Романова достала в начале разговора блокнот и авторучку, но, сделав две-три заметки, отложила блокнот в сторону и просто слушала, устремив на рассказчика ставший тяжелым взгляд.
Наболтал Красниковскому со сна... Ника у Била никакой «порт-пресс» не брала... Красниковский послал за сигаретами... встретил Зимарину, Валерию. Думал — случайно. Она попросила рассказать содержание американского боевика, а потом.предложила отвезти Ключанскому сигареты... там вместе с кооперативщиками прихватили. В тюрьму пришли Амелин и Чуркин, дали прочитать «чистосердечное признание» и прослушать пленку разговора с Бабаянцем, из которых вытекало, что они последние на земле преступники, готовили убийство прокурора Москвы Зимарина, состояли в мафии и тому подобное... была составлена из разговора с Валерией... бросили в камеру, там бы или от голода умер, или инсценировали самоубийство, если бы не случай...
—...А теперь я вернусь к началу. Когда исчез Бабаянц, кто-то позвонил мне по телефону, говорил с кавказским акцентом. Я думал, что это Гена, спросил, почему он не пришел ко мне. Я тогда удивился, что меня называют «генацвале», это совсем не армянское обращение. А когда нашли труп Бабаянца, Красниковский сказал: «Жаль нашего генацвале». Я тогда был так ошарашен смертью Гены, что не обратил на это внимания. Но дело не только в этом: тот, кто звонил, убедился, что я не виделся с Геной, и меня оставили в покое. На время. Красниковский — специалист по удавке. Я с. ним самбо занимался, он мне демонстрировал, как это делается, хотя к самбо это не имеет никакого отношения. Биляша, гадалку Бальцевич и Анну Чуднову убили одним и тем же, именно этим способом. И «Кент» Артур курит, вирджинский табак экспертиза установила в квартире Капитонова. Кому было поручено расследование убийства Бальцевич? Красниковскому. Поэтому из ее квартиры очень вовремя исчезли все компьютерные записи. Он же дал команду прекратить осмотр в усадьбе Подворских. Красавица в морском платье, приглянувшаяся капитану Мартынчику,— Валерия Зимарина. Я знаю ее морское платье... У вас в голове от моего рассказа опять салат «оливье» образовался, Александра Ивановна?
— Образовался. Но вообще-то мне больше всего хочется прямо сейчас уйти на пенсию,— неожиданно заключила Романова и также неожиданно добавила: — Давай дальше.
— А дальше — надо забирать у Зимариных Кешу. И еще: если эта компания узнает, что я удрал из тюрьмы, то меня найдут в два счета и мне каюк.
Романова сидела на стуле, как изваяние, не шевелясь и не моргая. Спросила неожиданно:
— В какой цвет Зимарина красит ногти?
- В разный. В этот раз, кажется, у нее они были зеленые с перламутром. А что?
— Знаешь, Александр, скажу тебе честно — все то, что ты мне здесь наговорил, я бы приняла за бред, если бы не кое-какие добавочные соображения. Гончаренко трясется от страха при упоминании имени Красниковского, а сам Артурчик обеспокоен активностью Ромки по розыску Славиной, я теперь припоминаю, какое у него было лицо,. когда он читал рапорт из матвеевского отделения милиции. Ромка и косить начал, когда узнал, что его дело поручено Красниковскому
— Александра Ивановна, если бы не этот дурацкий разговор с Валерией, который она записала на магнитофон, я бы сам себе не поверил. Она меня все уговаривала проехаться в ее машине. Проехался бы я — на кладбище. Когда не получилось, они придумали эту штуку с Ключанским. Зимарин у них наверно самый главный, санкцию на мой.арест ведь он подписал. Красниковский — боксер, самбист — исполнитель.
— Трудно поверить, Саша, когда твой друг и многолетний напарник — убийца...
— Каждый убийца чей-то друг или напарник, Александра Ивановна. Я только не понимаю, зачем они похитили Кешу и убили Анну,., если сами же и забрали у Биляша сумку.
