке в отеле вместе со Стефенсом, а на следующий вечер, когда переговоры уже должны завершиться, уехать на несколько дней к Брискелям.

В Нью-Йорк Пегги со Стефенсом прибыли рано утром 29 июля и, остановившись в отеле Гросвенор, недалеко от издательства Макмилланa, сразу отправились на встречу.

Среди присутствующих на ней были два юри­ста от «Макмиллана» и два — от Сэлзника, а также Кей Браун, помощница Сэлзника, и Анни Уильяме. Лэтем пребывал в отпуске и находился в своем доме в Таннерсвилле, штат Нью-Йорк. Лу Коул также отсутствовала.

Это была первая встреча Пегги с мисс Уиль­яме, и Пегги была холодна с ней, сидя за столом напротив Анни. Встреча продолжалась несколько часов, и именно Пегги была инициатором почти всех дискуссий.

Результаты переговоров по статье о страхова­нии, которая в ее прежнем виде оставляла Пегги беззащитной перед возможными судебными иска­ми за клевету, если кто-то заявит, что герой фильма списан с какого-то реального человека, и по вопросу об авторских правах были в пользу Пегги. Оставался, таким образом, еще нерешен­ным вопрос о праве Пегги на окончательное одобрение сценария.

Пегги не желала участвовать в создании фильма как такового, но хотела, чтобы в конт­ракте более четко было сформулировано, каким требованиям должен отвечать конечный про­дукт — фильм. И особенно ее заботило обеспе­чение его исторической достоверности и правиль­ного произношения героев. Со своей стороны, люди Сэлзника не желали включать пункт с этим вопросом в контракт, и к концу дня переоры зашли в тупик.

Вечером Пегги и Стефенс обедали с Лу Коул ее мужем Аленом Тейлором. Лу и Ален, люди да более сведущие в подобных вопросах, обра­ти ее внимание на то, что Сэлзник оставляет радио-, теле- и драматические права и что покупная цена в 50 тысяч долларов будет выпла­чена сразу после подписания контракта. Они осо­бенно упирали на то, что никто не заплатит ей больше Сэлзника и что если Пегги будет слиш­ком упорствовать, то может вообще расстроить все дело.

Они доказывали ей, что Сэлзник — человек с хорошим вкусом, успешно экранизировавший такие романы, как «Давид Копперфильд», «Анна Каренина» и «История двух городов». И потому кажется маловероятным, что он не воспользуется услугами знатоков, чтобы обеспечить достовер­ность обстановки и языка. Все эти доводы зву­чали разумно, и на следующий день Пегги от­правилась на встречу, готовая к сотрудничеству.

Вернувшись в Атланту, Пегги писала об этой встрече Лэтему: «Юристы Сэлзника были не­обыкновенно скрупулезны. Так же аккуратны и милы были и люди в его офисе. Все успокаивали меня. Они пошли на уступки, я пошла на уступ­ки, и в результате контракт принял такой вид, что я смогла его подписать».

Компания Сэлзника, со своей стороны, опа­салась, что Пегги Митчелл будет продолжать упорствовать, добиваясь более выгодных для себя условий финансового характера. Но Стефенс не поднимал вопросов о повышающих коэффициен­тах или о процентных отчислениях с кассовых сборов и никогда не подвергал сомнению окон­чательную цену продажи — 50 тысяч долларов. На то время сумма эта была самой высокой из всех, когда-либо уплаченных писателю за право экранизации его первого романа, и Пегги не нужно было настаивать, чтобы она держалась в секрете: цена для того времени была просто потрясающей.

Позднее, уже во время бума военного времени. И, права на экранизацию книг могли продаваться и за 200 тысяч долларов, но когда Пегги продавала свой роман, никто не сумел бы пред­сказать, что война, наконец, покончит с финан­совыми трудностями, которые так долго при­шлось терпеть всей стране.

В дополнение к остающимся у нее правам на радио, телевидение и театр Пегги получила и права на одобрение сценария в случае, если бу­дет сделано продолжение фильма, а также 50 процентов выручки от продажи книг с киновер­сией романа, иллюстрированных фотографиями из фильма. В пункте о компенсациях в оконча­тельном варианте контракта автор был надежнее защищен от возможных судебных преследований за клевету, чем это было в первоначальном ва­рианте. Но право коммерческого использования различных атрибутов фильма — его названия, имен героев — в рекламе или в связи с произ­водством каких-либо товаров оставалось за ком­панией Сэлзника, что в будущем могло породить массу проблем в отношениях между ним и Пегги. Короче, Джон писал Грэнберри: «Пегги поехала в Нью-Йорк, чтобы снять скальп с Сэлзника, и сделала это».