— Не понимаешь, потому что не знаешь — экспертиза установила, что-убийство Биляша и Бальцевич совершено одними и теми же способом и орудием. Анну убил кто-то другой.
— Но Валерия-то ведь наверняка с Красниковскйм сообща действует!
— Вот здесь у меня сложилось кое-что раньше. Из разговора с Гончаренко выяснилось, что Биляш принес для какого-то мифического Беса документы чрезвычайной важности. Грязнова приглашали в госбезопасность, ему удалось узнать, втихаря, конечно, что Биляш был на приеме у того самого генерала, которого вы с Вячеславом из могилы выкопали, а дядька этот был изобретателем нового секретного оружия...
— Как его фамилия, Александра Ивановна?
— Сухов его фамилия. Тебе это что-то говорит?
— Говорит... Но что — не могу сообразить.
— Можно предположить, что Зимарина сама связана с Бесом. Гончаренко был уверен, что Славина забрала сумку, и когда я ему объяснила, что к чему, он кого-то сволочью обозвал. Остается предположить — Артура. Да! Ты ведь не знаешь, Грязнов нашел сумку-то, на свалке, куда из Матвеевки мусор свозят. На пряжках отпечатки пальцев Биляша, сумка, конечно, пустая, к внутренней стенке прилепилась тонкая целлофановая полоска, такими скрепляются пластиковые обертки коробок наподобие сигаретных пачек. Сейчас все в лаборатории, исследуют микрочастицы. К чему я все это говорю — была в этой сумке какая-то странная вещь. Размер коробки - пятнадцать сантиметров ширина и толщина пять. Помнишь, Ника говорила — сумочка совсем легкая, болталась у Била этого на ремне, когда они танцевали.
— Может, бриллиант карат эдак в сто?
— Может, но интуиция мне подсказывает что-то другое.
— Александра Ивановна, Валерия искала учительницу музыки, спрашивала секретаршу Зимарина — не знает ли та кого с рекомендациями. Мне Клавка, наша секретарша рассказывала. Может, Грязнов что надумает.
— Сомневаюсь я, что среди нашей агентуры есть музыканты... И вот еще что. Кому-то очень хочется видеть тебя мертвым. Давай, доставим им это удовольствие. Что ты так смотришь?
— Вообще-то это идея...— нетвердым голосом произнес Турецкий.
— Вот ты эту идею и поверти, пока я поговорю с доктором. Во-первых, это нам руки развяжет, наши враги потеряют бдительность, мы выиграем время. Во-вторых, за тобой прекратится охота. Я сейчас помчусь по всем этим делам, разбужу Грязнова, пусть со своим Гореликом ищет Кешку, хотя и столкнемся мы с нашим управлением, Шахов, министр, большой шухер поднял, требует от нашего нынешнего шефа Мырикова — поставить всю Москву на ноги, чтоб за сутки отыскать мальчишку. Ты не знаешь, у него что — роман со Славиной?
— У Мырикова?!
— Ну, Александр, у тебя и правда с головой не-все в порядке. С Шаховым, конечно. Но это ладно, просто бабское любопытство.
— Александра Ивановна,— остановил Романову Турецкий, когда та была уже в дверях,— отправьте Ирину, пожалуйста, куда-нибудь. Лучше всего к Меркуловым, она с ними в хороших отношениях. Я сегодня отсюда должен смотать, в крайнем случае — к вечеру.
— Ну, это уж как доктора скажут, Александр. Вот в этом я тебе не пособница,— сказала Романова и снова направилась к двери.
— И еще, Александра Ивановна! У Биляша уши вроде как отмороженные. Нет, правда, я специально разглядывал, меня это почему-то заинтересовало еще раньше, когда мы составили его словесный портрет. Дайте задание узнать, не работал ли он на севере, лет восемь назад. Если да — у меня есть кое-какое подозрение...
«Телефонограмма. Дежурному по ГУВД Мосгорисполкома.
В отдел несчастных случаев.
Сегодня, в 5:00 часов утра в травмотологическое отделение... горбольницы был доставлен в бессознательном состоянии неизвестный гражданин с тяжелым черепным ранением, полученным в результате столкновения с твердым предметом, по всей видимости с бампером грузовика, поскольку он был обнаружен на дороге случайно проходившими строителями. Состояние потерпевшего критическое, сознание не возвращается.
Приметы: 30— 32 лет, рост 178 см, телосложение нормальное, физическое развитие хорошее, волосы цвета светлый шатен, глаза карие. Одежда: синие джинсы отечественного производства, размер 50, голубая рубашка рижской фабрики «Дзинтарс», размер воротника 41, обувь — кеды фирмы «Рибок», сильно поношенные, размер 42.
Особые приметы: шрамы — в области левого локтя 4 см X 2 см, (предполож. пулевое ранение), в области живота 7 см X 1 см (предполож. ножевое ранение).
Признаков употребления алкоголя не обнаружено. Справки по телефону...»
Елена Петровна Сатина набрала дрожащей рукой ноль-два:
— Дежурный слушает.
— Товарищ дежурный, куда мне позвонить, мой сын не пришел ночевать, я уж по больницам звоню, звоню, может, случилось чего.
— Сюда и звонить. Фамилия, имя, отчество.
— Саша, ой, Турецкий, Александр Борисович.
— Год рождения.
— Тысяча девятьсот пятьдесят девятый.
— Место рождения.
— Здесь он родился. В Москве, то есть.
— Ждите, гражданка.
Долго ждать не пришлось, информация подобного рода заносится в компьютер по поступлении.
— С такими данными, гражданка, никаких случаев не зарегистрировано. Есть несколько неизвестных лиц, поступивших в различные лечебные заведения и морги.
— Ой, как это «неизвестных»? Может, это мой Саша, умер, а мы...
И Елена Петровна начала громко всхлипывать в телефон.
— Успокойтесь, гражданка, назовите приметы вашего сына.
— Приметы?.. Высокий такой, красивый, спортсмен замечательный...
— Одет во что?
— Одет?! Джинсы синие, рубашка голубая, кеды импортные, старенькие совсем.
— Рост, цвет волос, комплекция.
— Я ж говорю — высокий. Вам точно надо? Под метр восемьдесят. Волосы какого цвета... он был раньше совсем светленький, потом потемнел.
На другом конце провода послышался тяжелый вздох и наступило длительное молчание.
— Особые приметы есть?
— Это какие же — особые? Родинки что ли?
— Шрамы есть у него?
— Есть, есть шрамы. Работа у него такая. Опасная.
— Это какая же?
— Следователь он, в городской прокуратуре работает. У него на руке шрам, из пистолета в него стреляли, и возле пупка, финкой полоснули.
— Я вам дам номер телефона одной больницы. Записываете?
— Ой, он в больнице?! Что с ним?!
— Гражданка, лицо с приметами, сходными с теми, что вы мне сообщили, находится в больнице, у них все и узнаете.
— Записываю, записываю, товарищ дежурный. Спасибо вам большое.
Елена Петровна перевела дух и снова сняла трубку.
- Мне ваш телефон в милиции дали, у вас там человек один находится, может, это мой сын.
— Фамилия, имя...
— Турецкий, Александр.
— Таких нету.
— В милиции сказали, по приметам сходится.
— А-а, в боксе который, без сознания. Сейчас прочту: «Приметы: 30—32 лет, рост 178 см... волосы цвета светлый шатен, глаза карие. Одежда: синие джинсы... размер 50, голубая рубашка... воротник 41, обувь — кеды... сильно поношенные, размер 42. Особые приметы: шрамы — в области левого локтя 4 см X 2 см... в области живота 7 см Х 1 см»...
— Это мой сын, наверно. Я сейчас же приеду. Он что — в тяжелом состоянии?