Как только контракт был подписан, Стефенс вернулся в Атланту, а Гершель Брискель подхва­тил Пегги в Нью-Йорке и доставил ее в Риджфилд. И когда они ехали туда, Пегги вдруг на десять минут оказалась в состоянии внезапной и пугающей «полной слепоты».

Когда Брискель посадил Пегги в поезд, на­правлявшийся в Атланту, она была «в очень плохом состоянии», которое его врач определил как рецидив той болезни глаз, что мучила Пегги после восьми месяцев напряженной работы по редактированию книги.

В то время как поезд Пегги подходил к перрону атлантского вокзала, Джон садился на другой — отправляющийся в Уилмингтон, где жила его мать, и супругам едва хватило времени, чтобы обменяться несколькими словами. Пробле­мы, возникшие у Пегги со зрением, не побудили Джона отменить свою поездку, и он пробыл в Уилмингтоне неделю.

Атлантский врач Пегги был согласен со своим коллегой из Риджфилда, и Пегги вновь на десять дней поместили в темную комнату, а потом еще на одиннадцать дней был прописан строгий по­стельный режим и полный покой.

И если прежде Пегги наотрез отказывалась завести в квартире радио, утверждая, что по­добные приобретения — это посягательство на частную жизнь, то теперь она позволила Бесси повесить радиоприемник рядом со своей кро­ватью.

Поступавшую ей почту прочитывали вслух, и она ухитрялась продиктовать по нескольку пи­сем Маргарет Бох, взявшей отпуск на основной работе в атлантском филиале издательства Макмиллана, чтобы помочь Пегги в течение того периода, который Джон охарактеризовал как «шесть недель, которые потрясли мир семьи Маршей».

Из Атланты Пегги пишет Лу, что вынуждена находиться в темной комнате да еще и с «черной повязкой на глазах», но что несмотря на это рада тому, что не ослепла.

До Пегги пусть и нерегулярно, но все же доходили слухи о судьбах людей, с которыми она потеряла связь еще много лет назад, но она ничего больше не слышала о Реде Апшоу. Джин ни Моррис, ее подруга по Смит-колледжу, сама описала ей из Нью-Йорка. Была она разведена, растила маленькую дочь, работая в компании Юнайтед Артисте» в отделе рекламы, а по вечерам еще и писала статьи для киножурнала в качестве нештатного сотрудника.

«Неужели ты — та самая девушка, которая брала напрокат мою зубную щетку и разбрасы­вала свои чулки по всей комнате?» — шутила Джинни в письме. И между двумя старинными приятельницами началась переписка — веселая, непринужденная и даже весьма откровенная. В своих письмах Джинни присылала Пегги вырезки статей о ней и рецензии на ее роман из тех газет, что не были охвачены информационными службами, услугами которых пользовалась Пегги, при этом Джинни обычно добавляла к этим нарезкам еще и свои непочтительные, дерзкие комментарии. Так, например, на полях сообщений для прессы, в котором утверждалось, что знаменитая писательница Пегги родилась в 1906 году, Джинни писала: «Какой, оказывается, не по годам развитой малявкой двенадцати лет ты былa, когда выскочила ночью из постели в доме на Хэншоу-авеню, чтобы отпраздновать известие о прекращении военных действий на фронтах первой мировой войны!»

Маргарет Бох вскрывала и сортировала всю почту, и потому письма с причудами или прось­бами дать денег до Пегги не доходили. Но вся остальная корреспонденция шла ей на стол, и на большую часть писем она отвечала лично. Она никогда не любила диктовку, и как только с глазами у нее стало получше, Пегги умудрялась писать до сотни ответов в неделю, всегда на машинке и под «копирку». При этом часто бы­вало так, что на короткие записки своих фанатов она отвечала обстоятельными многостраничными посланиями, в которых, как правило, содержа­лось намного больше сведений о ней самой и о романе, чем ее почитатель желал поначалу уз­нать. И хотя Стефенс был ее юристом, на мно­жество деловых писем Пегги также отвечала са­ма.

Трудно было не утонуть в этом неудержимом потоке, и попытка сделать это обрекала безумца на каторжный труд. Например, в одном только сентябре Пегги пишет шестнадцати руководите­лям издательства Макмиллана довольно запутан­ные и сложные письма по таким вопросам, как права на издания за рубежом, реклама, оплата, книги с автографом, снабжая свои письма еще и советами для тех, кто страдает артритом. Самое короткое из этих посланий — на двух страницах, а встречались письма и на девяти страницах убористого текста, напечатанного через один ин­тервал.