— В тяжелом. Приезжайте скорее.
Елена Петровна положила трубку и с тревогой посмотрела на Романову.
— Да не беспокойтесь, Елена Петровна, я с ним полчаса назад разговаривала, и доктор сказал, что ничего страшного нет. Они там в больнице выполняют нами данную инструкцию. Собирайтесь, поедем туда, вам предстоит сыграть роль гораздо более неприятную, чем сейчас по телефону.
— Да, вы мне уже объяснили. Только артистка-то я неважная, да и на сцене последний раз стояла лет двадцать пять тому назад. А в жизни мне играть не приходилось, да еще в такой ситуации.
* * *
Турецкий чувствовал себя весьма некомфортабельно в ожидании предстоящего спектакля, в котором ему самому была отведена роль собственного трупа. По роду службы ему приходилось бывать в моргах гораздо чаще, чем многим другим, и эти посещения не доставляли ему ни малейшего удовольствия. Однако дежурный доктор увлекся сценарием лицедейства с таким рвением, что Турецкий немного успокоился, хотя и заподозрил в докторе скрытого мошенника. Турецкому также грозила перспектива присутствовать через несколько дней на собственных похоронах, но он надеялся, что до этого срока ему со товарищи удастся отложить эту процедуру лет на пятьдесят.
Его начало клонить в сон, но в дверях бокса, куда его перевели полчаса назад, появилась мать с таким естественно-горестным лицом, что сон его испарился в мгновение ока.
Подготовка к представлению началась.
Веселый доктор в дополнение к ранее посланной телефонограмме информировал органы милиции о том, что неизвестный гражданин, доставленный ночью в его отделение больницы дежурным патрулем 4 отдела ОРУД-ГАИ, скончался в результате травмы, не приходя в сознание. По заявлению гражданки Сатиной, Елены Петровны, он оказался следователем Московской городской прокуратуры Турецким, Александром Борисовичем.
В момент получения этой информации ответственным дежурным по ГУВД Мосгорисполкома в помещении дежурной части (Петровка, 38) случайно оказался помощник майора Грязнова старший лейтенант милиции Горелик и немедленно выехал в нужном направлении.
О событии также было сообщено по месту работы скончавшегося следователя. Принявший это сообщение следователь Чуркин пришел в неописуемое замешательство, однако, после консультации с заместителем прокурора г. Москвы Амелиным, он прикатил в больницу в сопровождении двух понятых для проведения опознания по всем правилам следственной науки.
К моменту появления этой компании участники операции пришли в состояние полной боевой готовности: Турецкий, получивший инъекцию какого-то чудовищного снадобья, возлежал бездыханный на столе в морге с лицом цвета бледной поганки и начальными признаками трупного окоченения, Елена Петровна неподдельно плакала в приемной, старший лейтенант Горелик с удрученным видом и форменной фуражкой в руке стоял возле дверей морга.
Дежурный доктор Давид Львович просил провести церемонию опознания побыстрее: у него закончилось время дежурства. Педантичный Чуркин кривил рот в усмешке и писал протокол опознания со всеми подробностями. Когда с формальностями было покончено, доктор обратился к Чуркину и не то задал вопрос, не то констатировал факт:
— Я смотрю, вы не очень расстроены потерей коллеги...
— Бывшего, доктор, бывшего. Вы видите перед собой государственного преступника, совершившего побег из следственного изолятора,— театрально изрек Чуркин и покинул помещение морга.
С отбытием чуркинской команды исчез из больницы и следователь Турецкий, и его место снова занял обыкновенный потерпевший Козлов.
Он очнулся, с приятностью обнаружив себя в теплой постели, потому что от всей процедуры в морге у него осталось лишь одно ощущение — жуткого холода. Слева от кровати на штативе болталась капельница, от которой шел резиновый шланг, заканчивающийся введенной в вену иглой. Справа на стуле сидела мать и гладила его по руке. У окна стоял старший лейтенант милиции Горелик. Давид Львович в углу палаты тихо объяснял что-то другому, совсем молодому доктору, тот с интересом косил в сторону больного Козлова и без того раскосыми глазами.
— Со счастливым воскресением, больной,— сказал Давид Львович.— Вот передаю вас доктору Чену. Сегодня не вставать, часа через два можете поесть, не очень много. Можете почитать протокол, который составил ваш коллега.— Доктор положил на тумбочку несколько исписанных аккуратным почерком листков.— Вам, Елена Петровна, советую здесь не задерживаться. Так же, как и вам, старлей. Не надо привлекать внимания к персоне товарища Козлова.
Оставшись наедине с самим собой, он — уже в который раз — решил привести мысли в порядок: старался собрать куски информации воедино, но пока он добредал до конца какой-нибудь мысли, то забывал ее начало и впадал в неглубокую дрему. Но сон тоже не шел к нему, и.особенно острым стало ощущение упущенного времени, время просто сыпалось, как в песочных часах, и его совершенно необходимо было остановить. Наконец он понял, что ему для этого нужно. Он нащупал свободной правой рукой кнопку звонка над изголовьем кровати и.попросил у явившейся на звонок медсестры бумаги и авторучку. После небольшой баталии та согласилась и принесла школьную тетрадь и карандаш. Но в лежачей позиции писать оказалось совсем непросто. Он снова вызвал сестру и попросил придвинуть предназначавшийся для принятия пищи столик. После третьего вызова он завоевал у сестры дополнительную подушку и репутацию беспокойного больного.
Если бы вместо одной головы на моей шее было десять, пятьдесят, сто голов, то и тогда бы я не смог переварить всего, что случилось за эту неделю. Все события и фигуранты этих событий были связаны между собой непонятным образом и в то же время существовали сами по себе. Как кроссворд, в котором угадано только одно слово по вертикали: Преступление.
Я лежу в палате, закрытой на ключ с обратной стороны, где сидит оперативник Горелик — для моей охраны. Я не могу видеть, что делается за окном, задернутым плотными шторами. В палате я один, потому что это так называемый бокс, предназначенный для тяжело больных. Но я уже совсем не тяжело больной: после внеочередного обеда из протертого супа и котлет я чувствую себя вполне здоровым — только немного кружится голова, когда я иду в туалет, до него от кровати шагов пять. Я смотрю в зеркало и не узнаю себя: бритая голова, запавшие глаза, ввалившиеся, покрытые двухдневной щетиной щеки. Я бреюсь больничной бритвой, оставляя нетронутой полоску над верхней губой, и лицо становится еще менее узнаваемым. Лицо потерпевшего. Лицо жертвы.
Я возвращаюсь к постели и перелистываю тетрадку, половину которой я исписал за последние два часа. Потерпевшие. Жертвы. Потерпевшие. Жертвы. Именно так, потерпевшие и жертвы, а не преступники, которые ходят по земле живые и невредимые и чьи пути я не могу перекрестить, как ни стараюсь. Я, кажется, напал на отправную точку, и пусть кто-то из жертв и потерпевших — тоже преступник, но они все связаны одной нитью. Я очень спешу, я беру авторучку и заношу в тетрадь имена: ученый по разработкам нового оружия генерал лейтенант Сухов; майор КГБ, занимавшийся поставками оружия, Биляш; следователь Мосгорпрокуратуры Галактион Бабаянц, который вел дело на институт Сухова; гадалка и экстрасенс. Бальцевич, Анна Чуднова, Ника Славина и ее маленький сын. Наконец, я сам, Александр Турецкий.
Теперь версия складывается сама собой, я не хочу больше получать звания Главного Инспектора По Составлению Версий, которым меня в насмешку наградил Меркулов, я возвращаюсь к первым страницам моих записей и я уже знаю, как собрать воедино цепочку Преступления, если идти от одной его жертвы к другой...