Джон продолжал вести всю переписку с род­ными, а Пегги писала семьям Грэнберри и Брискелей. Приходило по почте и очень много книг, на которых она должна была поставить свой автограф. Так, в сентябре она получила больше тысячи писем от поклонников романа и две сот­ни книг, которые ей пришлось подписать и от­править обратно.

В качестве оправдания за задержку с ответа­ми она почти всегда использовала тему своего слабого здоровья. Сотни совершенно незнакомых людей, написавших ей, оповещались о том, что Пегги вынуждена пребывать в темной комнате с черной повязкой на глазах, что, конечно же, не позволяет ей отвечать на письма сразу. И именно в это время Луэлла Парсонс, ведущая колонки светской хроники в одном из голливудских изда­ний, сообщила, что Пегги «ослепла».

«Я не ослепла и не намерена это делать», — в негодовании пишет Пегги. Теперь, когда она стала знаменитой, все обстоятельства ее личной жизни становились зерном, предназначенным для мельницы сплетен и слухов. И вот в начале сентября — опять новость. «Джон Марш,— со­общалось в одном из голливудских изданий,— пережил нервный шок от бомбежек во время войны и теперь страдает нервным расстройст­вом».

Никто не мог бы сказать, откуда почерпнуты эти сведения, но Пегги с Джоном подозревали, что источником подобной информации мог стать один из тех людей, которые присутствовали во время приступа болезни или слышали о ней. Пегги пришла в ярость и пишет Грэнберри, что может пережить все, что угодно, написанное о ней самой, но только не ложь в отношении Джона или кого-либо из членов ее семьи. «Не их вина, что я написала бестселлер, — говорила она, — они ни в чем не виноватые очевидцы. Пусть обо мне говорят что угодно, ибо любой, кто был настолько глуп, чтобы опубликовать книгу, заслуживает всех этих оплеух,— но не его родные».

В этом письме к Грэнберри она пишет о поездке в Винтер-парк, штат Флорида, где Грэн­берри преподавал в Роллинг-колледже, которую они с Джоном планировали совершить. Предел мечтаний для Джона, пишет она, поздно вставать и получать завтрак в постель, и их «привычка — есть в неурочное время и петь в ванной» — служила объяснением того, почему Марши пред­почитали бы не останавливаться в доме у Грэн­берри.

Первые недели сентября были счастливыми или, по крайней мере, менее несчастными, чем любое другое время со дня выхода романа в свет. Проблемы со зрением стали ослабевать, и поездка Маршей в Винтер-парк была краткой, но расслабляющей. Здоровье Юджина Митчелла, долго болевшего, пошло на поправку. А чтобы помочь Маргарет Бох вести дела, пока Марши будут отсутствовать, были наняты две машинист­ки.

Пегги убеждала себя, что худшее, возможно, уже позади. Вернувшись из Флориды, она писала Грэнберри, что уверена — в скором времени объемы продаж ее романа значительно снизятся, а вместе с ними сойдет на нет и вся та суматоха, вызванная публикацией книги.

Но «Унесенные ветром» не только по-преж­нему лидировали в списке бестселлеров, публи­ковавшемся газетой «Нью-Йорк Тайме», но и были самым ходовым романом по отчетам всех семидесяти ведущих книжных магазинов страны от побережья до побережья. 25 сентября Пегги получает от «Макмиллана» чек на 45 тысяч дол­ларов — свою долю от продажи прав на экрани­зацию романа кинокомпании Сэлзника.

Проблемы начались, когда Пегги впервые уз­нала, что мисс Уильяме действовала в качестве ее представителя за столом переговоров в Нью-Йорке и что юристы «Макмиллана» выступали там не от ее имени, а представляли исключитель­но интересы самой компании «Макмиллана».

В тот же день Пегги пишет Лэтему, что оценивает действия компании как предосудитель­ные, и заканчивает свое послание в весьма ха­рактерном для нее стиле, заявляя, что это под­ло — поступать так по отношению к ней в то время, когда ее глаза находились в таком ужас ном состоянии, что ей приходилось лежать в постели в темной комнате с черной повязкой на лице и не иметь возможности ни читать, ни писать.

Лу в опровержении на это письмо парирует выпад Пегги, нанося собственный удар: «Но, до­рогое мое дитя, ведь Стефенс в качестве твоего адвоката тоже был там!» — довод, показанный ей Лэтемом, когда он передавал Лу письмо раз­гневанной Пегги.