* * *
Семен Семенович Моисеев никогда не приходил на работу вовремя — или запаздывал, или возникал до безобразия рано. Сегодня, в «черную субботу», Зимарин приказал всем службам трудиться не покладая рук.
Моисеев не был правоверным евреем, в свои шестьдесят с.хвостиком он не только не терпел «черных суббот» — ему не милы уже были и «белые». Но видит Бог, он стремился появиться на Новокузнецкой в десять, так на беду сын Гриша никак не мог отыскать свой диплом (и искал его, разумеется, папаша), у сына Миши отсутствовала верхняя пуговка на рубашке (и пришивал ее, разумеется, папаша), да и троллейбус по дороге сломался. Моисеев опоздал на работу на целых полчаса. Волоча раненную еще на войне и дающую себя знать до сих пор ногу, он доковылял до особняка купца Прохорова, где размещается столичная прокуратура, и увидел пухленькую кадровичку, стоявшую у входа в здание.
— Семен Семенович, я специально вас здесь караулю, хочу предупредить,— сказала она,— Эдуард Антонович рвет и мечет. Требует немедленно к себе.
Моисеев, не заходя в свой кабинет, довольно проворно побежал по мраморной лестнице.
В кабинете Зимарина полным ходом шло оперативное совещание— присутствовало одно начальство: зимаринские замы, начальники отделов и секретарь парткома.
—...В нынешнем году ожидается, что число умышленных убийств подойдет к рубежу в двадцать пять тысяч случаев...
На мгновенье Зимарин запнулся:
— Товарищ Моисеев, вы опять опоздали. Пройдите поближе. Вы что, забыли, что исполняете обязанности председателя профкома?
В докладе наступила длинная пауза — все дожидались, пока Моисеев займет подобающее ему сегодня номенклатурное место «третьего» за зеленосуконным столом.
— Пока разные теоретики и так называемые демократы,— продолжил прокурор Москвы свою речь, — ведут споры о том, в чьем ведомстве должно быть сосредоточено предварительное следствие по уголовным делам, мы, профессионалы-следователи, независимо от ведомственной подчиненности, ведем повседневную нелегкую работу, а объем ее возрастает пропорционально росту уровня преступности в стране. Преступный мир действует нагло и изощренно, использует автоматическое оружие, автотранспорт, современные средства связи, умело заметает следы, привлекает к своей бандитской деятельности морально разложившихся людей из нашей среды. Поэтому работа по раскрытию, в частности убийств, заметно усложняется...
Зимарин приподнял очки, осмотрел аудиторию.
—...Но есть еще порох в пороховницах: нашим славным коллегам Амелину и Чуркину удалось раскрыть очень сложное дело, нити которого привели в этот кабинет. Организованная преступность распоясалась до того, что готовила и, возможно, все еще готовит покушение на прокурора Москвы...
В этом месте Зимарин, разумеется, вздохнул и предоставил подчиненным возможность поахать и поохать.
—...И первую скрипку в этом гнусном деле играли наши следователи, бывшие следователи,— Турецкий и Бабаянц. Они входили в мафию: направо-налево брали взятки, выводили преступников из-под удара правосудия. И в результате — оба убиты.
Подчиненные опять зашумели, а Зимарин криво усмехнулся.
— Все что ни делается, к лучшему. Неприятностей воз, но их было бы несравненно больше, если бы эти так называемые следователи были живы. Меня уже вызывали в горком партии, к товарищу Прокофьеву, к первому заму генерального прокурора Союза товарищу Васильеву. Я объяснил: в семье не без урода, никто в наше время не гарантирован от подобных дел, разве в самой союзной прокуратуре не было такого же позора? Но мне ответили: это не аргумент. И правильно ответили. Принимаем следующее решение. Издаем приказ по прокуратуре об усилении воспитательной работы с кадрами. Дело Турецкого продолжают вести товарищи Амелин и Чуркин, а дело Бабаянца передается Моисееву. Вы слышите меня, Семен Семенович! Вы же как врио председателя профкома должны организовать похороны этих отщепенцев. Тихие похороны. Без церемоний. Ни в коем случае нельзя объявлять сотрудникам о дне похорон. Кремацию организуйте в Никольском. Товарищ Амелин, проследите. Все. Совещание закончено.
Моисеев хотел сказать Зимарину, что дел у него навалом и взваливать на себя еще одно, такое сложное, как убийство Бабаянца, он никак не может — это скажется на качестве следствия, и что с убитыми, Бабаянцем и Турецким, не все так гладко и ясно, как прозвучало в докладе (составленном, конечно же, со слов Амелина и Чуркина); Бабаянца и Турецкого он знает не один год, и так вот сразу поверить в наскоро сработанную версию он не может. А уж заниматься хлопотами по кремации коллег ему тоже не с руки: на этой неделе предстоит отъезд в Израиль его сыновей-близнецов Гриши и Миши, ближе которых у него никого нет на этом свете.
— Я сказал,— совещание закончено, товарищ Моисеев,— услышал он голос Зимарина, поднялся со стула, взял в руки палку и медленно заковылял в кабинет криминалистики, проклиная себя за малодушие.
* * *
Вырвав Нику из цепких рук врачей психоневрологического отделения, Виктор Степанович Шахов взял на себя роль ее главного ангела-хранителя, предоставив милицейским организацию наружной службы наблюдения. Полагавший себя виновником всех Никиных бед, старший лейтенант Горелик, несмотря на агрессивные возражения последнего, был отправлен домой на отдых (оказавшийся, однако, весьма непродолжительным), двух лейтенантов, дежуривших в больнице, сменили два дюжих сержанта, и они совместно с личным шофером товарища Шахова образовали заслон квартиры Славиных.
Походная раскладушка образца времен первой мировой войны, предназначенная этой ночью для сна министра, и установленная между газовой плитой и холодильником, стонала и скрипела при малейшем движении. Виктор Степанович знал, что за стеной не спит Ника, он угадывал ее бесшумные шаги, слышал чирканье спичек. К нему самому сон тоже не шел, и не дышащая на ладан раскладушка, естественно, была тому причиной.
Сорок часов тому назад, то есть с момента появления в "его кабинете капитана милиции и шофера его персональной машины Мити, он перестал функционировать в роли министра и пользовался своим служебным положением исключительно в личных целях, иными словами — делал все от него зависящее для розыска Никиного сына и ее собственной безопасности.
В течение двух дней никто не мог попасть на прием по причине отсутствия его на рабочем месте, сотни бумаг ждали его подписи, десяток делегаций с мест и из-за границы бесцельно толклись в коридорах, правительственные чиновники и боссы новоиспеченных корпораций впали в состояние некоторого замешательства. Виктора Степановича нисколько не беспокоило, что огромный аппарат практически оказался без руководителя. Разумеется, он не мог не предполагать, что его исчезновение из поля зрения как подчиненных, так и вышестоящих товарищей породит неприятные последствия, но на данном отрезке времени попросту игнорировал все то, что не имело отношения к Нике.
Скованный в движениях, зажатый между холодильником и газовой плитой в крошечной кухне, он, как ни странно могло показаться в сложившейся, страшной ситуации, чувствовал облегчение — как будто сбросил с себя не свойственную ему личину, что носил многие годы, будто перестал играть чужую и тяжкую роль в спектакле. Еще два дня тому назад он подсмеивался над собой — в его-то годы, на шестом десятке, влюбиться в молодую женщину,— вот старый дурак! Он кокетничал сам с собой, поскольку вовсе не считал себя старым, и если признаться, то ему импонировала его ладная фигура в зеркале, он воображал рядом с собой тоненькую большеглазую женщину, носящую привлекательное имя и казавшуюся на его фоне изящной статуэткой. Он просто не представлял тогда, насколько глубоко захватило его чувство, как сильно он желал ее. Чего он, мог ожидать от Ники в ответ — вот что терзало его сейчас. Как заработать хотя бы ее расположение, которое может перейти в привязанность — со временем, не сразу... и самое главное, самое безнадежное, самое ужасное было то, что без своего мальчика она просто погибнет, погибнет физически, перестанет существовать. И Шахов понимал, что, несмотря на его старания, он бессилен ей помочь...