А на горизонте уже вырисовывалась другая проблема: один из читателей прислал Пегги в подарок куклу «Скарлетт». Пегги, в свою оче­редь, переправила ее Джинни Моррис в подарок для ее маленькой дочки. В ответ — встревожен­ное письмо от Джинни: разве Пегги не знает, какие огромные деньги сделали такие кинодеяте­ли, как Уолт Дисней, на коммерческом исполь­зовании прав: куклах, часах и «бог знает на чем еще»? Защищены ли права Пегги на подобное использование ее героев? И далее следовал спи­сок всевозможных доходов, которые можно из­влечь из подобного рода коммерческой деятель­ности по производству товаров.

Письмо Джинни открыло еще одну область, не затронутую ранее,— прав на использование названия книги и имен ее героев в различных областях деятельности, не связанных непосредст­венно с кино.

Пегги передала письмо Джинни Стефенсу, а тот, в свою очередь, написал Лэтему письмо юридического характера, обвиняя компанию «Макмиллана» в обмане Маргарет Митчелл как в отношении всех ее прав, так и в отношении Анни Уильяме.

Теперь Пегги хотела, чтобы все смежные права были закреплены за нею, Сэлзник же считал, что эти права она передала ему одновре­менно с продажей права на экранизацию — хотя, возможно, и не вполне осознавая это. «Макмиллан», таким образом, оказался между молотом и наковальней.

В своем ответном письме к Пегги от 6 октяб­ря Лэтем, касаясь этого вопроса, писал, что все в издательстве были в восторге от романа Пегги и старались сделать все возможное для его успе­ха. «И вот теперь мы зашли в тупик из-за контракта с кинокомпанией. Не знаю, можно ли было избежать этого, будь я там. Из того, что мне сообщил мистер Путнэм, я сделал вывод, что это вовсе не бесспорно; хотя мы и были вашим агентом по заключению этой сделки по продаже романа в кино, на переговорах, тем не менее, вас представлял ваш собственный юрист, который одобрил контракт, подписанный вами».

Конечно, они были правы. Стефенс действи­тельно присутствовал за столом переговоров, но, не будучи знаком с издательской и кинотермино­логией, а возможно, и несколько подавленный своим участием в этой «битве гигантов», соответ­ствующей статьи он не оспорил.

Это, однако, не поколебало доверие Пегги к юридическим способностям Стефенса, и он про­должал мужественно сражаться, выступая от ее имени, во всех других схватках с «людьми из кино».

Глава 19

Впервые сообщение о том, что Пегги написала «Унесенных ветром» в сотрудни­честве с Джоном, появилось 29 сентября 1936 года в газете «Вашингтон Пост». А началось все с того, что заместитель министра внутренних дел Гэри Слэттери обиделся на «клеветническое ис­пользование его семейного имени» в книге, по­скольку в отношении одного из персонажей ро­мана - Эмми Слэттери — использовалось опре­деление «белая рвань». «Заместитель министра грозился подать в суд, — говорилось в интер­вью Слэттери, — но обмен письмами и беседа с молодой атлантской писательницей убедили его в том, что в намерениях автора не было злого умысла».

Пегги никогда даже не слышала о мистере Слэттери, и его нелепая выдумка ужаснула ее, так же, впрочем, как и другое утверждение «Ва­шингтон Пост»: «Миру она известна как Марга­рет Митчелл, но в действительности и прежде всего она жена Джона Марша и по-прежнему готовит завтраки в их небольшой квартирке в Атланте, а он ходит на службу несмотря на то, что они стали богатыми людьми. Атлантцы попы­тались хоть как-то отметить их успех, а заодно и использовать в интересах города — супруги писали книгу в сотрудничестве более семи лет,— но Марши сохраняют невозмутимость и отклоняют все приглашения».

Дней через пять Пегги пишет Слэттери и просит его заставить газету опубликовать опро­вержение статьи, в которой утверждается, что муж, якобы, помогал ей писать роман «Унесен­ные ветром».

«Я настолько была огорчена этой ошибкой, что могла лишь плакать, прочитав вырезку с этой статьей, — писала она. — Столько лет своей жизни я отдала этой книге, такой опасно­сти подвергала свое здоровье и свои глаза — и вот награда: этот роман, видите ли, написала не я! Нет, эту книгу написала я, каждое ее слово. Мой муж не имел к этому отношения.

Во-первых, он не уроженец Джорджии (он родился в Кентукки), а никто, кроме человека, за которым стоят поколения предков, живших в Джорджии, не смог бы написать эту книгу.

Дата добавления: 2015-11-04