За окном запела одинокая птица, чудом спасшаяся от расплодившегося в Москве воронья, и минут через двадцать забрезжил рассвет. Виктор Степанович скинул ноги с раскладушки, с великой осторожностью, держась за край плиты, поднялся, натянул костюм и, в одних носках на цыпочках пройдя по коридору, заглянул в комнату. Ника сидела перед застекленной нишей, и невидящий взгляд ее был устремлен туда, где пустовала Кешина кроватка. Она не обернулась на звук открываемой двери, и Виктор Степанович вернулся на кухню, сложил раскладушку и сел на табуретку возле маленького стола. Вчерашний Никин порыв в больнице относился совсем не к нему, она искала выхода из обступивших ее стен, и как только они покинули клинику, она снова одела на себя панцирь из колючей проволоки и отрешилась от окружающего мира...
Он никогда потом не мог вспомнить, сколько времени прошло до той секунды, когда он ощутил на своем затылке Никину ледяную ладонь и услышал ее слабый голос:
— Пожалуйста... не уходите... не бросайте меня. Я без вас не,смогу... не смогу жить.
Она повернула его лицо к себе, глаза ее горели лихорадочным огнем, и она повторяла как в бреду одну и ту же фразу:
— Я без вас не смогу жить...
Он не верил своим ушам и боялся притронуться к ней, боялся ощутить под рукой железный панцирь. Но Ника гладила его холодными ладонями по лицу, сама прижималась к нему всем телом и всё повторяла: «Я не смогу без вас жить». Он приподнял Никино легкое тело и понес в комнату, целуя жаркое лицо, превозмогая охватившее его желание. Он опустил Нику на неразобранную постель — она обхватила его шею, не давала ему уйти, тянула к себе, целовала его в губы жарким ртом, и в блестевших лихорадочным светом глазах он увидел страстный призыв и, изумленный этим откровением, начал срывать с них обоих одежду, страшась, что погаснет этот призывный свет...
Восемь дней тому назад, в прошлый четверг, на приеме у директора сверхсекретного института генерал-лейтенанта Сухова был майор госбезопасности Анатолий Петрович Биляш, который, по роду своей деятельности, очень интересовался всякими видами оружия и занимался его поставкой иностранным государствам. Что нужно было Биляшу от Сухова? Конечно, не само оружие, его из института незаметно вынести невозможно. Значит — разработки? чертежи? спецификации? — и хрен знает что еще и как это правильно называется. Именно в этот день Сухов бесследно исчез и, как потом установило следствие, был убит в тот же день и погребен в усадьбе княгини Подворской. Убил ли Биляш Сухова — на убийство он способен,— или это сделал кто-то другой, пока сказать трудно, но это и не входит в сиюминутную задачу: нас сейчас интересуют жертвы. Если Биляш получил от Сухова чертежи (спецификации, разработки) нового оружия и положил их в сумку «адидас», которую и принес в квартиру Капитонова на следующий день... В такую маленькую сумочку? Да в нее не влезет по ширине нормальный лист бумаги! По правде говоря, я имею весьма смутное представление о том, сколько места должны занять такого рода документы. Во всяком случае, это должна быть довольно объемистая и тяжелая пачка, сумка же Биляша легкая, как бы наполовину пустая... Фотопленка? Каким образом Биляш мог сфотографировать секретные документы? У него для этого просто не было времени... Что-то мелькает в моем мозгу, но следующая жертва не дает сосредоточиться, потому что жертва эта — мой друг Гена Бабаянц...
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 14 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |